Текст книги "Сталин, Гитлер и мы"

Автор книги: Владимир Николаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Между прочим, этот простой перечень сталинских заслуг, запечатленных на праздничных панно, наводит на любопытные размышления. Вождь никак не мог успокоиться, что не все в его биографии складывалось так, как ему хотелось бы. Например, панно «Сталин – организатор большевистского подполья». Все‑таки, наверное, им был прежде всего Ленин. «Лучший соратник Ленина в дни Октября» – все‑таки никак не Сталин, а Троцкий. «Организатор и вдохновитель побед Красной Армии». Снова – Троцкий! И так далее…

«Краткий курс» истории партии, как мы уже говорили, внес существенные поправки в биографию Сталина, заново переписав все то, что было на самом деле. Но, по‑видимому, вождю этого было мало. Наверное, еще и потому, что он не раз просматривал «Мою борьбу» Гитлера, где тот изложил свою биографию так, как считал нужным, начав с раннего детства. Вот и Сталин, постоянно оглядывавшийся на фюрера, решил обзавестись своей собственной официальной биографией, и она под его руководством была создана. История ее написания, дошедшие до нас документы красноречивее, чем что‑либо другое, говорят о том, что именно сам Сталин был отцом и вдохновителем всей той свистопляски, которую потом окрестили культом его личности. Понятно, что Сталин внимательнейшим образом изучил каждое слово в этой так называемой «Краткой биографии».

…Бог, как известно, бесконечно мудр и всемогущ. Значит, если выдающийся конструктор писал статью «Новое в авиации и ее вооружении», то он просто обязан был в то время заявить, что и эта военная отрасль, «руководимая гениальным Сталиным, будет действовать еще успешнее». В статье наркома земледелия «За хорошее качество сева и правильное использование семян» решение этих проблем ставится в прямую зависимость от конкретных и, разумеется, гениальных указаний товарища Сталина. Председатель Комитета по делам высшей школы в своей статье рассматривает развитие науки в зависимости от «исторической речи товарища Сталина перед работниками высшей школы» (статья написана по случаю великого юбилея – пятилетия со дня произнесения этой речи Сталиным). В статье «Усилить внимание культуре проса» ее главная тема увязана с «первомайским приказом любимого вождя товарища Сталина». Это был традиционный праздничный военный приказ.

Выдающийся конструктор в области котлостроения Л. Рамзин вспоминал в 1943 году, то есть при жизни Сталина: «В августе 1931 года было создано особое конструкторское бюро… Внимание гениального вдохновителя наших работ Иосифа Виссарионовича Сталина наполняет наши сердца чувством особенно яркого, незабываемого счастья».

Выходит, и в котлостроении помог гений Сталина. Но при этом надо уточнить, что упомянутое выше Рамзиным «особое конструкторское бюро» было на самом деле так называемой «шарашкой», то есть научным центром, где арестованные ученые и инженеры (сам Рамзин в том числе) подневольно трудились за решеткой по своей специальности.

Этот пример с Рамзиным очень характерен в нашем разговоре о так называемом культе Сталина (то же самое можно сказать и о Гитлере). Историки, рассуждая на эту тему, не обращают должного внимания на самое главное, на основу, фундамент этого культа – на массовый террор и сопутствовавший ему тотальный страх. Как известно, миллионы жертв этого террора обвинялись в антисоветской деятельности. Самым чудовищным было то, что сотни тысяч из них обвинялись в организации покушений на жизнь Сталина. Известно также, что именно такое обвинение было придумано лично Сталиным! Как понимать эту, казалось бы, нелепость?! Да так, что их обвиняли за покушение на его миф! Любой намек (на самом деле имевший место или клеветнический донос) на какие‑то возможные сомнения в этом мифе квалифицировался как покушение лично на товарища Сталина!

Да, для Сталина такой намек был равносилен покушению на его жизнь. За раскрытие таких «заговоров» сотрудники карательных органов особенно щедро поощрялись и продвигались по службе, поэтому нет ничего удивительного в том, что количество «покушавшихся» на жизнь вождя с годами не уменьшалось, а росло. Сам Сталин не видел в этом ничего страшного (знал, что вранье!) и объяснял это обострением классовой борьбы, причем с маниакальным упорством утверждал, что эта самая борьба будет только обостряться по мере продвижения к светлому коммунистическому завтра. Вряд ли он сам верил в эту галиматью, но она его устраивала, потому что оправдывала террор, без которого ему бы не жить, как рыбе без воды.

Наверное, коммунизм и нацизм – самое страшное, что принес с собой XX век (мы имеем в виду советский коммунизм ленинско‑сталинского образца). Имеется бесчисленное количество фактов, раскрывающих подлинную суть этих двух столь схожих явлений – нацизма и коммунизма. Но, похоже, люди не желают учиться даже на таком страшном опыте. Давно уже нет Гитлера и Сталина, но до сих пор жива красно‑коричневая мифология. Выдающийся режиссер нашего кино А. Сокуров, уже на исходе XX века, в 1999 году, вынужден был констатировать: «Мне кажется, и по характеру своего поведения, и в социальном и ментальном смысле мы очень предрасположены к нацизму. Я постоянно бываю на юге России, и мне иногда страшно становится – так все похоже. Моральное и социальное унижение людей, падение культуры… Меня ужас охватывает, когда я вижу русский нацизм. Я чувствую невообразимый кошмар того, что из него может проистекать. Как же мне не попытаться хоть как‑то повлиять на ход событий!»

Памятники себе

В свое время я в качестве корреспондента немало поездил по Китаю, где меня поразило множество огромных причудливых дворцов‑усыпальниц. Их загодя строили императоры при своей жизни, и в одном из них придворные хоронили своего усопшего монарха. Это делалось тайно, поскольку опасались осквернения и разграбления гробницы в случае возможных военных неурядиц. Так и оставалось секретом, в каком из дворцов находится тщательно замурованная гробница императора. Не меньшее впечатление произвели и знаменитые египетские пирамиды, к ним меня тоже занесла журналистская судьба. Выходит, стремление увековечить себя в камне вообще свойственно людям, особенно в том случае, когда их обожествляют еще при жизни. Именно такое стремление оказалось в равной степени свойственно Гитлеру и Сталину, что лишний раз подтверждает удивительное сходство их натур.

Буквально в одно и то же время оба диктатора засели за планы реконструкций своих столиц, которым они отвели одну и ту же роль – еще больше возвеличить свой культ, соорудив такие грандиозные памятники себе, каких история человечества не знала.

В 1934 году в Московском Кремле состоялось совещание у Сталина, на котором, как сообщила пресса, «архитекторы и строители рисовали первые схемы грандиозной перестройки». Вскоре в наших газетах уже можно было прочитать, что строители начали «воплощать в бетоне, в мраморе, в металле величественную программу, продиктованную гением Сталина», начали «работы по коренной реконструкции Москвы, вдохновляемые и направляемые великим зодчим социалистического общества тов. Сталиным».

В то время мне было уже десять лет, жил я в самом центре столицы и больше всего любил гулять по улицам и переулкам в районе улицы Горького (ныне – Тверская) и Арбата. На моих глазах планы сталинской реконструкции Москвы воплощались в жизнь. Началось все с разрушения старой Москвы, причем делалось это с какой‑то горделивой спесью и заскорузлым хамством. Тогда в прессе писали: «Да, старую Москву, кабацкую, грязную, тесную, славившуюся только „сорока сороками“ церквей, мы действительно разрушаем безжалостно». Едва не снесли среди прочего, например, здравствующий и ныне Дом Союзов. К нему в нашей прессе предъявлялись такие обвинения:

«Внешность Дома Союзов стала сейчас куцей. Это архитектурный инвалид. Так и кажется, что он подойдет к вам, положит руку на наружную колонну‑лацкан своей ампирной шинелишки и скажет:

– Не пора ли меня перестраивать, дорогие товарищи? Соответствует ли моя внешность тому великому, о чем могли бы рассказать мои стены, лестницы и люстры? Каково мне стоять тут среди новых гигантов – в самом центре Москвы, на проспекте, ведущем к Дворцу Советов?»

Дом Союзов все же уцелел, но тысячи других сооружений‑памятников русской архитектуры погибли безвозвратно. Вот фотография в журнале 30‑х годов, под ней «глубокомысленная» подпись: «На месте снесенной Китайгородской стены – аллея!» А ведь ее называли «чудо‑стеной», она горделиво вилась от гостиницы «Метрополь» до Никольских ворот, затем от Лубянки к Москве‑реке и по ее берегу – до Василия Блаженного. Шатровые башни, зубчатые стены, арки… Сложена она была четыре века назад и стояла неколебимо. И вот восторженное описание того, как бессмысленно и преступно разрушили ее: «В октябре 1934 года исчезли северная и восточная части старой стены Китай‑города. Работы по сносу стены шли круглые сутки. По ночам лучи прожекторов освещали колонны пятитонных грузовиков и стальные ковши экскаваторов. Старая стена рушилась, исчезая на глазах. За экскаваторами шли тяжелые катки. И в несколько дней на месте старых крепостных укреплений боярской Москвы, над подвалами купеческих складов лег просторный асфальтовый проспект».

Некоторые до сих пор оправдывают такое варварство тем, что до Октябрьской революции Москва якобы беспланово и хаотично застраивалась и была неизвестно на что похожа. Неправда! Москву за ее самобытный облик и нрав от всего сердца любили самые известные люди России, запечатлев навеки это чувство в своих трудах. А вот что написал о дореволюционной Москве Кнут Гамсун, повидавший на своем веку почти весь мир: «Москва – это нечто сказочное… С Кремля открывается вид на целое море красоты. Я никогда не представлял себе, что на земле может существовать подобный город: все кругом пестреет красными и золочеными куполами и шпилями. Перед этой массой золота, в соединении с ярким голубым цветом, бледнеет все, о чем я когда‑либо мечтал».

Как не вспомнить эти строки, глядя на чудо‑церквушки, прилепившиеся к огромному серому комоду гостиницы «Россия». Словно последний лучик ушедшего за горизонт солнца, они пытаются дать нам представление о волшебном светиле, а поднявшийся над ними мрачный куб гостиницы символизирует все то, на что мы променяли старую Москву. Во многих странах видел я немало старых городов, органично вписавшихся в новые, и каждый из них вызывал боль за родную Москву. Малограмотные недоучки без роду и племени создали в конце концов нынешний удивительно неопределенный облик столицы – не разглядишь за ним ни славной ее истории, ни глубоких корней, ни замыслов перестраивавших ее бездушных и бесталанных людей.

Только в годы горбачевского правления наши власти спохватились и признались: «Уже в разряд политических перешел вопрос о потере своеобразия архитектуры Москвы, особенно ее центра». Но снявши голову, по волосам не плачут. История с восстановлением в конце XX столетия храма Христа Спасителя в Москве вроде бы говорит и о возможности исправления роковых ошибок. Но нет, это все‑таки не тот самый храм, а его современная реплика, экспонат в музее восковых фигур. История его уничтожения вообще является одним из самых крупных преступлений Сталина на его «архитектурном» поприще. Могучий и величественный, как сама Россия, он гордо возвышался над городом и его окрестностями. Все московские сорок сороков венчались его золотыми куполами, что, кстати, и ставилось ему в вину как главному культовому строению Москвы. Большевики вообще крушили все церкви без разбора. Уже в 1932 году, то есть до начала официальной реконструкции города, из 560 столичных церквей действовало только 56.

Храм Христа Спасителя взорвали и вскоре гордо возвестили, что на его месте «подъемные краны уже монтируют каркас Дворца Советов, его сложную четырехсотметровую конструкцию». Словно китайский император или египетский фараон, Сталин занялся сооружением невиданного памятника самому себе. Все это безобразие происходило на моих глазах. Мой сверстник, писатель В. Солоухин, свидетельствует: «Я вспоминаю, как разрабатывали проект нелепого сооружения почти полукилометровой высоты. Дворец должен был выражать величие, а выразил бы, если бы его построили, спесь, отсутствие вкуса и ложный пафос».

На конкурс проектов Дворца Советов было подано много предложений, претендовавших на то, чтобы стать «величественным памятником героической сталинской эпохи». Академик архитектуры Б. Иофан с восторгом писал о «гениальных замечаниях» Сталина по проекту Дворца Советов. Слава Богу, памятник не состоялся. Вместо него соорудили на том самом месте… бассейн. А Сталин вместо Дворца Советов все же успел построить в столице шесть небоскребов, словно шесть пирамид. Но если те отличаются самобытной красотой и совершенством, то его высотки никак не говорят о хорошем вкусе.

Сталин, как известно, любил лично вникать во все, постоянно вмешивался просто в анекдотические мелочи. Понятно, что такую затею, как реконструкция Москвы, он тоже взял на себя. Но, даже при всем рвении Сталина в этом деле, Гитлер превзошел его в «архитектурных излишествах». Вспомним, что он считал себя художником и архитектором! Не установишь, сколько времени уделял своим архитектурным забавам Сталин, а вот про фюрера можно со всей определенностью сказать, что он отдавал им не меньше половины своего времени, во всяком случае так было до тех пор, пока немецкие войска не покатились на запад под натиском нашей армии.

Кстати, именно благодаря этому увлечению фюрера мы имеем о нем, его жизни и деятельности довольно полное представление: его личный архитектор и, можно сказать, друг (таковым был еще только один человек – личный фотограф фюрера) А. Шпеер оставил мемуары, которые являются ценным источником, внушающим доверие. Американская газета «Нью‑Йорк таймс» так оценила эту книгу: «Уникальный портрет Гитлера, который уже едва ли кому удастся превзойти». К сожалению, вблизи Сталина летописца такого уровня не оказалось, он вообще окружал себя посредственностями и подонками.

Шпеер в своих воспоминаниях признается: «После нескольких лет безуспешных усилий на архитектурном поприще я был просто одержим мыслью добиться чего‑либо значительного в этой области, мне было уже 28 лет. За то, чтобы возводить действительно стоящие сооружения, я продал бы свою душу, как Фауст. И вот я нашел своего Мефистофеля, он казался не менее могущественным, чем у Гете».

Через несколько лет после их первой встречи Гитлер говорил Шпееру: «Вы сразу привлекли мое внимание. Я искал архитектора, которому мог бы доверить осуществление своих планов, искал молодого специалиста; вы же знаете, что эти планы рассчитаны надолго. Мне был нужен человек, который продолжил бы дело и после моей смерти, опираясь на мой авторитет. Именно такого человека я увидел в вас».

Шпеер вступил в нацистскую партию в 1931 году и впервые привлек внимание Гитлера тем, что эффектно оформлял массовые нацистские манифестации (за счет монументальных декоративных элементов, огромных полотнищ, прожекторов и т. п.). По замыслам фюрера он построил в Нюрнберге гигантский комплекс для проведения нацистских съездов и других массовых мероприятий. Чтобы получить представление об этом и других осуществленных проектах Гитлера – Шпеера, надо вспомнить, что стадион в Нюрнберге, например, был по объему (в кубометрах) в три раза больше пирамиды Хеопса.

Звезда Шпеера стремительно взмыла вверх тогда, когда фюрер поручил ему построить новую Имперскую канцелярию, в самом центре Берлина. Этот заказ Гитлер сделал в январе 1938 года, причем требовалось соорудить и отделать изнутри огромное здание к январю 1939 года. То есть за один год! Фюрера торопили политические соображения: он нуждался в новой ослепительной оправе для собственного образа одного из самых выдающихся лидеров современного мира. Лидера, которого все должны уважать и бояться.

День и ночь 4500 рабочих и разных специалистов трудились на самой главной стройке страны, которую обслуживали сотни немецких предприятий. Выступая перед строителями Имперской канцелярии, Гитлер заявил: «Это сооружение переживет века и расскажет о нас нашим потомкам. Это первое архитектурное сооружение нового, великого германского Рейха». Короче говоря, первый памятник самому себе! Шпеер построил Имперскую канцелярию на несколько дней раньше отведенного ему срока, чем привел Гитлера в восторг. Кстати, фюрер при этом убедился еще и в том, что Шпеер оказался и отличным организатором, чем впоследствии Гитлер воспользовался, но об этом чуть позже. Гитлер не знал как отблагодарить удачливого архитектора, который и без того уже был им обласкан. Фюрер наградил его золотым партийным значком и вручил ему одну из своих акварелей, что вообще можно было тогда назвать высшей наградой в Германии.

Как и другие новостройки Гитлера, здание канцелярии было огромным, оно находилось в самом центре Берлина, недалеко от знаменитых Бранденбургских ворот, и занимало целый квартал. Сооружение отличалось фундаментальностью, а внутренние помещения блистали ослепительной роскошью. Самой примечательной деталью было следующее: каждый посетитель фюрера, направлявшийся в его необъятный кабинет, должен был пройти 146 метров по внушительной галерее (вдвое длиннее известной галереи в Версале). Так было задумано фюрером: за время прохода по галерее каждый должен был проникнуться уважением и даже ощутить трепет перед хозяином Имперской канцелярии. Примечательно, что мрамор, пошедший на ее строительство, был использован после войны при сооружении мемориала в честь Победы в Трептов‑парке, сама же канцелярия была разрушена при штурме Берлина.

Самым главным архитектурным проектом фюрера была намечавшаяся генеральная реконструкция Берлина, особенно центральной части столицы. Обсуждая эти планы, Гитлер говорил Шпееру: «Мы сможем вывозить гранит и мрамор из России в любых нужных нам количествах». По проекту Гитлера – Шпеера, широченный центральный проспект, протянувшийся на четыре километра, упирался с одной стороны в гигантскую Триумфальную арку (перед ней знаменитая Триумфальная арка в Париже выглядела бы небольшой сиротливой копией). На стенах арки должны были быть увековечены 1 800 000 имен немцев, павших в боях за Германию. С другой стороны проспект завершался совершенно немыслимым по размерам зданием, которое не имело аналогов в мире (совсем как сталинский Дворец Советов!). По форме проект его напоминал Капитолий в Вашингтоне, а по назначению – Дворец Съездов в Кремле. От его размеров просто дух захватывало: внутри здания могло бы разместиться 16 объемов знаменитого римского храма св. Петра или несколько вашингтонских Капитолиев! В центральном зале, который накрывал бы огромный купол (диаметр 600 метров, высота 240 метров), могло разместиться 150 тысяч человек. Когда фюрер узнал, что в Москве собираются строить Дворец Советов, который будет чуть выше его проекта, то очень расстроился. Когда же он окончательно установил дату нападения на Советский Союз, то, подписывая приказ, сказал: «Теперь с их Дворцом Советов покончено раз и навсегда!»

Вообще соревнование Гитлера со Сталиным на архитектурном поприще являло собой еще один пример их ревностного отношения друг к другу. Известно, какой внушительный сталинский мемориал был создан в Гори еще при жизни вождя. В 1933 году наша пресса сообщала: «В Москву вчера возвратился академик А. Щусев, ездивший в Тифлис, – где по его проекту будет сооружаться грандиозное здание института Сталина». Сказано – сделано: на месте рождения вождя был сооружен большой музейный комплекс. Гитлер, наверное, позавидовал и распорядился создать нечто подобное (но, конечно, более внушительное!) в Линце, городе его детства. Предложенный им проект явно превосходил то, что сотворили в Гори. В Линце было решено построить собор, превышающий размеры собора св. Стефана в Вене, огромный дворец для нужд нацистской партии, причем соорудить при дворце башню с колоколом и склепом для гробницы фюрера. Было также решено построить театр, военный музей, выставочное помещение, картинную галерею, библиотеку, стадион и, наконец, личную резиденцию Гитлера, где он намеревался жить, уйдя по старости на покой.

Все архитектурные проекты (а их было множество!), над которыми работали Шпеер и Гитлер, были выполнены в больших макетах, они были установлены на специальной выставке, куда никто не имел права зайти без Гитлера. Вместе со Шпеером фюрер часто посещал ее и проводил каждый раз там по несколько часов. Он лично водил туда своих приближенных и самых важных гостей. Как‑то Гитлер пригласил туда отца Шпеера, который тоже был архитектором. Тот молча все осмотрел и выслушал хвалебные комментарии фюрера. Когда же он остался с сыном наедине, то заявил: «Вы все с ума сошли!»

Примечательная оценка известного архитектора! Безвкусица в сочетании с какой‑то болезненной гигантоманией прежде всего определяли творчество Шпеера – Гитлера. Много лет спустя Шпеер признал, что их совместные проекты отличались казенщиной и скукой, он также писал, что реконструкция Берлина по‑гитлеровски совсем не учитывала живого человека как такового, не предусматривала ни малейшей заботы о его нуждах и удобствах, все было устремлено к созданию Гитлером величественного памятника самому себе. Шпеер замечает: «Я считал сооружения для официальных организаций как дополнение ко всему плану реконструкции столицы, но Гитлер так не думал. Его отношение к зданиям, сооруженным во имя его вечной славы, было для него всем, а заботы о жилых кварталах, транспортных магистралях, озеленении его не интересовали. Ему не было дела до социальных нужд».

Сталин прослышал об увлечении фюрера архитектурой и о его грандиозных проектах. Немецкий посол в Москве сообщил Гитлеру о том, что советского вождя очень заинтересовали эти сообщения. И вот вскоре, это было в 1939 году, в Московском Кремле была организована выставка архитектурных проектов Шпеера – Гитлера, которая очень понравилась Сталину. Немецкий посол отписал фюреру, что Сталин хотел бы принять у себя Шпеера, но Гитлер не разрешил тому ехать в Москву. Почему? Творческая ревность? Понятно, что фюрер был осведомлен о том, что Сталин лично занимается реконструкцией своей столицы, и, возможно, не хотел ему в этом содействовать, послав к нему своего архитектора.

В. Бережков, переводчик Сталина в то время, описывает в своих воспоминаниях, как нацистский министр иностранных дел Риббентроп давал в Кремле пояснения Сталину, когда водил того по выставке архитектурных проектов, которые, по словам Риббентропа, были разработаны «непревзойденным мастером величественных ансамблей и световых эффектов, поражающих воображение толпы, любимцем фюрера, архитектором Шпеером». Далее Бережков сообщает: «Риббентроп благоговейно поясняет, что идеи этих сооружений подсказаны лично Гитлером, собственноручные наброски которого демонстрируются на отдельных стендах. Выставка понравилась Сталину. Она вполне созвучна его представлениям об архитектуре эпохи „великих свершений“. После войны в Москве по воле Сталина возведут очень схожие со шпееровскими замыслами высотные здания – те же шпили и классические колонны».

Тут самое время вспомнить о другой удивительной выставке, которая была организована в Германии в середине 90‑х годов, то есть сравнительно недавно, и с небывалым успехом демонстрировалась в нескольких странах, в том числе и в Москве. Ее экспозиция была посвящена искусству и культуре гитлеровской Германии и сталинского Советского Союза. В нашей столице она была развернута в залах Музея изящных искусств имени Пушкина. В каждом из них на одной стене располагались немецкие экспонаты, на другой, напротив, – наши, советские: картины, графика, скульптуры, театральные макеты, книги и т. п. По обе стороны посетители могли видеть одно и то же – культуру и искусство тоталитарного общества, порабощенных людей. Зловещее было сходство! Этим выставка и прогремела на весь мир… За несколько десятилетий своих поездок по разным странам и континентам я посетил множество выставок, но именно эта потрясла меня больше других, оставив после себя такое же впечатление, как это было после посещения Освенцима, самого страшного из гитлеровских концлагерей.

Продолжая тему увлечения фюрера архитектурой, остается сказать, что он был верен своей главной привязанности аж до середины Великой Отечественной войны и отдавал много времени Шпееру и их совместным проектам, по‑прежнему выделял средства на реконструкцию Берлина и на осуществление других архитектурных замыслов. Но все же время взяло свое. Фюрер ценил в Шпеере не только архитектора, но и превосходного организатора, и любимый зодчий стал для него последней палочкой‑выручалочкой. Когда наши войска наконец переломили ход войны, фюрер назначил Шпеера в 1942 году министром вооружений, и тот в труднейшей ситуации сумел быстро перестроить военную промышленность страны, резко подняв ее производительность. Можно смело утверждать, что Шпеер продлил сопротивление Германии не меньше чем на год, и это, разумеется, стоило нам и нашим союзникам (и немцам тоже) многомиллионных потерь, каких без Шпеера можно было бы избежать. Это не преувеличение! Один только факт: если взять производство вооружений в Германии в 1941 году за сто процентов, то к июню 1944 года оно возросло до 322 процентов! И это несмотря на постоянные бомбежки Германии и ее блокаду. Английская газета «Обзервер» в апреле 1944 года писала: «По сути дела Шпеер сегодня для Германии важнее Гитлера, Гиммлера, Геринга, Геббельса и генералов. Все они стали своего рода вспомогательными частями гигантской военной машины, которой руководит Шпеер. Причем руководит с максимальной эффективностью в условиях максимальной напряженности…» Сам Шпеер по тому же поводу свидетельствует: «После того, как я пробыл девять лет главным архитектором Гитлера, я вышел на самый верх и занял ни с кем не сравнимое положение. А последовавшие за этим три года, когда я был вынужден заняться совсем другими делами, сделали меня действительно вторым после Гитлера».

И вот парадокс: Нюрнбергский суд не казнил Шпеера, а дал 20 лет заключения в тюрьме, которые он полностью отсидел. Хотя, казалось бы, для смертного приговора ему хватило бы и одного обвинения: в качестве министра вооружений он использовал рабский труд нескольких миллионов фашистских пленников. Наверное, в решение суда сыграли свою роль соображения, высказанные английской газетой «Обзервер»: «Шпеер никак не является одним из напыщенных карикатурных нацистских лидеров. Вообще ничего неизвестно о его политических взглядах. Он мог бы присоединиться к любой другой политической партии, если бы она обеспечила ему работу и карьеру. Он похож на состоявшегося человека, хорошо одетого, порядочного, принадлежащего к среднему классу, у него, между прочим, жена и шестеро детей. Меньше всех других лидеров Германии он демонстрирует что‑либо типично немецкое или типично нацистское. Он символизирует собой тот тип людей, который очень характерен для агрессивных стран: блестящий молодой специалист, не связанный с классовыми признаками и стремящийся к одному – проявить свои технические и организационные способности».

Ко всему прочему, повторим, Шпеер оставил наиболее полные и объективные (насколько это было возможно для него) воспоминания о фюрере и том времени. Выше мы уже не раз цитировали Шпеера, вот еще несколько строк из его мемуаров. Он вспоминает о том, как вместе с Гитлером осматривал захваченный немцами Париж: «Не правда ли, Париж прекрасен, – воскликнул фюрер. – Но Берлин должен будет его превзойти! В прошлом я часто думал, не стоит ли стереть Париж с лица земли, – это он говорил совершенно спокойно, словно о чем‑то самом обыкновенном. – Когда мы перестроим Берлин, Париж станет всего лишь его бледной тенью. Так что нам не нужно его уничтожать».

Каково?! Человек в здравом уме говорит о своем намерении стереть Париж с лица земли! К тому же в этом признается тот, кто считает себя архитектором… Как известно, Гитлер также собирался стереть с лица земли Ленинград.

С теми памятниками, о которых так пеклись Гитлер и Сталин, последнему повезло больше: многое из того, что создавалось при нем, сохранилось до сих пор. Из такого рода памятников Сталину и его эпохе самым грандиозным, бесспорно, является выставка, которую открыли в Москве в 1939 году и нарекли Всесоюзной сельскохозяйственной выставкой. После войны ее переименовали в Выставку достижений народного хозяйства, а ныне она стала Всероссийским выставочным центром. Можно сказать, что это – достойный памятник Сталину. В нем отразилась вся лживая и зловещая сущность его эпохи. И, наверное, это хорошо, что он стоит до сих пор.

Итак, за два года до Великой Отечественной войны в огромном городе, словно в сказке, вдруг вырос еще один город – Всесоюзная сельскохозяйственная выставка. Кому как, а нам, мальчишкам, она пришлась по душе, хотя создавалась вовсе не для развлечения молодого поколения. Путь на выставку по тем временам был не ближний, но мы все равно стали туда часто наведываться. Там было где погулять и увидеть немало любопытного.

От Площади колхозов, раскинувшейся перед огромным Главным павильоном в окружении других основных зданий выставки, в разные стороны расходились асфальтовые дороги и дорожки, тоже затейливо застроенные. Много зелени, прудов. Много простора. Кафе, рестораны, палатки, павильоны со скотом, со всякой живностью. Словом, на выставку можно было прийти и за день уходиться даже в наши молодые годы.

Изнутри павильоны были отделаны с неменьшей претензией, чем снаружи. Уже после войны, познакомившись с художниками, оформлявшими выставку, я узнал о колоссальных масштабах оформительских работ и прямо‑таки фантастических затратах. Бесчисленные гигантские панно делали самые лучшие художники и их многочисленные подмастерья, без которых физически все невозможно было сделать в невиданно сжатые сроки (это наша традиция!). Главная тема всех изображений – идиллические картины на коллективизированно‑механизированные сельские темы.

И, разумеется, на выставке проявились все самые характерные черты архитектуры и живописи той поры. Вызывающая помпезность, сусальность, аляповатая роскошь без конца и края… Ведь это был, как писали тогда, «праздник колхозно‑совхозного изобилия». Экспонаты свидетельствовали о сказочных урожаях и богатых трудоднях. Никто не мог уйти с выставки без того, чтобы не унести с собой имени Лысенко, этого главного сталинского агронома прославляли на выставке без устали. При этом всячески поносилась генетика – «буржуазная лженаука», как объявил сам Сталин.