Текст книги "1812 год. Пожар Москвы"

Автор книги: Владимир Земцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Ростопчин схватил Верещагина за руку и закричал народу: «Вот изменник! От него погибает Москва!» [226]226
  Современник и своего рода летописец событий 1812 года аббат А. Сюрюг вложил в уста Ростопчина более выспренный монолог: «Русский, недостойный своей страны, ты, дерзкий, предал свою родину и опозорил свою семью; твое преступление выше обычного наказания: кнута и Сибири; я тебя предаю мести народа, которого ты предал. Убейте предателя, который умрет под вашими ударами!» После чего, по словам Сюрюга, Верещагин умер под «ударами сабель и штыков» (Surrugue A. Mil huit cent douze. P. 22). М.И. Богданович (Богданович М.И. Указ. соч. С. 271–272) эту сцену воспроизведет по Сюрюгу.


[Закрыть]Несчастный Верещагин, побледнев как полотно, только и успел тихо сказать: «Грех вашему сиятельству будет!» [227]227
  О словах, сказанных юношей перед смертью, вероятно, ходили слухи уже тогда, сразу после расправы. Поэтому Ростопчин в записках счел необходимым написать: «Он (то есть Верещагин – В.З.) упал, не произнося ни одного слова» (Цит. по: Наполеон в России глазами русских. С. 250). Этим Ростопчин только подтвердил, что несчастный все же что-то произнес.


[Закрыть], как Ростопчин махнул рукой и закричал вахмистру Бурдаеву «Руби!». Бурдаев стоял как вкопанный и «не подымал рук». Тогда Ростопчин в гневе закричал на Гаврилова, в чьем эскадроне был Бурдаев: «Вы мне отвечаете своею собственною головою! Рубить!» Гаврилов скомандовал: «Сабли вон!» Бурдаев машинально выхватил палаш и вскинул вверх. То же сделал и Гаврилов. Гаврилов и нанес первый удар Верещагину по лицу, вслед за ним ударил и Бурдаев. Верещагин упал, обливаясь кровью.

Ростопчин сразу обратился к Мутону, который стоял здесь же, в поношенном «сюртучишке, испачканном белой краской, простоволосый и с молитвенником в руках» (Ростопчин). Он ожидал участи, только что постигшей Верещагина, и читал молитву. Растопчин в «Записках» так воспроизвел свои собственные слова, сказанные Мутону: «Дарую вам жизнь, ступайте к своим и скажите им, что негодяй, которого я только что наказал, был единственным русским, изменившим своему Отечеству». По знаку главнокомандующего толпа расступилась, и Мутон бросился бежать.

В письме Александру I Ростопчин несколько иначе воспроизвел эту фразу: «Потом я сказал Мутону, ожидавшему такого же конца: поди скажи Наполеону, что один несчастный, которого я наказал, был единственный из всей Москвы, оказавшийся неблагодарным к своему государю. Я сказал народу пропустить Мутона и он спасся» [228]228
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 109. Л. 73-73об.


[Закрыть]. Аббат А. Сюрюг, чья церковь Св. Людовика фактически выходила на задний фасад дома Ростопчина, вложил в уста градоначальника такие слова: «Что до тебя, француза, то прошу впредь никогда не злословить в отношении страны, которая тебя приняла с благосклонностью». Затем, выдержав паузу, сказал: «Ступай, я прощаю тебя, но когда твои соотечественники-разбойники сюда придут, расскажи им, как мы наказываем изменников своей родины» [229]229
  Surrugue A. Mil huit cent douze. P. 23. В передаче Сюрюга, Ростопчин обращался к Мутону на «вы» (“vous”).


[Закрыть]

Так как история с Мутоном, помимо Ростопчина и Сюрюга, никем более не описывалась, были даже предположения, что она вообще могла быть плодом фантазии: «Этот француз не был ли, известный нам по уголовному производству в 1812 году, Петр Мутон, осужденный тогда, при разглагольствовании с дворовым человеком доктора Шлегеля, в произношении неприятных для России слов? Но этот француз, за дерзость свою, был наказан кнутом и сослан на поселение» [230]230
  ЧОИДР. 1866. Кн. 4. Смесь. С. 258. Примечание О.Б.


[Закрыть]. В 1869 г. на страницах «Русского архива» случился даже спор по поводу слов Ростопчина, сказанных тогда Мутону. П.А. Вяземский приписал Ростопчину следующую фразу: «Поди, расскажи твоему царю, как наказывают у нас изменников». Это оспорил сын бывшего московского главнокомандующего А.Ф. Ростопчин. По его мнению, отец сказал Мутону: «Поди расскажи твоему царю, что ты видел единственного изменника, которого произвела Русская земля!» «Слова эти, – заметил А.Ф. Ростопчин, – имеют более глубокий смысл и в них заключается объяснение факта» [231]231
  РА. 1869. № 1. Ст. 016; № 5. Ст. 935–936.


[Закрыть].

Смерть Верещагина.Худ. К. В. Лебедев. 1911 г.

В любом случае, смысл слов Ростопчина, сказанных Мутону, понятен. Понятно и то, почему француза никто и не попытался задержать. Возбужденные взоры толпы были направлены на окровавленное тело раненого Верещагина. На несколько мгновений воцарилась мертвая тишина. Как только Ростопчин и его свита быстрым шагом снова вошли в дом, толпа бросилась к умирающему юноше. Его ноги были обхвачены петлей; другой конец веревки привязали к лошади и поволокли тело прочь со двора, таскать по улицам. Окровавленная голова еще живого Верещагина билась о камни мостовой. Пьяная толпа ревела… Кто-то кричал: «Вот изменник нашему батюшке Александру Павловичу!»

Ростопчин, все еще слыша крики, доносившиеся со двора, не оглядываясь, прошел комнаты дворца, быстро вышел на задний двор, сел в дрожки, закричал кучеру «Пошел!», и вместе со свитой мгновенно покинул Лубянку.

Немало было тех, кто уже тогда, в 1812-м году, говаривал, будто Ростопчин бросил тело юноши на растерзание, так как убоялся толпы, которая, раздосадованная обманом градоначальника в том, что Москву не сдадут и его лживыми призывами к отпору наполеоновского войска, могла 2-го сентября расправиться с ним самим, по крайней мере, не дать ему благополучно уехать из Москвы. Однако не только апологеты и защитники графа [232]232
  См., например: РА. 1868. Ст. 1432; Там же. 1877. Кн. 2. Вып. 4. С. 77; и др.


[Закрыть], но и многие его недоброжелатели (как, например, Кизеветтер) это оспаривали. Они говорили о смелом и прямом характере Ростопчина, наконец, писали о том, что он мог отбыть с Лубянки беспрепятственно, с заднего двора, защищенного от толпы каменным забором. Размышляя над этим вопросом и стараясь не связывать себя путами предвзятости, мы в конечном итоге стали склоняться к тому, что инстинкт самосохранения, свойственный Ростопчину, как и любому другому человеку, в ходе разыгравшейся 2-го сентября трагедии не мог не дать о себе знать. Вооруженная и полупьяная толпа, возбужденная самим фактом оставления Москвы и возмущенная обманом своего «барина», могла легко излить свой гнев на московского главнокомандующего [233]233
  Сцена убийства Верещагина описана по: Записка о деле Верещагина. Копия конца XIX в. // ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 109. Л. 66–73; Жуков И.Ф. Разбор известий и дополнительное сведение о казни купеческого сына Верещагина, 2-го сентября 1812 года, в Москве // ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 247–258 (Жуков рассмотрел свидетельства немецкого писателя К.А. Варнгагена фон Энзе; публикацию писателя и переводчика М.А. Дмитриева, в которой последний передает рассказ своего родственника известного мемуариста Д.Н. Свербеева о беседе с адъютантом Ростопчина В.А. Обресковым; свидетельство безвестного извозчика, очевидца трагедии, который вез М.А. Дмитриева осенью 1813 г.; свидетельства ординарцев Ростопчина П. Бурдаева (в передаче Г. Кононова) и А.Г. Гаврилова, с которым Жуков был знаком лично); письма и «Дневник» священника церкви Св. Людовика в Москве А. Сюрюга (Surrugues. Lettres sur l’incendie de Moscou; Surugue A. Mil huit cent douze; «Записки» Ф.В. Ротопчина. См. также интересный комментарий А.Ф. Кони к сцене убийства Верещагина (Кони А.Ф. Психология и свидетельские показания // Новые идеи в философии. СПб., 1913. Сборник 9. С. 93–94). Свидетелем убийства Верещагина стал также художник Сальвадор (Николай Иванович) Тончи (1756 – 1844), который проживал в доме Ростопчина. Сцена расправы произвела на художника столь сильное впечатление, что он вскоре оказался на грани помешательства и попытался (уже во Владимире) зарезаться бритвой (См.:Рунич Д.П. Указ. соч. С. 608–609).


[Закрыть]. Многие из тех, кто собрался утром 2-го во дворе ростопчинского дома, еще помнили слова афишки градоначальника, призывавшего их на «Три горы»: «Москва наша мать. Она вас поила, кормила и богатила. Я вас призываю именем Божией матери на защиту храмов господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие; возьмите только на три дни хлеба; идите со крестом: возьмите хоругви из церквей и с сим знамением собирайтесь тотчас на Трех Горах; я буду с вами, и вместе истребим злодея. Слава в вышних, кто не отстанет! Вечная память, кто жертвой ляжет! Горе на страшном суде, кто отговариваться станет! Граф Ростопчин. 30 августа» [234]234
  [Борсук Н.В.] Ростопчинские афиши. СПб., 1912. № 15.


[Закрыть].

Каково?! После такого призыва, прозвучавшего из уст графа, а затем изготовившегося самому к бегству из столицы, можно было и не сносить головы!.. Вместо этого московский люд растерзал невинную жертву, в то время как Ростопчин беспрепятственно покинул город, снискав затем к тому же славу великого героя.

И все же столь ясное суждение и неотвратимый «исторический приговор» нам кажется чересчур поспешным. Посмотрим, что произошло в Москве дальше.

Возбужденная кровью «предателя» народная толпа хлынула со двора ростопчинского дома на Кузнецкий мост, где находились лавки живших в Москве иностранцев. Под крики и улюлюканье толпа протащила тело по Кузнецкому мосту, а затем поворотила на Петровку, свернула в Столешников переулок и выплеснулась на Тверскую прямо напротив официальной резиденции генерал-губернатора [235]235
  Ныне здание мэрии Москвы.


[Закрыть]. Там было пусто – вся администрация из Москвы уже отбыла. Растерянный и пьяный московский люд потащил тело вниз по Тверской, к базару возле кремлевских стен…

Между тем к Москве уже подходил Наполеон. В полдень он любовался куполами русской столицы с Поклонной горы, а затем приказал авангарду Мюрата войти в город. Мюрат, без выстрелов наседая на русский арьергард, медленно начал продвигаться к Кремлю. Здесь, как мы уже знаем, и произошла первая стычка с защитниками Москвы – ополченцами и полупьяными мужиками – которые стреляли по французам, бросались на них с пиками и даже рвали неприятелей зубами. Без сомнения, многие из этих безымянных защитников Кремля были теми самыми москвичами, которые в порыве патриотизма, досады и гнева только что таскали по улицам тело Верещагина. Сейчас же, около 4-х часов дня, сопротивление этой полупьяной толпы, брошенной своими господами, было легко сломлено. Несколько человек было убито, другие разбежались, третьи были разоружены и взяты под караул. Москва была пленена…

Но уже вечером в городе начались пожары. Первые взрывы и поджоги были, как известно, произведены агентами Ростопчина – чинами московской полиции. Но вот кто продолжал осуществлять эти поджоги в дальнейшем, начиная с 3-го сентября, – это до сих пор вызывает большие споры. В следующем параграфе мы попытаемся выяснить, какова была роль в этих событиях оказавшихся на свободе заключенных московских тюрем. Забегая вперед, скажем, что, несмотря на явное участие колодников в поджогах и грабежах Москвы, роль их не могла быть определяющей. Между тем, поджоги продолжались, по меньшей мере, еще две недели, а число уничтоженных оккупантами подлинных и мнимых поджигателей, как мы постараемся показать далее, было не менее полутысячи! [236]236
  Земцов В.Н. Процесс над «поджигателями», или Московский пожар глазами французов. С. 337–373; Его же. Граф Ф.В. Ростопчин, уголовники и московский пожар 1812 года. С.105–126.


[Закрыть]

Но кто были эти люди? Помимо уголовников, выпущенных или сбежавших из-под караула, значительную долю составили раненые и «мнимораненные» русские солдаты, оставленные в Москве на произвол судьбы в количестве не менее 10 тыс. человек (часть из них погибнет во время пожара; другая часть будет вынужден пробавляться грабежами и разбоем; и только незначительная доля раненых окажется обеспеченной скудным питанием и приютом), и, наконец, сами московские жители, в основном из числа городской бедноты, которым, собственно говоря, нечего было терять, и которые получили «законное» право убивать и грабить [237]237
  Вот два характерных типажа из числа московского простонародья, остававшегося в Москве во время оккупации. Первый типаж. 20 мая 1813 г. в Рогожской части на месте сгоревшего дома полиция обнаружила мертвого мужика, «который приметами похож на отставного солдата или на господского человека не молодых уже лет, одетый в сером суконном ветхом армяке, под оным фуфайка старая суконная темнозеленого цвету, с рукавами и черным воротником и с красной оторочкой, обутый в лаптях и разных лоскутах, росту посредственного, волосом темнорус, острижен по крестьянски, лицом смугл, круглолиц, бороду брил, с оставлением усов и бакенбардов, на шее крест медный, в рубахе и портах холстинных, ветхих, и причем найдено, по снятии с него рубахи свернутое на поясе, нанизанного на ниточке мелкаго жемчуга, длины без четверти два вершка, а в ширину полвершка, с двумя по углам сергами, у коих камушки зеленые, и около оных по 6 маленьких же жемчужин, по видимому от образа подвесочки, лапти старыя и сумка холстинная с хлебом, да денег медною монетою 7 копеек, по замечанию, бродяга и ходяший по миру…» (ОПИ ГИМ. Ф. 160. Ед. хр. 198. Л. 19об.-20). Вот второй типаж, на этот раз женский. В мае 1813 г. в полиции Таганской части была допрошена дворовая девка из числа крепостных «г-на Акшерумова» Дарья Степанова, которая во время оккупации имела в Москве пропитание «от чинимого с разными людьми непотребства». 22 апреля 1813 г. она была арестована полицией, так как «в сумерки, встретившись сей части на Семеновской улице с шедшим неизвестным ей солдатом, который пригласил ее к непотребству и по согласию на пожарище близ Покровского монастыря легли, где полицейским офицером взяты…» (Бумаги, относящиеся… Ч. 3. С. 112).


[Закрыть]. На этот «патриотический подвиг» их благословил московский главнокомандующий Ростопчин, бросив им перед своим отъездом на растерзание тело раненого Верещагина.

Что станется с главными героями «истории о Верещагине»?

Ростопчин, покинув 2-го сентября 1812 г. Москву, вскоре устроил грандиозный спектакль с сжиганием собственного поместья в Вороново, тем самым демонстрируя не только неприятелю «решимость россиян» идти до конца, но и показывая москвичам, чье имущество он обрек на уничтожение, что и сам разделяет тяготы их потерь. Из Главной квартиры русской армии он продолжит рассылать по Московской губернии свои афишки, разжигая в крестьянах ненависть к захватчикам и призывая к верности своим законным господам. «Почитайте начальников и помещиков; они ваши защитники, помощники, готовы вас одеть, обуть, кормить и поить», – так напишет он в афишке 20 сентября, в период оккупации Москвы [238]238
  [Борсук Н.В.] Указ. Соч. № 17.


[Закрыть]. Вскоре после оставления французами Москвы он вернется туда и поселится в том самом доме на Лубянке, где разыгралась трагедия 2-го сентября.

В письме от 6 ноября 1812 г. государь Александр I так определит свое отношение к недавним действиям Ростопчина: «Я был бы вполне доволен вашим образом действий при этих весьма затруднительных обстоятельствах, если бы не дело Верещагина, или, лучше сказать, не окончание этого дела. Я слишком правдив, чтобы говорить с вами иначе, как с полной откровенностью. Его казнь была не нужна, в особенности ее отнюдь не следовало производить подобным образом. Повесить или расстрелять было бы лучше» [239]239
  Цит. по: Ельницкий А.Е. Указ. соч. С. 280.


[Закрыть]. 30 августа 1814 г. состоится отставка Ростопчина с поста московского главнокомандующего. Ростопчин уедет в Петербург, но там надолго не задержится и отправится за границу, на воды. По-видимому, в этот период, по свидетельству немецкого писателя К.А. Варнгагена фон Энзе, с которым Ростопчин увидится в Базеле, и судя по письмам Федора Васильевича к жене, его особенно сильно будут мучить воспоминания о дикой расправе над Верещагиным [240]240
  См.: Кизеветтер А.А. Указ. соч. С. 227.


[Закрыть]. Однако вскоре Ростопчин вторично поедет за границу и осядет в Париже(!). Его настроение станет ровным и даже радостным. Он окунется в шумную парижскую жизнь, будет посещать театры, станет без устали сыпать остротами в салонах и станет предметом всеобщего интереса и любопытства.

Уже с 1812 г. за Ростопчиным в Европе прочно утвердится (в том числе благодаря бюллетеням и письмам Наполеона) слава «русского Герострата», «римлянина», который предал священную столицу огню и поруганию. Ростопчин будет реагировать на эти разговоры по-разному, то «скромно» принимая славу «победителя Наполеона», то категорически от нее отказываясь. Наконец, в 1823 г., еще живя в Париже, но готовясь к возвращению на родину, Ростопчин опубликует сочинение «Правда о московском пожаре», в котором громогласно попытается снять с себя славу организатора московского пожара и возложить ее на весь «русский народ» [241]241
  Rostopchine F.V. Op. cit.


[Закрыть]. Это самоотречение Ростопчина вызовет волну споров и осуждений автора, чьим словам ни в России, ни в Европе никто не будет спешить верить. Лукавил ли Ростопчин? В сущности, нет. Только немногие в те годы прозорливо увидят суть произошедших в 1812 г. в Москве событий. Старинный приятель Ротопчина С.Р. Воронцов, наблюдавший Россию из английского далека, уже в марте 1813 г. напишет Федору Васильевичу так: «Вы были той благодетельной искрой, которая возбудила к проявлению чудный нрав наших дорогих соотечественников, тех, которых называют чистокровными русскими, говорящими одним языком, исповедующими одну веру» [242]242
  Архив князя Воронцова. М., 1876. Кн. 8. С. 517–518.


[Закрыть]. Сам Ростопчин скажет Варнгагену фон Энзе: «Я поджог дух народа, а этим страшным огнем легко зажечь множество факелов» [243]243
  Цит. по: Ельницкий А.Е. Указ. соч. С. 286.


[Закрыть].

Ростопчин более ясно, нежели Воронцов, осознавал природу этого «духа народа». Как никто другой из числа русских аристократов он ненавидел русских простолюдинов, но его неизменно, как писал П.А. Вяземский, «влекло к черни: он чуял, что мог бы над нею господствовать». Ловко манипулируя толпой и, по временам, разжигая в ней самые страшные инстинкты, не останавливаясь ради этого перед беззаконием и преступлением, Ростопчин направлял народную энергию по тому пути, на котором, по его мнению, она не только уничтожит неприятеля, но и поможет сохранить патриархально-крепостнический уклад всей российской жизни. Обрекая первопрестольную столицу на уничтожение, Ростопчин добивался (и добился) еще одного, не менее важного результата, – между оккупационными властями и обездоленным народом сейчас уже не сможет возникнуть никакого сближения. Русские простолюдины теперь будут совершенно глухи к словам «свобода» и «вольность», а европейские солдаты, в свою очередь, уже не смогут относиться к русским иначе как к диким и темным варварам.

В последние годы жизни Ростопчина, если какие-то тревоги и станут одолевать его, то они будут связаны с настойчивыми попытками его супруги Екатерины Петровны обратить детей из православия в католичество. Что же до убийства Верещагина, то следует признать совершенно справедливым суждение П.А. Вяземского: «… смерть Верещагина осталась темным пятном в памяти его; но она не легла неизгладимым и неискупимым грехом на совести его. Ни в письмах его, ни, сколько мне известно, в самых потаенных разговорах его с приближенными ему людьми… нигде не отозвалась трагическая нота, которая звучала бы угрызением совести и раскаянием» [244]244
  Вяземский П.А. Указ. соч. 75.


[Закрыть].

В сентябре 1823 г. Ростопчин возвратится из Парижа в Москву и умрет там 18 января 1826 г. Его похоронят на Пятницком кладбище рядом с любимой и незадолго то того умершей дочерью Елизаветой.

Душеприказчиком Ростопчина будет его верный клеврет Адам Фомич Брокер. Он намного переживет своего благодетеля, скончавшись в 1848 г. на 77-м году жизни. Умрет он в совершенной бедности, до конца жизни, судя по многочисленным отзывам современников, оставаясь необыкновенно вспыльчивым и бескорыстным человеком.

Федор Петрович Ключарев, сосланный Ростопчиным вместе с женой возле Воронежа, будет находиться там под пристальным наблюдением местных властей [245]245
  Ростопчин долгое время продолжал неизменно держать в поле своего зрения как Н.И. Новикова, так и Ф.П. Ключарева.


[Закрыть]. Между тем, смещение и ссылка Ключарева вызовут «переполох» (А.Е. Ельницкий) в Петербурге. Министр внутренних дел О.П. Козадавлев и министр полиции АД. Балашов будут поражены столь явным самоуправством Ростопчина, отправившим в ссылку чиновника генеральского ранга, что, по всем существовавшим правилам, можно было сделать только с одобрения государя. 24 февраля 1813 г. Сенат даст предварительное заключение по поводу деятельности Ключарева. Будет решено «строжайше исследовать» его подозрительные поступки и «учинить суждение на основании законов». Государственный совет такое решение одобрит [246]246
  Попов А.Н. Дело М. Верещагина в Сенате. С. 12–14.


[Закрыть]. Однако Сенат с приведением своего решения в действие будет медлить, в то время как Ключарев, судя по всему, будет продолжать находиться в ссылке фактически без средств. Поэтому 24 февраля 1814 г. Александр I распорядился о выдаче Ключареву жалованья почт-директора. И только 31 мая 1816 г. Сенат предпишет московскому губернскому правлению исследовать вопрос о поступках Ключарева и учинить суждение на основании закона. Но уже 28 июня 1816 г. последует Высочайший указ, в коем было сказано: «Вознаграждая потерпенное бывшим московским почтдиректором, действительным статским советником Ключаревым удаление от должности, произведенное по обстоятельствам 1812 года тогдашним московским местным начальством, Всемилостивейшее жалуем его в тайные советники, и облекая званием сенатора, повелеваем присутствовать ему в Правительствующем Сенате». 22 августа того же года Комитет министров решит дело в отношении Ключарева «почитать оконченным» [247]247
  Там же. С. 15–16; Шереметевский П.В. Указ. соч. С. 245–246.


[Закрыть].

После возвращения Ключарева из ссылки его будут продолжать преследовать горести и печали. К началу 1820-х гг. он потеряет двух замужних дочерей и трех женатых сыновей (!), и от всех их останутся сироты, оказавшиеся на иждивении Федора Петровича. Из детей в живых окажется только один сын и, как напишут современники, «самый худший» (не тот ли самый Михаил, который дал Верещагину злополучную гамбургскую газету?). Преставится Федор Петрович Ключарев 1 июля 1822 г., оставив после себя огромные долги.

Отец Михаила Верещагина, Николай Гаврилович, переживет трагические события 1812 г., несмотря на то, что будут ходить упорные слухи, будто толпа возбужденного народа убила тогда же, 2 сентября, и его [248]248
  См., например: Волконский П.А. Указ. соч. С. 351.


[Закрыть]. Возможно, так бы и произошло, если бы дом Николая Гавриловича не находился довольно далеко от Кремля, за Яузой, на Николоямской улице. Во время посещения Москвы в 1816 г. император Александр I пригласит Николая Гавриловича Верещагина к себе и будет беседовать с ним. На следующий день государь прикажет отправить Верещагину бриллиантовый перстень и распорядится выдать ему 20 тыс. рублей. Год смерти Николая Гавриловича нам неизвестен.

Несмотря на смерть Михаила Верещагина, дело в отношении его, как и в отношении Мешкова, еще долго не будет закрыто. В самый канун вступления неприятеля в Москву московский Сенат должен будет удалиться в Казань. Производство дела остановится. Только благодаря вмешательству министра юстиции И.И. Дмитриева в начале 1813 г. оно будет возобновлено. 24 февраля 1813 г. 6-й департамент Сената, все еще находившийся в Казани, отправит Дмитриеву для доклада императору заключение. В отношении Мешкова там будет значиться: «Лиша чинов и соединенного с оными дворянского достоинства, написать в солдаты, а буде окажется не способным к воинской службе, то сослать в Сибирь на поселение». В отношении же Михаила Верещагина там говорилось, что он показал себя «изменником Отечеству своему» и подлежит смертной казни, но по смягчающим обстоятельствам «лиша его Михайлу Верещагина доброго имени, согласно мнению главнокомандующего в Москве графа Ростопчина, наказать его Верещагина кнутом двадцатью ударами; потом, заклепав в кандалы, сослать в каторжную работу в Нерчинск» [249]249
  Попов А.Н. Дело М. Верещагина в Сенате. С. 5–13; Шереметевский П.В. Указ. соч. С. 245.


[Закрыть].

Этот доклад сразу не попадет к государю, а будет передан на рассмотрение Государственного совета, который 21 августа 1814 г. определит, что Мешкова, «по лишению чинов отдать в военную службу, в какую окажется годным». В отношении Верещагина будет сказано так: в связи с тем, что из рапорта московского прокурора Желябужского явствует, по известию от московского главнокомандующего, что «он (т. е. Ростопчин. – В.З.) исполняясь патриотической горести о участи Москвы, сим изменником предвещенной, и опасаясь, чтобы он не избегнул как-либо от достойного наказания, отдал его в день оставления им Москвы для наказания народу, который от горести и отчаяния почел его недостойным жить и предал смерти», приговор оставить «без действия», а о «всех обстоятельствах сего происшествия довести до сведения Его Императорского Величества». На подлиннике документа Александр I собственноручно начертает: «Мешкова простить» [250]250
  Попов А.Н. Дело М. Верещагина в Сенате. С. 14–15; Шереметевский П.В. Указ. соч. С. 245–246.


[Закрыть].

Однако указ Сената «с прописанием Высочайше утвержденного мнения Государственного совета», будет подписан только 31 мая 1816 г. 7 июля он поступит в Уголовную палату и, наконец, 16 июля Мешкову будет объявлено «Всемилостивейшее дарованное ему прощение, с возвращением аттестата и патентов на чины». Само же дело будет закрыто только 25 ноября 1818 г. [251]251
  ОПИ ГИМ. Ф. 155. Ед. хр. 110. Л. 18; Шереметевский П.В. Указ. соч. С. 246.


[Закрыть]Дальнейшая судьба Мешкова и его семьи остается нам неизвестной. А вот история Михаила Верещагина, уже после его смерти, окажется примечательной…

После окончания трагических событий 1812 г. по Москве станут ходить разные слухи о том, куда делось тело несчастного страдальца. Так, архитектор Фихтнер, остававшийся во время оккупации в Москве, станет уверять, что труп Верещагина еще долго валялся на Тверской [252]252
  РА. 1868. Ст. 1432; Примеч. 27.


[Закрыть]. В то же время московский немец врач А.В. Нордгоф, также переживший оккупацию, посчитает, что тело Верещагина толпа таскала по улицам часа два, пока некий казачий офицер «ударами сабли и кнута» не заставил толпу прекратить надругательства над мертвым, и тело Верещагина было захоронено французами на следующий день «вместе с телами других, которые валялись по улицам» [253]253
  Histoire de la destruction de Moscou. P. 64–65. Если это было действительно так, то получается, что Верещагина похоронили вместе с теми полупьяными мужиками, которые вначале добили его, затем таскали труп по улицам, а еще позже пытались защищать Кремль! Все же должны отметить, что описание Нордгофом сцены расправы над Верещагиным у дома Ростопчина весьма далеко от картины, составленной на основе свидетельств непосредственных участников и очевидцев события, а значит, вызывают сомнения и сведения автора о последующих злоключениях тела «народной жертвы».


[Закрыть].

Другая версия будет предложена при публикации воспоминаний бригадира П.А. Волконского, оказавшегося в 1812 г. в оккупированной Москве. Сам Волконский будет полагать, что тело Верещагина потащили с Лубянки через Кузнецкий мост, «Охотным рядом и по Тверской». Издатели воспоминаний сочтут нужным уточнить, что Верещагина окончательно «прикончили в Брюсовском переулке, близ церкви Рождества на Овражке» [254]254
  Волконский П.А. Указ. соч. С. 351.


[Закрыть]. Но о какой «церкви Рождества» в Брюсовом переулке они вели речь? Такой церкви там никогда не было. Из всех близлежащих к местам происходивших событий церквей была только церковь Рождества Пресвятой Богородицы в Столешниках [255]255
  Она была снесена в 1927 г. В 1997 г. на этом месте была возведена часовня (ул. Петровка 13/20).


[Закрыть]. В самом же Брюсовом переулке находится церковь Воскресения Словущего на Успенском Вражке (Брюсов пер., 15/2). П.В. Шереметевский, который будет заниматься во 2-й половине XIX – начале XX вв. «делом Верещагина», предположит, что тело могло быть брошено у небольшой церкви «позади Кузнецкого мост (Воскресения?) и там погребено». Далее он напишет, что «при сломке церкви тело было открыто почти нетронутым» [256]256
  Русский биографический словарь. Вавила – Витгенштейн. М., 2000. С. 484–485.


[Закрыть]. Имел ли ввиду Шереметевский именно эту церковь Воскресения Словущего на Успенском вражке (но ведь она находится в Брюсовом переулке, место которого с трудом можно соотнести с указанием «позади Кузнецкого моста»), либо какую-либо другую, непонятно [257]257
  Стоит напомнить, что во время пожара 1812 г. каменный храм Пророка Елисея сгорел. В 1818 г. он был разобран, а два его престола были перенесены в приделы церкви Воскресения. При этом часть икон сгоревшего храма оказалась там же.


[Закрыть].

Наконец, появится еще одно и, как нам кажется, наиболее убедительное свидетельство о судьбе тела несчастного Верещагина. В примечаниях к воспоминаниям московского француза шевалье Ф.Ж. д’Изарна, составленных католическим священником и историком отцом Ладрагом (который скрывался под анаграммой Гадаруэль), будет предложена следующая версия: «… волоча труп, толпа спустилась вниз по Кузнецкому мосту, повернула вправо на Петровку, потом по Столешникову переулку, на Тверскую, оттуда на рынок и, наконец, тело было брошено за ограду небольшой церкви, позади Кузнецкого моста, и было похоронено. Когда Москва опять поднялась из развалин, городское начальство решило провести новую улицу – теперешнюю Софийку; церковь эта была снесена, и нужно было также перенести останки, находившиеся на церковном дворе, замененном улицею. Тело Верещагина найдено почти не тронутым, в чем нет ничего удивительного по качеству тамошней почвы. Но народ умилился этим, и многие считали этого несчастного мучеником. Начальство покончило с этим, благоразумно распорядившись, чтобы печальные останки убрали оттуда; и больше об этом не говорили. Эти последние сведения мне сообщил очевидец» [258]258
  Изарн Ф. д’ Указ. соч. Ст. 1445–1446.


[Закрыть].

Церковь Софии Премудрости Божией у Пушечного двора (ныне Пушечная ул., 15).Фото автора. Сентябрь 2009 г.

Может быть, все было именно так… По крайней мере, эта последняя история выглядит очень по-нашему, по-российски… Но что же это могла быть за церковь и сохранилась ли она? Да, сохранилась. Это церковь Софии Премудрости Божией у Пушечного двора, что на Лубянке (ныне Пушечная ул., 15). Первая, деревянная, церковь Св. Софии на этом месте была построена в 1585–1590 гг. переселенцами из Новгорода, в 1692 г. она сгорела и вскоре после этого было воздвигнуто каменное здание. В 1812 г. церковь была разорена и 1816 г., когда прокладывали новую улицу (ту самую Софийку, о которой идет речь у д’Изарна), здание несколько перестроили. Однако наиболее значительной перестройке церковь подверглась в 40-е гг. XIX в. Наконец, в 1938 г. она была закрыта. Тем не менее, сохранившееся здание было в 2001 г. отреставрировано, и в марте 2002 г. освящено (Патриархом Алексием II в присутствии директора ФСБ Н.П. Патрушева!). В сентябре 2009 г., в ходе поисков следов трагической истории, разыгравшейся в 1812 г., мы побываем в этом храме. Один из приделов окажется совсем недавно покрытым росписью, повествующей о драматических событиях 200-летней давности. В левой части росписи окажется помещенной сцена принятия Михаилом Илларионовичем Кутузовым благословения возле Казанского собора перед отбытием его в 1812 г. в действующую армию, справа – картина изгнания неприятеля из России, а над всем этим царствовать изображение архистратига Михаила, волею Господа предопределившего исход нашествия двунадесяти языков! Не возле ли этой церкви св. Софии было погребено тело не святого мученика Михаила Верещагина, чья кровь, возложенная на алтарь Отечества, стала источником Великого московского пожара и спасения России?