Текст книги "1812 год. Пожар Москвы"

Автор книги: Владимир Земцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Наполеон знал фамилию Яковлева, так как родной брат Ивана Алексеевича Лев Алексеевич Яковлев (1764–1839), чрезвычайный посланник и полномочный министр, с 1810 г. находился при вестфальском короле [684]684
  Личность Л.А. Яковлева чрезвычайно примечательна. В июне 1812 г., при начале войны с Наполеоном, ему удалось вывезти все дипломатические бумаги из Вестфальского королевства, за что он был награжден орденом Св. Анны 1-й степени.


[Закрыть]. Император тотчас приказал Лелорнь д’Идевилю доставить Яковлева в Кремль. Попытаемся воспроизвести содержание беседы, опираясь как на свидетельства Фэна, так и на записку самого Яковлева. Беседа была от начала до конца хорошо разыграна Наполеоном. Проходила она все в том же Тронном зале Кремлевского дворца, в котором император беседовал с Тутолминым. Сделав знак Лелорню остаться, Наполеон с ходу, с горячностью, начал укорять русских в поджоге Москвы. «Мои войска занимали почти все европейские столицы, но я не жег ни одной из них. – Передает его слова Яковлев. – Во всю мою жизнь я сжег один только город, в Италии, да и то случайно в пылу сраженья, кипевшего на улицах. А вы сами решились сжечь Москву, Москву священную, Москву, где покоится прах всех предков царей ваших». Яковлев, будучи сам жертвой пожара, с готовностью разделил негодование Наполеона и, согласно Фэну, сразу стал осуждать бесчеловечность Ростопчина. Согласно же тексту своей записки, он ответил, что не знает виновника несчастий, и тогда Наполеон, обратившись к Лелорню, как будто не слыхав ранее имени Ростопчина, спросил: «Да кто же у них губернатор в Москве?» Услышав имя Ростопчина, император начал расспрашивать о нем у Яковлева. По словам последнего, Наполеон, назвав Ростопчина сумасшедшим, затем рассыпался в комплиментах по поводу того, что Россия «прекраснейшая страна» и далее перешел к необходимости положить конец кровопролитию. Со слов же Фэна, который, вне сомнения, получил информацию от присутствовавшего при встрече Аелорнь д’Идевиля, слово «мир» первым произнес растроганный Яковлев. Наполеон с готовностью заявил, что готов пойти на мир. «Я подпишу мир в Москве, как я уже делал это в Вене, в Берлине… – так пишет Фэн. – Я не для того, чтобы здесь остаться, я бы не сделал этого (то есть не дошел бы до Москвы. – В.З.), если бы меня не заставили. Поле битвы могло бы быть в Литве, где бы и решился спор; зачем надо было отступать? Эта война обостряется из-за упорства, которое не нужно ни Александру, ни мне. Обманывая вашего императора, англичане наносят по России удар, из-за которого она долго будет истекать кровью. После Смоленска я не проходил ни одного города, ни одной деревни, которые бы не были в пламени. Ваш патриотизм есть ничто иное, как бешенство. Петр Великий сам называл вас варварами; и что бы он сказал, вдыхая пепел Москвы? Горячка Ростопчина стоила вам дороже, чем десять сражений. Впрочем, ради чего этот пожар? Разве я не нахожусь все время в Кремле? Разве не осталось вокруг меня достаточно домов для моих генералов? Разве мои солдаты не находят все что нужно в покинутых погребах? Более того, я не вижу ничего, что бы заставило меня остаться в вашей столице. Я бы остановился у ворот, я бы построил казармы для моей армии у предместий, я бы объявил Москву нейтральным городом, если бы Александр сказал мне хоть одно слово! Этого слова я ожидал много часов; я так его желал; хотя бы шаг, первый шаг, со стороны Александра будет мне доказательством того, что в глубине его сердца осталась какая-то привязанность ко мне. С этого времени мир может быть быстро заключен между нами и без промедления; он может быть таким, как в Тильзите, когда были жестокие заблуждения на мой счет, и все вскоре забылось!… Вместо этого вы видите, в каком мы положении! Сколько пролито крови! Что до меня, то [я думаю, что] вина была с обеих сторон!»

Мы сознательно передаем эту часть разговора на основе материалов Фэна. Его изложение, если опустить некоторые детали, кажется нам достаточно убедительным и прекрасно передает энергию, напор и риторику императора Наполеона. Добавим только две детали, которые есть у Яковлева, и которых нет у Фэна. Во-первых, Наполеон выразил надежду, что Александр даст ему знать, что желает мира, и тогда тотчас же к нему будут посланы Нарбонн или Лористон; но если русский император желает войны, французские войска могут двинуться на Петербург, который в таком случае «подвергнется одной участи с Москвою». Во-вторых, Яковлев уверяет, что смог вклиниться в рассуждения Наполеона, когда тот остановился понюхать табаку, и спросил, где находится главная русская армия и где граф Витгенштейн. Наполеон ответил, что главная русская армия на Рязанской дороге, а Витгенштейн – в направлении Петербурга, но он совершенно разбит Сен-Сиром. В остальном Яковлеву не удалось добавить чего-то принципиально нового к тексту Фэна.

По-видимому, Яковлеву особенно хотелось «скорректировать» последнюю часть беседы. Из «Манускрипта» Фэна следовало, что именно он, Яковлев, предложил Наполеону первому обратиться к Александру с предложением о мире. В записке же Иван Алексеевич отводит инициативу французскому императору, который первоначально предложил Яковлеву отправиться в Петербург и рассказать обо всем, что происходит в Москве. Если вспомнить, что по приезде в Петербург миссия, которую взял на себя Яковлев как эмиссар Наполеона, вызвала большое неудовольствие государя, можно понять, зачем Иван Алексеевич после ознакомления с книгой Фэна бросился составлять собственную версию разговора.

Вернемся к версии Фэна (а может, Лелорнь д’Идевиля?). Услышав предложение Яковлева, Наполеон задумался, прошелся в молчании, затем сказал: «Если я напишу, доставите ли вы мое письмо, и могу ли я быть уверенным, что оно будет вручено Александру в собственные руки (a lui-meme)?» Последние слова Наполеон произнес с особенным ударением. «В этом случае, я могу вас выпустить… Но есть ли у вас средства доставить его вашему суверену, и как вы мне сообщите о моем письме?» Яковлев поручился это сделать.

Впоследствии Яковлев представил это иначе. Он написал, что заявил Наполеону, что ни по своему званию, ни по своему положению не имеет права надеяться быть представленным государю. Наполеон же убеждал, что это возможно – через обращение к гофмаршалу графу Толстому; приказав камердинеру доложить о себе; наконец, встретив государя во время прогулки. Яковлев в ответ на это произнес: «Теперь я во власти вашей, но я подданный Императора Александра и останусь им до последней капли крови. Не требуйте от меня того, чего я не смею вам обещать». После этого, как утверждает Яковлев, Наполеон решил написать Александру письмо и даже изложил его содержание: в нем была готовность к миру [685]685
  Fain A.J.F. Op. cit. P. 103–106; Яковлев И.А. Указ. соч. С. 1062–1066.


[Закрыть].

Сопоставление двух версий происходившего в Тронном зале Кремлевского дворца события убеждает, что тактически Наполеон, как всегда, блестяще разыграл партию. Он изначально знал, как убедить собеседника в том, что он должен сделать, даже если завтра тот окажется за пределами его власти, и что именно собеседник будет говорить потом, передавая содержание разговора. Яковлев попытался изменить некоторые детали, но суть беседы он передал, видимо, точно.

В течение ночи Наполеон подготовил письмо и утром следующего дня оно через Лелорня было отправлено к Яковлеву, который тотчас же стал собираться в дорогу и выступил в полдень. Пешком, вместе со своими домочадцами и сотней крестьян, у которых тоже были семьи (так что в общей сложности набралось до 500 человек!), Яковлев к вечеру того же дня, миновав передовые посты французского 4-го армейского корпуса, вышел по Тверской дороге к Черной грязи. Там он представился полковнику В.Д. Иловайскому. На другой день его доставили к Винцингероде, а уже затем отправили в Петербург. Яковлев не удостоился встречи с государем – граф А.А. Аракчеев сразу отправил его под арест, но письмо Наполеона было доставлено по назначению.

3.3 Процесс над «поджигателями»

По возвращении Наполеона в Кремль из Петровского главной его заботой стал вопрос о перспективах скорейшего заключения мира. Встреча с Тутолминым, а затем с Яковлевым и подготовка письма Александру I от 20-го сентября стали важными шагами в этом направлении. Однако, как хорошо понимал Наполеон, сожжение русской столицы стало серьезным, а возможно даже, и непреодолимым препятствием для начала мирных переговоров. Крайне важно было отвести от себя любые подозрения в организации московских поджогов. «Сразу по возвращении в Москву, – писал Коленкур, – император занялся поиском способов снять с французской армии в глазах Петербурга ответственность за пожар Москвы…» [686]686
  Caulaincourt A.A.L. Op. cit. T.2. P. 20.


[Закрыть]Ответственность за это следовало возложить на местные власти в лице главнокомандующего Москвы Ростопчина.

В те дни Наполеон вряд ли сомневался, что сам Александр не мог отдать приказа уничтожить первопрестольную столицу, и что это является делом рук «английской партии», к которой, по всей видимости, относился и Ростопчин. Важнейшим элементом в кампании по оправданию собственных действий и по дискредитации «английской партии», как в глазах европейцев, так и в глазах русского императора, должен был стать показательный процесс над «поджигателями». «Император считал (впоследствии он подтвердил это в разговоре со мной), – сообщает Коленкур, – что его демарш (предпринятый помимо всего остального с целью принципиально установить, что французы ни в коей мере не причастны к пожару Москвы и даже сделали все возможное для его прекращения) доказывает его готовность к соглашению, и следовательно из Петербурга последует ответ и даже предложение мира» [687]687
  Ibid. P. 25.


[Закрыть]. Процесс, вероятно, должен был преследовать и еще одну немаловажную цель – наладить контакт с оставшимся в Москве местным населением. «Предполагается, – записал в дневнике Фантэн дез Одоард, – что это неотвратимое решение [процесса] по поводу пожара откроет тайну для большей части [московских] жителей…» [688]688
  Fantin des Odoards L.F. Op. cit. P. 336.


[Закрыть]

Идея проведения процесса над «поджигателями» возникла не позже 18-го сентября. Вечером этого дня командир 4-го армейского корпуса Богарнэ, почти весь день сопровождавший императора в его разъездах по Москве и ее ближайших окрестностях, сообщил жене следующее: «Мы смогли арестовать три десятка из этих мерзких бандитов (то есть «поджигателей». – В.З.) в тот момент, когда они с помощью факелов разводили огонь. Многие были убиты на месте из-за ярости наших солдат. Несколько еще осталось, чтобы организовать правильный (en regie) суд, и среди них есть офицер, имеющий русские ордена. Все эти мерзавцы сознались, что они получили за это плату, и что они бы не стали действовать, если бы не приказы губернатора Москвы» [689]689
  Богарнэ – жене. Москва, 18 сентября 1812 г., вечер // (Du Casse А.]Ор. cit. P. 48. Об учреждении комиссии для суда над поджигателями уже 18 или 19-го сентября говорят и другие документы (См., например, РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 3588. Л. 7).


[Закрыть].

Вероятно еще до того, как состоялся процесс, было приказано всем оставшимся в Москве жителям явиться к военному коменданту одного из районов с целью регистрации (по всей видимости, предполагалось, что ему будет выдан специальный пропуск); в противном случае любому жителю будет грозить расстрел; одновременно был подтвержден приказ от 15 сентября о том, что любое лицо, застигнутое с факелом (la torch) в руке, подлежит смерти [690]690
  О данном приказе, отданном Наполеоном по возвращении из Петровского, сообщает только Пьон де Лош (Pion des Loches А.А. Op. cit. P. 131). По-видимому, первый пункт приказа оказался просто невыполнимым и о нем «забыли». Примечательно, что французское слово la torch означает не только факел, но и пучок соломы.


[Закрыть].

20 сентября (то есть в тот же день, которым было помечено письмо Наполеона Александру I) французский император продиктовал 21-й бюллетень Великой армии. В нем говорилось о том, что «три сотни поджигателей (в письме Александру I было написано о четырехстах поджигателях. – В.З.) были арестованы и расстреляны; они были снабжены снарядами в 6 дюймов, закрепленными между двумя кусками дерева», а также иными зажигательными средствами, которые они бросали на кровли домов. С деланным возмущением автор бюллетеня заявлял о том, что в то время как Ростопчин увозил насосы из города, он оставил там 60 тыс. ружей, 150 артиллерийских стволов, более 100 тыс. снарядов, 1 млн 500 тыс. патронов, 400 тыс. фунтов пороха, 400 тыс. фунтов селитры и серы. «Этого достаточно, – говорилось в бюллетене, – чтобы обеспечить две кампании». Бюллетень заканчивался словами о том, что «пожар столицы отбросил Россию на сто лет» [691]691
  21-й бюллетень Великой армии. Москва, 20 сентября 1812 г. // Napoleon I. CEuvres de Napoleon I. P. 65–66.


[Закрыть].

Как мы видим, пропагандистская машина Наполеона заработала очень активно. 21 сентября Наполеон пишет императрице Марии-Луизе письмо (до этого он писал ей только 18-го сентября). Он просит ее, во-первых, написать своему отцу австрийскому императору Францу I об оптимизме, который, как можно понять, излучает ее муж, находящийся в Москве, а, во-вторых, передать Наполеону слухи, которые ходят в Париже по поводу последних событий в России [692]692
  Наполеон – Марии-Луизе. Москва, 21 сентября 1812 г. // Napoleon I. Lettres inedits de Napoleon. P. 81


[Закрыть]. О происходящих в Москве расстрелах русских «поджигателей» Наполеон сообщил Марии-Луизе 23-го сентября, сделав это в очень своеобразной манере: «Здесь все хорошо, зной стал умеренным, погода хорошая, мы расстреляли столько поджигателей, что он (пожар. – В.З.) закончился» [693]693
  Наполеон – Марии-Луизе. Москва, 23 сентября 1812 г. // Ibid. Р. 82.


[Закрыть].

К 23-му сентября уже все было готово к показательному процессу. В тот день Пейрюсс, казначей в администрации Главной квартиры Великой армии, записал в дневнике: «Невозможно, чтобы Его величество оставался далее безучастным наблюдателем этого ужасного опустошения. После обысков захвачено 26 наиболее усердствовавших поджигателей. Назначена комиссия для проведения над ними процесса» [694]694
  Peyrusse G.J. Op. cit. Р. 102.


[Закрыть]. На другой день, 24 сентября, не зная о том, что процесс, возможно, уже состоялся, Фантэн дез Одоард сделал в дневнике следующую запись: «Пускай Европа думает, что французы сожгли Москву, и, может быть, история выполнит свой долг в отношении этого акта вандализма. Между тем, правда в том, что этот великий город не имеет отца, чья рука была обязана его защитить. Ростопчин, его губернатор, хладнокровно подготовил и принес жертву. Его помощниками была тысяча каторжников, освобожденных для этого, и всем этим преступникам было обещано прощение, если они сожгут Москву. Опьяненные водкой и снабженные зажигательным материалом, также запуская конгривные ракеты, бешеные подняли руку на плоды труда с адской радостью… Схвачено и заключено под стражу немало этих злоумышленников. Я остановил [одного из них] своей собственной рукой в тот момент, когда он проскальзывал в Кремль, и я нашел в его карманах вещественные доказательства: фитили, фосфор и огниво» [695]695
  Вероятно о поимке именно этого русского, проникшего в Кремль в ночь с 23-го на 24-е сентября, упоминается в приказе от 24 сентября за подписью маршала Лефевра (Приказ дня. 24 сентября 1812 г. // Extraits du livre d’ordres… (Carnet de la Sabretache. 1900. № 95. P. 687). Нет ли имени этого человека среди тех десяти русских, приговоренных на процессе к смерти?


[Закрыть]. И далее: «Эти “порядочные” люди должны быть судимы как поджигатели, и скоро наша военная юстиция уплатит им причитающийся долг за их верность [своему] начальнику Ростопчину» [696]696
  Fantin des Odoards L.F. Op. cit. P. 336.


[Закрыть].

В сущности, решения этого «суда» были уже предопределены, как и цель его проведения была хорошо понятна даже офицерам французской армии.

Заседание Военной комиссии по делу «поджигателей», учрежденной приказом маршала Бертье состоялось 24 сентября в доме кн. Долгоруковых [697]697
  Ныне ул. Покровка, 4.


[Закрыть]. Вся (или почти вся) информация о заседании Военной комиссии исходит от текста ее постановления, опубликованного в «Монитёр» от 29 октября 1812 г. (№ 303). Помимо этого, есть копии текста постановления, которые имеют, по– видимому, иное происхождение, так как оккупанты попытались придать информацию как можно более широкой огласке. Причем, все тексты, в целях демонстрации объективности суда, были на французском и русском языках [698]698
  Мы воспользовались текстами, находящимися в: ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 109. Л. 19-34об.; РНБ. ОР. Ф. 859. К. 6. Ns 6. Л. 84–89; Процесс так называемых московских зажигателей 1812 г. / Публ. М. П. Погодина // Москвитянин. 1843. Ч. 5. № 10. С. 392–402; Бумаги, относящиеся… Ч. 1. С. 130–139, а также изложением «Журнала заседания Комиссии военного суда о московском пожаре», сделанным М.И.Богдановичем (Богданович М.И. Указ. соч. С. 309–310, 600–601. Примеч. 8), как можно понять, непосредственно с «Монитёра».


[Закрыть]. Помимо этого, о ходе и постановлении процесса имеется косвенная информация, исходящая из воспоминаний капитана гвардейской артиллерии Пьон де Лоша и 18-страничной брошюры участника русского похода Шамбрэ, опубликованной в 1823 г. в ответ на «Правду о пожаре Москвы» Ростопчина [699]699
  Pion des Loches А.А. Op. cit. P. 131; [Chambray G.] Reponse de l’auteur de l’Histoire de l’expedition de Russie, a la brochure de M. le comte Rostopchin, intitulee: La verite sur l’incendie de Moscou. P., 1823.


[Закрыть]. При этом Шабрэ, споря с Ростопчиным, рассказал о деталях экзекуции над приговоренными судом к смерти [700]700
  Ростопчин в «Правде…» уверял, что в его руках был некий печатный экземпляр приговора суда над «поджигателями», которых, по его словам, было тридцать человек (Rostopchine F.V. Op. cit. P. 9).


[Закрыть]. Хотя многие члены Военной комиссии (такие как Д.Ш.Б. Сонье, П. Бодлэн, Ф.Г. Байи де Монтион, Ф. Вебер) прожили еще долгую жизнь [701]701
  Л.Н.Ж. Тери умер в Пруссии 15 декабря 1812 г.; К.Э. Мишель погиб в 1815 г. при Ватерлоо, а Ж. Лауэр скончался в 1816 г.; судьба Жанэна нам неизвестна.


[Закрыть], они, по-видимому, не оставили воспоминаний; неизвестны и их письма.

Состав комиссии был следующий. Председатель – бригадный генерал Жан Доэр (Lauer) (1758–1816), начальник жандармерии и главный судья Великой армии. Члены комиссии: бригадный генерал и полковник гвардии Клод Этьен Мишель (Michel) (1772–1815), командующий 2-й бригадой 3-й гвардейской пехотной дивизии [702]702
  В тексте постановления обозначена только его должность командира 1-го полка пеших гренадеров гвардии.


[Закрыть]; бригадный генерал Луи Шарль Бартелеми Сонье (Saunier) (1761–1841), командующий жандармерией 1-го армейского корпуса [703]703
  В тексте постановления значится как главный судья 1– го армейского корпуса.


[Закрыть]; майор гвардии (полковник) Пьер Бодлэн (Bodelin) (1764–1828), командующий полком фузелеров-гренадеров Молодой гвардии; штабной полковник Луи Ноэль Жозеф Тери (Thery) (1769–1812), состоявший в Главном штабе армии [704]704
  В тексте постановления значится как комендант императорских квартир.


[Закрыть]; шеф эскадрона отборных жандармов Жанэн (Janin). В качестве императорского прокурора выступал бригадный генерал Франсуа Гедеон Байи де Монтион (Bailly de Monthion) (1776–1850), помощник начальника Главного штаба. Место докладчика занял шеф эскадрона жандармерии Франсуа Вебер (Weber) (1773–1844), командующий силами поддержания порядка в Главной квартире армии. Кроме того, в процессе в качестве письмоводителя участвовал Жуве де Гибер, унтер-офицер жандармерии.

Слушалось дело о пожарах в г. Москве 14, 15, 16, 17 и 18-го сентября 1812 г. После чтения бумаг докладчиком Вебером [705]705
  Шамбрэ сообщает, что среди прочего Вебер поведал, будто некоторые из обвиняемых были схвачены в тот момент, когда разводили огонь на крышах и между досок хлебных амбаров, и что это объясняет, почему огонь начинался часто с кровли. Вебер такие очаги пожаров находил лично ([Chambray G.] Reponse de…P. 7–8).


[Закрыть]привели обвиняемых числом 26. Особо подчеркивалось, что их «привели свободно, без оков». Комиссия выслушала доказательства, затем самих обвиняемых. В тексте постановления совершенно не говорится, что именно отвечали обвиняемые, но Шамбрэ утверждает, что некоторые из них заявили, что разводили огонь по приказу, не желая или будучи не в состоянии большего объяснить; другие говорили, что делали это по приказу агентов полиции [706]706
  Ibid. P. 8.


[Закрыть].

Обвиняемым приносили «разные вещи, употребляемые к зажиганию, как то фитили, ракеты, фосфорные замки, серу и другие зажигательные составы, найденные частью при обвиненных, а частью подложенных нарочно во многих местах». Как можно понять, далее комиссия совещалась, принимала постановление и выносила приговор уже без обвиняемых, при закрытых дверях.

Содержание постановления было следующим. «Комиссия удостоверилась, что российское правительство уже три месяца назад, предчувствуя опасность, в которую себя ввергло, ввязавшись в войну, а также невозможность воспрепятствовать вступлению французской армии в Москву, решилось использовать для своей защиты необыкновенные средства для поджогов и уничтожения, отвергнутые просвещенными народами». Поэтому было «принято предложение одного доктора англичанина именем Шмита, хотя он себя и немцем называет, а упражнением он механик и машинист (так в тексте. – В.З.)». Этот англичанин с первых чисел мая, проведя тайные переговоры с представителями русского правительства, поселился на даче Воронцово, находящейся в 6 верстах от города. Эта дача охранялась отрядом из 160 человек пехоты и 12 драгунов, дабы «обеспечить тайные деяния Шмита и любопытствующих к нему не допускать». Комиссия посчитала доказанным, что история с постройкой этим Шмитом воздушного шара имела задачу скрыть истинную цель этих работ, которая заключалась в «составлении зажигательных снарядов».

В качестве доказательства истинных намерений Ростопчина комиссия привлекла его афишки. Цитируя одну из них (от 30 августа ст. ст.), где говорилось, что французов удобнее всего убивать вилами, было прибавлено: «Если же они (то есть французы. – В.З.) войдут в Москву, то мы сожжем их там». Последней фразы в данной афишке Ростопчина не было [707]707
  На это обратил внимание М.И. Богданович (Богданович М.И. Указ. соч. С. 310), а затем А.Н.Попов (Попов А.Н. Французы в Москве. С. 90) и А.Е. Ельницкий (Ельницкий А.Е. Указ. соч. С. 283).


[Закрыть]. Далее говорилось, что губернатор велел распустить острог, и около 800 преступников было выпущено с тем, чтобы они подожгли город в 24 часа после вступления французов. Сообщалось также, что различные офицеры и полицейские чиновники получили приказ остаться в Москве и там ждать сигнала к поджогам. В то же время Ростопчин вывез из города все пожарные трубы, дроги, крючья, ведра и другие «пожарные орудия». В разных домах были заранее размещены «разные зажигательные снаряды». Постановление сообщало, что многие из тех, кто с помощью фитилей и ракет совершали преступления, были на месте расстреляны французскими патрулями или же погибли от самих взрывов и огня.

Комиссия приговорила 10 человек, уличенных показаниями свидетелей и признавших свое участие в поджогах, к расстрелу. Ими были: Петр Игнатьев, поручик 1-го полка Московского ополчения; Стратон Баров, живописец (то есть маляр); Алексей Карлум, солдат московской полиции; Иван Томас, сиделец (то есть продавец или приказчик в лавке – commis-marchand); Петр Стигневич, живописец (то есть маляр); Илья Агакомов, кузнец; Иван Максимов, лакей князя Сибирского [708]708
  Примечательно, что Ростопчин по возвращении в Москву говорил с одним из лакеев князя Сибирского, который был арестован в самом начале оккупации Москвы ночью на улице, и позже чуть было не был расстрелян возле Высокопетровского монастыря (Rostopchine F.V. Op. cit. P. 9–10).


[Закрыть]; Семен Ахрамеев (род занятий не был указан); Николай Левутьев, живописец (то есть маляр) и Федор Сергеев, портной.

16 человек, «недостаточно изобличенных», были приговорены к заключению в тюрьму, а также, как сообщает Шамбрэ, «к присутствию при казни» [709]709
  Фразу Шамбрэ «et en outre a assister a l’execution» можно перевести и как «оказание помощи при казни».


[Закрыть]. Ими были: Иван Касианов, пономарь 67 лет; Николай Вакселев, кузнец; Федор Мидцов, солдат; Василий Ермолаев, ремесленник; Семен Иванов, обойщик; Андрей Шестоперов, Федор Ефимов, Луциан Мойтейц, Сивал Сеахов, Гаврила Абрамов, Самойло Никифоров, Гаврила Беглов, Федор Григорьев – все восемь солдаты московской полиции; Степан Логинов и Николай Бельшеров – лакеи; Андрей Шестопьяров (род занятий не указан). Таким образом, среди последних 16-ти половину составили солдаты московской полиции; но никто не был зафиксирован в документах как колодник.

Согласно постановлению, приговор должен был быть приведен в исполнение в течение 24 часов. К постановлению был приложен обширный список вещей, найденных на даче Воронцово, которые, как можно понять, были сочтены судом теми материалами, с помощью которых Ростопчин должен был организовать поджоги в Москве.

Шамбрэ сообщает нам, где и каким образом приговор был приведен в исполнение. А именно, на следующий день, 25 сентября, приговоренные, исключая тех, кто был отправлен в тюрьму (странно, ведь согласно тому же Шамбрэ, они должны были присутствовать при экзекуции!), были доставлены на Девичье поле (1е Champ des Demoiselles) к стенам большого монастыря, там расположенного (определенно Новодевичьего монастыря); им был зачитан приговор на русском языке и затем был произведен расстрел. Их трупы были привязаны к столбам, и на каждый (не ясно – труп или столб) была повешена табличка с надписью на французском и русском языках: «поджигатели Москвы» («incendiares de Moskou») [710]710
  [Chambray G.] Reponse de… P. 9. События, имевшие место в горящей Москве, так фантасмагорически запутаны, что истинная картина расстрела могла быть другой. Мы не исключаем, что это могло происходить почти так, как рассказали Ростопчину чудом спасшиеся «поджигатели» – служитель кн. Сибирского, «старый подметальщик в Кремле» и магазинный сторож. Их арестовали еще в первые дни оккупации и держали в кордегардии в Кремле, а затем «одним утром» вместе с десятью другими русскими препроводили в Хамовнические казармы. Там к ним присоединили еще 17 человек и отвели под сильным прикрытием к Петровскому (так в тексте; реально, видимо, к Высокопетровскому) монастырю, находящемуся на бульваре. Там они простояли почти час, после чего приехало множество офицеров верхом, которые сошли на землю. 30 русских были поставлены в одну линию, из которых отсчитали 13 человек справа, поставили к монастырской стене и расстреляли. Тела их были повешены на фонарные столбы с надписями на французском и русском языках о том, что это поджигатели. Другие же 17 человек были отпущены на свободу (Rostopchine F.V. Op. cit. P. 9–10). Картина достаточно реалистичная! Никакого суда, никаких разбирательств, о чем вещали французы… Случайный набор имен и столь же случайный выбор жертв! Что же касается несовпадения численности приведенных на место казни (30 и 26 человек), то тем, кто чудом избежал смерти, можно простить ошибку в этом подсчете. Да и в текст постановления военной комиссии также можно было вписать любое количество оправданных!


[Закрыть].

В день заседания военно-судебной комиссии Наполеон написал Марии-Луизе очень милое письмо: «Моя добрая Луиза, я получил твое письмо от 8 сентября, из которого увидел, что в Париже очень скверно. Я согласен с тем, что ты решила в отношении твоих красных женщин [711]711
  Этим выражением обозначены «первые дамы» императрицы, так как они, подобно камергерским мундирам, носили платья ярко красного цвета.


[Закрыть]. Мое здоровье очень хорошее. Погода стала немного холодной, но холод определенно весенний. Я тебя прошу хорошо держаться, быть веселой, крепко обними от меня маленького короля. Как, этот маленький глупец не признает свою кормилицу? Какая маленькая гадость! До свидания, мой друг. Всего тебе хорошего» [712]712
  Наполеон – Марии-Луизе. 24 сентября 1812 г. (в оригинале вначале было написано «22», но затем исправлено на «24» // Napoleon I. Lettres inedits de Napoleon I. P. 82–83.


[Закрыть]. Было письмо и в день экзекуции: «Моя дорогая Луиза. Я получил твое письмо от 9-го и увидел с удовольствием, что твое здоровье очень хорошее, что твой сын любезен и это тебя радует. Мое здоровье хорошее. Всего тебе хорошего» [713]713
  Наполеон – Марии-Луизе. 25 сентября 1812 г. // Ibid. P. 83.


[Закрыть].

Насколько убедительными оказались материалы показательного процесса? Отечественные историки, за исключением М.И. Богдановича, А.Н. Попова, а также С.П. Мельгунова [714]714
  Богданович М.И. Указ. соч. С. 309–317; Попов А.Н. Французы в Москве. С. 89–91; Мельгунов С.П. Указ. соч. С. 166–167. Кратко писал об этом процессе Е.В.Тарле (Тарле Е.В. Указ. соч. С. 171–172), но без каких-либо оценок: расстреляли «тех, кого угодно было считать поджигателями».


[Закрыть], практически не писали даже о факте этого процесса над «поджигателями», априорно считая его решения заранее предопределенными. Что же касается Богдановича и фактически принявших его точку зрения Попова и Мельгунова, то они справедливо замечали, что в материалах этого суда «ложь перемешана с истиною» [715]715
  Богданович М.И. Указ. соч. С. 311.


[Закрыть], и пытались на его примере показать всю сложность вопроса о том, кто же поджог Москву. Мы так же, вслед за этими историками, полагая важным увидеть проблему в более широком контексте вопроса о виновниках сожжения Москвы, пытаемся понять, как формировалась и в чем заключалась и заключается «французская правда» о московском пожаре.

Как ни странно это звучит, но французская версия московского пожара родилась еще до того, как он возник. К 1812 г. в Москве только одних французов проживало более 3 тыс. человек [716]716
  Эту цифру приводит М.И. Богданович (С. 258).


[Закрыть]. Причем эта колония была не только многочисленной, но и достаточно пестрой – от торговца зерном шевалье д’Изарна до актрисы Л. Фюзиль [717]717
  О французской колонии в Москве см.: Tastevin F. Histoire de la Colonie francpaise de Moscou depuis les origines jusqu’en 1813. Paris; Moscou, 1908. P. 27–85; Pingaud L. Les Frangais en Russie et les Russes en France. P., 1886. P. 233–234, 293–294, 311; Surugue A. Mil huit cent douze. P. 6–10; Mirot L. LAbbe Adrien Surugue. Un temoin de la campagne de Russie. P., 1914. P. 16–21.


[Закрыть]. Своеобразным центром французской колонии была церковь Св. Людовика. Как мы уже знаем, с началом военных действий Наполеона против России положение иностранцев в Москве заметно осложнилось, а накануне ее сдачи они пребывали уже в совершенно паническом состоянии. По Москве упорно ходили слухи о готовности Ростопчина сжечь город (не исключалось даже, что это он намеревался сделать не только по своей инициативе, но и с благословения стоявших выше него); что в подмосковном имении строится неким Шмитом летательный аппарат, с помощью которого можно будет то ли уничтожить неприятеля, то ли сжечь Москву; что московская чернь с попустительства, а то и при поощрении городского начальства, собирается перебить всех оставшихся в городе иностранцев; и т. д. Наконец, накануне вступления войск Наполеона в Москву стало известно, что Ростопчин выпустил из тюрем колодников, которые начали поджоги и бесчинства.

П.Ш.А. Бургоэнь, адъютант генерала А.Ф. Делаборда, командира 1-й гвардейской пехотной дивизии Императорской гвардии.С портрета работы неизвестного художника. XIX в.

Помимо всего прочего, из уст в уста передавались и рассказы об убийстве Ростопчиным Верещагина, а также о том, что толпа чуть было не растерзала француза Мутона. Именно эти настроения (и надо признать, что не беспочвенные) московских иностранцев и стали главным источником сведений командования и солдат Великой армии о зловещих замыслах Ростопчина и русского правительства уничтожить Москву вместе с армией неприятеля. Очень многие французы-мемуаристы (Лабом, Вьонне де Марингоне, Дедем и др. [718]718
  Labaume E. Op. cit. 1815. P. 185; Vionnet de Maringone L.J. Op. cit.. P. 25–29; Dedem de Gelder. Op. cit. P. 252; etc.


[Закрыть]) повествуют о том, как практически сразу же после вступления в Москву они узнали от местных французов о грозящей опасности.

Особую роль в переломе настроений чинов Великой армии, а позже – в исторических и историографических дискуссиях – сыграла находка в доме Ростопчина на Лубянке зажигательных веществ. Это произошло, вероятно, 17 сентября, когда в ростопчинском доме решил разместиться генерал А.Ф. Делаборд, командир 1-й пехотной гвардейской дивизии. Его адъютант П.Ш.А. Бургоэнь рассказывает, что в доме находилось «несколько оборванцев», часть из которых французы определили к себе на службу. Французы приказали им организовать отопление. Но «наши мужики», как пишет Бургоэнь, прежде чем принести дрова для огромных шведских печек, стоявших во дворце Ростопчина, извлекли из их внутренностей и из труб огромное количество «своего рода маленьких бочонков, наполненных зажигательными материалами. «Я называю эти предметы бочонками, – пишет далее Бургоэнь, – поскольку они были цилиндрической формы; но реально они были простым куском елового дерева, обработанным и с углублением на круглой части; оба их конца были закруглены. Они были 9-и дюймов длины и около 2,5 дюймов в диаметре». «Выражение ракеты (fusees) мне кажется скорее ошибочным, как и бочки, поскольку их нельзя было бросать с использованием длинного запала; мы строили догадки, предполагая, что они могли вполне вначале зажигаться, а затем бросаться рукой через окна или слуховые окна домов, не выходя наружу» [719]719
  Bourgoing P. Op. cit.P. 116–117.


[Закрыть]. Что касается русских слуг, то они, увидев, что французы заинтересовались содержимым печей, немедленно исчезли.

Орудия поджога, найденные в доме губернатора, «изучали» многие французы. «Я видел множество этих факелов поджигателей в доме Ростопчина, – отмечал генерал П. Бертезен, – они все схожи, по форме и по своим размерам, со свертком табачных листьев (carotte de tabac), от 9 до 10 дюймов в длину и примерно чуть более 2-х дюймов в диаметре; заженные, они сами горят в воде» [720]720
  Berthezene P. Op. cit. P. 68–69.


[Закрыть]. Через доктора Жоанно (Jouhanneau), также остановившегося с генералом Делабордом в доме Ростопчина, узнал об этом префект двора Боссе [721]721
  Bausset L.F.J. Op. cit. P. 90.


[Закрыть]и, как полагаем, многие другие чины императорской квартиры.

По-видимому, именно находки, сделанные в доме Ростопчина на Лубянке (а также в Воронцово), в основном и фигурировали в качестве вещественных доказательств на процессе 24 сентября. Ростопчин их несомненно приготовил для поджога своего собственного дома, но использовались ли они другими «поджигателями»?

В губернаторском доме на Лубянке были найдены еще и письма Ростопчина. Их было два. Одно относилось к эпохе Павла I [722]722
  Мы не исключаем, что именно оно было опубликовано позже во Франции с целью доказать предубежденность Ростопчина в отношении французов (Note, presentee a l’Empereur Paul en 1800, apres l’epoque de la signature de la paix de Luneville). См.:Ельницкий А.Е. Указ. соч. С. 301.


[Закрыть]. Второе письмо было написано из Твери и адресовано жене «накануне начала Кампании». В передаче Бертезена, который по памяти в январе 1813 г., будучи уже во Франции, записал содержание этих писем, в нем Ростопчин рассуждал о том, что единственная возможность Наполеона одержать победу над Россией – это провозгласить свободу рабам, независимость казакам и привлечь к себе нескольких недовольных «сеньоров». Вот тогда и будет поставлена на карту судьба Российской империи [723]723
  Berthezene P. Op. cit. P. 70–72. Бертезен утверждал, что эти письма были потеряны при отступлении с экипажами генерала Делаборда. Бертезен, подкрепляя правдивость своих слов при передаче содержания писем, ссылался на других очевидцев – генерала Делаборда, его адъютанта маркиза де Броссара, доктора Жоанно (Ibid. Р. 71. Note 1). Из этого следует, что о содержании, возможно сильно искаженном, этих писем стало известно в штабах Великой армии и в Главной квартире императора. Не с этим ли связан резко возросший интерес Наполеона к идее освобождения крестьян, которую он обсуждал в Петровском 17 сентября с Обер-Шальме?


[Закрыть].

Уже 15 сентября император был уведомлен о том, что рассказывали московские иностранцы. Среди прочего узнал он и о «зажигательном воздушном шаре», который под покровительством губернатора изготавливался то ли англичанином, то ли голландцем по имени Шмидт (Шмит) [724]724
  Caulaincourt A.A.L. Op. cit. Т. 2. P. 10.


[Закрыть]. Как мы уже знаем, Наполеон не сразу всерьез отнесся к этим сведениям, но тем более глубоко он должен был уверовать в их правдивость позже, когда многочисленные сообщения четко укладывались в определенную схему, а сам император оказался блокированным в Кремле и затем чудом спасся.

Укрывшись в Петровском дворце, поздно вечером 16-го, Наполеон продиктовал 19-й бюллетень, в котором обвинял Ростопчина в организации поджогов, для чего выпустил из тюрем «три тысячи злодеев» и вооружил 6 тыс. «подчиненных». Это император без устали продолжал повторять в 20-м бюллетене (17-го сентября) и, как мы знаем, в письме Александру I и в 21-м бюллетене 20-го сентября. Негодовал Наполеон на вероломство Ростопчина и во время беседы с Тутолминым 19-го и беседы с Яковлевым 20-го сентября. «Никто никогда не доводил его (Наполеона. – В.З.) до такой степени бешенства, – пишет А.Е. Ельницкий, – как это удалось сделать Ростопчину. Император не находил слов, способных, по его мнению, заклеймить Ростопчина». «Впрочем, – справедливо замечает далее Ельницкий, – Наполеоном в данном случае руководило не одно только чувство ненависти: его побуждала к этому и потребность к самозащите, так как он не мог не видеть и не отдавать себе отчета в том, что общественное мнение всего мира выскажется против него, когда узнает, что вступление его войск в покинутую древнюю столицу России сопровождалось страшным пожаром. Он понимал, что обвинять в пожаре станут прежде всего его самого, и поэтому счел нужным позаботиться о том, чтобы сложить эту вину на самих русских и русское Правительство в лице его высшего представителя в Москве – московского главнокомандующего» [725]725
  Ельницкий А.Е. Указ. соч. С. 281.


[Закрыть].