355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Гусаров » Мой папа убил Михоэлса » Текст книги (страница 18)
Мой папа убил Михоэлса
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 02:08

Текст книги "Мой папа убил Михоэлса"


Автор книги: Владимир Гусаров



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

– Николай Иванович – прекрасный человек. У нас его все любят.

В корпусе остался, кроме меня, лишь один мужчина лет пятидесяти, с палочкой. В воскресенье его навестили жена с инфантильной дочкой лет двадцати. Потом сосед поведал мне историю: у одного подростка обнаружили гонорею, стали допытываться, от кого. "Не знаю,– говорит,– мы в звездочку играли".– "Это еще что?" – "Девочки ложатся головками друг к другу, звездочкой, а мальчики по ним путешествуют, кто первый кончит, бежит за вином". Пришлось всю "звездочку" проверять...

Незнакомый отдыхающий спросил:

– Вы транзистор захватили? Что передают?

Я рассказал.

– Дал маху Сталин, что позволил Тито уйти живым, прозевал... Дубчека прозевали, Тито прозевали, Чаушеску прозевали, одного Гомулку вовремя к рукам прибрали.

В палате появился сосед – Г. А. Давыдов, небольшого роста, аккуратный, выдержанный мужчина. Как все – полуобразованный. Спросил меня:

– Вы в Голицино не бывали? Вот там оборудовано!

Поскольку я нестерпимый дурак, я схлестнулся с ним в первый же вечер. Слушая воззвание Яхимовича, он все повторял:

– Вот сволочь! Вот враг! Вот гад!

– Но зачем же было приплетать ограбление банка? Обыскивайте, но к чему брехать, что за способ "сохранения законности"?

– Значит, рано было говорить об истинной цели обыска. Но видите, он же себя показал, гад!

И весь вечер я ругался с ним, после чего, естественно, аппаратчик стал смотреть на меня с чекистской подозрительностью.

– Наши... Чужие...– бормотал он огорченно.– Клевещут, подстрекают, антисоветчину изрыгают... Никита виноват... Африканцы еще заплатят... Ждать, когда ФРГ войска введет... Не хватает еще нового Дубчека... Это подстроено...– В голосе его слышалась искренняя озабочен-ность.– Это спланировано...

Проходил знаменитый хоккейный матч с Чехословакией.

Пожилая дама в почтовом отделении:

– Все против нас. Это их американцы подзуживают, сволочи!

Я подошел к телевизору.

– Эйзенхауэр умер.

Откликнулась только старушка-уборщица:

– Чтоб они все передохли...

– Кто "все"?

– Все эти... которые против нас...

Давыдов (не без ехидства):

– Слышали голос народа?

Давыдов уехал, на его место поселился студент философского факультета, здоровенный детина двадцати одного года. Ввиду близящихся экзаменов он набрал с собой книг по марксизму и прочей диалектике, но читал все больше детективы. За столом рядом со мной сидела молодая, кокетливая и капризная дамочка. Вечером она отвела меня в сторону и назидательно сказала:

– Мы знаем, что вы все время слушаете "Голос Америки".

– Ну что вы!

– Да-да! И пожалуйста не развращайте мальчика, не смейте слушать при нем, иначе мы будем вынуждены вмешаться!

– Уверяю вас, это ошибка... Кстати, он слушает только музыку, когда начинается текст, он читает книжку. Поверьте, ему ничего не грозит.

– Учтите, что я вам сказала.

Позднее я встретил этого "мальчика" в троллейбусе, спросил, слышал ли он о побеге Анатолия Кузнецова и стал живописать событие в подробностях (я даже в телеспектакле умудрился пригласить героиню Андриану на заграничный фильм "Шляпа пана Анатоля", и кое-кто из зрителей намек понял, например, Володя Паулус). Философа обстоятельства побега не интересовали.

– А, что о нем говорить – отрезанный ломоть!

ПОСЛЕДНИЕ СТРОКИ ИЗЪЯТОГО ДНЕВНИКА

Из беседки пропала дореволюционная большевистская брошюра: "Демагогия и провокация", описывавшая методы, которыми пользуется черная сотня для дискредитации интеллигенции, инородцев, студентов и прочих "внутренних врагов". Позднее, при обыске была изъята другая большевистская брошюра, издательства "Искра", "Кто такие враги народа" – на эту же тему. Убедившись, что брошюра подлинная, а не переизданная где-нибудь "там", мне ее через два года вернули.

С Петром Григорьевичем устроили перепалку из-за Евтушенко и Китая. Я говорил, что разрыв отношений с Китаем – благо, это приблизит кризис тоталитаризма, а конформистские стишки тоже могут пригодиться.

– Вы не марксист-ленинец!

– Откуда мне им быть! Впервые такого вижу! Вот смеху-то будет, если китайцы придут сюда с "братской рукой помощи"! Не дай Бог! Желтая опасность...

– Я всю жизнь выдавливал из себя шовиниста – шовинизм питается внушением, что у тебя что-то еще можно отнять, а тебе ничего не принадлежит!

В комнату заглянула Зина Михайловна.

– На той стороне улицы ваш "разговор" слышно!

Был отец. Сидел, молчал. Я опять без работы – в подписанты попал.

– Хо Ши Мин умер...

– Знаю...

– Знаешь?! Опять Би-Би-Си слушаешь?

– Нет... Сегодня в семь утра "Опять двадцать пять" не передавали, я и догадался...

– Что ты подписываешь? Что вы там можете написать? Григоренко арестован? Так вы думае-те, что поможете ему своими петициями? Не морочь мне голову – меня еще пока невменяемым не признали. Вам бы только советскую власть порочить. Я буду читать то, что одобрено.

Ю. Ш. задал вопрос преподавателю марксизма:

– Как же быть с народами, которые выселили и распылили, как им сохранить национальную культуру?

Педагог побледнел, глаза забегали.

– Я имею в виду индейцев Америки,– добавил Юра.

Преподаватель вздохнул облегченно и радостно объяснил:

– Так это противоречия капиталистической системы!

"Если друзья Натальи Горбаневской не оставят в покое ее детей, мы их отдадим в детский дом".

Говорят, Мстислав Ростропович позвонил Фурцевой:

– Екатерина Алексеевна, чтобы не было лишних сплетен, докладываю вам лично: Солженицын живет сейчас у меня.

– Да как же так?! Вы же за границу ездите!

– Ну что ж... Могу и не ездить...

ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ И ПЕТЬКА

оказались необычайно плодоносной жилой. Сейчас к ним и Анку подключили, и даже Фурманова, хотя в народе последний не котируется.

– Василий Иванович, Фантомаса поймали!

– Да что вы, ребята... Отпустите, это же Котовский.

– Кто вчера напился? Два шага вперед!

Все стоят, хотя пьяны, конечно, были все, в том числе и чекист Мишка Вихман. Петька пил с "самим", так что ему смысла нет отпираться – он один и делает два шага вперед.

– Так, пойдешь со мной опохмеляться. Остальные – нале-во! На политзанятия к Фурманову – шагом арш!

– Василий Иванович, ты на рояле играть можешь?

– Могу, Петька, но не люблю – карты соскальзывают.

– Василий Иванович! А ты нашу, разудалую, "русскую" мог бы?

– Конечно, Петька!

– А "венгерку"?

– И венгерку!

– А "польку"?

– И польку!

– А "летку-енку"?

– Да что я с двумя делать-то буду?

– Понимаешь, Петька, спрашивают меня на экзаменах в академии: "Изобразите нам квадратный трехчлен", а я не то что изобразить, я представить себе такого не могу!

Теперь, пять лет спустя, появились совсем уж шизофренические анекдоты:

Идут Василий Иванович со Штирлицем по Берлину, навстречу – Фидель Кастро.

– Салют, комбайнерос!

Чапаев спрашивает:

– А это кто такой?

– Солженицын.

– Надо же... Как очернили человека!

Рассказывают анекдоты про Веронику Маврикиевну и Авдотью Никитичну (которых создали популярные эстрадники Владимиров и Тонков) и про Хазанова (его сценическая маска – советский идиот).

ЯКИР

– Пан Гусаров, пойдемте,– сказал он, столкнувшись со мной возле своего подъезда.

Сели в автобус, тут же сошли на Автозаводской, купили бутылку "Старки" и Алжирского, обследовали легковые машины, такси.

– Странно, по воскресеньям нет хвостов...

У лифта вдруг изрек:

– Ты тайно влюблен в мою дочь!

Дома объявил во всеуслышанье:

– Господин Гусаров сказал: "Нужны мне эти жиды – я из-за Ирочки сюда хожу!" А что, нет? Тогда скажи: "Я не люблю вашу дочь!"

Опять гуляли, и опять в воскресенье. Я видел собственными глазами, как за автобусом, в который мы сели, двинулись две машины – полностью укомплектованные.

– Смотри,– сказал Якир.– Сейчас мы проедем место, где легковым проезд запрещен, а они проедут, и на одной из остановок будет подсадка.

Мы сошли у Автозаводского моста, когда головная машина нашего эскорта уже въехала на мост.

– Смотри – сейчас она развернется на мосту, это строжайше запрещено, а им это начхать.

Действительно, развернулась.

Мы пересаживались с трамвая на трамвай, маршрут меняли и как будто от "хвоста" оторва-лись, но у Павелецкого, где мы собирались сойти, эскорт был на месте.

– Да что они – рацию мне в ж... засунули?

Какие-то типы выглядывали из-под арок, из подъездов и тут же прятались. Круглосуточное дежурство. Каждый из этих лбов получает вдвое больше нашего – какой-то всесоюзный онанизм.

Когда мы вышли из подъезда моего приятеля, мимо прошел мужчина с независимым видом – засекли!

(Теперь, спустя годы, я невольно задумываюсь: зачем Петеньке было нужно мотать нервы себе и мне, ведь в этом визите не было никакого смысла, да и непричастный приятель напугался – человек он с положением и с партбилетом, но тогда я не рассуждал, а любовался отвагой Якира, сравнивал его со Стенькой Разиным и Емелькой-помазанником, да еще полагал, что этим делаю им честь.)

На нашей улочке, где все всех знают, стали появляться странные типы одного из них я несколько раз обошел, пристально при этом на него глядя. Если бы человек находился не на "работе", то непременно спросил бы: "Чего уставился?" Но этот, даже когда я громко сказал ему в спину: "Работать надо!", не услыхал. Якир предупредил – если их злить – много плутать, бесцельно ездить туда-сюда, да еще и задираться, то могут в укромном уголке набить морду. "Ты тунеядец, а они на работе".

Всю жизнь несчастным советским людям показывают фильмы про шпионов, а теперь появились еще и "идеологические диверсанты", пытаются протащить ползучую контрреволюцию.

Какая-то противная баба лет сорока целыми днями до глубокой ночи ходит спортивным шагом по нашей глухой улочке, я ее два раза просил переменить маршрут, первый раз она промолчала, а второй взвизгнула:

– Хулиган! Я милицию позову!

Как-то я сказал:

– Хоть головной убор меняйте!

Не ответила...

Я был в то время одинок, и если бы КГБ расщедрилось на хорошенькую комсомолочку, она бы узнавала все "секреты" прямо под одеялом, не надо было бы бедной тете мерзнуть под окнами.

– Вот будет так ходить по моей прекрасной улице, пока меня не заберут,– сказал я Якиру.

– А тебя-то за что? – удивился он.

– Кто это в такую рань? – старческим голосом спрашивает Сарра Лазаревна Якир.– Гусаров? Из какого вытрезвителя?

– Теодоракиса жалко? – набрасывается на нее сын.– Старая дура! Мужа замучили и расстреляли, восемнадцать лет отсидела, сын семнадцать лет загорал – а ей Теодоракиса жалко! А наших тебе не жалко? Габая не жалко? Буковского не жалко? Как дам сейчас! Ничего не будет с твоим Теодоракисом!

Но старенькой матери жалко не только Теодоракиса – полуслепыми, а потом уже слепыми глазами смотрит она в сторону лифта.

– Что-то Пети давно нет...

(Это писалось более пяти лет назад, когда я смотрел на Петра, как на слепящее солнце, правда, я и тогда недоумевал, зачем он ходит к коррам, если Ваня, брошенный женой, и без того днюет и ночует у них. Сопровождать его приходилось мне, Лапину, верной Валентине Ивановне, но всегда ли этот риск был оправдан?)

Перед его арестом провели два больших шмона и сильно почистили "читальный зал имени Якира", после ареста умудрились забрать даже транзисторный приемник, наверно, сгоряча приняли за передатчик. Затем начались повальные обыски – у Якира нашли "Примерную программу террористической группы", написанную моей рукой. На этот раз "первоапрельская шутка" могла кончиться совсем печально. Это я столь не вовремя пытался оживить полемические страсти. Когда-то я проделал этот номер, принеся в "Хронику" шовинистскую брошюру "Слово нации".

При обыске у меня нашли дневник, а там выраженьица, вроде: "грозная фаворитка Якира". Валя Якир в пылу гнева обвинила меня в доносах в виде дневниковых записей. И верно, многие недоумевают: как это в нашей стране можно вести дневник? Я стал бывать на Автозаводской все реже и реже. А дневник веду по-прежнему – в ожидании следующего обыска.

Когда в Рязани я по ковровой дорожке проследовал на второй этаж к "месту ссылки Якира", он указал мне на лежавшее на письменном столе письмо Твердохлебова. Твердохлебов заявлял, что осудит Якира лишь тогда, когда сам перенесет подобные испытания.

Радости эта встреча нам не доставила – прошло две недели, как похоронили Илюшу Габая, к Якиру никто не наведывался. Он был раздражен, предсказывал, что и Солженицын с Сахаровым плохо кончат, подберут и к ним ключи.

– Я тоже думал, что моим прыжкам не будет конца, ан допрыгался.

Солженицына он назвал сволочью.

– На шарашку не стукач не попадет!

Я не мог согласиться – именно на шарашке нужны люди дельные, со знаниями и опытом, стукачи попадают на склад и в каптерку.

Сейчас появились другие люди, не искалеченные с отроческих лет лагерем, надо надеяться, они покажут себя по-иному. Но ведь было время, когда Петр Якир почти в полном одиночестве тянул лямку сопротивления и нес знамя борьбы. Памятник себе он разрушил собственными руками, но до Азефа все же не дотянул.

Последний раз я видел его на проводах Красина, шел долгий нудный разговор о том, что можно пронести через таможню, а чего нельзя, и что стоит сдать на комиссию в антикварный, и сколько можно получить. На вокзал Красин просил никого не приходить, да я бы и не пошел.

Если мне случится пережить Петра, на его похороны я приду непременно, а строгим моралистам скажу: "А где вы были, когда жалкая кучка людей металась и задавала работы целому департаменту?"

Не знаю, правда ли, будто Якир хвалился кому-то из корров:

– Когда меня арестуют, вы узнаете другого Якира!

Когда его арестовали, едва переступив порог следовательского кабинета, он сказал:

– Только не забирайте дочь – она беременна!

Следователь, надо полагать, стал потирать ручки.

А что означал арест Красина, явно и открыто от всего отошедшего, реабилитированного в качестве "тунеядца"?

В это смутное время Красин любил рассказывать анекдот о бедняге, попавшем в аду – вместе с другими грешниками – по горло в жидкое дерьмо. "За что?! Меня-то за что?" На него шикают: "Не колебай волну!"

ЭПИЛОГ

Перед праздником стоюбилея, мая, победы чуть ли не каждый день навещают психиатры.

– Предпринимать ничего не собираетесь?

– Что вы, я сам всех боюсь.

Пришел Евменов.

– Вы знаете, что вас будут брать? Может быть, сегодня. Зайдите на комиссию, кроме пользы ничего не будет.

Зашел в подпитии, пошумел, поулыбался, ушел.

В первый день Пасхи выпил крепко – проснулся в отделении милиции у Автозаводской.

– За что?

– Шатался. Обозвал полицейскими. Протокола о задержании не показали. Следователь сказал:

– Вы плохо выглядите, вам надо полечиться.

Видел он меня впервые, откуда ему знать, как я обычно выгляжу? Надо полагать, стукнули по височку, вывернули карманы, а там лишь записная книжка да пятерка, пропавшая при невыяснен-ных обстоятельствах – было бы что-нибудь "интересное", тогда бы немедля – лечиться, а так:

– М-да... Выглядите неважно...

Еще о многом хотелось бы написать, но лишнюю неделю держать машинку слишком большая роскошь для меня. Особенно неприятно терять одолженную, а это может случиться в любую минуту.

Видел фото Валерии Новодворской, оно стояло на Автозаводской рядом с фотографиями Алтуняна, Буковского, Хаустова. Милое, одухотворенное, скорбное лицо. У нее есть стихотворение "Реквием", начинается так:

Идут не образумясь,

Не скрасив гнева речи,

Наверное – безумцы,

А может быть, предтечи...

Что там, в небесной сини,

Над рамкою рассвета?

Наверное, Россия,

А не страна Советов...

Этими словами я и закончу.

5 мая 1970 года.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю