Текст книги "В нашем квадрате тайфун"

Автор книги: Владимир Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

«БХИНЕКА ТУНГАЛ ИНА»

Подвижный глазастый мальчуган с сумкой подбежал ко мне и протянул газету.

Зовут его Али.

Работа отнимает у него все время с утра до ночи, некогда даже поглядеть на змея. А их уже два – и такие красивые! Али задирает голову, змеи очень высоко, они чуть не касаются облака. Э, да затевается воздушный бой! Бывало, накрошишь стекла, смешаешь с клеем, намажешь бечеву – и змей готов к сражению. Побеждает тот, кто ловчее, кто первый подрежет змей противника. Сбитый змей – твой. Пускай ноги в крови, а найди его! Надо же похвастаться перед ребятами!

Теперь не до змеев. Жаль! Надо распродать все газеты, тогда, может быть, хватит денег и на кино. Интересно узнать, почему мадам Белый Уж так скривила физиономию, будто проглотила целую ложку красной подливки.

– Алмазная лихорадка! – кричит Али.

Хорошо одетый прохожий улыбается, бросая рупию. Может быть, он думает, Али не понимает, что такое алмазная лихорадка. Как бы не так, он сам читает газеты и все понимает. А если что и неясно, так объяснит отец.

На Калимантане нашли алмазы, и теперь туда хлынули искатели. Ну, сегодня газеты раскупят!

Конечно, к людям нужен подход. Догадайся, к кому надо обратиться по-сундански, к кому по-макассарски. Какой родной язык у самого Али? По отцу, уроженцу Джакарты, он сунданец, а мать из Макассара. Выходит, он вроде президента Сукарно, у которого отец с Явы, а мать с острова Бали. Что ж, тем лучше!

Когда Али был маленький, мать рассказывала ему сказку. Давным-давно люди жили мирно, как братья, по берегам большой реки. И язык у них был один. Стало им тесно. А податься некуда: огромный утес торчал из воды и мешал лодкам. Люди решили его свалить. Собраться всем, закинуть канаты из лиан, взяться за весла и потянуть. А потом, одолев скалу, плыть вверх по реке, в глубь страны, и селиться там. Только бы не рассыпалась дружба между людьми, не забылось родство, не потерялся язык! И мудрецы придумали буквы. Написали буквы на листьях банана, дали каждому и велели хранить. Вот рухнул каменный великан. И что же случилось? Река забурлила, одни лодки выбросило на берег, другие вынесло в море, прибило к островам. Люди вымокли, вода смыла письмена, лежавшие в карманах, в сумках. Пропали буквы – и языки стали разными…

Сказка матери нравится Али. Но что правда, то правда – мученье с языками и с грамотой.

Али знает старояванский алфавит, близкий к санскриту, – его проходили в школе. Мать показывала ему, как писать по-макассарски, диковинными волнистыми знаками. Каждый знак – слог. А важнее всего общий, индонезийский язык, на котором печатаются теперь книги и газеты.

Ребятам, которые родились на Северной Суматре, легче: ведь это тамошний язык стал общим. А буквы у него латинские. Изволь, значит, учить еще один алфавит! Но делать нечего, без общего языка, как объяснил учитель, не может быть единства в республике. И отец так считает.

Шестиклассную школу Али окончил, но дальше учиться пока не удается. Заработка отца не хватает. Когда-нибудь потом Али продолжит занятия. Он хочет строить корабли. Это так весело, спускать судно на воду. Музыка, флаги! О борт разбивают бутылку туака, кокосового вина.

Отец говорит, что у Индонезии много врагов, они мешают наладить жизнь – вот потому-то Али пока продает газеты. Понятно! Али помнит, как однажды, среди дня, самолет обстрелял дворец Сукарно. Помнит тот день, когда на улице Чикини, у здания школы, разорвалось четыре гранаты. В это время президент, сопровождаемый детьми, выходил из школы…

– Кто твой отец? – спросил я.

– Грузчик, – ответил Али.

Читатель, верно, недоумевает, на каком языке я беседовал с Али? У меня был переводчик, мой знакомый студент Рахман. Он не только перевел, но и растолковал мне потом отрывистые ответы мальчика. Ведь Али спешил.

Он вскочил на подножку трамвая, оставив мне газету. Что же, опять под дерево, в тень!

«Заселение Калимантана!» – гласит заголовок. Сооружается столица острова, город Палангка Райя, которого не было на карте. Намечено прорыть канал, оросить шестьдесят пять тысяч гектаров целины. Ширится переселенческая кампания. Завтра на новые земли Калимантана выезжают из порта Сурабайя триста ветеранов войны.

Факты, полные глубокого, исторического смысла. На лесистом, горном Калимантане в среднем на каждый квадратный километр приходится всего пять-шесть человек. А ведь там не только алмазы – залежи металлов, ценнейшие сорта деревьев, прекрасная почва для риса, для множества растений. На Яве же местами на квадратный километр приходится до тысячи жителей. Республика задалась целью устранить пережиток колониализма– неравномерность развития островов. Ведь без этого немыслимо настоящее единство нации.

Вот заметка, озаглавленная: «Подполковник Сугарьо вернулся из Лонг Апари».

Жители столицы узнали недавно, что в их стране, на Калимантане, имеется область Лонг Апари. Регулярной связи с ней не было. Подполковник Сугарьо, отправившийся туда по заданию правительства, много дней плыл по реке Махакам, с риском для жизни одолевал пороги. Он сообщает, что в Лонг Апари десятитысячное население, большие деревни, рисовые поля. Рядом английское Борнео, колония. Хотя границу перейти нетрудно и англичане зазывают даяков всякими посулами, они не уходят туда. Они сознают себя гражданами Индонезии!

Подполковник в своем докладе предлагает взорвать пороги на реке Махакам – это быстрейший способ наладить общение с Лонг Апари.

Все понятнее приезжему гордость, с какой здесь произносят: «Я индонезиец». Не просто ответ в анкетной графе «национальность». Нет, девиз патриота!

Радостно сознавать, что наша страна помогает молодой республике. Наш вклад – строительство заводов, образцовых рисовых хозяйств, шоссейной дороги в джунглях, а также технологического института с факультетами океанографии, судостроения и обработки рыбы.

Адрес будущего института – остров Амбоина в Молуккском архипелаге. Там море Банда, самое глубоководное из морей республики, кишащее живностью и потому особенно интересное для ученых. Интерес не только теоретический. О нет! Самая жгучая проблема в Индонезии – продовольственная.

В стране не хватает риса и рыбы. Да, в тропической островной стране! Понятно почему: голландские плантаторы на лучших землях старались выращивать то, что можно продать подороже. Кокосовая пальма, гвоздика, кофе, какао, чай, каучуконосная гевея вытеснили рис. В словари вошел зловещий термин «принудительные культуры». Для крестьян и батраков он означал голод, рабский труд, кнут надсмотрщика. Рыболовство тоже не соблазняло плантаторов. Рыбаки, как и встарь, ходили в море на маленьких катамаранах. Города росли, рыба дорожала.

Сегодня рис должны дать новые хозяйства и поля на Калимантане, Суматре и в других местах страны. А рыбу – море. Надо уметь взять ее. Видов масса, но далеко не все они изучены. Предстоит научно организовать лов.

Разумеется, нужны суда. Для рыбаков, для пассажиров и почты, для перевозки товаров с острова на остров и за границу. Недаром моряк – весьма уважаемый человек в сегодняшней Индонезии. Небольшие суда республика уже строит сама.

Об успехах Индонезии газета, которую я держу сейчас в руках, говорит нехотя, как бы сквозь зубы. Это ведь «Таймс оф Индонисиа», не скрывающая своей тяги к доллару. Увы, она одна мне доступна, ибо выходит на английском языке.

Зато газета злорадствует по поводу трудностей. Она явно сочувствует бандам, которые прячутся в лесах острова Сулавеси. Это осколки мятежа, поднятого в 1958 году организацией «Дар ул Ислам». Бандиты нападают на селения, убивают, поджигают. Их лозунг: «Защита мусульманства». Кто притесняет его? Да никто, просто реакция пользуется обычной демагогией, чтобы нарушить единство нации.

Война против Индонезии не объявлена открыто, но она ведется тайно и явно, на гульдены и на доллары, по команде из Вашингтона и Амстердама. Приезжий может забыть об этом, отложив газету и залюбовавшись девушкой в саронге, но ненадолго, пока не коснется слуха солдатский шаг.

По улице Джакарты идет военный патруль. Шлем, краги, ремень с узорчатой пряжкой, винтовка, пистолет и крис в ножнах, солдаты выглядят живописно. Они охотно снимутся с вами. Но не отвлекайте их надолго: служба у них серьезная. «Бхинека тунгал ика», – написано на медном гербе, прикрепленном к френчу. Единство в многообразии. Народ добыл его в борьбе с колониализмом и готов отстоять.

ПОД ДЕРЕВОМ ВАРИНГИН

Опять я зову вас под дерево, читатель. Но ведь в помещении душно! Недаром в Индонезии большое, раскидистое дерево нередко входит в историю: оно служит залом – для сельской сходки, рабочего собрания, суда. Под сенью такого дерева люди брали оружие, чтобы идти в бой против плантаторов или оккупантов. А дерево Варингин к тому же священное, потому я и пишу его имя с большой буквы. Как символ мощи, оно помещено на гербе Индонезии.

Под деревом Варингин достаточно места и для десятков столиков, заставленных содовой, и для концертной эстрады, и для ларька с сувенирами. Мы только что пообедали. То был обычный «рисовый стол». Здесь нет чередования блюд, все подается сразу – вареный рис и добавления к нему. Молотое мясо на коротких вертелах, похожее на бакинский кебаб, бульон, креветки, сухие, хрустящие, соленые лепешки из рыбы и мяса– сочетание, напомнившее нам японский обед. Но здесь вкус и запахи куда ближе к нашей кухне, и мы съели все без остатка. Теперь, в ожидании концерта, мы тянем через соломинки ледяную содовую.

Вдруг раздалась музыка. Оркестранты в черных фесках, рассевшиеся в саду среди кустов жасмина, начали без предупреждения. Но это не рев медных труб, от которого вы вздрагиваете. Здешняя музыка удивительно нежная, она точно звон ручья, донесшийся до вас в лесу. И как этот ручей, она желанна в знойный день. Кажется, не будь у нас воды, одна музыка могла бы утолить жажду. Играет гамеланг – национальный оркестр.

Решают в нем инструменты ударные. Они обладают подавляющим численным превосходством. Нет ничего похожего на оглушающие медные тарелки, на пузатый, неистово икающий барабан. Барабан, правда, есть, но он маленький, в виде удлиненного бочонка, и музыкант негромко бьет по нему пальцами, чеканя ритм. Барабан, собственно, дирижирует в гамеланге, но деликатно, не стремясь выделиться, заглушить соседей, и так же скромно ведет себя скрипка – пузырь с длинным грифом, прокладывающая основное русло мелодии. От него отбегают, сплетаются и снова впадают бесчисленные оттоки – это работа тромпонгов. Их заприметишь сразу: блестящие металлические горшки с крышками, установленные на деревянных подкладках рядами, по десять штук. Играют на них, как на ксилофоне, ударяя палочками. Впрочем, чтобы быть точным, это не палочка, а шарик на рукоятке, обернутый чем-то вроде войлока.

Позванивают колокольчики, гонги. Да, резких звуков здесь не терпят, и вы не услышите ни одного. Пушисто-мягкие прикосновения рождают, выражаясь поместному, и стебель мелодии, и ее цветы, то есть ее отделку, чарующую вас необыкновенным, прямо-таки искрящимся богатством оттенков.

Рядом со мной сидит индонезиец, столичный журналист. Я сказал ему, что мелодии Индонезии, как ни странно, гораздо ближе нам, чем, например, «японские.

– Ничего странного, – ответил он. – Япония жила замкнуто, а мы… – он развел ладони, – мы всегда открытая страна. Для всех кораблей, для всех влияний.

И в самом деле, в музыке страны, при всем своеобразии целого, есть вплетения индийские, арабские, а в современных напевах и европейские…

Вместе с нами прибыли на концерт музыканты с нашего теплохода. Они подсели к индонезийцам, грянули знакомую у нас «Песню об Индонезии». Те заулыбались и тотчас же присоединились к нашему эстрадному оркестру. Я люблю эту песню, но никогда она не звучала так трогательно.

 
Морями теплыми омытая,
Лесами влажными покрытая…
 

Земле, стонущей в рабстве, земле, обагренной кровью отцов, посвятил ее композитор Исмаил Марзуки. Патриоты пели ее на привале в джунглях, пели, шагая в бой…

Музыка просит танца, говорят здесь, просит, как дерево– птиц. И начались танцы.

Они описаны не раз, как и гамеланг, но не сказать о них я не могу. К тому же надеюсь сообщить подробности, которые читатель не найдет в книгах. Я уже упоминал про походку индонезийки: она идет, как будто не касаясь земли. Не знаю, есть ли где еще в мире такая походка. Она уже сама по себе танец.

На эстраде – танцовщица. Одета она принцессой из древней яванской легенды. Шаровары из красного бархата, оканчивающиеся пониже колен, неполная, открытая сбоку юбка, с одного края длиннее шаровар, расшитая кофта с рукавчиками до локтей, а поверх пелеринка из алого шелка, откинутая на спину. И еще два шарфа вокруг талии, желтый и зеленый, а на ногах индийского стиля браслеты, черные, с позолотой. Танцевать в таком уборе не очень-то легко, но ведь девушка в самом деле изображает принцессу. Она – Опта, дочь царя из страны Митхила. Языком танца она рассказывает, как ее похитил злой великан, как горько ей было в неволе, во дворце злодея. К счастью, боги помогли ей бежать, превратив ее в лисицу.

И тут опять пахнуло Индией. Ведь Сита – героиня эпической поэмы Рамаяна. Похищает ее Равана, глава демонов-ракшасов, а спасает из плена великий воин, победитель Рама. Но здесь, в индонезийском варианте, Рамы нет. Запев индийский, а концовка другого происхождения, присущая фольклору малайских народов. Стоит вспомнить сказки Японии, Китая о женщинах-лисицах.

Танец сложен. Мы любуемся замечательной техникой артистки, грациозной плавностью ее движений. Они так красноречивы, что сюжет в общих чертах ясен. Но, конечно, местные зрители понимают каждое «слово» пластического языка. Еще бы! Любая девушка на Яве умеет объясняться на нем, стоя на веранде, со своим кавалером, ожидающим на улице. Рука, опущенная вдоль тела означает: «хочу, чтобы ты был со мной»; сложенные ладони – просьба или молитва; ладонь, прикрывающая глаза, – слезы; похлопывания по бедру веером или рукой – печаль. Словарь профессиональной танцовщицы займет не одну страницу. Создавался он веками, как и сюжеты танца-пантомимы.

У Ситы единственный аксессуар – маска лисицы, надеваемая под конец, оскаленная, с мелкими острыми зубами, красная с золотом. Уходит милая гибкая Сита с эстрады быстро, не раскланиваясь, будто исчезает с последними всплесками гамеланга.

Ее сменяет девушка, одетая легче, в голубой блузке и длинном саронге. Движения ног скрыты. Впрочем, в индонезийском танце их роль второстепенная, главная выполняется руками. Но уж тут подвижен каждый мускул, от плеча до кончиков пальцев. У танцовщицы руки – крылья, она взмахивает ими, обегая эстраду. Значит, она летит… Это танец радости, юности. Гамеланг звенит, словно сотня серебряных колокольчиков, а один из ударников, бьющий по тромпонгу, тоненько вскрикивает: «а-ай, а-а-ай!»

Третий танец тоже яванский. На свет появился ребенок, и благословить его пришла богиня со свитой из трех девушек. Богиня стройнее и красивее своих служительниц.

Танцовщицы почти не сходят с места, зато голые руки их, плечи, шеи – в непрерывном движении. От красавицы богини трудно оторвать глаза – шарф в ее пальцах то взлетает, то натягивается, схваченный за концы, настороженно застывает. Богиня требует тишины, покоя для новорожденного.

До сих пор мы видели танцевальную классику – крохотную ее частицу, понятно. Мы ведь не были на острове Бали, славящемся своими танцевальными представлениями, Некоторые из них включают монологи, пение.

А вот новый танец, созданный в наше время. На эстраде парами юноши и девушки. Пляшут они, не касаясь друг друга, связующим звеном для пары служит цветной платок. Танцоры кружатся и, держа платок над головой, крутят своих партнерш. Этот изящный танец, имеющий в основе пляски Суматры, одобрен Обществом развития национальной культуры «Лекра». Оно опасается вредного влияния западных танцев на молодежь.

Еще один новый танец. Девушки в саронгах изображают труд крестьянина – посев, уборку урожая…

Концерт окончен.

Подхожу к ларьку с сувенирами. И здесь – как бы продолжение концерта. Передо мной застывший танец, фигурки танцовщиц, мастерски вырезанные из дерева. Они подчеркнуто тонкие, вытянутые, скульптор слегка нарушил естественные пропорции, чтобы ярче выразить идеал красоты. До чего же хороши эти сандаловые принцессы и богини! Одно из многих чудес народного искусства в том и состоит, что гротеск не обязательно карикатурен, в данном случае он усиливает прекрасное.

Замечательное художественное дарование индонезийцев видно и в уже знакомых нам картинах, вышитых соломой, и в изделиях из металла, кости и рога. Вот птица Гаруда из рога буйвола. Серебряный браслет в виде змеи, узорчатая палочка – чесать спину, брошка из стальной пластинки, к которой прикреплен натуральный жук, крупный, с ярко-зелеными, твердыми, как жесть, надкрыльями. Крисы разных фасонов. Изобретательность умельцев не знает предела. И все же, если вы спросите меня, где шедевры Индонезии, каков ее главный вклад в мировое искусство, я отвечу – танец.

По преданию, бог Индра – да, индуистский бог Индра, ибо герои и боги Индии густо заселили яванский эпос – расщепил драгоценный камень на семь частей и сотворил семерых нимф «дедари», первых танцовщиц. Нельзя представить себе Индонезию без танца. И без гамеланга. Ведь и он – выдающееся творение народа. Европейцу, который вздумает кичиться своей музыкальной культурой перед индонезийцем, следует указать, что в Европе нег народных оркестров, равных по сложности, по богатству оттенков гамелангу. В нем ведь до пятнадцати различных инструментов! И нет в Европе народной нотной грамоты, которая в Индонезии существует с давних пор и передается из рода в род.

Пластика, чувство ритма воспитываются с детства. Обучение танцу начинается в первых классах школы под стук ангклунга – инструмента из бамбуковых трубок.

О театре Индонезии, например, о знаменитом театре теней «ваянг», увы, я рассказать не могу, ибо спектакли его редки, и мне не довелось побывать на них. Театра в нашем смысле слова, драматического, с пьесами из реальной жизни и с ежедневными представлениями в стране пока еще нет. Как сообщил мне писатель Прамуджа Ананта Тур, такой только создается. Да и репертуара в сущности еще нет…

Тут мне придется поправить его. Из скромности Прамуджа умолчал о том, что к постановке намечена его пьеса «Это случилось в южном Панданге».

Тема пьесы – пробуждение деревни, переход крестьян от покорности к борьбе против помещиков. Отражены подлинные события: волнения крестьян из-за дорожного налога, собиравшегося знатью. Мало того, что дорогу строили бесплатно, еще и за проезд надо было платить! Налог этот, кстати сказать, держался местами до 1958 года.

В спектакле будут и танцы, и пение.

…За дружеской беседой нас настигла ночь. Она ринулась на город словно из засады, силясь поглотить его, но на дереве Варингин зажглись разноцветные лампочки, а на той стороне канала заискрилась птица Га-руда. И на бечаках, шуршащих по асфальту, зажглись фонари. Мягко позванивая, бечаки проносились мимо нас. И вся столица, тысячами глаз отбивая атаку тропической ночи, жила и звучала, как гигантский гамеланг.

К ВУЛКАНУ ГЕДЕ

Автобус пересек черту города, и мы двинулись в глубь Явы.

Рисовых полей почти не видно – разве что далеко на склоне горы. Да и вид у этих полей диковинный – словно узкие, округлые ступеньки, вырезанные для восхождения на макушку. А на низменности – главным образом деревья. Серебролистые гевеи, чем-то напоминающие наши приречные ольхи, невысокие кофейные деревца, реже – какао. Руками человека выращены живописное, с резаными, лапчатыми листьями, хлебное дерево, гигант дурьян. Там и сям бананы. Ростом они не намного выше, чем в Батуми, но зато увешаны спелыми гроздьями. И, разумеется, царица сельских мест Явы – кокосовая пальма.

Отдельные шеренги пальм различить невозможно, так как кокосовые пальмы растут вкось, во все стороны. На первый взгляд перед вами дикая чаща. Но всмотритесь: к стволу пальмы прижаты веревкой деревянные клинья – это для того, чтобы по ним на двадцатиметровую высоту, к орехам, мог забраться человек.

А что там, не просека ли, заросшая папоротником? Погодите! Какой же папоротник – ананасы, высаженные рядками! Нет, на Яве не встретишь пустыря. Труд, поистине титанический, уничтожил джунгли, покрыл весь остров плантациями и полями.

Где же селения? Ведь мы в густонаселенном крае! Надо подъехать близко, чтобы обнаружить под сенью рощи крестьянские дома.

Мы в деревне, или, по-здешнему, в кампонге. Теперь мы получше узнаем, что такое сельский дом на Яве. Вчера, на окраине Джакарты, мы не успели к нему приглядеться. Да, для стройки довольно двух дней. Четыре столба соединяются плетеными стенками. Их обычно покупают готовыми. У бедняка стены без окон и не обмазанные известью, а на крыше вместо дорогой черепицы– листья пальмы. По фасаду стены может и не быть, веранда отделяется от внутреннего помещения пологом.

На веранде висит неизменная клетка с певчей птицей. У некоторых хозяев клетка рядом с домом, на высоком шесте. Несколько птиц – признак зажиточности. В дни праздников крестьяне одного или двух селений, а то и целой округи сводят своих питомцев на соревнование. Выбирают жюри, председательствует старейший, самый видный знаток птичьего пения, выдаются призы. Национальное развлечение, весьма соответствующее характеру яванцев с их мягкой лиричностью.

Возле дома непременно должна быть вода. Яванец моется часто. Коли нет реки, роют пруд. Если есть река, крестьяне делят ее между собой, отгораживают купальни кольями и проволокой. Заборы нужны и для защиты от крокодилов.

От москитов закрываются в домах сетками, от змей, расплодившихся на низинах, обороняют острые зубы ручной мангусты, маленького грызуна с лоснящейся шкуркой.

Будь у меня время, я зарисовал бы мостик. Заурядный мостик через речку, а какой красавец! Бамбуковые опоры расходятся из русла веером, перильца ажурные… Мостик, который прямо-таки кличет пешехода.

Я спросил, как называется деревня. Ответ был длинный, с трудно уловимыми гортанными звуками. В начале отчетливо щелкнуло «чи». «Чи» – значит «вода», – перевели мне потом. По-явански? Нет, по-сундански. Здесь, на Западной Яве, включая и Джакарту, область сунданцев, и, значит, я напрасно именовал всех яванцами. Народ стройный, красивый. Одеваются легче, чем в столице, – мужчины в трусах или шортах, женщины открывают руки и плечи. Походка у них такая же воздушная, лица с мягкими чертами, столь же привлекательны.

В толпе, окружившей наши автобусы, я приметил махонького старичка, длиннобородого, совершенно черного, в одной лишь набедренной повязке с фартучком спереди. Верно, потомок низкорослых негроидов, переселенных сюда плантаторами откуда-нибудь с Новой Гвинеи.

Чем занимаются жители? Работают на плантациях. Прежде они принадлежали голландцам, теперь государству. У каждой семьи есть и собственные фруктовые, овощные деревья и кокосовые пальмы. Иногда, впрочем, одна пальма на две семьи…

Есть ли поля? Да, есть. Словом, дел хватает. В Европе кто-то сочинил побасенку, будто под тропиками жизнь легка, – воткнешь палку в землю – и на тебе, пожалуйста, тень листвы, цветы и плоды! Воткнуть, конечно, можно, но без ухода она породит, пожалуй, такую же палку.

Я расспросил крестьян и попробую свести воедино то, что услышал от них.

Страда здесь постоянная, зимней передышки нет. С поля надо взять в течение года три урожая. Из них два рисовые. Потрудись пустить воду из канала, разрыхлить землю, посеять… Впрочем, рис известен и у нас. Надо еще охранять посевы от птиц, их тут полчища. На поле строят башенку, в нее забирается караульщик и дергает протянутые во все стороны веревки, увешанные тряпьем. Между двумя сезонами риса выращивают на той же земле овощи, чаще всего сою, горох, сладкий картофель – батат – и корнеплод «кассава», из которого делают муку. Растет все быстро, включая и сорняки, пропалывать поле приходится раз шесть.

Сад тоже любит прилежных. Правда, банан не требует больших забот, посади его, и он будет регулярно потчевать гроздьями. Но не вздумай оставить на произвол судьбы дерево какао. Плоды оно дает лишь на десятый год жизни. Изволь неотлучно наблюдать за ним, защищать от множества' вредителей…

Шоссе взлетает на холм, парит над кудрявыми коврами пальм, над змейкой-рекой и снова врезается в рощу. Зелень прерывается белизной придорожных домов– они побогаче прочих – и пестротой ларьков. Оранжевые бутылки с соками, фрукты…

Хороши ли фрукты? Надо отведать как можно больше разных плодов этой райской земли, хотя бы потому, что дома ведь обязательно потребуют отчета. Как, скажут, этот чудак был в Индонезии и не пил кокосового молока! Сгоришь со стыда! Насчет молока следует уточнить: в орехе его нет. Белым становится сок, уже начавший бродить, и это чаще всего сок бутонов, дающий нечто вроде браги, а при дальнейшей обработке вино. В орехе же образуется сок прозрачный, сладковатый, немного похожий по вкусу на сок русских берез.

Только и всего! – пожмет плечами читатель. Увы, цивилизация развенчала прославленный сок, в городах он уступает место разным фабричным напиткам. Но и теперь легко понять восторги путешественников прошлого. Главное – очень хотеть пить. Продавец выбирает для вас орешек. Он еще не потемнел, он молодой, светло-оранжевый и не круглый, а продолговатый. Следите, чтобы вам дали именно такой. Продавец обрубит кончик серповидным ножом – и из орешка брызнет прохладный хрустально-чистый фонтанчик. Держите, как стакан, и пейте. Не бойтесь амебной дизентерии, от которой нет лекарства, пейте до дна – жидкость стерильная. Через минуту вы почувствуете ее действие: вялость сползет, вы готовы за следующим орехом забраться хоть на пальму. Не верите? Поезжайте на Яву и попробуйте сами!

В ларьке можно приобрести и манго. Его мякоть, тающая во рту как персик, напоминает банан и немного клубнику. Впрочем, каждый находит свое сравнение, а некоторым манго и вовсе не нравится. Говорят, нельзя оторваться от дурьяна – если только привыкнуть к нему. Это круглый плод с колючками на кожице, он отталкивает новичка противным запахом падали.

Есть ли на Яве апельсины? Есть, и бывают они чуть не с футбольный мяч, но водянисты. Цитрусы сухих стран лучше. А яблоки? Растут лишь на опытных участках.

В повседневной пище жителя Явы фигурирует прежде всего банан, самый дешевый из фруктов. Говорят, бананов до сотни сортов. Едят их сырыми, жарят, вываляв в тесте, готовят лепешки. На втором месте, пожалуй, «дыня» папайя. Сладостью она не одарена, скорее тыква, чем дыня. А популярное лакомство, по цене доступное не каждый день, – ананас. Вообще же фрукты на густонаселенной Яве не так дешевы, как мы воображали.

Дорога постепенно набирает подъем. Гора Салак, открывшаяся мне еще с борта теплохода, придвинулась было к нам, а затем отошла в сторону, и впереди начал расти, проступая сквозь дымку, вулкан Геде. В отличие от потухшего Салака, Геде действует, о чем сообщает облачко над его вершиной. Облачко розовое, самого невинного вида – вулкан, должно быть, большой притворщик.

Сейчас мы приедем в Богор и ознакомимся в полной мере с богатствами тропиков. Нам покажут всемирно известный ботанический сад.

Богор расположен повыше, чем Джакарта, дышится тут легче. Здесь нет дождливых сезонов, осадки равномерны, по утрам не жарко: +16, +18°, а днем не выше +30⁰.

Тарахтит фургон, запряженный быками, – отличительный признак провинции на Яве. Извилистая улица, белые дома с верандами, много вилл, садов. Дерево «пламя джунглей», площадка для тенниса, навес над закусочной. Разносчик, продающий черные фески. Другой предлагает коллекцию бабочек и жуков, приколотых в ящике под стеклом.

Плакаты и ленты возвещают новость: Богор занял второе место в конкурсе на самый чистый, благоустроенный город Индонезии. На первом месте Чирибон на Западной Яве, у моря, славящийся первоклассными креветками. Конкурсы разного рода бывают постоянно, они тоже способствуют сплочению нации.

Ботанический сад основан в 1817 году энтузиастами-учеными, полюбившими чудесный остров. Полвека работал здесь выдающийся ботаник Т. Тейсман. Голландские правители несколько раз закрывали сад, лишали средств. Ботаники не сдавались. Здесь, в саду, началась культура хинного дерева, ванили и многих других растений.

У главного входа белеет летний дворец президента Сукарно. От колонн этого здания, выдержанного в стиле облегченного – хочется сказать, солнечного – ампира, разбегаются аллеи. Над вами тотчас же начинают визгливо судачить маленькие зеленые попугаи. По тону догадываетесь, что они перемывают вам косточки. Тонконогие антилопы встречают посетителей спокойнее, только сторожко навострят уши. Радушнее всех орангутанг. Увалень подает гостям лапу, приплясывает, нескладная фигура его излучает искреннюю радость. Если ни хотите сделать ему приятное, угостите бананом.

А там что? Ковер? Нет, засаженный водяными цветами пруд. Листья-подносы виктории-регии. Лотосы и невообразимое множество других цветов. А потом вам опять ничего не остается, как смотреть вверх, до того тянет измерить взглядом деревья-великаны. Мы узнаем дерево варингин и еще одно знакомое, тоже родственное фикусу, а дальше… Назвать всех лесных гвардейцев невозможно.

– Тут зреет масло, – говорит спутник индонезиец, нагибается и поднимает нечто вроде желудя, упавшее с пятидесятиметровой высоты. Внутри ядрышко, отдающее сливочным маслом.

– Дерево кмири, – сообщает он. – А там панданг, его цветы очень душисты, их кладут в белье.

Вдруг, на радость приезжему, показывается рябина. Правда, гораздо выше, стройнее нашей.

– Тоже хорошее дерево, – слышим мы. – Идет на спички.

Начинается царство пальм. Мы узнаем кокосовую, потом веерную, она часто украшает селения и города Явы.

– Масличная пальма. Пальмовое мыло знаете?

Вот пальма с длинными злыми шипами на стволе. Они способны серьезно ранить. Но в сущности, уверяет спутник, она тоже приносит пользу. Нет лучшей древесины для полов. А там сахарная пальма. Белый сахар добывается из тростника, а из желудей пальмы крестьяне приготовляют красный сахар, тоже популярный в стране.

Новичка интригует странное дерево – ротанг. Скользя взглядом по его стволу, ищешь крону. Где она? Это – пальма, но особого рода, ползучая. Она змеей тянется по земле, взбирается на дерево. Вот один ротанг не удержался, упал и свернулся в кольца, словно удав.

По длине ствола ротанг рекордсмен: он достигает 150 метров. Хитрец нашел способ перерасти лесных исполинов: вползает на соседей или стелется по земле.