Текст книги "В нашем квадрате тайфун"

Автор книги: Владимир Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ

Вы помните, мы в Джакарте остановились под деревом, где уличный ресторатор снял с плеча свою кухню – жаровню, кастрюлю с рисом, папайей, бананами, банки с красным и белым сахаром и разными специями. А сейчас перед нами, в Бомбее, его индийский собрат. Подойдем к нему! Ведь товар бывает красноречив, он может рассказать и о хозяине, и о покупателях.

В Бомбее деревьев мало, тени на всех не хватает, и разносчик стоит на солнцепеке. Он в чалме, на нем поношенная, но опрятная холщовая одежда. Чем же он торгует? Нет, вы не увидите ни банок с приправами, ни салата, ни папайи в масле, ни кофе. Меню состоит всего из двух кушаний, и помещаются они в большом круглом решете, на треноге. Тут арахис и зерна гаоляна.

У лотка покупатель. Он тоже в белом, самый бедный человек не забывает стирать свою единственную рубашку. Черты лица у него резкие, и поэтому оно кажется недобрым. Но это с первого взгляда. Лица здесь вообще необычайно фотогеничны, – коли усы, так чернее и представить себе невозможно, коли зубы в улыбке, так белее белого.

Деньги у человека в узелке, несколько медных ромбиков. Он вынимает один. По всему видно, больше он сегодня истратить не может. На орешки он старается не смотреть: это для него слишком роскошное угощение. Он покупает зерна. Лоточник берет щепотку и кладет в ситечко с песком. Под ситом тощее пламя коптилки. Две-три минуты – и еда готова, обжаренные в горячем песке зерна просеиваются, и лоточник высыпает их в кулек или прямо на ладонь клиента. Пожалуй, домашняя птица получает больше зерна, чем этот человек.

Расспросите его, и он скажет вам, что никогда не покинул бы родную деревню, если бы не голод. Где он живет в Бомбее? Постоянного адреса нет. Сегодня он думает пойти на Майдан. Это обширная зеленая площадь, окаймленная пальмами, днем заполнена играющей детворой, а вечером никто не запретит лечь там на газон. В Бомбее нет надписей «траву не мять». Травяное ложе, вода из фонтана – в этом Бомбей не отказывает.

Вечер. Вспыхивает малиновый неон ресторана «Волга» с лихой русской тройкой в витрине. У хозяина индийца для гостей, кроме жгучего жаркого с «кэрри», кроме бифштекса, есть «яйцо по-русски» – крутое, в салате и с майонезом. Полыхает фасад кинотеатра. Тоненькое пламя горелки на лотке с зернами едва заметно, однако оно горит и, возможно, из всех огней Бомбея погаснет последним. Но и тогда торговец не уйдет отсюда, он раздвинет помятую железную кровать и ляжет тут, рядом с лотком.

Его торговля – тоже нищета, только немного повыше рангом.

Утром приезжему кажется – стихийная катастрофа обрушилась на город. Люди, живущие на улице, вызывают у приезжего прежде всего тревогу. Что произошло– наводнение, пожар? Похоже, все, что уцелело у них из имущества, – это чайник, греющийся на огне, разведенном в ямке, да одежонка, повешенная для просушки на сук или на ограду сквера.

Ветер шевелит листву, блики падают на бронзового джентльмена в шлеме. Он как будто презрительно усмехается. А потомки его в Лондоне, потерявшие в Индии посты, оклады, злорадствуют очень явственно. Ждали, что забудете про голод!

На самом деле сейчас в Индии голодает гораздо меньше людей, чем при англичанах. Но нельзя разом устранить зло, порожденное веками угнетения. В Бомбее росли фабрики, вытягивались улицы, а за его порогом оставалось нетронутым все – и власть феодала-раджи, и первобытный сельский труд.

В Индии нет такого запаса свободных, тучных земель, как в Индонезии или на Цейлоне, природа не столь щедра. Тем труднее земледельцу, тем меньше урожай, которым он должен кормить себя и горожанина. Страшные засухи, опустошительные разливы рек, постигающие Индию, застают деревню почти беззащитной.

Нельзя сказать, что в Бомбее нет работы. При англичанах не строилось, верно, и десятой доли того, что воздвигается сейчас в первом промышленном городе республики. Я не стану утомлять читателя цифрами, достаточно назвать новые поселки для рабочих и служащих, только что открывшийся Технологический институт с корпусами общежитий, атомный реактор на острове Тромбей, названный «Апсара», то есть «Плавающая нимфа». Да, работы много, и все же ее мало для сотен тысяч, устремляющихся в Бомбей.

Их вытеснили если не стихийная беда, то извечное сельское малоземелье. Что же с ними будет завтра?

Многие станут рабочими. Среди индустриальных новостроек индийских пятилетних планов хорошо известен бомбейцам завод в Бхилаи – металлургический гигант в глубине страны, сооруженный с помощью советских специалистов.

– Спасибо вам за Бхилаи!

Это мы слышали нередко. И понятно, ведь в Бхилаи индийцы увидели друзей, узнали их в быту, в работе. Может ли быть лучшая проверка дружбы? Около шестисот индийских рабочих и инженеров побывали на заводах в Советском Союзе. Русские не скрытничают, как это делают частные иностранные фирмы. Русские обучают индийцев.

Конечно, руки нужны и в деревне. Земли мало, и, следовательно, выход один – лучше использовать ее. Я не расскажу о деревенских кооперативах, которым республика помогает орудиями, семенами, удобрением, я не видел их. Но я видел «Молочную колонию» возле Бомбея.

Тысячи коров и буйволиц в чистых, оборудованных новейшей техникой скотных дворах, вереницы автоцистерн с молоком, катящие в Бомбей, – все производит внушительное впечатление. Я разговорился с рабочими фермы. Один прежде голодал в деревне, на крохотном наделе, другой скитался в поисках работы, спал на траве в парке. Кто избавил их? На чьи деньги создана ферма? Не ищите имя владельца, ферма принадлежит республике.

– Теперь вы привыкнете пить молоко, – сказал я одному бомбейцу-рабочему.

Он засмеялся:

– О, мы ничего не имели против него и раньше… Оно просто было не по средствам.

И фрукты дорогие. К зернам бедняк иногда прибавит один банан. Не больше! Лучшие сорта, например, коротенькие, сливочно-нежные «королевские» бананы, бедняку так же недоступны, как ананас и манго, как яблоки, привозимые из Кашмира.

Климат позволяет Индии собирать три урожая в год. И недалеко то время – индийцы твердо верят в это, – когда страна не только перестанет ввозить продукты питания, но сможет кормить миллионы людей за своими рубежами.

ОДИН ШАГ

Мы на обыкновенной бомбейской улице. Не у мраморных подъездов Форта, не у вилл Малабарского холма. Улица уводит от магистрали, запруженной пешеходами и машинами, залепленной рекламой. Это улица-базар, не менее пестрая, чем в Японии, и куда более разноликая. Нижние этажи высоких домов, утопающих в деревянном кружеве веранд, заняты мелкой торговлей и ремеслом. Сверкает мастерская медника. Словно флаги, плещутся яркие ткани над прилавком мануфактурщика. Каким образом цельный, длинный шестиметровый кусок превращается в сари, уразуметь не трудно – почти все женщины в Бомбее ходят в этом чудесном национальном наряде. Смотрите, ткань обертывается вокруг бедер, образуя длинную складчатую юбку, и, закинутая через плечо, пышно развевается за спиной.

Уличный парикмахер намыливает голову тощему полуголому человеку. В чайной шипит пузатый самоварище. Усатый посетитель в тюрбане пьет из блюдечка, яростно споря о чем-то с хозяином. Сандалии усач оставил у входа и сидит на нарах, покрытых истрепанным ковром, сидит в характерной позе, согнув одну ногу в колене, а другую вытянув в сторону.

В табачном ларьке, кроме сигарет, пачек табаку – разложенные кружком, стеблями вместе, светло-зеленые листья бетеля. Как и на Цейлоне, на Яве, листок жуют, предварительно завернув в него орешки арековой пальмы и известь. Жуют и сплевывают красноватую слюну.

Пиликает на дудочке укротитель змей. Из круглой корзинки поднимается кобра, тысячекратно описанная путешественниками, раздувает свой капюшон и упоенно покачивается под музыку. Зубы с ядом у нее вырваны. Я уже видел это: всякий раз, как автобус с туристами останавливается, укротители вырастают точно из под земли.

Крутит свою машинку продавец сахарного сока. Вальцы прокатывают обрезок тростника, сок стекает по желобку в тазик. Пейте, люди! Стакан сока ведь не намного дороже щепотки зерен.

Разумеется, и лоточник с зернами тут как тут, без него немыслима бомбейская улица. Но вот что-то новое для меня! На асфальте – три чашечки с крышками. Их хозяин старик в чалме, в рваном халате, с нечесаной бородой. Он играет на свирели, но иначе, чем повелитель кобр. Медленно кладет свирель, снимает крышки – чашечки пустые. Он дает нам время убедиться в этом, потом закрывает. Несколько пассажей на свирели – и в чашечках появляются камешки. Как это происходит, понять трудно. Двойного дна как будто нет, иллюзионист показывал нам свою посуду, – и все-таки камешки налицо, они блещут всеми красками радуги и словно лукаво посмеиваются. А спустя две-три минуты в чашечках опять ничего нет. Представление окончено. Платите медяки.

В чем же тут дело? Ведь старик и не притрагивался к чашкам, только играл, пронзительно глядя на нас…

Продолжим прогулку по Бомбею. Опыт уже доказал нам – город, особенно южный город с его экспансивной толпой, с его откровенным, едва прикрытым бытом, говорит многое. Правда, мы еще не сумеем отличить по говору, по манере повязывать тюрбан маратха от соседа-гуджаратца или от пенджабца. Мы слышим, однако, Как покупатель силится втолковать что-то торговцу гребешками, подыскивая английские и другие, неведомые нам слова.

Не мудрено! Языки Северной Индии близки между собой не более, чем русский с чешским, сербским, польским. А в речи южных индийцев северяне не поймут ни слова, так как там, на юге, особая, дравидийская группа языков.

Кто хочет, чтобы его поняли во всех штатах Индии, тот должен изучить самое меньшее пятнадцать языков. Они приняты в школах, в учреждениях. И есть общегосударственный язык – хинди. А на время в качестве второго общегосударственного оставлен английский.

Школьникам, верно, не легко!

Я познакомился с одним мальчиком в Висячих садах на Малабарском холме, возле Башмачка, любимого бомбейской детворой. Башмачок точь-в-точь как тот, в котором жила мамаша Хэббард из английской сказки, – с крышей и с балконом, куда ведет лестница внутри. Десятилетний Бупинда вышел из двери, прорубленной в носке Башмачка, заметил нас и подошел, в надежде получить марку или спичечный коробок.

Он хорошо говорит по-английски. Уроки в школе – на английском и на хинди, а в семье говорят на пенджаби.

– Твоя любимая игра?

– Крикет.

– Кем хочешь быть?

– Летчиком.

– Ты слыхал что-нибудь о России?

– Да. Там холодно. И все-таки русские бреют голову. Холодно же!

– А ты почему носишь косы?

– Так нужно.

– Почему?

– Я сикх.

В годы мусульманского нашествия предки Бупинды дали обет: не стричь волосы, пока в Индии господствуют завоеватели. Затем это стало правилом религии. Отец Бупинды, инженер, учившийся в Англии, как все сикхи, туго заплетает бороду и шевелюру. Так положено и сыну.

В Бомбее сталкиваешься и с парсами.

«Вход только для парсов», – предупреждает дощечка у ворот. За оградой, в густой зелени обширного парка, белеют сооружения, похожие на резервуары с горючим. Это знаменитые «башни молчания».

Их пять, сложены они из крепчайшего камня. Погребальная процессия останавливается у входа в башню, покойника вносят специально посвященные носильщики. Опускают тело, уходят, и в ту же минуту в башню слетаются жирные птицы с длинными голыми шеями. На месте пиршества остаются одни кости. Их сушит солнце, размывает вода.

Сотни грифов гнездятся на деревьях парка. Грифы парят над башнями, залетают и на улицы города. Живых птицы не трогают, они подбирают падаль, их ценят как санитаров.

По верованиям парсов, самое чистое из всего сущего– огонь. Молясь Зороастру, они стоят перед огнем или лицом к солнцу. Земля и вода тоже чисты, их тоже нельзя осквернять мертвечиной, потому-то покойника нельзя ни закапывать, ни бросать в море, ни сжигать.

Кто такие парсы? Древний народ, обитавший некогда в Иране. В VII веке нашей эры, когда Ираном завладели пришельцы, предки парсов укрылись в горах, а затем перебрались в Индию.

В Бомбее часто слышишь – «мистер Тата». Коллекция старинной посуды в музее – дар мистера Тата. Текстильная фабрика принадлежит мистеру Тата. Пластмассовые полуобручи с украшениями для причесок – изделие завода мистера Тата. Личная секретарша мистера Тата вышла победительницей на конкурсе красоты в Америке, на калифорнийском пляже… Мистер Тата – миллионер, индийский король текстиля, химии, стали. Он парс, его родных после смерти тоже уносят в «башню молчания».

Парсы весьма заметны в мире коммерции, среди них немало богачей, пользовавшихся милостями англичан.

Тюбетейка парса, косы сикха, тюрбаны маратха, гуджаратца, черная кожа тамила – чуть ли не вся Индия представлена в Бомбее.

Каких только нет церквей и сект! Индуисты, мусульмане, буддисты, поклонники Зороастра. Церкви протестантов, молитвенные дома баптистов, евангелистов, зал Библейского общества, ложа имени Блаватской, известной когда-то петербургской вызывательницы духов. В глубине бедных двориков – маленький, затейливый храм секты «джайна», напоминающий шкатулку с инкрустациями. Внутри – статуи Будды. Резко бьет колокол над головой, это молящийся просит у бога внимания к своей просьбе. Что еще отличает секту?

– О, джайнисты заслуживают уважения, – объясняет мне бомбеец. – Они же отрицают касты. Выступить против кастовой системы в Индии – это требовало смелости.

Разумеется, многие социальные движения зародились в религиозной оболочке. И не снимают ее.

Ведущую роль в секте «джайна» играли купцы, промышленники, которым кастовые перегородки мешали сбывать товары, нанимать работников и т. д.

А как насчет каст? Существуют ли они теперь? Я не знаю этого. Весь день я брожу по Бомбею, но ощущение у меня все такое же: я сделал только один короткий шаг в глубину неведомой Индии – страны, равной по сложности целому континенту.

О КАСТАХ

– Видите ли, я брамин, – сказал мне мой спутник. – Принадлежу к высшей касте.

Об этом я читал. Браминам предписано учить, учиться и подавать милостыню. Удел кшатриев – военная служба. Есть еще десятки каст-профессий – рыбаки, кузнецы. Люди, числившиеся в касте прачек, работают в городской прачечной Бомбея, на необозримом поле, изрезанном бетонными каналами, где тысячи людей полощут и наотмашь колотят белье. На последней ступени кастовой лестницы, ниже уборщиков нечистот, находятся неприкасаемые.

– Я брамин, – повторил бомбеец, – но наша семья обеднела, я вынужден был пойти рабочим на завод. Среди моих товарищей есть и кшатрии… Всякие есть.

– И неприкасаемые?

– Конечно. Брамину бывает иногда труднее поступить на работу, чем им.

– Почему?

– Это естественно. Надо же, наконец, поднять их.

Конституция республики не признает каст. Браки между людьми разных каст – частое явление в городах. Понятно, самое быстрое исчезновение кастовых преград в фабричной среде. Места для неприкасаемых, забронированные в учреждениях, на предприятиях, – это одна из мер, которые проводятся республикой для ликвидации зловещего пережитка.

– Конечно, не все сразу… В деревне вы можете видеть такую картину: у колодца сидят неприкасаемые, сидят и ждут доброго человека, который согласится дать им воды. Ведь им не дозволено взять самим. Да и в Бомбее… У нас при заводе небольшой сад. Один садовник мог бы вполне и ухаживать за цветами, и убирать мусор. Так нет, не хочет убирать, и даже прибавкой к плате не соблазнишь. Я, мол, не мусорщик, моя каста выше. Он боится, что будет опозорен перед своими, что ему нигде больше не дадут работы.

– И правда не дадут?

Бомбеец развел руками.

– Да, может случиться.

Вечером я развернул купленный мной «Таймс». В отделе объявлений я прочел;

«Молодой человек 24 лет, брамин, из состоятельной семьи, рост пять футов пять дюймов, здоровый, желает завязать переписку с девушкой той же касты, образованной, любящей литературу. Возможен брак».

Ниже – еще предложение в таком же роде, но с примечанием «каста безразлична». И еще, и еще находишь эти хорошие слова: «каста безразлична».

Касты сложились в Индии давным-давно. Все же не только феодалы-раджи, но и английские колониалисты исторически ответственны за трагедию пятидесяти миллионов неприкасаемых. За несчетные страдания, причиненные изуверскими кастовыми запретами и кастовыми привилегиями.

Теперь изгнанные джентльмены делают вид, будто бы они тут ни при чем. Между тем, будучи властителями Индии, они провозглашали многая лета кастовой системе. Объявляли ее национальным достоянием Индии, «скелетом» индийского общества. Такую вредную чепуху твердили и историки, и экономисты, и этнографы, служившие колонизаторам.

В действительности джентльмены оберегали все то, что разделяло народ. Лицемерно ратовали за национальные традиции и сеяли семена раздора.

Захватчики хитро лавировали в индийском многообразии. Приманивали брамина, пинком отгоняли неприкасаемого. Помогали в спекуляциях богатому парсу, давали оружие фанатичному, воинственному сикху. Рабочего-сикха или индуиста натравливали на рабочего-мусульманина.

Знакомясь с Бомбеем, разговаривая с индийцами, удивляешься не тому, что остатки колониализма еще есть. Поражает, как быстро уходят в прошлое многие пережитки, въедавшиеся веками.

Я закончил прогулку по городу в мусульманской части Бомбея. Вязь арабских надписей, кое-где древнееврейские; вместе с сынами Пророка тут мирно живут и евреи. Не так давно, всего полтора десятка лет назад, здесь лилась кровь, кипели братоубийственные схватки между индийцами разной веры. А кажется, тысяча лет минула с тех пор! Не увидел я и женщин с закрытыми лицами.

– Раньше они встречались, – сказал мне мой знакомый. – Правда, я уже полгода сюда не заглядывал…

НА СВАДЬБЕ

Прежде чем рассказать о свадьбе, я должен напомнить читателю про старика фокусника. Да, того, с чашечками, в которых цветные камешки то появлялись, то исчезали. Поздно вечером, на теплоходе, мы обменивались впечатлениями, и я полагал, что мой фокусник произведет сенсацию.

– Кошмар! – весело вскричал Игорь Петрович. – Вот бы сфотографировать! Идемте завтра к нему!

Если старика на прежнем месте не будет, не беда. На пленке, последней из отложенных на Бомбей, осталось лишь четыре кадра. Что надо снять непременно, так это священную корову.

– Обязательно. Все туристы снимают коров, – сказал я с иронией, которую он, впрочем, не уловил.

На другой день мы двинулись в поход. Как и следовало ожидать, фокусника мы не застали. По-прежнему клокотал самовар в чайной, по желобку давилки тек сахарный сок тростника, а старик исчез, растворился в потоке улицы. Игорь Петрович с беспокойством озирался вокруг. Мыслями его теперь целиком завладела корова, неизменная героиня путевых очерков. Та, что пользуется корзиной зеленщика как кормушкой и спокойно ложится отдыхать на трамвайных путях – словом, ведет себя как хозяйка города.

Индусы считают тяжким грехом убивать животных. Даже свирепую кобру иной шофер не решится задавить.

Увы, нас преследовала неудача. Вчера коровы хоть и редко, но попадались мне. Сегодня – ни одной. Игорь Петрович приуныл.

Внезапно в гомон толпы врезались выстрелы. Оглушающее эхо заколотилось о стены. Закружились стаи перепуганных галок.

– Свадьба, – сказал, блеснув улыбкой, прохожий.

Мы завернули за угол. Где свадьба, в каком доме, можно было не спрашивать. Обыкновенный пятиэтажный дом недавней постройки, с опояской из балконов, без деревянных кружев. У подъезда, на тротуаре, – ярко-красная, с узорами декоративная арка. Толпа зрителей. Все смотрят в одну сторону, к дому невесты приближается процессия жениха.

Впереди музыканты, строем, в одинаковых белых костюмах. За ними – родственники жениха, а дальше, сопровождаемый колонной друзей и знакомых, сам жених. Это красивый мужчина с усиками. Он сидит в машине, усыпанной цветами. Глаза жениха от усталости неподвижные, круглые.

Навстречу жениху выходят родственники невесты. Возглавляют шествие женщины – цветник зеленых, красных, лиловых сари. В первом ряду две взрослые особы и одна девочка лет семи.

– Мать невесты, – объясняет мне юноша с кинокамерой. – Тетя невесты и младшая сестренка.

Девочка несет гирлянду цветов. На голове у матери сложное блестящее сооружение: металлический кубок с зелеными листьями, а в нем золоченый кокосовый орех. От юноши с кинокамерой, снующего в толпе, я узнаю, что орех – символ благополучия, а в кубке вода. Мать невесты держится степенно, прямо, чтобы не пролить и капли священной влаги. Вода и листья только что освящены брамином. Молясь, он призывал к новобрачным благословение всей Индии, ее рек, ее полей, лесов и гор.

Отец жениха, сложив ладони, кланяется матери невесты и двум ее спутницам и угощает их: кладет каждой в рот по кусочку чего-то… «Сладости», – поясняет юноша с камерой, страшно занятый в эту минуту. Ведь начинается церемония встречи двух семей. Отец жениха нагибается, принимая от девочки гирлянду. Трубачи неистово выдувают, ускоряя ритм, горячую, страстную мелодию. Возможно, под нее некогда исполнялись бурные пляски в честь богини плодородия.

Женщины отходят в сторону, они уступают дорогу мужчинам. Лицом к лицу встали отец невесты и отец жениха. Они не кланяются. Оба рослые, плотные, с серебром в волосах, они, улыбаясь, толкают друг друга, тузят, и вот уже обе мужские партии, смеясь и пыхтя, смешались в доброй потасовке, сохранившейся от тех времен, когда невест умыкали силой оружия…

Теперь жениха наконец выпускают из душной машины и под музыку, ружейные салюты ведут в дом.

Внутри, в просторной квартире, столы, батареи бутылок и кувшинов с фруктовым соком. Да, только сок – ананасный, манговый, апельсинный – ведь в Индии сухой закон, да и нет в народе охоты к крепким напиткам. Стоят высокие кресла-троны для новобрачных. Невесты не видно: она в своей комнате молится богу Вишну, чье расположение сейчас особенно важно. Она, как и всякая индийская девушка, мечтает быть такой счастливой в браке, как Вишну и его супруга Лакшми.

И вот церемония близится к концу, жених и невеста теперь под одной кровлей. Остается совершить заключительный обряд. Посреди комнаты устроен очаг, горит светильник. На огонь сыплют из пакета кукурузные хлопья фабричной выделки – приносят жертву. Жених и невеста обходят очаг кругом.

До этого момента свадьбу можно прервать в любую минуту. Семь шагов вокруг огня – непременно семь– делают жениха и невесту окончательно мужем и женой. Понятно, если они уже зарегистрированы у городских властей.

Юноша прячет в футляр свою кинокамеру. Рубашка на нем мокрая. Я спрашиваю, кто он. Репортер кинохроники? Нет, он сам по себе. По заказу состоятельных людей снимает семейные торжества и этим кормится. Лестно ведь, кроме подарков, сохранить на память и фильм.

– Тут жениха берут в дом. У отца невесты два магазина. Ну, жених поплоше.

– Что у него?

– Небольшое кино. Правда, есть виды на наследство.

Тем временем и Игорь Петрович закончил съемку. Разумеется, он отщелкал пленку до конца.

– А корова! – напомнил я.

Он забыл о ней. Судьбе угодно было пошутить: мы столкнулись с коровой как только вышли из дома. Уважаемая буренка стояла у самой арки и, кажется, намеревалась ткнуть рогом в нестерпимую красноту. Перед коровой деликатно расступались, ее ласкали. Быть может, ее присутствие считается в таких случаях хорошим предзнаменованием.