355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Николаев » Сталин, Гитлер и мы » Текст книги (страница 15)
Сталин, Гитлер и мы
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 04:59

Текст книги "Сталин, Гитлер и мы"


Автор книги: Владимир Николаев


Жанры:

   

История

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

В свои последние дни фюрер не раз говорил о том, чего он больше всего боится: что его посадят в клетку и повезут показывать по разным странам. Он решил покончить жизнь самоубийством и объявил об этом приближенным. Перед смертью он официально оформил брак с Евой Браун, которая много лет была его любовницей и всегда находилась при нем. Свадьба состоялась среди ночи, надо было успеть до захвата бункера нашими войсками. После свадьбы Гитлер продиктовал два завещания – политическое и личное.

30 апреля, среди дня, фюрер застрелился, а Ева Браун отравилась. Трупы надлежало сжечь, но в спешке сделать этого до конца не успели.

Среди наших военнослужащих в бункере фюрера одной из первых оказалась молодая переводчица штаба армии Елена Ржевская, прошедшая войну от Москвы до Берлина. Она официально участвовала в опознании тел Гитлера и Геббельса и в разборке всех захваченных в бункере документов.

Обо всем этом она подробно рассказала в своих воспоминаниях. Вот что она пишет о том, как на все случившееся отреагировал Сталин:

«19 мая прибыл из Москвы, из ставки, генерал, посланец Сталина, чтобы на месте все проверить и удостовериться в гибели нацистских лидеров. В Финове, где они были временно – от посторонних глаз – закопаны в землю и охранялись скрытым постом, мне пришлось – и повторно, и заново – переводить при опросах свидетелей опознания Гитлера и извлеченного из земли Геббельса с семьей.

В Финове майор Быстров провел дополнительно опознание Геббельса начальником его охраны Вильгельмом Эккольдом и другое – с участием Кеты Хойзерман, помощницы зубного врача Гитлера и нацистской элиты, чтобы еще и еще раз все задокументировать и сохранить.

Все проверивший, во всем удостоверившийся генерал, посланец Сталина, отбыл на доклад к нему. Вскоре нас известили: расследование считать завершенным.

Когда штаб нашей 3‑й Ударной армии передислоцировался в Магдебург, там же, в Магдебурге, останки Гитлера и Геббельса были преданы земле».

Известно, что всю эту историю Сталин не сделал достоянием общественности, поэтому после войны долго ходило много разных слухов о конце фюрера. Сталин промолчал, наверное, потому, что очень хотел заполучить Гитлера живым…

Агония Сталина, как и в случае с Гитлером, тоже началась со взрыва бомбы, но не обычной, а американской, атомной. Выше об этом уже говорилось. Запад намного опередил Сталина (по его же вине, а не из‑за отсутствия у нас светлых голов) в создании ядерного оружия. Ему, мечтавшему о мировом господстве (или – мировой революции), не оставалось ничего другого, как безраздельно царить только в СССР и так называемом социалистическом лагере, искусственно образованном после войны и придавленном нашим солдатским сапогом. Сталин, будучи уже не в силах идти военным походом на буржуазный Запад с его атомной бомбой, был вынужден ограничиться своим «социалистическим» миром, который он постарался отгородить от остального «железным занавесом». В таких условиях и протекала его агония, растянувшаяся на целых восемь лет. Мы даже не успели как следует отпраздновать нашу победу. Уже цитировавшийся выше наш поэт и большой умница Д. Самойлов писал: «Страшное восьмилетие было долгим. Вдвое дольше войны. Долгим, ибо в страхе отшелушивались от души фикции, ложная вера; медленно шло прозрение. Да и трудно было догадаться, что ты прозреваешь, ибо прозревшие глаза видели ту же тьму, что и незрячие». Так все и было. Вспомним об этом.

После войны почти вся самая обжитая часть нашей страны лежала в развалинах, были стерты с лица земли тысячи городов и деревень, промышленных предприятий. За четыре года войны по ним дважды прокатился фронт, протянувшийся от Баренцева до Черного моря. Все надо было строить заново – и промышленность, и жилье. Голод еще не один год угнетал жизнь победившего народа. Острейшая нехватка самых необходимых продуктов дополнялась постоянным и не менее острым дефицитом промышленных товаров. Очереди за продуктами и ширпотребом стали еще длиннее, чем до войны. Ко всему прочему советская власть никогда не радовала своих граждан хотя бы мало‑мальски сносным жильем, которое в результате войны только резко ухудшилось. Подавляющее большинство горожан продолжало жить в так называемых «коммуналках», где в нескольких комнатах с одной общей кухней и одним общим туалетом ютилось несколько семей. Такую жизнь в XX веке можно назвать только свинской! Сельские жители обитали примерно в тех же условиях, в каких жили их отцы и деды еще до революции. Ко всему этому надо добавить, что по старой советской традиции любой труд в СССР (разумеется, кроме партийно‑советской верхушки) оплачивался в 20–30 раз ниже той зарплаты, какую полагалось бы за него платить. Это соотношение легко устанавливалось при сравнении с зарплатами на Западе.

Как можно было выжить в таких условиях? Большинство населения страны спасалось от вымирания только за счет крохотных приусадебных участков на селе. Вот там производительность труда и урожайность во много раз превышали колхозные показатели. Частично за счет этих участков подкармливался и город на так называемых колхозных рынках. Люди еще выживали за счет так называемой теневой экономики, когда в условиях постоянного острейшего дефицита в государственной торговле многие спасались товарообменом и скрытой частной торговлей из‑под полы и перепродажей. Процветало и массовое воровство в колхозах и на производстве. Разумеется, вся такого рода деятельность, не только воровство, была уголовно наказуема, но без нее выжить было просто невозможно. (Как только в страну в конце 80‑х годов пришла гласность, то сразу обнаружилось, что в теневой экономике страны были заняты десятки миллионов граждан, то есть общество, основанное на тоталитаризме и абсурдной экономике, давно было беременно рыночными отношениями, из‑за которых и разгорелся весь сыр‑бор в ходе перестройки.)

И вот в такой тяжелейшей обстановке конца 40‑х годов, точнее – с конца войны, казалось бы, только и беспокоиться о хлебе насущном и крыше над головой. Но нет! Тогда сложилась парадоксальная ситуация, а именно – во время войны в какой‑то мере высвободилась душа народная из‑под тяжкого пресса рабской диктатуры. В довоенное время люди работали, как правило, кое‑как: власти делали вид, что платили им зарплату, а они, в свою очередь, делали вид, что работали. Воевать кое‑как было нельзя. Над страной нависла смертельная угроза, и подавляющее большинство народа сплотилось в борьбе против нее. А это единое устремление требовало для своей реализации известной степени свободы, как крыльям нужен воздух для осуществления полета. Ольга Берггольц писала:

Я счастлива.

И все яснее мне,

Что я всегда жила для этих дней,

Для этого жестокого расцвета.

И гордости своей не утаю,

Что рядовым

вошла в судьбу твою,

Мой город,

в званье твоего поэта.

Это пишет не только героиня обороны Ленинграда, но и жертва сталинского террора, она перенесла до войны страшные мучения, а вот война стала для нее избавлением от этого ужаса, он отошел на второй план перед необходимостью сражаться за спасение Родины. Под коммунистической диктатурой она не могла жить по велению души, а теперь оно даже поощрялось властью в столь экстремальной ситуации.

С пронзительной проницательностью пишет о том же самом Пастернак в романе «Доктор Живаго»:

«Удивительное дело. Не только перед лицом твоей каторжной доли, но по отношению ко всей предшествующей жизни тридцатых годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война явилась очистительной бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления.

Я думаю, коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться. Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности. Отсюда беспримерная жестокость ежовщины, обнародование не рассчитанной на применение Конституции, введение выборов, не основанных на выборном начале.

И когда возгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность, угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы.

Люди не только в твоем положении, на каторге, но все решительно в тылу и на фронте, вздохнули свободнее, всей грудью, и упоенно, с чувством истинного счастья бросились в горнило грозной борьбы, смертельной и спасительной».

Эти мудрые слова о духовном состоянии народа в годы войны и сразу после нее стоят сотен томов ура‑патриотической прозы, разоблачают ее заказной казенный пафос и позволяют понять истоки народного подвига.

Примерно те же мысли высказал о том времени и А. Твардовский:

Грянул год, пришел черед,

Нынче мы в ответе

За Россию, за народ

И за все на свете.

Да, так уж получилось, что только в военные годы советские люди смогли сами быть за что‑то в ответе. Всегда предполагалась единственная модель их поведения – выполнять указания свыше. От них решительно ничего не зависело, и вдруг пришла пора, когда только от них стало зависеть – быть или не быть нам всем и нашей стране.

Уж кто‑кто, а Сталин не мог не ощущать атмосферы всеобщей надежды и ожидания перемен. Он испугался, что победа пробудит у победившего народа чувство собственного достоинства и свободомыслие. А это никак не соответствовало его программе обожествления собственной персоны, в ходе войны и особенно после нее этот процесс приобрел совершенно фантасмагорические формы. Сразу после окончания войны началось беспощадное наступление на права и духовную жизнь народа, чтобы поставить все на свои довоенные места. Уже в июне 1945 года «Правда» печатает статью сталинского «агронома» и палача одновременно Т. Лысенко, направленную против «менделизма‑морганизма – ложного учения генетики». Да, да! Не статью о хлебе насущном, какую можно было бы ждать в то тяжкое голодное время, а малограмотный бред, но зато нацеленный против буржуазной науки. Разворачивается наступление мракобесия. Как из рога изобилия посыпались постановления партии по идеологии, сталинские пропагандисты‑недоучки громили философию, политэкономию, историю, биологию, кибернетику, генетику… Изничтожали не только целые отрасли науки и культуры, но и лучших их представителей. Этот процесс шел все годы сталинского правления, а после войны вспыхнул с новой силой, что, несомненно, свидетельствовало об одном – агонии режима и его вождя.

Еще в 1941 году наш великий соотечественник Вернадский отмечал: «Невольно мысль направляется на ближайшее будущее. Крупные неудачи нашей власти – результат ослабления ее культурности… Мысль направляется к необходимости свободы мысли…» Примерно то же выразил в 1944 году В. Катаев (разумеется, ни эти его стихи, ни мысли Вернадского тогда не могли быть доступны читателям):

Уже давно, не год, не два,

Моя душа полужива,

Но сердце ходит, дни кружатся,

Томя страданием двойным, –

Что невозможно быть живым

И трудно мертвым притворяться.

Война на полях сражений закончилась. Война против народа, справедливости и здравого смысла продолжалась с новой силой. Каленым железом выжигалось все решительно, что могло хотя бы каким‑то косвенным образом встать на пути тирании, на пути оболванивания народа. Недаром при Сталине в такой немилости был Достоевский. В те послевоенные годы как бы ожила, обрела страшную реальную силу бесовская программа, разоблаченная писателем: «Первым делом понижается уровень образования, науки, талантов». Достоевского приводило в ужас общество, где «горы сравнены с долинами» и все приведены к одному знаменателю, где «Цицерону обрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается камнями». Достаточно вспомнить, что в 1943 году в саратовской тюрьме погиб от истязаний и голода великий русский ученый Н. Вавилов, гордость мировой генетики, запрещенной у нас Сталиным. С резким падением науки и культуры в то время замедлилось все наше развитие, и мы до сих пор страдаем от этого. С компьютеризацией мы вообще, благодаря лично товарищу Сталину, попали просто в трагическое положение на фоне всемирной компьютерной революции. Мало кто, наверное, помнит, что до войны у нас, в СССР, жили и работали самые выдающиеся в мире специалисты по этой отрасли науки, все они стали жертвами сталинского террора…

Можно было бы ожидать, что после Великой Победы пойдет на спад массовый террор карательных органов против собственного народа. Наоборот! Он лишь усиливался и обрушился не только на военнопленных, возвращавшихся из немецкой неволи, не только на тех, кто находился в оккупации, но буквально, как и раньше, на все слои населения. На этот раз карательные органы особенно развили свою страшную деятельность среди молодежи, в том числе среди студентов и старшеклассников. Это трагически затронуло много семей, приобрело такой размах, что об этом нельзя было не знать. Так, мой близкий друг М. Кудинов, известный поэт и переводчик, вскоре после войны, будучи студентом Московского университета, был арестован и приговорен к 25 годам заключения «за организацию покушения на товарища Сталина» – самая стандартная для того времени формула обвинения. На самом деле причина ареста была в том, что его отец, известный экономист, был расстрелян еще в 30‑е годы как «враг народа». В конце 50‑х годов и Миша, и его отец были, разумеется, реабилитированы. А тогда таких несчастных жертв – родственников «врагов народа», каким оказался Кудинов‑младший, бросали в тюрьмы и концлагеря просто так, на всякий случай, можно сказать, превентивно.

Арест молодого Кудинова мог еще иметь и другую подоплеку. Злобствуя в своей затянувшейся агонии, одряхлевший тиран, похоже, видел в молодом поколении возможную угрозу для своего владычества, особенно от тех, кто имел репрессированных родных. Кстати, тогда же загоняли в концлагеря и тех, кто уже отсидел свое в качестве «политических заключенных» еще до войны и вышел на волю…

Как и в 30‑е годы, после войны властями и КГБ стали создаваться новые громкие судебные дела против уже новых «врагов народа». Крупнейшим из них стало «Ленинградское дело», по которому было расстреляно, брошено в тюрьмы и концлагеря много ленинградцев и москвичей. Руководители Ленинграда обвинялись в том, что хотели якобы больше самостоятельности от центральной власти. Для тех времен совершенно абсурдное обвинение! Но агонизировавший диктатор уже всюду видел угрозу и заговор против своей безраздельной власти. В результате было осуждено много известнейших в то время государственных и партийных деятелей, их страшную участь можно сравнить с судьбой заговорщиков, организовавших покушение на Гитлера в 1944 году. Но те были хотя бы и на самом деле виновны! А все обвинявшиеся по «Ленинградскому делу» после смерти Сталина были реабилитированы. Точно так же было тогда состряпано и громкое «Мингрельское дело» с обвинением, схожим с ленинградским, но еще с националистическим привкусом. Оно тоже, разумеется, впоследствии оказалось дутым. Характерно, что вечно всех подозревавший вождь напоследок выбрал в качестве своих жертв Ленинград и Грузию: он не раз уже «чистил» колыбель революции, потому что терпеть не мог действительных руководителей Октября 1917 года; что же касается Грузии, то он, наверное, по‑прежнему опасался оттуда разоблачений своих прежних дел в молодые годы. Так матерый хищник пытался зализывать разболевшиеся под старость, казалось бы, забытые раны…

Необходимо в плане нашего разговора вспомнить также, что в конце войны Сталин взял новый разбег в организации массовых репрессий, доведя их до масштабов геноцида. Первой его жертвой стали калмыки. НКВД осуществил «операцию» по переселению «лиц калмыцкой национальности» с их исторической родины, лишив при этом права на государственность. Всего было выселено около 100 тысяч человек. Всех, включая стариков, женщин и детей, загоняли в товарные вагоны, времени на сборы не отводилось, несчастные брали с собой то, что могли унести на руках. Точно так же было выселено около 70 тысяч карачаевцев, полмиллиона чеченцев и ингушей, около 40 тысяч балкарцев, около 200 тысяч крымских татар, около 100 тысяч турок, курдов и хемшилов. Выселяли на совершенно неподготовленные для этого места в Сибирь, Среднюю Азию и Казахстан. Десятки тысяч людей при этом погибли (их выселяли сплошь и рядом в зимние холода).

Огромная машина репрессий, отлаженная, наверное, лучше всех других систем в государстве, работала беспрерывно. Чем ближе шло дело к смерти Сталина, тем интенсивнее она действовала. Такой страшной агонии, наверное, не было еще ни у одного человека за всю человеческую историю. Машина террора уже не могла не крутиться, она требовала, словно молох, все новых и новых жертв, а обслуживавший ее огромный аппарат сталинских опричников (сотни тысяч? миллионы?) был кровно заинтересован в ней, потому что просто стал бы пустым местом при ее остановке. Многие до сих пор спрашивают: почему все‑таки развалилась советская держава? Ответ лежит на поверхности: словно два гигантских солитера ее высосали изнутри КГБ и ВПК (военно‑промышленный комплекс), без которых сталинская тирания не могла бы существовать.

Беспредел в стране нарастал и после войны только потому, что завоеванную великой кровью победу Сталин украл у народа и присвоил ее себе, воспользовался ее плодами. Сам факт победы был выдвинут как главное и неопровержимое доказательство прочности и, более того, справедливости деспотического строя. Спекуляция на этом «доказательстве» продлила существование так называемой командно‑административной системы еще на лишние десятилетия и после смерти Сталина, последствия этой спекуляции не изжиты даже при переходе страны из XX в XXI век. Наум Коржавин написал:

Не от побед бывают беды,

От поражений… Мысль проста.

Но их бедой была победа –

За ней открылась пустота.

Конечно, победил не вождь. Он только мешал победить. Из‑за него мы пролили столько крови и понесли столько потерь. «Мы просто не умели воевать, – пишет В. Астафьев, прошедший солдатом всю войну. – Мы и закончили войну, не умея воевать. Мы залили своей кровью, завалили врага своими трупами. Вы посмотрите на любую из карт 1941 года и даже 1944 года: там обязательно 9 красных стрелок против 2–3 синих. Это девять наших армий воюют против 2–3 армий противника. И так все время, на протяжении всей войны».

Вспомним еще раз о самой позорной странице истории той великой войны. Сталин объявил, что мы потеряли в ней шесть миллионов.

Он все что угодно умел считать по‑своему. Хрущев назвал другую цифру – 20 миллионов, Горбачев – 27 миллионов. А вот совместная американо‑российская комиссия по оценке потерь во время Великой Отечественной войны подсчитала в 1994 году, что мы потеряли 40 миллионов человек. То есть на одного убитого немца 7–9 наших бойцов. Думается, что предстоит еще более точный подсчет. Настоящую цену нашей победы назовут еще не скоро. Только после того, как вымрет мое поколение свидетелей и участников войны. Человечество не знало таких кровопролитных войн, как Великая Отечественная. И не знало таких пирровых побед, как наша. Мало этого! После победы мы уже более полувека живем настолько хуже, чем побежденные нами немцы и японцы, что сравнивать просто страшно. Сегодня это известно каждому, а вот поэт М. Исаковский предчувствовал такую нашу судьбу еще в далеком 1945‑м в своем стихотворении «Враги сожгли родную хату…». О той войне у нас много написано, больше лжи, чем правды, но в этом одном стихотворении выражено все то, что составляет самую суть нашей горькой победы «со слезами пополам». По‑моему, никакие цифровые и фактические выкладки не донесут эту мысль до любого нормального человека лучше, чем строки поэта:

Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда ж теперь идти солдату,

Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком горе

На перекресток двух дорог,

Нашел солдат в широком поле

Травой заросший бугорок.

Стоит солдат – и словно комья

Застряли в горле у него.

Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,

Героя – мужа своего.

Готовь для гостя угощенье,

Накрой в избе широкий стол, –

Свой день, свой праздник возвращенья

К тебе я праздновать пришел…»

Никто солдату не ответил,

Никто его не повстречал.

И только теплый летний ветер

Траву могильную качал.

Вздохнул солдат, ремень поправил,

Раскрыл мешок походный свой,

Бутылку горькую поставил

На серый камень гробовой.

«Не осуждай меня, Прасковья,

Что я пришел к тебе такой:

Хотел я выпить за здоровье,

А должен пить за упокой.

Сойдутся вновь друзья, подружки,

Но не сойтись вовеки нам…»

И пил солдат из медной кружки

Вино с печалью пополам.

Он пил – солдат, слуга народа –

И с болью в сердце говорил:

«Я шел к тебе четыре года,

Я три державы покорил…»

Хмелел солдат, слеза катилась,

Слеза несбывшихся надежд.

И на груди его светилась

Медаль за город Будапешт.

Написанное в 1945 году стихотворение как бы подводит итог военному лихолетью, в то же время оно окрашено предчувствием грядущих лет, не обещающих никакой радости.

Тяжко и нескладно пошла у народа жизнь после войны. Но официально все было прекрасно. После Парада Победы Сталин был награжден вторым орденом Победы, ему было присвоено звание Героя Советского Союза и, наконец, стал он генералиссимусом. Сотворение легенды было с точки зрения протокольной завершено. Дальше ее предстояло оснащать историкам и писателям. Недаром после войны поэт‑фронтовик Ю. Белаш писал:

Он стал богом. Предшественники – святыми.

Портреты – иконами. Лозунги – хоругвями.

«Краткий курс» – священным писанием.

Коммунизм – царством небесным.

В связи с победой Сталин догадался провозгласить тост за многотерпеливый русский народ, но уже через месяц, в День Парада Победы (24 июня 1945 года), поспешил внести поправку: назвал народ‑победитель… винтиком! А гайка была та же – его система, и закручивалась она все туже.

Сталин с его обостренным политическим чутьем понимал, что после войны ему придется иметь дело уже не совсем с тем народом, к которому он привык, о чем выше уже говорилось. К сказанному надо добавить, что в результате войны народ просто стал больше знать.

Мое поколение, вернее, та небольшая его часть, которая не погибла и пережила войну, испытало на себе колоссальное воздействие так называемого взрыва информации, причем у нас, в СССР, он потряс людей и все основы с удесятеренной силой. Ведь в довоенные годы все сто процентов информации о мире, окружающем нашу страну, исходили из наших же источников. Во время войны это железное правило оказалось нарушенным, когда мы, преследуя немцев, вступили на их территорию и в страны Восточной Европы и увидели неведомый нам мир.

В ходе войны, особенно в ее конце, устанавливались кое‑какие контакты с западными союзниками, они тоже обрушили на нас немало неожиданной информации. Мне, например, запомнились встречи с американскими и английскими моряками на Северном флоте. Большие морские караваны доставляли на наши базы не только оружие, военное снаряжение и продукты, но и тысячи чужеземных моряков. Знакомство с ними, с их образом жизни, так отличавшимся от нашего, вызывало удивление, порождало необычные мысли. Бросалась в глаза их демократичность, раскованность. Не могла не поражать их более чем солидная материальная обеспеченность, которая на фоне нашего жалкого существования выглядела прямо‑таки богатством, роскошью. А широта и разнообразие взглядов и свобода их выражения!..

Наши солдаты и офицеры, которые пришли в страны Восточной Европы, вообще столкнулись с лавиной неожиданных впечатлений. Со мной в военно‑морском госпитале на соседней койке лежал молоденький десантник из морской пехоты, бравший Германию с моря, простой деревенский паренек. Я как‑то спросил его, какое впечатление на него произвели немецкие деревни, он ответил: «Ты знаешь, мы все время шли почему‑то через города». Сельские каменные дома со всеми удобствами он никак не мог принять за крестьянские дома. Даже молодые немки, поразившие его воображение, не так потрясли его, как эти сельские дома, ведь он даже не мог себе представить, что деревня может быть такой! Тогда я с высоты моего столичного и флотского воспитания снисходительно отнесся к такой наивности этого милого парня, но потом увидел его в ином свете: с его так неожиданно расширившимся кругозором, новыми знаниями и впечатлениями, озаренными войной. Такую же революцию информации пережила тогда вся страна.

Немалый вклад в такое своеобразное просвещение и образование нашего народа внесли западные союзники и тем, что поставляли нам вооружение и продовольствие. Уже вскоре после окончания войны этот факт у нас замалчивался, ибо упоминание об этой помощи как бы умаляло вклад нашей страны в общую победу и, главное, как бы принижало роль в ней нашего генералиссимуса. Но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Летом 1944 года у нас в печати (значит, не без ведома самого Сталина) было опубликовано официальное сообщение «О поставках Советскому Союзу вооружения, строительного сырья, промышленного оборудования, продовольствия Соединенными Штатами Америки, Великобританией и Канадой». В нем говорится, что с октября 1941 по апрель 1944 года из США было поставлено (уже поставлено! Оставался еще год войны. – В. Н. ) в СССР 8,5 миллиона тонн вооружения, строительного сырья, промышленного оборудования и продовольствия. Из США и Англии мы получили более 12 тысяч самолетов. Из США, Англии и Канады к нам поступило более 9 тысяч танков, из США – более 200 тысяч грузовиков. Я сам читал заявления наших специалистов, что без этих мощных грузовиков нам в войну было бы очень трудно. В поставки входили артиллерийские орудия, военные корабли, заводское оборудование, авиационное горючее, алюминий и дюралюминий, медь, цинк, никель, сталь, кобальт… Кто пережил войну, не могут не помнить огромные по тем временам американские грузовики, необычные по своей форме американские и английские танки, а банки свиной тушенки, консервированного мяса и яичный порошок так или иначе в те годы побывали, наверное, в каждом нашем доме.

Все это доставлялось к нам, главным образом, морскими конвоями. Это были опаснейшие морские операции, потери были тяжелыми, потому что приходилось с севера огибать побережье Скандинавии, где базировались немецкие самолеты, корабли и подводные лодки. Около ста кораблей с бесценным в то время грузом ушло на дно. Эта страница истории той войны еще не написана. При Сталине это вообще было невозможно.

Свое негодование по поводу неудавшегося после окончания войны похода на Запад Сталин с лихвой выместил на покоренных им в результате войны странах. Его полубезумная предсмертная агония сотрясала не только нашу страну. В число этих несчастных попало тогда несколько восточноевропейских стран от Балтийского до Черного моря, а также Югославия и Албания. Едва‑едва освободившись от нацистского ига, они тут же оказались фактически оккупированными нашими войсками. А название им Сталин придумал прямо‑таки издевательское (он был горазд на такие выдумки!) – страны народной демократии, затем их также окрестили социалистическими. В их число еще вошли Монголия, Вьетнам, Куба, Северная Корея и отчасти – Китай.

В Восточной Европе Сталина решительно не устраивало то, что в бывших до войны независимыми государствах все еще сохранились кое‑какие остатки либерально‑буржуазного порядка. Через своих марионеток, лидеров так называемых коммунистических и рабочих партий в этих странах, наш вождь спешил насадить там наши порядки, прежде всего был раздут до советских масштабов его культ. В 1948 году против сталинской диктатуры восстала Югославия во главе со своим лидером маршалом Тито. У югославов был опыт героической борьбы против нацистской оккупации, и они не хотели мириться с новой разновидностью фюрера. Можно себе представить, как был перепуган и разгневан Сталин этим бунтом внутри его же собственного социалистического лагеря! Это же был пример для других покоренных стран. Никакие происки наших властей и КГБ не смогли ничего поделать с Тито. И тут по Восточной Европе прокатилась такая страшная волна массового террора, какого мир не знал с 30‑х годов, когда была залита кровью наша страна. В государства Восточной Европы, официально самостоятельные, независимые, были посланы бригады следователей и палачей из КГБ, и они, опираясь на штыки наших армий, стоявших в этих странах, организовали преследование всех мыслимых и немыслимых сторонников либерального образа жизни и национальной независимости. По советскому образцу 30‑х годов они организовали серию зловещих процессов – устрашающих спектаклей. Руководители этих стран были обвинены во всех смертных грехах (югославские агенты, предатели, агенты Запада и т. п.) И на сей раз их приговаривали не только к расстрелу, но многих – к повешению, что лишний раз говорило о том, в каком состоянии тогда находился наш вождь. Тысячи невинных людей были замучены и уничтожены, брошены в тюрьмы и концлагеря. «Братское» советское иго продлилось еще на десятилетия.

О том, в каком бешенстве пребывал тогда Сталин, свидетельствует много фактов. Вот только один из них – пример, о котором едва ли кто сегодня помнит.

Среди редких литераторов‑любимчиков Сталина был поэт и прозаик К. Симонов. В те годы он по прямому заказу вождя часто выступал на международные темы как в прозе, так и в стихах. Так что строки, какие будут приведены ниже, написаны были Симоновым под диктовку самого вождя. Итак, в своем памфлете Симонов писал: «Когда ренегат, то есть отступник и предатель, приходит к власти, обманув народ явной демагогией и устранив опасных для себя честных людей тайными убийствами, – он стремится поскорее приобрести возможно более достойный и пышный, по его мнению, вид…» Далее Симонов сравнивает Тито с Герингом, ближайшим соратником Гитлера! И затем продолжает:

«Выясняется, что ренегат – не просто отступник с революционным прошлым, которое он предал. Выясняется, что у него никогда не было этого прошлого, что он просто – старый полицейский провокатор… Он оказывается еще и старым шпионом сначала одной державы, потом другой, потом третьей.

Клубок, в котором он, казалось бы, так тщательно обрезал все концы… начинает угрожающе разматываться в других странах, за пределами власти ренегата… Он начинает охранять свое „доброе“ черное имя.

Тех, кто знает, – убить! Тех, кто, может быть, знает, – убить! Тех, кто может догадаться, – убить! Тех, кто может услышать и поверить, – за решетку!.. (Неужели Симонов, человек все же талантливый, не замечает, что словно про сталинские времена пишет, в которые и сам живет?! – В. Н. )


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю