Текст книги "В нашем квадрате тайфун"

Автор книги: Владимир Дружинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

МОНТАЖНИК ИЗ БРНО
И ТРАКТОРИСТ С СИВЕРСКОЙ

– Иежиш Мария! – раздалось за моей спиной.

Я не сразу обернулся. В незнакомом языке нередко чудятся знакомые слова. Откуда могло залететь сюда это восклицание! Ведь я не в Праге, а в зоопарке Коломбо. Однако рядом со мной в самом деле разговаривали два чеха.

– Привет, друзья, – сказал я по-чешски, и брови у обоих полезли вверх. Разумеется, карликовый олень, чесавший свои филигранные рожки о прутья клетки, был тотчас забыт.

– Я монтажник, – сообщил чех постарше, плечистый, голубоглазый. – Мы из Брно, строим сахарный завод возле Тринкомали… Вы были в Брно?

– Да, я был в Брно. Хороший город, приветливые люди… Как живется чеху на Цейлоне?

– Ничего, все в порядке. Климат не так страшен, как им пугают. Еда, правда, непривычная, хотя в гостинице и стараются нас кормить по-европейски. Кнедлики? Нет, наших любимых кнедликов не умеют делать. Мы сами иной раз… Вы из Ленинграда? Стойте, стойте, у нас был один русский соудруг. Он почти что из Ленинграда…

– Кто же? – спросил я.

– Го-го-лев, – проговорил монтажник. – Он уже уехал. Советские соудрузи работали в лесу.

– В лесу?

– Да, корчевали джунгли.

Гоголев заинтересовал меня. Я подумал, что его надо будет разыскать.

И вот сейчас я могу рассказать о путешествии Гоголева. Оно необычайно. Ведь, бывало, на Цейлон из нашей страны изредка ездили купцы, этнографы, ботаники. А Василий Иванович Гоголев – тракторист-механик.

Перенесемся на станцию Сиверская, что под Ленинградом, в царство елей и сосен.

Могучая машина грохочет в лесу. Это гусеничный трактор, на котором укреплена стальная стрела с двумя остриями. Они вонзаются под корень, погружаются глубже, глубже… Поворот рычага – и толстый еловый пень выходит из земли, оставляя рваную черную воронку. Управляет машиной Василий Иванович, неторопливый, степенный северянин.

– На Цейлоне потруднее было, – говорит он.

Деды его редко бывали дальше села. Далеким казался уездный городишко, а Питер и вовсе на краю света. Еще дальше заносила разве только солдатчина. А Василий Гоголев говорит о своей поездке на Цейлон как о деле самом обычном.

– Теперь там наши ученики трудятся. Интересно, как дела у них…

Целый год провела на острове группа советских механизаторов. Они отвезли туда партию машин – нашу технику, купленную Цейлоном для расчистки джунглей.

Наступление началось на севере острова, километрах в двадцати от портового города Тринкомали. Там, под нетронутыми зарослями, земли особенно пригодны для риса, для сахарного тростника, для фруктовых деревьев.

Что ни день, наши механики убивали две-три кобры. Однажды Василия Ивановича чуть не укусила зеленая змея «пятиминутка». Счастье, что напарник вовремя заметил змею и ударил ее палкой. В другой раз моторы потревожили диких слонов. Они скрылись, напуганные грозными машинами.

Василий Иванович тревожился вначале, как-то покажут себя машины в джунглях! Испытание было трудное. В вентилятор двигателя корчевальной машины попадала трава, прекращалось охлаждение мотора. Пришлось переделывать лопасти вентилятора. И таких поправок было внесено немало. Машины работали без аварий, даже когда наталкивались на толстенное, в три обхвата, красное дерево. Тут требовались усилия нескольких машин.

Сперва Василий Иванович своим корчевателем обрывал верхние корни, потом бульдозер окапывал дерево кругом, резал корни глубже. И наконец два древовала упирались в великана и валили его с корнем.

Все это стало привычным, как и ящерицы, бегавшие по стенам в гостинице, и катамараны в гавани. Чего-то не хватало, если не заглядывала утром, к завтраку, прирученная маленькая обезьянка, жительница соседнего парка.

Ученики радовали своими успехами. С ними дружба установилась не сразу. Сперва цейлонские трактористы держались официально, настороженно. Они имели до сих пор дело с белыми господами. Но очень скоро выяснилось, что советские люди совсем другие. Василий Иванович не нахвалится: чудесные парни цейлонцы, сердечные, гостеприимные. И прекрасные труженики. Это плантаторы сочинили легенду о природной лености туземцев. Ложь!

Советские машины расчистили за год две тысячи акров джунглей. Теперь на этой земле растет сахарный тростник. А вблизи с помощью чешских и польских специалистов построен сахарный завод.

– Эх, жаль, не встретили вы там наших учеников! – повторяет Гоголев.

Он ведет меня к себе. Не странно ли, два русских человека идут по улице в русском поселке Сиверская и с таким жаром говорят о далеком тропическом острове, словно он их близко касается! Но ведь и правда, касается!

– Теперь мы испытываем новую машину. Вот бы ее в джунгли!

– Цейлонцы бывают у вас?

– Нет, здесь, в опытном лесхозе не были. А в Москву, в Институт механизации, заглядывают и, слышно, следят за нашими новинками.

В квартире Гоголева, в окна которой видны северные березки и елочки, стоит на столике слон, искусно вырезанный из блестящего, тяжелого, как металл, черного дерева. Память о далеком Цейлоне…

Но как меняются в наши дни эти понятия – «далеко» и «близко»!

НЕДАЛЕКО ОТ МОСКВЫ

– Идемте в гости! – сказал мне спутник по плаванию. – У меня тут знакомые.

Владимир Федорович Головин – преподаватель педвуза, живет в Красноярске. И вдруг – знакомые в Коломбо!

– Очень милые люди. Вот адрес: район Бамбалапитья, квартиры государственных служащих, корпус… идемте, не пожалеете!

Что ж, отчего не пойти в гости, да еще в Коломбо. Мы шагаем по набережной, мимо парламента, затем по длинной-предлинной улице, где за толстостенными особнячками живут торговцы-бюргеры. Реклама чая, сигарет, лимонада.

По дороге Владимир Федорович поведал мне историю своего знакомства с цейлонцами. В Коломбо воз-пик учительский клуб путешествий. Он установил дружеский контакт с педагогами всех стран. Очень велик интерес к Советскому Союзу. Первая же группа, побывавшая у нас, пригласила к себе советских учителей, и Владимир Федорович попал в число экскурсантов. Он пробыл на Цейлоне месяц.

– Недавно еще одна группа цейлонцев выехала к нам. Должно быть, уже вернулись.

Он тяжело дышит. Тропическая жара томит сибиряка. А улица ведет и ведет нас, деловитая, почти без зелени, вся во власти солнца. Где же дома служащих?

Вправо, к океану, спускаются шеренги домов. Обыкновенные жилые здания новой постройки, из бетона и стекла. От солнца защищают ставни и козырьки балконов. Двор похож хотя бы на ленинградский – газоны, молоденькие деревца, по-европейски одетый папа катит обтекаемую детскую коляску. Качели удивительно похожи на наши. Но пальма в конце двора, на самом берегу, – цейлонская, и океан цвета индиго – тоже цейлонский.

Мы входим в квартиру, обычную городскую квартиру с легкой мебелью, со шкафом, из которого смотрят корешки книг, большей частью английских. Нас встречает красивый мужчина в рубашке с отложным воротником. Кожа его цвета черного кофе.

Сибиряк и цейлонец крепко обнимаются. Потом, сделав шаг назад, ласково смотрят друг на друга. О, если бы еще можно было разговаривать без переводчика! Но где там! Даже имена не даются.

– У вас имена такие трудные, – жалуется хозяин. – Как? Фе-до-рович?

– А у вас! – восклицает с отчаянием в голосе сибиряк. – Та… Тама…

Имя хозяина Джаям Тамотерам, он тамил, преподает в тамильской средней школе.

В столовой мы застаем его жену, высокую, в неярком домашнем сари, и трех живчиков-ребятишек. Вручаем им русские матрешки, вызывающие, как всегда, восхищение.

У Тамотерамов еще гость, – учитель математики Гектор Джаявардева. Он сингал. Я читал, что отношения между сингалами и тамильским меньшинством не всегда хорошие, и мне хочется больше узнать об этом. Но удобно ли расспрашивать? Здесь, во всяком случае, единство двух народов полное.

Все же я решился.

– О, кое-кому выгодно нас поссорить, – говорит хозяин. – Но мы ведь не те, что были.

Вот случай, взбудораживший столицу. Двое юношей, тамил и сингал, сдавали выпускные экзамены в университете. Все годы они шли вровень, отвечали оба блестяще, – и вдруг диплом с отличием вручают только сингалу. Почему?

Начальство не могло дать удовлетворительного объяснения. Сингал демонстративно отказался от диплома. Благородный поступок встретил отклик. Десятки профессоров и преподавателей обратились к министру просвещения с письмом, в котором резко осуждается вылазка националистов. Сингалу жмут руки на улице, он стал героем дня. Виновные отмалчиваются. Они приперты к стене.

Появляется еще гость – веселый, экспансивный Кингсли Дассанаике, сингал.

– Желаете узнать московские новости? – смеется он.

– Вы были в Москве?

– Прилетел сегодня утром.

Реактивный советский самолет доставил его в Ташкент, а оттуда в Дели. Из Дели пилот индиец, тоже на реактивном, примчал в Коломбо. Полет в общей сложности длится не дольше суток.

– Что же, будем ездить чаще, – говорю я.

– Непременно, – кивают цейлонцы.

Нас угощают… Я не записал названия, оно очень длинное, но по-нашему это бублики. То есть бублики только с вида, ибо они начинены орешками, какими-то пахучими зернышками и перцем. Перца, уверяет хозяйка, чуть-чуть, однако во рту горит. Не беда, все-таки очень вкусно. Мы едим еще фруктовый салат – смесь бананов, ананасов, манго и еще чего-то, запиваем шоколадом из цейлонских какао-бобов. И все время, чуть не перебивая друг друга, разговариваем. О том, как радостно, как полезно дружить.

Да, мы будем ездить, только бы сохранить мир. Это самое главное.

Кингсли вспоминает поездку к нам. О, в России его и спутников приняли прекрасно! Да, он бывал в школах. Он как руководитель школы для глухонемых по-лучил много интересного. Но ему не стыдно показать и свою школу советским гостям. Он использует достижения европейской науки и сам придумал кое-что… Ну, не бог весть что, правда…

– Не верьте ему, – смеется хозяин. – Он скромничает. У него большие новшества.

Кингсли прав – Москва совсем недалеко от Коломбо. Да и есть ли теперь на земле далекие страны, в прежнем смысле этого слова?

Глава V

СНОВА В ОКЕАНЕ

Три дня пути отделяют нас от Бомбея. Устраиваемся в шезлонгах. Вяло возобновляется обмен монетами и наклейками.

– Радиограммы поступили на имя следующих товарищей, – объявляет репродуктор.

Выстраивается очередь к радисту – еще один признак того, что морская жизнь вошла в свою колею.

– Вы послушайте! – смущенно смеется округлый, лысый турист. – «Папа, где велосипедный насос? Целую, Алик». Верно, он сам и засунул куда-нибудь…

Однако насос не дает папе покоя. Нежно прижимая к себе листок с вестью от сына, он бродит по палубе и советуется, как быть? Алик наверняка потерял насос. Не первый раз случается… Но выбранить не хватает духу. И в Кишинев с десятого градуса северной широты, через Аравийское море, Иран, летит ответ:

«Проси маму купить новый. Целую. Папа».

Между тем с океаном происходит что-то неладное. Он потемнел, утратил ту глубокую синеву, какая поразила нас у экватора.

Он не качал нас, не цвел белыми одуванчиками – и все-таки он был не в своей тарелке, если позволительно вообще сближать океан с тарелкой. Временами по воде пробегала рябь. Она бывает всякая – спокойная, с улыбкой, и нехорошая. Сегодня океан, похоже, вздрагивал от каких-то неприятных переживаний или предчувствий.

Ветер подул с севера, потом с запада. Пришлось накинуть пиджаки. Барометр пополз к «буре». Горная цепь Западных Гат затуманилась, ее словно затопило прибоем.

К ночи вдали собралась гроза. Точнее, две грозы – справа, над Малабарским берегом Индии, и слева, над голым океаном. Между собой они затеяли перепалку. Молнии почти не гасли, озаряя вспышками спящий берег, его обрывы, ущелья, крыши и сады рыбацкого села.

Стрелка барометра нерешительно толклась возле «бури». Нас покачивало, но не сильно. По сравнению с кутерьмой на небесах океан можно было считать спокойным. Он проявил похвальную независимость. Если грозовые тучи имели намерение поднять шторм, то, надо прямо сказать, усилия были потрачены впустую.

Спал я на своем обычном месте-на палубе, под булькающим гуськом. Как всегда, он делал вид, что вот-вот сбросит на меня излишек воды из балластной цистерны. Но я уже перестал обращать на него внимание.

На третий день небо очистилось, барометр двинулся было к «ясно», но опять заколебался.

– Погода нервная, – сказал штурман Мотузов, – Смена муссонов скоро.

До самого Бомбея океан то пугал нас, то ласкал, интригуя своими капризами.

Рано утром мы оставили за кормой цепь зеленых островов-гор, прикрывающих неоглядно-широкую гавань. На рейде замер пассажирский лайнер «Транс-Азия», порт приписки Триест. На его стеклах – золото встающего солнца. Дымя, идет к берегу на погрузку «Стелла Беллатрикс» из Стокгольма, похваляясь своей истинно шведской, безупречной, чуть ли не стерильной белизной. Эти громадные суда кажутся игрушечными на величавом, синем просторе гавани. И уж совсем крошками выглядят рыбачьи парусники. Я различаю в бинокль черный, очень высокий борт, крепкий такелаж, две мачты с косыми парусами. Острые концы их обращены назад. Нет, это судно не похоже на китайскую джонку-бабочку с округлыми крыльями. Скорее, буревестник, привыкший бороться с ветром.

Впереди гасит ночные огни Бомбей. Небо над ним светлеет. Развертывается, уходя все дальше, многооконная, лимонно-желтая лента набережной, очерчиваются купола, башни, завитки зелени, трубы, а над всем этим – тонкий, словно прокатанный вальцами, отстоявшийся слой фабричного дыма.

ВОРОТА ИНДИИ

До сих пор я лишь бегло упоминал морские вокзалы в портах – теперь же придется задержать читателя, едва ступившего со мной на берег. Правда, вокзал ничем не примечателен с виду – бетонная коробка с широкими пролетами. Здесь хоть и средняя, но все же тропическая Индия, восемнадцатый градус северной широты, и на стены идет минимум материала.

Чем же вызвана задержка? Да прежде всего необходимостью обменять валюту. Таможенный кассир, черный, большеглазый, одетый в белое, принимает от нас доллары и величавыми движениями раджи вручает рупии. Каких только денег не перебывало у нас! В Японии были монеты с дырочками, на Цейлоне – монеты-цветы, вырезанные фестонами, здесь же – медные ромбы.

Право, в невиданной стране стоит где угодно остановиться и поглядеть вокруг, даже на морском вокзале. С портрета на вас с умной улыбкой смотрит Неру, а внизу напечатаны его хорошие, теплые слова о том, как важно ездить друг к другу, пересекая границы, – это способствует взаимному пониманию и дружбе между народами.

На прилавке сложенные книжечками красочные листы-путеводители. «Не для продажи», – гласит пометка. За прилавком никого нет, подходи и бери. Многобашенный Бенарес, подземные храмы Эллоры и Аджанты, прохлада горных рек и озер Кашмира… И, конечно, Бомбей. «Бомбей – ворота Индии». Да, только ворота великой, очень сложной страны.

Что ж, побудем хоть в воротах. Мы рады и этому. Пока мои спутники по восьмой группе стоят в очереди, можно не спешить к автобусу. Я покупаю газету, толстую, столичного вида газету на английском языке– разумеется, очередной «Таймс». Трудно отойти сразу от ларька с цветником обложек. Считаю названия. Одних только газет в Бомбее выходит два десятка, из них пять английских, остальные же на языках Индии. В изобилии представлена продукция американского книжного бизнеса. «Продажная любовь», «Трагедии секса», «Исповедь проститутки»…

Газетчик тоже в белом, как и кассир, бедра обмотаны полотном, а сверху что-то вроде кителя. Как и всюду в тропиках, белый цвет – достояние мужчин. Индиец подает мне книгу.

– Возьмите, сэр. Очень интересно!

Это «Четверо справедливых» – роман известного автора детективов Эдгара Уоллеса, написанный лет шестьдесят назад. Одна из любимых книг моей юности!

Позднейшие романы Уоллеса искусственны, наивны, но эта книжка… Не диво, что из потока книг, большей частью бульварных, продавец выбрал именно «Четверых справедливых». Это приключения четырех смельчаков, взявшихся исправлять промахи и преступления буржуазного правосудия. Подкупленное или ленивое, оно не в силах защитить обиженных, покарать зло. И вот в берлогу насильника, мироеда являются добровольные каратели. Пусть оправдал его неправый суд, но он выслежен и от расплаты не уйдет.

– Я вам предложил здешний бестселлер, – печально сказал газетчик, ставя книгу на место. – Те книжки, про дурных женщин, я вам и не рекомендую. У нас их не покупают.

– Какие еще есть бестселлеры? – спросил я.

Индиец назвал имена английских и американских писателей, популярные и у нас.

– Советские романы о войне хорошо шли. Я забыл названия. Достоевский. Толстой. О, Толстой!

Выходит, бестселлер не обязательно синоним скверны.

– Восьмая группа!

На площади ждут автобусы. Мы еще даже не в воротах Индии – мы в воротах Бомбея. Из полумрака вокзала выходим в солнечное полымя, в такое слепящее сияние, что прохожие в белом, кажется, сейчас растворятся в нем и исчезнут.

Сейчас будем на набережной. Когда мы причалили, ее загородил узкий, далеко вдавшийся в море мыс. Пересекаем этот мыс, застроенный по-английски. Ровные прямоугольники кварталов, подъезды банков и акционерных обществ, золотые буквы английских вывесок. Строгий бронзовый джентльмен на гранитном постаменте. Подстриженный в английской манере сквер. Как и в Коломбо, эта часть города называется Форт. Укрепления и пушки – вот первое, что требовалось на индийской земле «цивилизаторам».

На набережной, на широкой «Марин драйв», что значит попросту «Приморский проезд», дышится вольнее. Но и это еще не самый Бомбей, а лишь его фасад, вытянувшийся полукругом между двумя мысами. Путник не сразу отыщет здесь тень. Зелень лишь местами оживляет желтизну зданий, почти сплошь пятиэтажных, в стиле двадцатых и тридцатых годов нашего века.

Единственная постройка у самой воды – Ворота Индии, не в переносном, а в прямом смысле слова. Это триумфальная арка с башенками-минаретами, сложенная из розоватого камня, видимо, близкого к тому цветному туфу, который так хорошо используется зодчими в Армении. Арку возвели в 1911 году, к приезду короля.

В 1946 году, в феврале, когда ветер с океана несет желанную прохладу, частицу нашей зимы, на набережной гремели выстрелы. Против английского владычества восстали индийцы – курсанты морского училища связи, к ним присоединились матросы военных кораблей, стоявших на рейде. Это было началом краха колониализма в Индии. Страна стала независимой. История еще и посмеялась напоследок над колонизаторами: в Бомбее из этих вот триумфальных ворот вышел, маршируя к пароходу, последний английский солдат.

…Возникает редкая цепочка пальм, но вскоре обрывается, а шеренга домов ведет все дальше и дальше в жаркую дымку. «Парекх махал», «Нагин махал»– чернеют латинские буквы. Хоромы Парекха, хоромы Нагина… Каждый дом сообщает имя своего владельца. Магазинов здесь почти нет. Но вот вывеска, вызывающая волнение в нашем автобусе: «Учебный центр йогов».

Начинаются чудеса Индии! Вот мы и встретили йогов! Многие из них окончили школы йогов. Таких школ в Бомбее три, и программа занятий там очень насыщена.

Машина идет в гору. Мы на втором мысу, на Малабар хилл, то есть Малабарском холме. Здесь богатые особняки, сады, извилистые улицы, сбегающие к морю. Ярко-сиреневым прибоем плещут в стену цветущие деревца, которые казались мне такими сказочными, выдуманными на полотнах Рериха. А там «пламя джунглей», только не такое пышное, раскидистое, как у экватора.

По вечерам толпы бомбейцев гуляют в «Висячих садах», среди цветников и искусно подрезанных кустарников. Садовники-скульпторы придают им форму причудливых ваз с букетами, слонов, колесниц. А с высокого обрыва можно обозревать гавань и «Жемчужное ожерелье», как бомбейцы любовно именуют свою набережную.

Если спуститься с холма и ехать дальше, дома станут все меньше, все беднее. Вывеска «Отель царя Акбара» прибита к саманной лачужке. Там хижина без окон, а то и шатер из рваного одеяла на двух кольях. Город кончится, откроется бухта. Во время отлива рыбачьи суда торчат на обнажившемся песке, опираясь на подпорки, а люди бродят с корзинами, выискивая крабов, креветок, моллюсков и годные для еды водоросли.

А дальше город возникает опять. Вонзится в небо заводская труба, мелькнет шеренга новых коттеджей для рабочих. Бомбею давно стало тесно на своих семи островах, трехмиллионный город шагнул через протоки, вобрал в себя десятки селений материка, преобразив их в фабричные поселки.

Однако, проделав такой длинный путь, не воображайте, что вы уже видели Бомбей. В толщу Бомбея, в его нутро вы еще не заглянули, для этого надо вернуться на набережную, свернуть и направиться в глубь города, к его географическому центру. Вам откроются улицы, каких вы еще не видели.

В коренных индийских кварталах, населенных простым людом, дома в четыре, пять, даже шесть и семь этажей. Но какие дома! Тут зодчие творили, не озираясь на Запад, а сохраняя верность вкусам и формам Востока.

Национальный стиль в городской архитектуре – вообще нелегкая проблема. В Японии она не решена, там до сих пор японское воплощено лишь в дереве, а каменные здания чужеродны и потому бездушны. В Индии дело обстоит иначе, здесь ведь с давних пор строят крупные здания из камня. Мотивы индийские сплетались с мотивами арабскими, и создатели Бомбея черпали идеи из обоих источников.

Правда, такие здания, как Музей Западной Индии, как Управление железных дорог, страдают вычурностью, налетом той слащавости, которая порывает с классической традицией. Узнаешь минареты Тадж-Махала, его купол, его арку, но с бременем досадных довесков, заслоняющих местами ясность и благородство линий. Есть здания и вовсе безвкусные, напыщенные.

Не о них я хочу сказать. В Бомбее много жилых домов удивительной красоты, словно целиком завернутых в кружева. Балконы и веранды закрыты от солнца ставнями, жалюзи, циновками – ведь здесь в квартире берегут не тепло, а прохладу. Так образуется сплошная обшивка дома, затеняющая, но доступная ветру. Если искать шедевры индийской резьбы по дереву, так именно здесь! Стоишь перед фасадом, стоишь долго – и находишь все новые чудесные детали в «кружеве», все новые ухищрения умельца.

И есть еще сооружения, более скромные по размерам, но без них Бомбей не был бы Бомбеем. Я говорю о фонтанах. Их множество, и нет среди них двух одинаковых. Вода бьет из пасти льва или тигра, из кувшина в девичьей руке или из утеса, ее охраняют крылатые быки Ассирии или боги Египта, сказочные воины, птицы, нимфы…

Не только восточное уважение к воде, дарующей жизнь, вложено в фонтаны, но и уважение к бедняку, который пьет из него или полощет свою залатанную рубашку, а потом уснет тут рядом, на асфальте, под шепот струй.

Я еще ничего не сказал о людях Бомбея, принесших в город со всех концов Индии свои надежды и горести, свои песни и молитвы, свое богатство и нищету.

Да, и нищету. Обходить ее молчанием нельзя – напротив, надо полным голосом говорить о бедствиях, причиненных колониализмом великому народу.