Текст книги "В нашем квадрате тайфун"

Автор книги: Владимир Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

НЕВИДИМЫЕ ПЕРИЛА

Памятная встреча! Цветы, флаги, оглушительное многоголосое «ван суэй»! Но одна подробность особенно запомнилась мне.

Нам предстояло перейти мостик через канал. Небольшой мостик с перильцами, отделяющими проезжую середину настила от боковых тротуаров. Правда, разглядеть перила я издали не мог, но был положительно убежден, что они там есть, – до того плотно, двумя ровными потоками расположились встречающие. Мужчины в строгих темных кителях, женщины в узких брюках.

Когда мы приближались к мосту, казалось, что китайские друзья вот-вот сломают перила, хлынут к нам…

И тут я с удивлением обнаружил, что никаких перил нет. Ряды китайцев стояли, как прежде, ровно. Нам протягивали цветы, мы жали друзьям руки, гонги лопались от рева, но никто и на дюйм не нарушил строя. Твердая дисциплина подчиняла кипучий темперамент шанхайцев.

Спешу заметить, они приветствовали, конечно, не просто советских туристов. С необычайной силой я ощутил сердечную дружбу двух народов. Это чувство не покидало меня и потом. Из всех шанхайских впечатлений оно было самым радостным.

ГОРОД У МОРЯ

«Шанхай» – значит «у моря». Город, возникший более тысячелетия назад, действительно стоял на самом берегу Восточно-Китайского моря. Титаническая работа Янцзы отодвинула море. Выносы ее наращивают сушу Китая, и теперь море в тридцати километрах от города.

От влажного дыхания океана серые небоскребы набережной потемнели, стали почти черными. Летом здесь жара, перемежающаяся частыми дождями. Зимой, когда ветер дует из глубин азиатского материка, в Шанхае холодно. Бывают десятиградусные морозы. К зиме маленькие, комнатного вида пальмочки, украшающие набережную, надо закутать или унести под кров.

Ветер, гуляющий сейчас по набережной, далеко не ласков. Следовало бы захватить из каюты плащ. Похоже, он не южанин, этот город, стоящий на 31° северной широты, то есть на десять градусов южнее нашего субтропического Батуми.

Шанхай суровый город. Грузные здания на набережной, отделенные узкими каньонами-улицами, воздвигнуты заморскими бизнесменами, которые нигде не создали ничего прекрасного. Образцом для архитекторов послужили деловые кварталы Нью-Йорка, лишенные солнца и зелени.

Некогда центр Шанхая был «международным сеттльментом», оплотом колонизаторов. Китайские законы здесь не действовали. «Консульская юрисдикция» защищала любого иностранца. Белый чувствовал себя в Китае хозяином. Он мог безнаказанно оскорбить китайца, ударить его, даже изувечить. У ворот сквера красовалась надпись: «Китайцам и собакам вход воспрещен».

Тюрьма для политических заключенных, построенная в Шанхае того времени, была точной копией тюрьмы «Синг-Синг». На кандалах красовалась американская марка: «Made in USA».

Морскими путями прибывали в Шанхай дельцы из Америки, из Англии, Франции закупать китайское сырье, сбывать фабричные изделия. Иностранцы задавали тон в жизни Шанхая. Наименее китайский из всех городов Китая – так говорили о нем.

Самые крупные дома были собственностью иностранцев. Трамвай и водопровод принадлежали англичанам, электростанции и газ – французам и американцам, телефон – американцам. Шанхай был колонией. Очень доходной колонией – у главных ворот Китая в океан.

Чужеродное обычно не радует глаз, а здания на набережной и сегодня те же, что прежде. И все же есть особая прелесть в облике Шанхая нынешнего. Приезжего с первых шагов захватывает атмосфера созидания, больших и счастливых перемен. Улыбки прохожих, обращенные к вам, как бы говорят: «Теперь все здесь наше».

Табличка со словами «Собрание народных представителей города Шанхая» заставляет по-новому взглянуть на строгое здание с колоннами, в котором побывали некогда и японские оккупанты, и гоминдановцы во главе с Чан Кай-ши. Да и все дома на набережной омоложены новым содержанием. Таможня с «Большими часами Шанхая» на высокой башне. Притулившийся возле великанов двухэтажный особнячок – ныне клуб моряков. А вот и многоэтажный отель «Хэ-пин», когда-то место разнузданных кутежей.

Ожидалось, что мы и здесь, как в Японии, будем ночевать у себя на теплоходе, но гостеприимные хозяева решительно воспротивились. Нет, непременно в отель! В подъезде нас встретили аплодисментами повара в белых колпаках, официанты, судомойки. В «Хэ-пине» мы смогли оценить удобства, предоставлявшиеся раньше господам с долларами и фунтами стерлингов. Кроме постели, разумеется, идеально чистой и удобной, кроме ванной, понятно, безупречной, здесь обеспечивают сравнительно редким благом – тишиной.

Даже задорные крики буксиров с Хуанпу не проникают сквозь плотно закрытые рамы. В коридоре, устланном коврами, шагов не слышно. Лифт как-то умудряется работать без малейшего звука. Столь же молчаливы и двери. Не слышишь даже самого себя, так как на ногах плетеные туфли, любезно предоставляемые каждому постояльцу. Дверцы гардероба, ящики стола не скрипят.

Кстати, в столе я нашел конверты, почтовую бумагу и наклейку для чемодана – бумажный ромбик с изображением «Хэ-пина» на голубом фоне. Болезнь подкрадывается к человеку внезапно. Я взял наклейку и ощутил странное вожделение. Мне вдруг стало ясно, что ее-то мне как раз и не хватало в жизни. Что я никому ее не отдам. И что мне нужны еще наклейки и я буду добывать их везде, где только можно…

Отель выходит фасадом на Нанкин-дун-лу, главную магистраль города. Узкая, затененная высокими постройками, она была бы мрачной, если бы не ряды кудрявых молодых деревьев, посаженных при народной власти.

В огромном белом доме-башне – универмаг. Если пройти дальше по Нанкинской улице, а затем свернуть влево – вы попадете в район, называвшийся прежде китайским торговым городом. Он примыкал к сеттльменту, взирал на него снизу вверх, с досадой и завистью. Куда было китайским купцам до заморских бизнесменов! Стоит сравнить баракообразные сооружения в один-два этажа с небоскребами центра, и станет ясно, насколько тоньше мошна была у предпринимателя китайца.

Если свернуть с Нанкинской улицы вправо, к северу, – вы окажетесь на берегу речки Сучжоу. Здесь еще можно увидеть сампаны. Это остроносые лодки-кибитки, крытые бамбуковыми обручами с натянутым на них брезентом. Пожилой китаец в ватной куртке сидит на носу и пасет утку. Она смирно плавает у самых ног хозяина, даже не натягивая короткий поводок, привязанный к лапке.

На той стороне Сучжоу начинается главная промышленная часть города – прославленный в революционных боях Чапэй. Дымящие трубы заводов, путаница несчетных улочек и переулков, старые бамбуковые или саманные фанзы рядом с новым широкооконным домом —. словно опенки у подножия дерева.

В тридцатых годах в Китае побывал «неистовый репортер» Эгон Эрвин Киш. В Чапэе он записал:

«В шелкопрядильнях ходят по залам надсмотрщики с палками в руках, стремясь на месте покарать каждый проступок.

Вдоль стен сидят женщины на железных скамьях, напротив сидят дети, часто не достигшие и пяти лет.

Малютки размягчают коконы в чанах с кипятком.

Их ручонки обожжены, так как у них нет ни резиновых перчаток, ни ложек, чтобы окунать коконы. В горячем пару, который бьет им в глаза и в легкие, они ловят конец нити и передают коконы женщинам, которые ссучивают каждые шесть нитей и наматывают их на мотовило, приводимое в движение ногами. На каждых двух женщин приходится один ребенок.

Пар, жара, запах пота, никакой вентиляции».

Я помню встречу с Кишем в Праге, в 1946 году. Кончилась великая война, рухнули Гитлер, Муссолини, японские самураи. Киш, уже седой, старчески рассеянный, – он вечно искал что-нибудь, то книгу, то карандаш, – вспоминал свои путешествия, говорил и о Шанхае. Из Китая шли вести о победах Народной Армии. Киш ликовал. Как стремителен ход истории! Ей словно дали новый мотор. До чего здорово работает время, работает для дела прогресса, свободы!

Иные заморские борзописцы, попадающие теперь в Шанхай, злорадно указывают пальцами на старые фанзы. Да, они есть, но Шанхай прожил, свободно дыша, лишь первое десятилетие.

Чтобы лучше понять величие сделанного, надо бросить взгляд назад, в цехи текстильных фабрик Шанхая, где сорок процентов занятых составляли дети. В трущобы, где тысячи людей умирали с голоду, где почиталось удачей добыть не рис, нет, о рисе лишь мечтали, – горсточку жмыха.

Нынешний обитатель старой фанзы не сегодня, так завтра переедет в новую квартиру. Новоселов в Шанхае уже около миллиона. А пока что фанзу – завод оказал помощь – починили, провели в нее электричество, утеплили. Рабочий трудится. Дети его ходят в школу, а вечерами посещают Дворец пионеров. Никто не заставит их размачивать в кипятке коконы.

Нелегко новым хозяевам преодолевать наследие прошлого. В Шанхае с вопиющей резкостью выступали черты капиталистического города-спрута. «Азиатский Нью-Йорк» отличался страшной скученностью рабочих жилищ, в нем постоянно вспыхивали эпидемии. Вот почему теперь нередко слышишь фразу:

– Эти кварталы на снос…

Прорастая сквозь старый город, поднимается новый Шанхай. На площади возник сквер, велорикши привезли саженцы. Сажают деревья жители окрестных домов, решившие выйти вечером на субботник.

Вот широкоэкранный кинотеатр. Он открыт недавно в зале гостиницы. А что здесь, в обширном доме с верандами, с башенками, который чем-то похож на многопалубный пароход? Дурная была у него слава. Здесь играли в азартные игры, курили опиум, смотрели низкопробные фильмы и ревю. Сюда стекались уголовники, проститутки. Теперь это Дашидзе – Дворец отдыха и искусства, здесь залы для концертов, спектаклей, кино-сеансов, лекций. Сегодня выступают артисты Шаосинской оперы – в ней и мужские партии исполняют женщины; они покажут классическую музыкальную пьесу «Лян Шань-бо и Чжу Ин-тай». Это поэтичная история двух влюбленных, которые предпочли смерть разлуке.

Заплати у входа двадцать фыней и развлекайся хоть целый день. Дворец вмещает одновременно пятнадцать тысяч посетителей.

Ну, раз я уж заговорил языком цифр, сообщу для характеристики Шанхая две. В нем живет около семи миллионов человек. Фабрики и заводы Шанхая дают одну шестую всей промышленной продукции страны. Шанхай – арсенал индустрии нового Китая, или, как его называют еще, – китайский Ленинград.

Да, сравнение имеет почву. Шанхай – ветеран промышленности и город революционных – традиций.

Есть в Шанхае небольшой коттедж, к которому тянутся вереницы экскурсантов. Это дом Сун Ятсена, ныне музей, посвященный памяти великого революционера-демократа. Он умер в 1925 году, оставив Китаю слова, ставшие лозунгом: «Отныне, если не следовать примеру России, революция не может быть успешной».

В Шанхае в 1921 году состоялся Первый съезд Коммунистической партии Китая. При жизни Сун Ятсена в едином фронте с коммунистами состоял основанный им гоминдан – это название сделалось синонимом предательства лишь впоследствии, когда Чан Кай-ши, изменив революции, пошел на сговор с реакционными силами.

Много раз поднимал красное знамя рабочий Шанхай. Чапэй, голодный, яростный Чапэй находился в постоянной войне с сеттльментом, с врагами внутренними и иноземными. Чапэй громил американцев, японцев, англичан. Однажды, когда империалисты после студенческих волнений разогнали университет, рабочие предложили ему свою защиту. Университет переместился в Чапэй, и там, под охраной вооруженных бойцов, продолжались занятия.

В Шанхае помнят имя девушки-героини Янь Вэй-мин. В доме, осажденном японскими войсками, храбро оборонялся батальон китайцев. Янь Вэй-мин проникла к ним, рискуя жизнью, через вражеские позиции и принесла красное знамя. Оно заплескалось над крышей дома, воодушевляя патриотов.

Много подвигов хранит летопись красного Шанхая – города-героя.

ВПЕРВЫЕ В КИТАЕ…

Ковры газонов лежат у подножия величавого здания с белыми колоннадами. Что-то в нем напоминает Адмиралтейство в Ленинграде, творение зодчего Захарова. Ну, конечно, – башня, украшенная скульптурами, с высоким золоченым шпилем. Это – Дворец дружбы с Советским Союзом.

В выставочном зале Дворца людно.

«Впервые в Китае». Эти слова пестрят на стендах, повторяются экскурсоводами. Предприятия Шанхая показывают здесь свою продукцию.

Прежде металлисты Шанхая занимались только монтажом и ремонтом. Теперь им все по плечу. Новенький шлифовальный станок. Прибор, который чистит детали ультразвуком. Радиоприемники разных типов, даже для глухонемых. Пластмассы. Из них мастерски изготовлены букет цветов, ваза, скатерть, столик, тахта, занавески – словом, целая пластмассовая комната показана на выставке.

Шанхай делает крохотные часики и мощные турбины, логарифмические линейки и радиоприемники, краски и фотоаппараты – всего и не перечесть. И все это – впервые в Китае.

Любуясь шедеврами Шанхая, я вспомнил наши выставки тридцатых годов. Там красовались надписи: «Впервые в СССР». Мы тоже гордились каждым изделием, означавшим независимость от капиталистов. Во Дворце дружбы, среди улыбающейся, буквально ликующей толпы посетителей китайцев, я неожиданно соприкоснулся с собственной юностью. И хорошо было сознавать, что наш опыт помог великому народу сократить исторические сроки!

Не следует думать, что техника не имеет национальных черт. Если смотреть глазами этнографа, то можно заметить особенности отделки, излюбленные цвета – красный, желтый, бирюзовый. А вот аппарат, который мог быть создан только в Китае. Фигура человека из папье-маше, а рядом странное устройство с электрическим зрачком, шлангом и иглой на конце.

С давних пор в Китае лечат уколами. Еще в XI веке на статуе, специально отлитой из металла, были нанесены точки для уколов. Издавались атласы, указывавшие расположение нервных центров, связанных с тем или иным органом. И все же далеко не каждый врач в Китае может уверенно отыскать нужную точку на теле больного. Навыки передавались из поколения в поколение. В том и ценность нового аппарата: теперь метод доступен любому врачу, даже медсестре. Глядя на испещренный черными кружочками муляж, она водит иглой по вашей коже, нащупывает нерв. Вот электрический глаз одобрительно мигает. Значит, нашла! Колоть сюда!

Девушка, показывавшая действие аппарата, объяснила мне суть. Биотоки. В нервных узлах они сильнее, потому и мигает глаз прибора.

Говорят, давным-давно один китаец, страдавший ревматизмом, случайно! поранил ногу колючкой – и излечился от болезни. А врач подметил это. Многовековый народный опыт отразился в трудах классиков китайской медицины, живших полторы и две тысячи лет назад. Еще тогда в Китае умели делать сложные операции, пользовались наркозом. Взамен раздробленной кости вставляли ивовую ветвь.

Современным врачам в Европе известно около ста разновидностей пульса, в Китае их различали гораздо больше.

Врач не смел осматривать больную императрицу;он лишь брал ее руку, просунутую из-за ширмы, и по характеру пульса ставил диагноз. Задолго до европейцев в Китае открыли кровообращение.

Откуда автор-то знает все это? – спросит читатель. Увы, я такой же профан в медицине, как и в технике. Помог мне один из наших туристов, профессор-медик из Тбилиси.

Профессора восхищали приборы, тончайшие медицинские приборы с маркой народного Шанхая. Я не возьмусь описывать их. Скажу лишь: медицина в Китае, сочетающая теперь достижения и национальной и европейской науки, получает надежное техническое вооружение.

И это тоже – впервые в Китае!

ЛИ ЧЕН-ЦЗЫ И ЕГО ЗАВОД

Ли Чен-цзы родился на севере, возле Чанчуня, Отец – паровозный машинист. Старший брат – учитель начальной школы, младший – курсант военного училища. Есть еще две сестры: одна – студентка транспортного техникума, другая – ткачиха.

В Шанхай Ли Чен-цзы приехал, чтобы погостить у дяди. Огромный город поразил юношу. Впрочем, лучше всего он рассказывает об этом сам.

– Шанхай поднял меня, как на крыльях… Отведав воды Янцзы, я уже не мог покинуть ее берегов.

Немалого труда стоило освоить здешний язык. Конечно, он тоже китайский, но на первых порах Ли Чен-цзы почти ничего не понимал. И слова незнакомые, да и выговор такой певучий, прищелкивающий.

Нет, Шанхай не оттолкнул Ли Чен-цзы. Работы много, выбирай, какая тебе по душе. Ли Чен-цзы поступил на завод измерительных инструментов.

Здесь, на заводе, я и познакомился с ним. Он уже бегло говорит по-местному и немного научился по-русски– надо же читать советские технические журналы! За плечами Ли Чен-цзы несколько лет учебы в вечернем техникуме.

– Наши изделия теперь не хуже иностранных, – говорит Ли Чен-цзы, – Не стыдно показать…

Завод вполне современный. И в то же время он неповторимо своеобразен. Если бы я перенесся из своей квартиры в Ленинграде прямо сюда, в цех, не видя ни Янцзы, ни набережной Вай Тан, – я все равно заявил бы с уверенностью, что здесь Китай.

На плакатах, на лентах, протянутых через цех, слепящая яркость иероглифов. «За техническую революцию!»– призывают одни иероглифы. «Будем здоровыми и сильными!» – убеждают другие. И здесь – общенациональный поход за гигиену. Рабочие ежедневно занимаются гимнастикой. У станочника – марлевая маска, как у врача в операционной.

На одном плакате – дракон. Чешуйчатый, клыкастый дракон китайских легенд, нарисованный нетвердой рукой художника-самоучки. Отдельные части тела дракона причудливо соединены с какими-то машинами. Как это понять? «Освоим автоматическую линию станков», – гласит надпись.

Напрасно я считал, что дракон – только символ зла. Линия станков-автоматов на плакате соединена в один могучий организм. Сила его подобна силе дракона!

Древний образ предстал передо мной с новым, неожиданным содержанием. И как выразительно!

– Идемте со мной, – говорит Ли Чен-цзы. – Вы увидите мои предложения.

Я не ослышался. К заводской ограде прислонены щиты, сплошь заклеенные бумажками. На некоторых – чертежи. Кое-где творение рационализатора украшено узором или рисунком. Цветок лотоса, персиковое дерево, приносящее счастье, или опять же дракон. Тут же критические замечания и предложения. Каждый сам наклеивает свое послание, чтобы все видели. Здесь же помещены ответы, резолюции. Не ответить нельзя – все ведь на виду. Не в тайниках папок, канцелярий, а на заводском дворе!

– Рабочие и друг друга критикуют. Иногда и наказать требуется.

– Кто же наказывает? – спросил я.

– Мы все. За воровство, например… Нет, у нас такого не случалось, а вот на соседнем заводе… Там один украл кусок резины. Эту резину прибили у ворот завода к ограде. А ему предложили прийти пораньше, за полчаса до гудка, и встать у ворот, чтобы каждый мог высказать порицание. Без обиняков, прямо в глаза.

– Подействовало?

– Еще бы! Повторять не пришлось.

Ли Чен-цзы долго водил меня по цехам большого, опрятного, растущего завода. Я не стану описывать превосходные станки, тончайшую технологию обработки деталей. Я рассказал здесь только о том, что мне, этнографу, бросилось в глаза на предприятии, где хозяева Ли Чен-цзы и его друзья.

ШАНХАЙСКАЯ СТАРИНА

Обыкновенная улица Шанхая. Дома разной высоты, темно-серые, гладкостенные, деловитые, не ведающие излишеств рекламы. Звонки трамваев, набитых битком, звонки велорикш, везущих пассажиров и грузы. Велорикша с домиком на прицепе, оттуда выглядывают ребятишки. «До свиданья, папа и мама», – написано на домике. Дети едут в ясли.

Поворот, несколько шагов в сторону – и на вас пахнуло глубокой стариной. Легкая, устремленная ввысь многоярусная пагода, шесть карнизов один над другим. Углы их вздернуты и все вместе – словно стопка цветов венчиками вниз. Стебелек-шпиль завершает это ажурное сооружение, простоявшее каким-то чудом семнадцать столетий. Ремонтировалась пагода Лун-хуа только дважды: первый раз тысячу лет назад и второй– недавно, при народной власти.

В центре Шанхая, невдалеке от набережной, открывается еще один шедевр искусства – храм бога-хранителя города. Особенно хороша беседка, желтеющая посреди пруда. Здесь те же опрокинутые цветы, но их только два. Беседка двухэтажная, с верандами, а к ней протянут над водой чудесный, прямо-таки кружевной мостик.

Стоит осмотреть и берега пруда. Известняковые скалы обработаны резцом гениального мастера. Годы стирают детали отделки, но и сейчас можно различить диковинных зверей, рыб.

Улички вокруг храма – кусочек очень давнего Шанхая. Маленькие закусочные, лавочки, где можно купить живописное панно, веер, статуэтку из слоновой кости, ветхий фолиант.

В юности я собирал старинные книги и до сих пор прикасаюсь к пожелтевшим страницам с некоторым волнением.

Что здесь, на книжном лотке? Может быть, труды китайских ученых прошлого, создавших задолго до европейцев бумагу, компас, порох, фарфор. А те пахнущие плесенью чертежи – не изображение ли прибора Чжан Хэна, современника Птолемея? Впервые в мире прибор воспроизводил движение небесных светил, и с большой точностью!

А этот том в переплете из дерева? Вполне возможно, что это – «Искусство счета в девяти главах», труд, появившийся два тысячелетия назад, когда в Китае уже пользовались циркулем, угломером, таблицей умножения, успешно вычисляли длину окружности.

Увы, седой хозяин лавки говорит только по-китайски, а язык этих книг зашифрован иероглифами.

Приезжему следует еще побывать в храме Юйфосы. В нем – знаменитая фигура Будды, вырезанная из нефрита очень редкой разновидности, белого, с синеватым оттенком.

Встречи со стариной всегда неожиданны в Шанхае, в кипучем городе пристаней, фабричных труб, рабочих кварталов.

Поздно вечером я вернулся в зачарованную тишину отеля «Хэ-пин». Мои пальцы, казалось, еще хранили запах древних страниц, тронутых тлением. Вызывая в памяти лавку букиниста, я вновь, как всегда при виде иероглифов, чувствовал и любопытство и досадную беспомощность.