Текст книги "В нашем квадрате тайфун"

Автор книги: Владимир Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

ВСТРЕЧА В ДЖАКАРТЕ

Точнее, в центре Джакарты, на набережной канала, у общежития студентов. Двухэтажное здание, с виду состоящее из одних только веранд. У входа, на табличке, четыре буквы YMCA – Христианская ассоциация молодежи, штабы которой – в Нью-Йорке и Лондоне. И уж раз я назвал ее, прибавлю: за постой и еду взимают двести сорок рупий в месяц. Недорого, но ведь и то сказать, нельзя же скупиться на христианские доллары, коли хочешь уловить души в мусульманской стране.

Один студент листает книгу, другие горячо обсуждают что-то, подкрепляя свою речь, быструю, с взлетами в конце фразы, плавными движениями смуглых рук. Точно так же высыпают на набережную Невы студенты в Ленинграде проветриться, передохнуть после занятий. И одеты молодые индонезийцы примерно так же. Узкие по моде брюки, белые рубашки с закатанными рукавами, сандалии. Обычные сандалии, только у одного невысокого, очень смуглого паренька они типично восточные: подметка и две дужки, которые сходятся между большим и средним пальцами ноги.

В нашей тройке туристов, гулявшей по Джакарте вечером, был узбек, по специальности историк. Ему вздумалось заговорить со студентами по-арабски. Смуглый паренек, видимо обучавшийся в медресе, ответил ему. Затем глаза его округлились – его поразила тюбетейка нашего туриста, черная с серебристым ферганским узором.

– Узбекистан, – сказал турист.

– О, Советский Союз! – воскликнул по-русски другой юноша, худощавый, с темно-желтым цветом кожи.

Зовут его Рахман. Учительский колледж не его призвание, он решил ехать в Россию, стать инженером-металлургом. Ох, как труден русский язык! Особенно если нет практики. Корпишь над учебником… Все это он выпаливает в одну минуту по-английски и спрашивает:

– Как вам нравится у нас?

Мы любуемся цветущими деревьями, нас радуют люди, жизнерадостные, приветливые, устремленные в будущее. Я говорю об этом юношам, и тут в памяти возникает алый парус. Однако мои восторги по поводу катамарана, кажется, не находят сочувствия.

– Это верно, – сухо говорит Рахман. – Моторных судов у нас не хватает.

Только низенький Нугарджито продолжает улыбаться. О, ему тоже нравятся катамараны – как художнику. К тому же он вырос у моря. Сам ходил на парусниках. Рахман иронически машет:

– Разве это профессия, художник! В наше-то время!

– Моторов вообще мало, – раздается еще чей-то голос. – Видите!

Мимо нас по асфальту катит бечак, то есть велорикша. В коляске целое семейство – папа в черной феске и в пиджаке, несмотря на жару, мама в нарядном саронге из батика, коричневом с яркой желтизной, и крохотная девчурка с цветами в волосах. Должно быть, едут в гости. Рикша в шортах, в ковбойке, сидит за рулем сзади, проворно работая дочерна загорелыми ногами.

Все смотрят ему вслед. Кузов экипажа ярко расцвечен. С боков, над правым колесом и над левым, – имя хозяина рикши, выведенное крупными буквами. На задней стенке – яванский пейзаж. Зелень пальм на склоне горы, голубизна неба. В общем бечак весьма живописен. Только не следует говорить это вслух. Ведь для наших собеседников бечак означает только одно – мало моторов…

Рахман спрашивает:

– Вы видели новый стадион?

Намек ясен. Нечего, мол, любоваться тем, что отживает свой век. Вам-то, советским туристам, это никак не пристало!

– О, большой стадион! Он строится с вашей помощью. Вы знаете?

Непременно посмотрим. Конечно, мы хотим ознакомиться с достижениями республики. Например, в области образования.

Неловкость прошла. Студент университета, уже не очень молодой, рассказывает, что у них одиннадцать тысяч студентов. Факультеты права, медицины, литературы, экономики. Обучение бесплатное. Нуждающиеся получают стипендию.

– Я на экономическом. Скоро закончу, и тогда меня пошлют в Японию. Там хорошо организована торговля в универсальных магазинах. Потом мы сможем открыть такой магазин у себя.

Меня интересует национальность студента. Минутное недоумение, потом твердый ответ:

– Индонезиец. Мы все индонезийцы.

Похоже, новая бестактность с моей стороны… Я оправдываюсь. Меня учили, что в Индонезии около двухсот языков. Только основных, крупнейших народностей насчитывается пятьдесят.

– Я с Западной Явы, – говорит экономист. – Рахман– из Паданга.

– Город на Суматре, – уточняет Рахман.

– Я из Банджермасина, – сообщает художник Нугарджито. – С Калимантана.

По-старому – с Борнео. Суматра, Борнео… Эти юноши в модных брючках, студенты – оттуда! Будь что будет, не могу не спросить о даяках, о кубу.

– Учатся.

– Даяки в университет поступают.

– Охотники за головами! – вырвалось у меня.

Студенты смеются. Да. Немало скатилось японских голов. Даяки-партизаны выслеживали оккупантов в джунглях, устраивали засады…

– До революции, – говорит Рахман, – у нас были бродячие лесные охотники. Теперь почти не осталось…

Год революции – тысяча девятьсот сорок пятый – год разгрома японских самураев. И тут я должен сделать отступление, напомнить читателю факты.

Самураи явились с помпой, величали себя «братьями по крови», «освободителями от голландского ига». Отбарабанив парадные речи, тотчас принялись грабить Индонезию. В стране не стало риса, люди гибли от голода, болезней. Вспыхнула народная война против оккупантов. Но и 1945 год не принес мира. Пришли новые захватчики – английские, американские и снова голландские.

Суровая политическая школа! И надо слышать, как произносят слово «революция» индонезийские юноши, наши собеседники. С гордостью, с благоговением!

Так как же насчет кубу? Рахман рассказывает о них. Сперва они неохотно отдавали детей в школы-интернаты. Непривычно это для жителей леса. Тогда учителей направили к ним, в дебри Суматры.

Со слов Рахмана я записал одну героическую и вместе с тем обыкновенную историю. Молодой яванец, уроженец столицы, окончил учительский колледж. Он никогда не был в джунглях: на Яве их почти не осталось. Недели две проплутал он по самым глухим местам Суматры, прежде чем напал на след кочующих кубу. Путь был опасен. Есть манящие, но ядовитые фрукты. Есть дерево, под которым путник быстро забудется сном – и не проснется. Однажды юношу укусила змея. Хорошо, что он успел добежать до селения, где лекарь спас его, приложив к ранке «змеиный камень», проверенное на «родным опытом снадобье.

Появление незнакомца, горожанина насторожило кочевников. Окружив его, они нацелили на него свои стрелы и так держали несколько долгих минут. Еще в Джакарте его предупредили: стоять надо спокойно, иначе не будут уважать. Потом кубу бросились к нему, ощупали с головы до ног и убедились, что он такой же человек, как они.

Их было не больше полусотни, считая женщин и детей. Небольшой род, живущий тем, что дает тропический лес. Учитель кочевал вместе с кубу. Он привык спать под навесом, привык есть коренья, личинки термитов, чуть поджаренные на огне костра.

Впервые в истории кубу дети их постигли грамоту, арифметику. На уроках бывали и взрослые. Упражнения с цифрами – открытие для них. Ведь считать им, собственно, почти не приходилось. Ни домашних животных, ни мешков с рисом. Нет добра, запасаемого впрок. Торговля с оседлыми племенами если и случалась, то меновая, без денег. Многие кубу не знали, сколько им лет. Будь у них поля – вели бы счет урожаям. В вечнозеленых джунглях сезоны неощутимы. Где же взять меру для времени?

Учитель советовал покончить с жалкой бродячей жизнью, возделывать землю. Обещал, что государство даст орудия, семена.

Прошло десять лет. И вот племя, обреченное – если верить расистам – на вечный застой, живет в селениях, имеет скот, рис, овощи. Не узнать бывших кочевых кубу. А их учитель…

– Это мой старший брат, – сказал Рахман. – Он и сейчас преподает на Калимантане. Нравится ему. Не нахвалится на учеников – послушные, смышленые.

Я вспомнил своих товарищей по университету. Их путь лежал на север, в снега, в тундру. Я знаю, быть первым учителем, внести первый луч света – это большое счастье.

Так я и сказал Рахману.

– Могу представить, – ответил он. – Правда, я не был учителем. А как вам нравится Джакарта?

Мы шли по набережной канала. Две девушки, экзотически красивые, стирали в коричневой воде, выгнув бронзовые спины. На той стороне канала распростерла крылья птица Гаруда. Легендарная птица, носившая по воздуху бога Шиву, сидит на фронтоне здания авиакомпании. По вечерам, объятая электрическим сиянием, Гаруда видна почти всей столице.

Что же сказать о Джакарте?

СТОЛИЦА У ЭКВАТОРА

В гавань мы вошли на рассвете.

Утро было лиловое. Солнце уже встало и где-то пряталось. Нельзя было предугадать, какую еще краску оно выберет на своей палитре. Пока лиловым было все: и вода, и небо, и струи света, лившиеся из-за тучи. Картину пересекала одна темная, почти черная черта – ближний берег, ровный, низкий, с крыльями портовых кранов на фоне тучи. Или то далекая гора?

Светлело. Силуэт могучей горы обретал четкость, строгость. Облака таяли. Влажная тишина, ласковое тепло, вливающееся во все поры…

– Ява, Ява! – повторял я себе.

Над зеркальной водой загадочные сооружения из заборов и сеток. Иван Степанович Песчанский, профессор Арктического института, ленинградец, объясняет:

– Рыбу ловят точь-в-точь как в наших краях, на Ильмене. Эх, ильменские снетки!

К черту снетки! Мы на Яве!

Позади меня, в коридоре, уборщица чистит ковер. В такую минуту! Хочется выкинуть за борт назойливо сипящий пылесос. Мы на Яве! В Джакарте!

Впрочем, нет, на берег мы сходим не в Джакарте, а в порту Танджунгприок. Это аванпорт столицы, сама она расположена немного поодаль от моря.

Пакгаузы, конторы под красной черепицей, краны. Порт оборудован еще голландцами. Пароход «Стэнвэй Сумба» из Панамы, пароход «Чайна Фэр» из Сян-ганя… Читать названия судов вошло уже в привычку.

Трубы, мачты, паруса. Алые, белые – всякие. Они прибывают сюда со всех концов страны. Скоро я научусь распознавать их. Ладья с двумя балансирами, справа и слева, – это «коле-коле» с Молуккских островов, самый лучший в Индонезии тип катамарана. Маленькая лодка с огромным парусом – из Макассара. Парус в несколько раз шире суденышка, и вряд ли кто решится плавать на нем, кроме макассарцев, прославленных моряков.

От тысяч островов Индонезии стягиваются пути к Джакарте. Это самый большой город у экватора, – утверждает справочник. Без малого три миллиона жителей, восемьдесят тысяч бечаков, шесть десятков газет и журналов, мощная радиостанция, слышная во всей Юго-Восточной Азии.

Первые впечатления – это отдельные пятна красок, уличные сценки, лица. Дерево «пламя джунглей». Высоченное, усеянное крупными ярко-красными цветами. И в самом деле, пламя! С минуту ничего не видишь, кроме него. Широкая аллея, обсаженная пальмами. Я еще ничего не сказал о жаре. Ну, разумеется, рубашку хоть выжми! Завидую подросткам, они бегают в одних шортах.

Огромный, людный город, и однако в нем нет того сгущенного урбанизма, той плотности застройки, как в Токио или, скажем, в Шанхае. Джакарта просторнее, зеленее. Даже в центре она в основном двухэтажная.

На плане город в рамке каналов, прорытых от моря. И есть еще канал, охватывающий часть центральных кварталов столицы. Батавия должна была напоминать голландцам Амстердам. А на деле? Цветущие деревья, веранды всевозможных стилей, тропический город-парк. Но вот на набережной рядок приземистых каменных домиков. Унылые сундучки из кирпича, без зелени, тесно сомкнутые, – наследство голландских купцов и ростовщиков. Кажется, внутри, за стеклами, – прошлый век. Не здесь ли квартировал Химскирк, ничтожество в мундире?!

А вот еще памятник давнего прошлого – здание, которое могло служить и арсеналом, и конторой, а в нижней части и складом копры или гвоздики. Толстые крепостные стены, высокая крыша-пирамида и над ней смотровая башенка, с которой, верно, видны суда на рейде…

Возраст Джакарты четыре с половиной столетия. Но старого в городе мало. Причина проста: голландцы мало строили. Набить карман и убраться восвояси – такова психология колониалистов.

Даже в центре редки постройки столичного масштаба. Трехэтажное здание авиакомпании с птицей Гарудой– одно из наиболее заметных. Каналы затянуло илом. Их недостаточно, чтобы поглотить и отдать морю стихию здешних ливней, смывающих почву с возвышенностей. Тропический Амстердам не получился. Жалеть об этом не стоит – город ищет свой, индивидуальный стиль.

Широкая аллея пальм – это главная магистраль столицы. Проспект носит имя Дипо Негара, поднявшего в 1825 году восстание против голландцев. Обширнейший зеленый четырехугольник – площадь Мердека. Тут перевод вряд ли требуется: «Мердека», свобода, – первое индонезийское слово, проникшее к нам. Дома под сенью пальм. Нет, здесь не стремятся возводить небоскребы. Даже крупнейшая гостиница «Дхарма Нирмала», то есть «Лесной родник», представляет собой группу коттеджей в саду. Природа тут райская, нелепо уходить от нее, громоздя этажи. Единственное известное мне исключение– это стройка повой гостиницы в четырнадцать этажей.

В данном случае повод особый: на 1962 год назначены общеазиатские спортивные игры. Съедутся тысячи людей. Многими флагами украсится новый стадион Джакарты, хорошее свидетельство индонезийско-советской дружбы.

– Неужели, – спрашивал я, – и у вас восторжествует серая скука бетонных коробок?

– Нет, – отвечали мне. – Нет, нет! С какой стати! Места у нас достаточно.

И верно, Джакарта не имеет естественных границ. Горы далеко. Нет и водных преград. Город свободно растет вширь. Если вы желаете посмотреть, каков ведущий стиль Джакарты, надо отправиться не в старую, прилегающую к морю часть города, где сохранился староголландский дух, и не в центр, а на южную окраину. Раньше она называлась «Мейстер Корнелис» в честь плантатора, основавшего там свою загородную усадьбу. Теперь широкие улицы ведут к аэропорту Кемайоран и прямо на юг, к синим глыбам далеких гор. От улиц ответвляются узкие переулочки, затененные садами, как в дачном поселке.

Здесь вы можете найти постройку простейшего, сельского типа. Соорудить ее – дело недолгое. Яванец вбивает четыре столба, затем… Но об этом потом, когда мы поедем в глубь острова. Сейчас обратим внимание на новые здания. Они двух типов: коттедж и двух-трех-этажный дом на десяток квартир, тоже среди зеленых насаждений. Окна широкие, так как защищаться надо больше от сырости, чем от солнца. Пусть ветер как можно лучше продувает жилье!

Уютнее, конечно, в коттеджах. Одни построены государством, другие – рабочими, на ссуду от казны. Эти попроще. Саманные стены, бамбуковый пол. Но циновки на Яве не заменяют мебель: в столовой стол, стулья, а в двух спальнях – для взрослых и для детей – узкие, не очень мягкие яванские кушетки. Выход во двор через кухню, маленькую, с керосиновой печкой, со связками перца и лука.

Хозяин дома, мастер дорожных работ, показывает на два портрета – Сукарно и Хрущева.

– Дружба, – говорит он по-английски и силится найти еще слова. Не беда, сказано самое главное.

Над головой раздается странное пощелкивание. На потолке ящерица, зеленоватая, пухленькая, немного крупнее европейских ее родичей. Откуда она взялась в доме? Вопрос неуместный, это животное столь же домашнее, как собака или кошка. Не бойтесь, проворный чичак не сделает вам ничего плохого. Посмотрите, как он ловко хватает мух, комаров, пауков, и вы поймете, какой он хороший. Сейчас я прощаюсь с хозяином, а чичак застыл и смотрит на меня глазками-бусинками.

Куда теперь? Снова на улицу, на кипучую улицу молодой столицы. Солнце прожгло тучу, выпало из нее, его лучи вертикальны, и вы, кажется, чувствуете их тяжесть. Словно раскаленная гиря ложится на плечи. Что ж, встанем под дерево. И полюбопытствуем прежде всего, что делается в тени этого гиганта, бедным родственником которому приходится наш комнатный фикус.

Пахнет пряной едой. Что предлагает нам бродячий ресторатор? Он только что опустил свою ношу, вытер пот со лба, прислонил к стволу дерева коромысло. Чай? Кофе? Сию минуту, вот только разжечь керосинку… А пока вы можете съесть порцию риса, сдобренного молотыми орехами и красной, огненной подливкой. Или «гаду-гаду» – тоже очень популярное здесь блюдо. Это салат из пяти сортов овощей, свирепо наперченный. Но, может быть, вас больше привлекают жареные плоды папайи? Они уже шипят, исходят пузырями в кокосовом масле.

Тарелок нет, их заменяют листья банана. Берите обрывок листа с едой на ладонь, садитесь тут же рядом на корточки и кушайте на здоровье. У соседнего разносчика вы можете купить бутылку содовой, фруктового сока или просто стакан холодной воды. Напитки, заметьте, подаются со льда, и, чтобы вы могли продлить наслаждение в жаркий день, вам дадут соломинку.

Под деревом вы найдете и духовную пищу. Сумка газетчика набита битком. Люди останавливаются у фотовитрины, отражающей новости страны. Прибытие парохода, заказанного в Польше, конференция женщин, открытие сельскохозяйственной выставки, новые образцы изделий из батика…

Тень дерева простирается далеко по мостовой, этим воспользовались бечаки и устроили тут стоянку. Из пейзажей, намалеванных на кузовах, редкий обходится без горы. Горы зеленые, горы в дымке, террасы рисовых полей. Пестрота имен: тут яванское, там арабское, а то и китайское. В Джакарте много китайцев.

Поток пешеходов, сталкиваясь с говорливым стойбищем бечаков, распадается на ручейки. Идут служащие столичных учреждений в белоснежных рубашках, в хорошо отутюженных брюках, озабоченные, спешащие. О нет, из них никто не протянет руку за гаду-гаду! Всем своим видом они осуждают уличную торговлю, мутные стаканы, потрепанные подушечки на сиденьях бечаков.

Идут женщины. О них я не могу говорить без восхищения. Индонезийка хороша и в блузке из нейлона, и в саронге, но, конечно, последнее ей особенно идет, так же как японке кимоно. Бедра и ноги охватывает батиковая ткань. Заправленная за пояс, она собрана спереди в складки. Это и есть саронг. Поверх него – кофта с длинными рукавами, сшитая в талию. По сравнению с кимоно, которое затянуто поясом, здешняя одежда свободнее, но отнюдь не портит стройную фигуру.

Среди батиков вдруг мелькнет ситец. Да еще какой! В цветочках, совсем-совсем московский. И покрой платья до того наш, что, кажется, женщина вот-вот заговорит по-русски! Иллюзия была бы полной, если бы не особая легкость походки.

Перенесем взгляд за черту тени, туда, где по разогретому асфальту движется транспорт. Бечаки, автомашины всевозможных марок и возрастов, в том числе ветхие, тарахтящие – явные трофеи, отбитые у колониалистов, обкатанные еще на поле брани. Да, в республике мало моторов! А вот извозчик – две миниатюрные лошадки везут легкий экипаж, вызывая в памяти наших пони, катающих ребят в зоопарке. У пассажира, сидящего под квадратным навесом, на коленях клетка с певчей птичкой. Едет, наверно, с птичьего базара.

Одинокая повозка, запряженная быками, стайки велосипедистов. Черные, непокрытые головы, блестящие, гладкие волосы. Здесь, как видно, не боятся солнца. Мужчины постарше, те носят черные фески «коплах» или шляпы. Разные шляпы: из полотна и из волокна или луба, широкополые, купола и конусы.

Не пора ли расстаться с тенью! У меня на голове холщовый картуз с длинным козырьком, наподобие жокейского, купленный в Шанхае. Самая верная защита от солнечного удара – пробковый шлем, но, к сожалению, их в продаже нет.

Вывески, рекламные плакаты на столбах. Один раз мелькнуло голландское «Модехюс» – ателье мод. Реклама пива «Анкер» – голландская фирма, национализированная республикой. Американские автопокрышки, японские рубашки, обувь Бати, обосновавшегося где-то в Бразилии. А там «Фольксваген» – тоже слово из европейского далека, призыв покупать западногерманские малолитражные машины. Кажется, видишь многоликую толпу иноземных торгашей. Каждый норовит зазвать Индонезию, силится перекричать других. А вот на высоком шесте табличка с надписью «Демо Аримби». Это реклама другого рода, реклама религиозной секты. Вас приглашают помолиться богине Аримби.

Мусульмане отворачиваются. Аримби – богиня индуистского происхождения, упоминаемая в Махабхарате. Сектанты ждут от нее всяких благ и прежде всего богатых урожаев риса. Так на улице Джакарты на нас пахнуло Индией.

За витриной магазина – серебряные ларцы, статуэтки из слоновой кости, фарфор. Товары для приезжих, которых, впрочем, мало, и торговля идет плохо. Владелец, спасаясь от духоты, стоит на пороге.

Рядом – еще магазин-музей. Потом магазин с галантереей: галстуки из змеиной кожи, рубашки из батика. Ларьки тоже есть, но, по-видимому, большая часть мелкой торговли – на плечах разносчиков. К подъезду кинотеатра вереницей подкатывают бечаки, тут идет картина «Мадам Белый Уж», снятая не то в Сянгане, не то в Сингапуре. На фасаде искаженное злостью лицо женщины. Оно – и на плакатах в окне. Два чичака прогуливаются по стеклу, прилипая к нему ворсистыми присосками лапок. Перебежали на плакаты, постояли и кинулись прочь: мадам Белый Уж им не понравилась. Мы тоже не почувствовали к ней симпатии и двинулись дальше.

Высоко над крышами взметнулся бумажный, ярко раскрашенный змей. Где-то держит его за бечевку мальчуган, невидимый отсюда. Змей – тоже неотъемлемая деталь Джакарты, как чичак, как закусочная под деревом, как продающиеся рядом с ней картинки, вышитые соломой на черном картоне.

Через улицу протянута лента с лозунгом. Знакомое слово «Ириан», уже встречавшееся много раз. Народ Индонезии требует воссоединения Западного Ириана, оккупированного голландцами. И вот еще лозунг, тоже очень распространенный: «Бхинека тунгал ика». Эти слова видишь не только на лентах, на плакатах, но и на гербе республики. «Бхинека тунгал ика» означает: «Единство в многообразии».