Текст книги "В нашем квадрате тайфун"

Автор книги: Владимир Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

НА СЦЕНЕ ЦАРЕВИЧ ВИДЖАЙЯ

Не думал я, не гадал, что встречусь с царевичем Виджайя. Вот он, собственной персоной. Темно-красный занавес поднят, и на сцену под дробь барабана и жалобы рожков выплывает, колыхаясь, ладья с индийцами. Царевич выделяется в группе воинов: он выше ростом, у него лихо закрученные усы, сверкающая золотом одежда. Ладья стукается о деревянный берег. В действие вступают зловещие косматые «якка» и дочь их владыки, которая своими чарами завоюет сердце царевича…

Куклы выструганы из дерева, костюмы их незатейливы, повторяют сочетания красного и зеленого, движения угловаты. И все же от спектакля веет тем обаянием искренности, которое всегда сопутствует народному искусству. Наряду с представлениями на сюжеты религиозные, часто в сплетении с ними, кукольный театр показывает и сцены из героического эпоса Цейлона.

На сцене белая дагоба, каменное колоколообразное строение в честь Будды. У дагобы пал ниц Сири Сангабоди, добрый сингальский царь. В его владениях страшная засуха. «Не уйду отсюда, – заявил он богам, – пока не унесет меня вода». И боги вняли мольбе, хлынул дождь, и вода подошла к дагобе. Так Сири Сангабоди спас людей от голода. Но недолго он царствовал, враги разорили страну, сам Сири Сангабоди вынужден был скрываться в джунглях. За его голову обещали награду. Много голов было снесено к трону царя злодеев. Странник, бродивший по лесу, сказал об этом Сири Сангабоди. Гибнут невинные люди! Не мог вытерпеть этого добрый царь. «На, отнеси мою голову во дворец», – сказал он и лишил себя жизни.

Зрители видят затем странника во дворце. Тиран не верит, что это голова Сири Сангабоди, столько раз уже его обманывали… И тогда заговорила отрубленная голова, и охватил смертельный ужас тирана и его надменный двор…

Поныне волнуют людей подвиги другого героя, царевича Гемуну. Когда родине угрожал враг, Гемуну отказался от знатных, изнеженных юношей-дружинников, он обратился к народу, и из селений явились десять великанов. Один мог вырвать с корнем кокосовую пальму, другой бегал быстрее лучшего коня, третий трубил в рог так, что было слышно всему царству, четвертый, строитель водохранилищ, таскал огромные корзины с землей… Гемуну похвалил богатырей и сказал им: «Ступайте к себе, и пусть каждый приведет десяток силачей». Так набрал царевич войско, непобедимое в бою.

Не забыта трогательная история о том, как царь принес в жертву океану единственную дочь, чтобы избавить страну от наводнения.

А разве можно внимать равнодушно легенде о старом, мудром дворцовом слоне. Когда прекратился царский род, слона выпустили из стойла с наказом отыскать человека, достойного занять трон. Долго шел слон С большой дороги он углубился в джунгли. Бедный юноша в рваной одежде лежал под деревом. Слон подошел к нему, бережно обвил хоботом, посадил к себе на спину и зашагал обратно, к воротам столицы.

Слон принес сингалам царя…

Театральное представление длится до глубокой ночи, пока не поредеет толпа на Марадана роуд, пока не погаснут праздничные фонарики.

ПРАЗДНИК И БУДНИ

Я познакомился с Мануэлем Перейра на второй день Весака. Он из сингалов-католиков, крещенных некогда португальцами. Как многие молодые мужчины, одет в шорты и белую рубашку. Общительный, как все цейлонцы, он спросил меня, откуда я приехал.

– Из Советского Союза! – воскликнул он. – Это очень хорошо!

Минуты через две я узнал, что он конторщик, жалованье получает небольшое и потому не женат.

Он протянул мне бумажку, только что купленную у уличного астролога. Круг зодиака с загадочными фигурами, линиями и слепым текстом внизу.

– Видите ли, вчера был мой день рождения, – сказал Мануэль. – И вот мой гороскоп! Мне повезет в коммерческих делах. Я немедленно должен начать продажу земельных участков…

Он засмеялся.

– Которых у вас нет, – сказал я.

– В том-то и беда. Могу показать еще гороскоп. О, в них недостатка нет!

Он дал мне номер местного «Таймса». Подлаживаясь к здешним суевериям, этот орган плантаторов и английских бизнесменов печатает гороскопы, если можно так выразиться, циркулярные, для всех, родившихся такого-то числа.

«Ближайшие месяцы для вас мрачны. Неизбежны денежные затруднения. Вам следует остерегаться вступать в какие бы то ни было коммерческие сделки. Лишь в августе в комбинации планет наступит для вас улучшение. Если у вас имеются виды на наследство, вы можете рассчитывать на их осуществление. Однако благоприятное время продлится недолго. Серьезно поправить свои дела вам удастся только к новому дню рождения, с помощью родственных связей. Помните, что старшие родственники будут особенно полезны вам».

– Кому верить? – смеется Мануэль.

Потом, как и следовало ожидать, он спросил, нравится ли мне Коломбо.

– Красивый город, – сказал я.

– Верно! Вот что, – он встал и прибавил деловым тоном – Идемте, я покажу вам места, где Коломбо совсем некрасив. Это недалеко. Хотите?

Мы свернули в узкую улочку, потом в другую, еще уже. Здесь жались, словно приплюснутые друг к другу, бедные домишки без окон, с занавесками вместо дверей. Невеселой шуткой выглядит на такой хибарке вывеска «Императорский отель». В отеле всего пять коек, поставленных впритык, да еще две на утоптанном дворике, под деревцем.

Да, здесь другой Коломбо. Не тот богатый, английский, как в Форту. И не тот, что в Коричных садах. Там, на месте плантаций корицы, охранявшейся некогда пушками форта, теперь белеют сквозь зелень виллы нынешних плантаторов, сингальской знати, купцов арабов. А тут, в северной части города, – кварталы бедноты. Я вспомнил просторную Джакарту, – неужели здесь негде строить? Да, негде. Река Келани Ганга заливает огромные пространства. Чтобы раздвинуть улицы, заселить поймы, надо прежде всего одолеть реку.

В Коломбо полмиллиона жителей, а фабричная труба редкость. Колониализм задержал развитие страны. Мелкие заводики обрабатывают чайный лист, кокосовые орехи, пряности.

– Меня очень интересует техника, – вздыхает Мануэль. – Я бы с радостью пошел на большой завод учиться чему-нибудь. Например, делать автомобили. Вы инженер?

– Нет, – сказал я.

Он посмотрел на меня разочарованно, даже с сожалением: «Не инженер! Это в Советском Союзе, на родине спутников!»

Мы вышли к океану. Негромко шумел ленивый прибой, соленая пена ползла к набережной, но не доставала, исчезала, шипя, на черных ребрах – рифах. Со свистом проносились, чуть не задевая нас крыльями, вороны – неутомимые санитарки Коломбо.

Хороша набережная Коломбо! Здания не теснятся к морю, они поодаль, за зеленым разливом обширных газонов и насаждений. Оттуда смотрит на океан здание парламента, массивное, с колоннами, напоминающее Академию художеств в Ленинграде. Правда, в этой постройке европейского, классического стиля нет ничего цейлонского, но и она, как и другие монументальные здания близ набережной, здесь на месте, гармонирует с величием океана.

Медленно прошел с коляской, приглашая нас взглядом, рикша. Черный мальчуган в трусах подал мне и Мануэлю листки с рекламой кинотеатра, одного из самых дорогих, с искусственным климатом. Идет боевик «Сундара Биринда».

– Коварная танцовщица и добродетельная жена, – усмехнулся Мануэль, пробежав листок. – Снотворное, кража бриллиантов… Видали! Нет, наши картины пока редко радуют. Голливуд мы ругаем, а сами подражаем ему.

Мы оперлись о гранит. Дневная жара спала. Резвился свежий ветерок и словно посыпал губы солью.

Я думал о Мануэле, о народе, который выходит на исторический простор. Вспомнились слова скучающего туриста швейцарца, встреченного в Джакарте: «Вы едете на Цейлон? О, там ничего не изменилось! Те же раскрашенные повозки, те же фонари в дни Весака».

Сам Мануэль Перейра – живое свидетельство перемен: простой конторщик, бедняк, размышляющий о путях своей страны, знающий ее нужды, он покупает гороскопы, но уже посмеивается над ними. Он готов созидать будущее.

Океан тихо дышал, вдали, у входа в гавань, неподвижно дымили суда.

КОКОСОВЫЙ КРАЙ

Шоссе, ведущее на север от столицы, к городу Негомбо, рассекает плантации кокосовых пальм. Небольшие речки глохнут в чаще, исчезают под сомкнувшимися кронами. Пальмы обступили озеро, опахала их поникли к воде – ни дать ни взять наши плакучие ивы. Пальмы, пальмы, одни только пальмы… У одной на вершине, у основания листьев, – крупные белые цветы. У другой – уже плоды. Стволы с привязанными деревяшками, как на Яве. Канаты, протянутые от дерева к дереву, – по ним перебирается сборщик орехов.

Опасная работа! В газетах встречаются сообщения: рабочий такой-то плантации, имя, возраст, сорвался с канатов и разбился насмерть.

«Кто отыщет прямую пальму, – говорят на Цейлоне, – тот проживет сто пятьдесят лет». Впрочем, кривизна ствола – единственное, что облегчает труд человека, взбирающегося с ношей. У него на спине большой глиняный кувшин, за поясом нож в кожаном чехле. Нелегко, обхватив ствол ногами, срезать орехи под самой кроной или разминать бутоны пальмовых цветов. Сок из них стекает в кувшин, прикрепленный к дереву на всю ночь. Утром рабочий снова залезает на дерево, снимает кувшин. А пальм на участке много…

Я не все рассказал о пальме.

Взрослое, полноценное дерево развивается из семечка в течение пяти лет, а живет пальма целое столетие и одаряет бесчисленным множеством нужных вещей. Мякоть ореха – сырье для маслозаводов. К тому же из мякоти цейлонская хозяйка приготовит сотню блюд. Белая масса с внутренних стенок ореха идет на приготовление приправы, которой сдабривают рис. Цейлонцы едят и «капусту» пальмы – огромные почки молодых листьев.

Крыша из листьев кокосовой пальмы прекрасно ведет себя в тропиках. Листья имеют свойство набухать под дождем. Они не пропускают ни капли воды. Из древесины мастерят мебель. Заводы превращают кокосовую копру в мыло, в бриолин, придающий блеск прическам, а жмыхом питается скот.

Все? Нет, не все, – цейлонец расширил бы этот перечень по крайней мере втрое. Недаром кокосовую пальму почтительно именуют деревом жизни.

Сегодня второй день Весака, работающих не видно. Придорожные ларьки с кокосами, ананасами, водами, закусочные, гостиницы украшены флажками и фонариками. Людно у буддийского храма. У ограды – россыпь сандалий, никем не охраняемая. Снимаем обувь и мы. В притворе – фигура Вишну. Его не впустили в зал, но и вовсе упразднить не решились: неудобно же обижать бога далеких индийских предков. Идем дальше. В храме светло, на фоне выбеленных стен ярко раскрашенные гипсовые скульптуры Будды и его учеников. Здесь нет богослужения, поток посетителей замедляется лишь у большой статуи лежащего Будды. На постамент ставят зажженные лампадки с маслом, фрукты. Одна женщина отрывает лепестки лотоса и бросает Будде…

Желтые тоги монахов видны в толпе у входов в храм. Живет монах обычно за околицей селения, в келье, дает верующим советы, принимает подношения.

Следующая деревня на пути католическая. На холмике, среди цветущих деревьев, старинная, подлинно музейная церковь, воздвигнутая еще португальцами. Две башенки, пышный лепной фасад, усеянный гнездами ласточек…

И снова пальмы. Шофер вдруг тормозит. В автобус входят два молодых коричневых парня, у них подносы с нарезанными ананасами, свежими, только что сорванными. Сколько надо платить? Парни улыбаются. Ни секта! Ведь сегодня праздник.

– Вы издалека? – спрашивают нас. – О, из Советского Союза, – и улыбки сверкают еще ярче. – В России, наверно, не растут ананасы. Гости должны взять еще.

Оба одеты скромно. А угощают они не только нашу группу, вон идут в другую машину. Подносы опять полны. Откуда это берется? В селении к празднику в специальное помещение сносят продукты. Каждый дает сколько может – фрукты, масло, зерно, овощи. Все для помощи бедным и для проезжих.

Машина трогается, но вскоре опять скрежет тормозов. На асфальте пара танцоров, мужчина и женщина. Откуда-то несется дробь барабана. Тоже праздничный дар!

Шоссе пересекает канал, зеленый под сплошным сводом пальм. Берег в одном месте осыпался, обнажилась красная латеритная почва. Красное и зеленое! Сочетание, частое в женской одежде. Похоже, оно подсказано природой.

Пальмы расступаются, возникает фабричка. Это одно из тех мелких предприятий, которые необходимы на каждой плантации для обработки урожая. Здесь, на лужайке, словно груды футбольных мячей. Это кокосовые орехи, совсем спелые, темно-коричневые. На фабричке добывают скрытое под панцирем ореха волокно.

Наш гид цейлонец смущен. Весак еще не кончился, машины стоят. Нет, никто не согласится пустить их в ход, хотя бы для показа. Придется вообразить, как они действуют. Вот тут стальные когти сдирают оболочку ореха, там очищают жесткий рыжеватый волос, там волокно прессуют, оно выходит плотными кубиками и поступает в упаковочную.

– Итальянцы? – послышалось сзади.

Я обернулся. Следом за нами с самого начала шли трое рабочих и приглядывались к нам. Догадываемся, почему они приняли нас за итальянцев. До нас был пароход с туристами из Венеции.

– Нет, русские, – сказал я.

– Из Советского Союза.

И тут произошло то, чего мы меньше всего ожидали: фабрика ожила. Кто-то включил рубильник. Машины задвигались. Откуда ни возьмись появились еще люди. Русские хотят знать, как мы работаем? Прекрасно!

Машины разрезали, скальпировали орехи, расчесывали ворс, как будто надерганный из рыжеватых, ветхих театральных париков, прессовали и выбрасывали плотные кубики готовой продукции, а мы смотрели на все это с волнением, которое трудно передать. Нас брали за руки, деликатно подводили поближе, нам объясняли, не дожидаясь гида, кто по-английски, кто языком пальцев, кивками. У одного паренька это выходило особенно выразительно, он отлично показывал мимически, что делают из волокна. Мешки, – и он запихивал что-то в незримый мешок. Паруса, – он закачался и напрягся, как рыбак, ставящий парус. Сети, – он нагнулся и закинул в море воображаемую сеть.

Нас проводили к машине.

– Дружба!

– Хрущев – хорошо!

– Не надо войны – мир!

– Коломбо – Москва, дружба!

Гид торопит: нас ждут в Негомбо.

Слева – синее лезвие реки. «Негомбо», – гласит надпись латинскими и сингальскими буквами. Река стала шире, слилась с океаном, подступившим справа, а на мысу сгрудился небольшой белый городок.

На берегу реки груды кораллов. Нет, не драгоценных. Крупные, белые, колючие, словно окаменевшие ветки сосны. Они в изобилии растут на рифах и служат не для украшений, а для цели весьма прозаической: известью из обожженных кораллов белят дома.

У самого пляжа, в саду, – гостиница. В зале ресторана под потолком машут лопасти вентиляторов. Ласточка, живущая в углу, порхает среди них, словно забавляясь. Обед состоит из риса, жареной рыбы, похожей на нашу севрюгу, жареной курицы, фруктов и, конечно, не обходится без соусов. Я обильно полил жаркое коричневым «кэрри», решив, что оно, как в Индонезии, наименее острое, и попал в просак. Во рту оказался буквально раскаленный уголь. А красное «кэррн», напротив, сладкое.

Затем мы продолжили осмотр Негомбо. У старой голландской крепости, сложенной из дикого камня, под естественным навесом из тонких, узловатых пальм приткнулся к берегу катамаран. Парус у него меньше, чем у его сородичей на Яве, так как ветры здесь сильнее. На судне две мачты. Они поставлены косо, концы их расходятся, и к ним подвешен парус – точно простыня для просушки двумя зажимами. Нижний конец трехугольного паруса в руке рыбака. Он управляет также с помощью длинной палки – руля.

– Ничего хорошего нет в этой скорлупке, – сказал мне старожил Негомбо, здешний учитель. – Да, экзотика! Но лучше бы нам иметь вместо нее моторные суда. Рыбу ловят так же, как тысячу лет назад, мелкими сетками, острогой.

Мы беседовали на пляже под тентом. После обеда я настроился было на созерцательный лад, но мой новый знакомый, как и студенты в Джакарте, громил экзотику беспощадно.

– Ах, легендарные парусники! – кипел он. – А знаете ли вы, что нам приходится ввозить рыбу из-за границы! Это нам, островитянам!

То же самое я слышал в Индонезии. Те же беды и здесь причинил колониализм. Нет, мне решительно не позволяли бездумно восхищаться тропиками!

СЛОНЫ, ДЖУНГЛИ И РИС

Не забуду, как поразил меня работающий слон. Стоя во дворе лесного склада, он преспокойно грузил бревна в машину. Задняя стенка кузова была откинута, слон поднимал бревна хоботом – и аккуратный штабель быстро рос. Слон был весь поглощен делом, в нем была какая-то почти человеческая обстоятельность.

Потом я увидел слонов в зоопарке Коломбо. Зоолог мог бы рассказать массу интересного про обитателей этого богатейшего, благоустроенного парка. Начиная с попугая-привратника, который вежливо здоровается из своей клетки с посетителями. Попугай старый, темноперый, крупный. В парке немало видов животных, неведомых в Европе, но и тут меня больше всего тронули слоны. Их содержат не за решетками, как у нас, и даже не ограждают. Нельзя же считать оградой утлое подобие шлагбаума. Огромному Латчми 1930 года рождения– эти данные уважительно сообщает табличка – ничего не стоит перешагнуть через брус и пойти гулять по аллеям.

Правда, присматривают за слонами люди очень опытные. На арене зоопарка они показали пляску слонов. Захватывающее зрелище! Послушные знаку своих воспитателей и ритму барабана, слоны кружились, приседали, вставали на задние ноги. Слон забирал дрессировщика в мягкий, словно смеющийся рот и подпрыгивал, бережно раскачивая человека. И вот что приятно: у этих слонов нет цирковой рабской забитости. Они как будто у себя дома и по доброй воле дружат с людьми.

Арену амфитеатром охватывают скамьи-ступени, вырезанные на склоне холма, покрытые подушками дерна. Рядом со мной сидела молодая женщина в желто-зеленом сари с девочкой лет пяти. Мать и дочь следили за слонами не только с любопытством, с нежностью.

В местном «Таймсе» мне попалась на глаза статья о слонах, которую я проглотил залпом.

Речь шла о стаде диких слонов, обнаруженном где-то в центральной части острова. Хорошо ли им там? Не лучше ли им будет в другом районе? А если лучше, то как поступить? Автор статьи, англичанин, считает нужным перегнать стадо. Да, взять и перегнать, как это делали в Африке. Мобилизовать сотни крестьян, оторвать от семей, от нив. Джентльмен не видит в этом ничего сложного.

Понятно, он перехватил. Цейлон уже не колония. Газета, верно, поправит чудака. Но нет, она помещает еще статьи в том же роде. Если верить «Таймсу» и другим изданиям треста «Лейк Хаус», слоны – главная проблема Цейлона.

Охранять диких слонов, разумеется, надо. За сто лет их стало вдесятеро меньше – на сегодня в джунглях уцелела едва ли тысяча.

– Но, видно, джентльменам слоны и джунгли дороже, чем рис – хлеб нашей страны, – сказал в сердцах один мой цейлонский собеседник.

В самом деле, кампаниями в пользу слонов, восхвалением девственной природы реакционные газеты отвлекают внимание читателей от вопросов, куда более важных. О нехватке риса – ни звука. Между тем богатейший остров с благодатным климатом, великолепными почвами не может себя прокормить.

Почему?

Цейлон колониальный – это копра, чай, каучук, какао, корица. Ну, и джунгли для охоты. Под рисом до сих пор всего пятая часть обрабатываемой земли. Сеет рис не плантатор, а крестьянин. Я видел его крохотное поле на склоне горы. По пашне, залитой водой из оросительного канала, вернее, по вязкой грязи, бродили два буйвола. Грязь залепила их до кончиков рогов, животные выглядели настоящими изваяниями. Они копытами разрыхляли землю. Соха, серп – вот и вся техника в деревне. Урожаи низкие. Сбор риса удовлетворяет лишь 15–20 % потребности населения.

Цейлон ввозит рис, а между тем он мог бы вывозить его, кормить других.

Что же, потеснить чайные кусты, гевею, пальму? Незачем. Эти культуры тоже нужны. Да и занимают они лишь небольшую часть острова – главным образом предгорья и приморские области юга, самые влажные.

Значит, надо осваивать новые земли для риса, поднимать целину. Где она? В центре острова и на севере. Климат там менее влажный, дождливые месяцы сменяются длительной сушью. Без орошения, конечно, не будет толку. Зато земля в долгу не останется.

Древние цейлонцы знали это. Так же как руины Анурадхапуры и Полоннарувы, поражают нас остатки резервуаров и обширной сети каналов, вырытых в государстве сингалов. «Поистине, в такой стране, как наша, – записано в «Махавамсе», – ни одна капля дождя не должна уйти в океан, не послужив людям». Полторы тысячи лет назад, в царствование Махасены, была воздвигнута плотина длиной в двадцать четыре мили и высотой от 40 до 90 футов. Остановленные здесь воды реки Амбанганга напоили огромные пространства рисовых полей. Впоследствии, в XII веке, по указу царя Паракрамы Великого вся эта мощная система сооружений была расширена, образовалась цепь озер, по которой двигались суда. Это и было «море Паракрамы», упоминаемое в хрониках. В ту же пору произвели ремонт 53 водохранилищ. Только самых крупных! И теперь путник видит в глуши джунглей то, что было когда-то шедевром гидротехники. Валы, заросшие деревьями, размытые ливнями, заболоченные озера, трясина, по которой, не замочив лап, пробегает водяной фазан. Джентльмен, сотрудничающий в цейлонском «Таймсе», описывает эту картину с поэтическим восторгом. У самих цейлонцев она вызывает совсем другие чувства. Скоро придет время, когда земля, отданная во власть джунглей, снова будет давать пищу народу.

Кому задача по плечу? У крестьянина в лесном селении хватает сил лишь на то, чтобы отвоевать маленький кусочек джунглей, снести и спалить деревья, использовать золу и накопленную в почве влагу. Плантатор вообще не станет врубаться в джунгли. Времена плантаторов-пионеров, героев старых приключенческих романов, давно прошли. Я сам убедился в этом.

В Коломбо, в ресторане гостиницы, я разговорился с рыхлым человеком неопределенного возраста, который отрекомендовался плантатором. Это обрадовало меня. Не каждый день ведь попадаются плантаторы советскому писателю. По крайней мере расскажет о природе Цейлона…

– Я уже года три не был на плантации, – сказал он с некоторой брезгливостью. – Там же управляющий!

Адрес на визитной карточке: Коломбо, Коричные сады. Да, у него своя вилла. Если я соглашусь навестить его, он покажет мне коллекцию фарфора. Севр, Мейссен… А что касается природы, – нет, он не натуралист. Вот его компаньон, тот начал было собирать бабочек. Потом надоело. Охотой тоже мало кто увлекается. Слонов бить теперь нельзя, ну и вообще… В хорошем обществе охота нынче не в моде.

Я припомнил виллы в Коричных садах, белые, нарядные, с кондиционированным воздухом. Там уютно, прохладно. Но о чем же мне говорить с плантатором? Я пытался нарушить неловкое молчание, однако он, по-видимому, ничем не интересовался, кроме фарфора.

– На Цейлоне тоже есть керамика, – ободряюще произнес я.

– Грубая, – поморщился он.

На Цейлоне есть блестящие образцы гончарного искусства, и я хотел возразить ему. Но потом вдруг передумал. Мы вежливо помолчали и разошлись.

Один мой цейлонский знакомый хорошо сказал о плантаторах: вымирающая профессия. Да, вымирающая, обреченная историей, но упорная в своем стремлении сохранить виллы в Коричных садах, дивиденты, фарфор, золото.

Крушение колониализма с наглядной четкостью обнажает немощь частного предпринимательства. Жизнь требует такого рывка вперед из застоя, таких коренных преобразований в хозяйстве, на какие капитал в нашу эпоху уже не способен.

Не плантатор – сила государства расчистит поля древнего сингальского царства, даст воду для посевов риса, хлопка. Эта простая истина – в уме и в сердце миллионов.

При мне Цейлон был в предвыборной горячке. «Голосуйте за твердую власть», – призывал плакат возле Зала независимости. На полотне – лицо мужчины, тяжелое, холодное, без лучистой улыбки, столь характерной для цейлонцев. Дэдли Сенанаяке, в то время премьер-министр, лидер Объединенной национальной партии, играющей на руку плантаторам и иностранным монополиям. Говорят, дать ему волю, и он станет фашистским диктатором Цейлона.

Сенанаяке пришел к власти ничтожным большинством голосов, потому-то на 20 июля и были назначены новые выборы. Труженику нелегко разобраться в положении: на Цейлоне 24 партии. Враги народа разжигают рознь между тамилами и сингалами. Реакция изощрялась в демагогии. Пустили в ход и астрологию. В гороскопе, составленном… преподавателем университета и помещенном в «Таймсе», указывалось, что Сенанаяке непременно победит на выборах.

Даже дикий слон, не ведая того, «голосовал» за реакцию. Кандидат одной правой партии, едучи на предвыборный митинг, встретился с царем джунглей. Слон вышел на шоссе, сердито поднял хобот, но шофер поддал газу и ускользнул. Именитый пассажир не преминул сообщить об этом избирателям. «Бог спас мне жизнь, – сказал он. – Очевидно, бог уготовал мне победу на выборах».

Заговорщики, убившие в сентябре 1959 года премьер-министра Соломона Бандеранаике, тоже ссылались на веление свыше. Суд над убийцами – буддийскими монахами– длился и в дни предвыборной кампании, раскрывая связи убийц с деятелями правых партий, с высшим духовенством. «Каждый монах носит под облачением револьвер», – заявил один из свидетелей. Реакция пыталась заглушить разоблачения, помешать законному ведению процесса. Свидетелей запугивали угрозами.

Шантаж, обман, террор – ничем не гнушаются черные силы, чтобы сохранить угодный им Цейлон. Цейлон плантаторов, бедных селений, Цейлон глухих джунглей, диких слонов.

Теперь, когда пишутся эти строки, народ уже высказался. Во главе правительства – Сиримаво Бандеранаике. Американские газеты цинически называли ее «рыдающей вдовой». Но она не только оплакивала смерть своего мужа, убитого террористами премьера. Она – известная деятельница женского движения на Цейлоне, выдающийся оратор – решила продолжать его дело.

Сейчас в руки государства перешли страховые компании, ограничены вложения иностранцев в банках. Национализирован газетный трест «Лейк Хаус», служивший оплотом реакции.

Сиримаво Бандеранаике начинает день в шесть утра. Как и прежде, она сама шьет одежду для своих трех ребят-школьников. Ее волосы причесаны на пробор и смазаны кокосовым маслом, как у простых женщин Цейлона. По обычаю, она один день месяца, день полной луны, уделяет посту и размышлениям. Она знает нужды народа и понимает, что борьба только разгорается.