Текст книги "Сталин, Гитлер и мы"
Автор книги: Владимир Николаев
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)
Когда в 1950 году Светлана родила дочку («в отличие от первого раза ужасно трудно», – вспоминает она), написала отцу и получила в ответ письмо, которое оказалось вообще последним от него к ней:
«Здравствуй, Светочка!
Твое письмо получил. Я очень рад, что ты так легко отделалась. Почки – дело серьезное. К тому же роды… Откуда ты взяла, что я совсем забросил тебя?! Приснится же такое человеку… Советую не верить снам. Береги себя. Береги дочку: государству нужны люди, в том числе и преждевременно родившиеся. Потерпи еще, – скоро увидимся. Целую мою Светочку. Твой папочка. 10 мая 1950 г.».
Таких идиллических воспоминаний судьба подарила Светлане немного. Да и время было не для идиллии. Она это прекрасно понимала еще тогда. Светлана пишет: «Умные люди и тогда понимали, в чем дело, а не „прозрели“ после 20‑го съезда, как это теперь некоторые утверждают… Это были годы, когда спокойно не проходило месяца – все сотрясалось, переворачивалось, люди исчезали, как тени…
Для меня, девочки‑школьницы, эти годы воспринимались иначе: это были годы неуклонного искоренения и уничтожения всего, созданного мамой, какого‑то настойчивого истребления самого ее духа, чтобы ничто не следовало установленным ею порядкам, чтобы все было наоборот… Это я видела, это я понимала, это было очевидно. Об этом я пишу, политические анализы пусть дают другие. И даже гибель таких близких друзей мамы, какими были Бухарин, Киров, Орджоникидзе, близкими и домашними воспринималась тогда как истребление всего, что было связано с мамой».
Видела Светлана примерно то же самое и в нашей школе, не могла не знать, что у ее друзей и подруг просто исчезали из жизни отцы, а иногда и матери, зачастую они были прямыми жертвами самого вождя. Так, среди моих близких школьных приятелей были два неразлучных друга, два Юрия. Их хорошо знала и Светлана, не могла не знать и ее мама, что будет ясно из следующего рассказа. Одного Юрия мы в классе звали большим, другого маленьким (соответственно их росту). У большого отец был одним из руководителей на Лубянке, у маленького – одним из руководителей хозяйства страны. Оба Юрия были очень приятными, хорошо воспитанными мальчиками, прекрасно учились. И на обоих судьба обрушилась жестоко.
Мать Юры‑маленького была дочерью врачей, ставших хорошими специалистами еще до революции. Отец ее, дед Юрия, состоял в партии большевиков с 1903 года, знал Ленина, от большевиков вошел в Думу, а его жена, бабушка Юрия, основала в 1918 году в Москве по просьбе Ленина то, что тогда называли Лечсанупром Кремля, а потом – «Кремлевкой». Звали ее Александра Юлиановна Канель, лечила она тогдашних вождей и их жен, была лечащим врачом жены Сталина, по‑человечески стала с ней очень близка, что и принесло затем горе всей ее семье, в том числе и дочери, Юриной маме.
Надежда Аллилуева часто жаловалась Александре Юлиановне на свою семейную жизнь, на мужа. Когда Надежда при странных обстоятельствах покончила с собой, Сталин потребовал от А. Ю. Канель, бывшей главным врачом Кремлевской больницы, дать заключение, что Аллилуева умерла от приступа аппендицита. Главврач отказалась это сделать. Сталин, разумеется, это запомнил и не простил. Вскоре Александра Юлиановна скоропостижно скончалась, а затем обе ее дочери, в том числе и мать Юры‑маленького, были арестованы и бесследно исчезли в сталинских застенках, кстати, одновременно с другими близкими к Аллилуевой и Канель людьми.
Вообще тогда жить людям того самого круга, откуда брались ученики нашего «лицея», было все равно что ходить по минному полю без миноискателя. И без загадочной смерти Аллилуевой семья Юрия‑маленького, например, все равно была обречена, раньше или позже… Дело в том, что его мать, дочь Александры Юлиановны, была близкой подругой жены Поскребышева, самого главного помощника Сталина. Пришло время, арестовали даже жену Поскребышева. После этого арест мамы Юрия‑маленького все равно был бы неминуем.
Примерно в то же время был репрессирован и пропал отец Юрия‑большого, два друга осиротели одновременно. Всего этого Светлана не видеть не могла… С самого детства над ней распростерлась грозная тень отца, даже после его смерти она не избавилась от этого проклятья. Даже через десять лет после смерти Сталина Светлана пишет: «Прошло десять лет. В моей жизни мало что изменилось. Я, как и раньше, существую под сенью моего отца. Как и при нем, у меня и моих детей сравнительно обеспеченная жизнь. Не изменилось и другое: внимание одних, злоба других, любопытство всех без исключения, огорчения и потрясения заслуженные и незаслуженные, столь же незаслуженные изъявления любви и верности – все это продолжает давить и теснить меня со всех сторон, как при жизни отца. Из этих рамок мне не вырваться. Его нет, – но его тень продолжает стоять над всеми нами, и еще очень часто продолжает диктовать нам, и еще очень часто мы действуем по ее указу…»
Это признание Светланы можно назвать криком души. После смерти отца она будет все время стараться выйти из‑под его тени, забыть если не о всех, то о многих трагических событиях, связанных с ним. Но окружающие будут воспринимать ее прежде всего как дочь Сталина, а уже потом как Светлану Аллилуеву. Она много и хорошо напишет о себе и своей эпохе, оказавшись на Западе, а издатели будут требовать от нее писать больше не о себе и своем времени, а об отце и его преступлениях. Она же хотела забыть о них, очиститься от скверны прошлого, переродиться душой. Все это тем более тяготило Светлану, что она оказалась склонной к писательскому труду, опубликовала на Западе одну за другой четыре книги, но с каждым новым изданием интерес к ее творчеству падал. Она никак не ожидала, что ее недовольство собой и своей жизнью в Советском Союзе продолжится и за рубежом. А у нас ей с каждым годом становилось все тяжелее. Она вспоминает. «Моя странная бестолковая жизнь продолжается. Я продолжаю жить, как и десять лет назад, внешне – одной жизнью, внутренне – совсем иной. Внешне это обеспеченная жизнь где‑то по‑прежнему возле правительственных кормушек и верхушек, а внутренне – это по‑прежнему (и еще сильнее, чем раньше) полное отъединение от этого круга людей, от их интересов, обычаев, от их духа и дела, и слова и буквы».
Так много изменилось вокруг после смерти отца, а она по‑прежнему одинока, даже няня, последний ей родной человек из старших родственников, умерла… А Светлане так хочется любви и простого семейного счастья, просто человеческого внимания. Она пишет об огромной и дружной семье Микоянов: «Так приятно мне всегда было, когда я попадала в этот милый дом добрых старых друзей, войти в старую столовую, где все тот же резной буфет и та же старомодная люстра, и те же часы на камине. Вот уже десять внуков Анастаса Ивановича бегают по тем же газонам возле дома и потом обедают за тем же столом, под деревьями, где выросли пять его сыновей, где бывала и мама, дружившая с покойной хозяйкой этого дома. В наш век моментальных перемен и стремительных метаморфоз необыкновенно приятны постоянство и крепкие семейные традиции, – когда они где‑то еще сохранились…»
Раздумья о смысле жизни приводят к решению, которое потом сыграет в ее жизни немалую роль.
«В мире накопилось столько же безумия, зла, злой воли, сколько и прогресса, ума, знаний, человечности, дружбы. И то и другое – на чаше весов. На этом адском равновесии живем мы все, наши дети, наше поколение, наш век. Надо, чтобы все верили в могущество добра и доброй воли.
Я думаю, что сейчас, в наше время, вера в Бога – это и есть вера в добро и в то, что оно могущественнее зла, что оно рано или поздно восторжествует, что оно победит. Различия вероисповеданий не имеют значения в сегодняшнем мире, в котором люди интеллекта уже научились понимать друг друга, минуя границы стран и континентов, языков и рас.
Все догматические различия религий сейчас теряют значение. Сейчас люди скорее разделяются на тех, для кого существует Бог, и на тех, для кого вообще существование Бога не нужно. Когда мне стало 35 лет, уже кое‑что пережив и повидав, с детства приучаемая обществом и семьей к материализму и атеизму, я все же приняла сторону тех, для кого немыслимо жить без Бога. И я счастлива, что это со мной произошло».
Любопытное совпадение: поступив после школы в университет, Светлана изучала там новую историю США, будто знала, что придется провести в Америке многие годы. Во время учебы ей стала доступна западная пресса, которая в то время находилась у нас под строжайшим запретом. Кстати, это именно из нее она узнала, что мать покончила жизнь самоубийством, что от Светланы так тщательно скрывали (факт, немало говорящий о том, в каких условиях она воспитывалась). Она тут же бросилась к отцу, и тот ей все подтвердил.
«В сентябре 1957 года, – вспоминает Светлана, – я сменила фамилию „Сталина“ на „Аллилуева“, по советским законам дети могут носить фамилию отца или матери. Я больше не в состоянии была носить это имя, оно резало мне уши, глаза, сердце своим острым металлическим звучанием».
В годы так называемой «оттепели» Светлана познакомилась с теми, кто сознательно не воспринимал нашу идеологию, даже пытался выступать против нее. Одним из таких людей оказался писатель и критик Андрей Синявский. Светлана пишет, что знакомство с ним было для нее «очень значительным». Он и его друзья, вспоминает Светлана, говорили ей: «Ведь на протяжении вот уже сорока лет эти звери пожирают друг друга, как в „Бесах“ у Достоевского… Выходит, что столько лет страной правили негодяи! До такого самоуничтожения не доходила еще ни одна страна в мире».
Эти очевидные истины находили отклик в ее душе, она пишет. «Правое дело партии. Ну, нет! Скорее я соглашусь с теми, кто утверждал, что в октябре 1917 года с Россией произошла роковая, трагическая ошибка… Такой вывод был мне куда ближе из всего, что я видела вокруг прозревшими глазами, из всей истории, которой мне пришлось переучиваться заново… Старый анекдот 20‑х годов воплотился в правду: „Построить социализм можно, но жить в нем нельзя“. В построении этой полутюрьмы‑полуказармы и заключались „великие исторические заслуги“ моего отца».
В мае 1962 года Светлана крестилась в православной церкви, но покоя ее душе это не принесло. В 1963 году произошло событие, перевернувшее всю ее жизнь: она познакомилась в Москве с коммунистом из Индии, его звали Бранджеш Сингх. Нет, это не был большевик индийского разлива, он никак не походил на наших заскорузлых партийных ортодоксов. Был он сыном богатого раджи, принадлежал к старому аристократическому роду, его родители были близки с такими великими гражданами Индии, какими были Ганди и Неру. Сингх долго жил в Германии, Англии, Франции, Австрии, был европейски образованным человеком, тем не менее в начале 30‑х годов вступил в коммунистическую партию (то есть был намного старше Светланы). Она пишет о нем: «Этот человек принес в мою жизнь реальную мудрость Индии, – ту, о которой я раньше читала в книгах. Меня давно покорила жизнь Махатмы Ганди, для которого ненасилие и „упорство в истине“ были не только проповедью – индийская философия проповедовала это тысячелетиями, – а когда вошла в мой дом, я на деле узнала, что такое непричинение зла другому».
Светлану можно понять. Я не раз бывал в Индии, ее мудрость произвела на меня глубокое впечатление и повлияла на меня, она помогает мне жить и работать… И все было бы у Светланы хорошо, если бы Сингх не оказался тяжело болен. Они со Светланой и познакомились в Кремлевской больнице. Светлана сама подошла к нему. Это была любовь с первого взгляда, причем взаимная. Роман длился три года, последние полтора они прожили вместе под одной крышей у Светланы (он работал переводчиком в издательстве «Прогресс», хотя часто болел, у него были очень слабые легкие). Несмотря на просьбы Светланы, наши власти не давали им разрешения на официальный брак, боялись, что после этого она сможет уехать с ним в Индию. А чего боялись? Это просто была типичная их дурость. Они не ведали, что Светлана с помощью Сингха уже переслала его родне в Индию первую книгу своих воспоминаний… Но счастье с Сингхом длилось недолго. Светлана пишет: «Здесь Бранджеш жил (у нее дома. – В. Н. ) всего полтора года. Было трудно и тяжко, но так хорошо и спокойно быть вместе. Здесь он умер на моих руках».
Сингх просил развеять его прах над священной рекой Ганг в Индии. Его родные попросили Светлану привезти урну с прахом в Индию и осуществить это желание покойного. При таких чрезвычайных обстоятельствах их общественный и политический вес одолел упрямую косность наших властей, и они с большим скрипом выпустили ее в Индию на три недели. Пожив там у родных Сингха, Светлана попросила продлить ей срок пребывания, на что с индийской стороны возражений не было. Но наши настаивали на ее возвращении. Светлана уже подумывала навсегда остаться в Индии, но тут уже индийские власти дрогнули, испугались осложнений с нами. Тогда она пошла в американское посольство и попросила там политического убежища.
Светлана пишет об этой подлинно детективной истории во второй книге своих воспоминаний – «Только один год». На долгое время ее бегство на Запад стало главной сенсацией мировой прессы, но западные источники, естественно, не могли со знанием дела осветить ту роль, какую сыграли в этой истории наши власти, в частности и наш посол в Индии И. Бенедиктов. Это был типичный сталинский сатрап, один из редких любимчиков диктатора (это какой‑то рок, Сталин и в Индии преследовал ее через своего человека!). При нем он был наркомом земледелия, потом – министром сельского хозяйства (помните, как оно тогда процветало?). После смерти Сталина работал министром сельского хозяйства, министром совхозов. А затем этого партийного горе‑агрария направили послом в Индию. Так у нас часто оказывались на дипломатическом поприще большие партийные начальники. Во многих странах я убеждался, как губительно эта дурная традиция сказывалась на нашей внешней политике.
Во время моих поездок в Индию я не раз встречался там с Бенедиктовым, со мной он вел себя вполне прилично, но среди наших многочисленных граждан, работавших в Индии (посольских, торговых и других сотрудников) я не встречал ни одного, кто бы не проклинал этого самовлюбленного самодура. Он и сыграл свою печальную роль в судьбе Светланы, она сама пишет об этом. Неужели нельзя было позволить ей пожить у родных Сингха? Убежден, что если бы ей пошли в этом навстречу, ее судьба сложилась бы иначе, удачнее.
Итак, Светлана оказалась под опекой у американцев. Тогда она воскликнула: «Спасибо, Бранджеш! Вот что ты сделал, вот что ты дал мне, чем я верну тебе такую любовь?» И тогда же, вспомнив о родине, она сказала: «Как я счастлива, что меня там больше нет». Но, увы, надолго ей радости не хватило.
Третья книга воспоминаний Светланы посвящена ее пятнадцатилетнему пребыванию в США («Далекая музыка», 1984 год), куда она перебралась из Индии в 1967 году. Я могу назвать ее не только интересной, но и поучительной, особенно для русского читателя. Возможно, я так считаю еще и потому, что ее и мои оценки американского образа жизни во многом совпадают. Кстати, ее «Далекая музыка» была опубликована в 1984 году, а мои «Американцы» – в 1982 и 1985 годах (двумя изданиями в «Советском писателе» в Москве, а также на английском и других языках). То есть мы оба описывали свои впечатления и делали выводы на основании близкого знакомства с Америкой в одно и то же время, в 70–80‑е годы.
Светлана не избежала той любви с первого взгляда, которая охватывает многих, впервые столкнувшихся с Америкой, особенно тех, кто вырвался из‑под тоталитарного гнета. Но потом и в Америке все оказалось не так просто. Вот ее слова, говорящие о многом:
«Моя голова кружилась, все плыло, как в тумане. Ландшафт быстро сменялся один за другим: Дели, Рим, швейцарские Альпы, а мне все еще не верилось, что все это наяву и что меня не отсылают назад в Москву.
А когда почтенные адвокаты из Нью‑Йорка, с Медисон‑авеню, приехали в Швейцарию, чтобы обсудить со мной издание моей книги, когда вдруг все это стало реальным, я была ошеломлена окончательно.
Разговоры на юридическом языке о „фондах“, „завещаниях“, „правах“, деньгах, о доверенности адвокатам и прочих подобных вещах были для меня китайской грамотой. Советский гражданин ничего не знает об этих вещах, и даже если бы на этих переговорах присутствовал переводчик, он тоже ничем не смог бы мне помочь.
Совершенно вслепую, без малейших возражений я подписала все, что меня просили подписать, абсолютно не подозревая в то время, что я тем самым отказывалась от прав на собственную книгу и от всех прав, которыми обладала как ее автор. Что тем самым я отреклась от всякого контроля над собственной жизнью на вполне продолжительное время, что теперь мои адвокаты будут принимать решения за меня и для меня – даже в отношении этой безумной „паблисити“, то есть это они, а не я будут решать, где, когда и что я буду говорить. (Заявление было подготовлено, чтобы прочесть его по приезде в США.) И я должна заметить, что адвокаты не потратили ни минуты, чтобы попытаться объяснить мне все эти юридические соглашения и документы».
Кстати, потом Светлана так и не сумела вернуть свои законные права на свою первую книгу (сама же подписала подсунутые ей документы).
Тем не менее успех был налицо. Первая ее книга и вышедшая за ней вторая были изданы на английском языке повсюду в мире, а также на многих других языках. На безбедную жизнь она заработала, но большой богачкой не стала. А ее родина сильно обиделась на эти книги и стала ей мстить, как она это умела и могла. Американскому посольству в Москве был заявлен протест по поводу изданной в США «антисоветской книги». Наши сталинисты и тогда не дремали, как и сейчас продолжают бодрствовать. Затем последовал Указ Верховного Совета СССР о лишении Светланы советского гражданства.
Итак, началась ее американская жизнь. Но, как говорится, от себя не убежишь. Ей стало еще более одиноко и тоскливо, чем в Москве. И ее очень ловко заманили в респектабельное на вид заведение – архитектурную фирму «Товарищество Талиесин», где жизнь была заведена по образцу коммуны, там все вместе жили и сообща трудились. Просто какая‑то насмешка судьбы: из одной коммуны попала в другую, американскую! Возглавляла фирму почтенная дама И. Райт, вдова ее основателя, главным архитектором был некий В. Питерс. Светлану окружили невероятным вниманием и заботой, а Питерс, несмотря на свои 58 лет, принялся весьма изысканно ухаживать за ней. И вот итог: «Я вдруг как‑то сдалась, – признается Светлана, – полностью попав во власть неизбежного, что и было тайным желанием моей хозяйки и всех этих людей вокруг. Брак, самый обыкновенный брак , семья , дети , все то, чего я всегда так желала с юности и что никогда не получалось. Теперь, в возрасте сорока четырех лет, я даже боялась мечтать об этом, не то что сделать еще одну попытку. Но что‑то было в этом человеке такое печальное, такое порядочное, что сострадание к нему перевешивало все остальные разумные соображения. И с этим состраданием пришло чувство готовности сделать все что угодно для него – а это и есть любовь. Он не хотел легкой связи, он хотел брака, и эта серьезность привлекла меня еще больше… Через неделю мы поженились, – всего лишь через три недели спустя после моего приезда сюда…»
Ах, как жестоко Светлана ошибалась! И как жестоко была обманута! Ну как тут не вспомнить о приведенной выше цитате из воспоминаний Микояна, где говорится о ее безоглядной влюбчивости?! Скоро она узнала, что фирма Питерса прогорает и что сам он безнадежно запутался в долгах. «Я выплатила его долги, – пишет Светлана, – потому что мы были теперь едины. Это было моим свадебным подарком ему. Я сделала это с радостью и надеждой, что он никогда не пустится вновь в ненужные траты. Я также выкупила его ферму из долгов… (Это помимо денег, отданных ею для архитектурной фирмы! – В. Н. ). Я стала на путь семейственности…»
Но скоро все выяснилось. Питерсу нужны были только ее деньги, она сама по себе его нисколько не интересовала. А пока Светлана во всем этом разбиралась, у нее родилась дочка, ее назвали Ольгой. Кстати, и миссис Райт, и Питерс были категорически против того, чтобы Светлана рожала. «Они оба получили все, что хотели, – констатирует Светлана. – Ни один из них не подумал о будущем Ольги ». Последовал развод. По своим условиям он был чудовищным, просто невиданным для американских порядков. «Я получила, – пишет Светлана, – полное опекунство над дочерью и никаких алиментов от отца… Как архитектор „Товарищества Талиесин“ он не имел дохода, о котором можно было бы говорить всерьез. Никто там не имел дохода… Местный адвокат, представлявший меня, был разочарован: он считал, что я потеряла все. Мне было безразлично. Нечто куда более значительное было потеряно и ушло». Так прагматичные до мозга костей американцы перевели советскую идеалистку из принцесс в домохозяйку и мать‑одиночку.
Дочь спасла ее от отчаяния. «Каким благословением был для меня этот поздний ребенок, – восклицает она, – моя Ольга. Как полна моя жизнь благодаря ее присутствию. Как много счастья мы обрели в простой повседневной жизни. И в такие благословенные моменты я чувствовала, что я не должна никогда жаловаться».
Столкнувшись с проходимцами, Светлана не разочаровалась в американцах вообще, в своих книгах она очень тепло и сердечно вспоминает с душевной благодарностью многих американцев, друживших с ней и бескорыстно помогавших ей. Правда, мне кажется, что бесконечные неудачи в попытках наладить свою личную жизнь все же ожесточили ее. Часто бывая в Америке, я встречался с людьми, которые в разные времена близко общались с ней, помогали и опекали ее. Они тоже говорили, что с годами характер у Светланы стал портиться.
Конечно, мне было бы интересно самому повидать ее в Америке, но я не мог решиться на это. Если бы я не спросил в Москве разрешения на встречу с ней, то меня, несомненно, сделали бы за это «невыездным», узнав о нашей встрече (думаю, за ней там наши агенты тайно приглядывали). Если бы я стал согласовывать этот вопрос с нашими властями в Москве, то меня, боюсь, могли бы нагрузить какими‑то поручениями, связать определенными обязательствами, то есть так или иначе пришлось бы вступать в контакт с КГБ, от которого меня всегда Бог миловал. Кстати, совершенно серьезно считаю это обстоятельство одним из самых больших подарков судьбы и бесконечно этому удивляюсь. В мемуарах В. Каверина я просто с ужасом читал о том, как его трижды вызывали в ленинградское КГБ (в дни блокады города!) и склоняли к тому, чтобы он стал стукачом, пускали при этом в ход лесть, угрозы, шантажировали…
Но вернемся к Светлане. В своих мемуарах она признается, что с горя начала в Америке пить, но, слава Богу, сумела перебороть в себе эту слабость. Потом она с дочерью перебралась в Англию, где ей пришлось нелегко. А когда у нас начались перемены, Светлана с дочерью приехала в Москву, власти встретили ее здесь неплохо, но у Светланы не сложились отношения с уже выросшими сыном и дочерью. Из Москвы переехала в Грузию, ее очень хорошо приняли, но все равно и там ее жизнь почему‑то не заладилась. Общие знакомые из Грузии, мои и Светланы, говорили, что уравновешенным ее поведение там иногда назвать было нельзя.
Пребывание в нашей стране в течение восемнадцати месяцев не прошло для нее бесследно. В своих мемуарах она пишет о том, что с самых первых шагов по родной земле ее давила, раздражала наша действительность, от которой она успела отвыкнуть за рубежом. В своей «Книге для внучек» Светлана выражает беспокойство по поводу судьбы дочери Ольги, по поводу ее образования, учебы. Оля попала в Советский Союз в 13 лет, не знала по‑русски ни слова, мать вырастила ее как типичную американку. Но в Грузии у девочки все быстро пошло на лад. За год с небольшим она освоила русский и грузинский! Вот что значит постоянное общение с иноязычными сверстниками в юном возрасте! Олю все там радовало: друзья, учителя, прикрепленная к ним машина с шофером, занятия верховой ездой… Расставалась она с Грузией в слезах. Тем не менее Светлана объясняет свой внезапный отъезд из нашей страны именно заботой об Оле.
Что же произошло на самом деле? Сама Светлана этого прямо не объясняет, но, по‑моему, проговаривается в своей «Книге для внучек». Похоже, все дело было в начавшейся у нас перестройке. Вспомним, что она ознаменовалась резким усилением разоблачения сталинских преступлений. На Ленина и его партию у нас в начале перестройки еще не смели замахиваться, сводили все наши беды к одному Сталину, официально считалось, что это он был плохим, а Ленин – хорошим. Светлана, конечно, понимала, что это совсем не так, об этом можно судить по ее первым трем книгам. Но все равно, казалось бы, она должна была приветствовать перестройку в целом, если судить по ее взглядам, вытекающим из ее прежних сочинений. Так‑то оно так, но вот в книге «для внучек» слышны уже и другие мотивы. Нет, она не отказалась от своих прежних убеждений, но они приобрели несколько иную тональность. Ее сложную и своенравную натуру, конечно, не мог не ошеломить такой мощный поток публичных разоблачений Сталина. Думается, что тут сыграл свою роль тот факт, что она встретила перестройку в Грузии, где ее отец безжалостно уничтожил много родных ему по крови людей. Как известно, у горцев такое преступление считается куда более страшным, чем у нас в России. Кто знает, с чем столкнулась там Светлана? С одной стороны, люди, боготворившие ее отца несмотря ни на что, с другой – многие ненавидели его и к тому же были воспитаны на традициях кровной мести…
Перед тем как снова покинуть СССР, Светлана написала Горбачеву, что хотела бы встретиться с ним, но он ей не ответил. Ее довольно прохладна принял Е. Лигачев, отпетый сталинист и второй тогда человек в государстве, уж он‑то, разумеется, никак не мог ей простить все то, что она написала о нас в своих воспоминаниях. По всей вероятности, эта встреча и решила ее дальнейшую судьбу. Она вернулась на Запад.
«Путешествие на родину выглядело сумасшедшим поступком», – признается она и продолжает: «…Но не надо сожалеть об этом… Мне надо было увидеть снова детей, родные места и старых друзей. Оле надо было узнать важную часть ее собственного наследия. Без этих восемнадцати месяцев ее жизнь, как и моя, были бы неполными, незаконченными и даже – неестественными».
Все это можно понять. Но дальше следует уже нечто новое в ее восприятии нашей истории и самого Сталина: «Десять Горбачевых понадобится, чтобы завершить этот процесс, чтобы хотя бы поставить Советский Союз рядом с современными социал‑демократиями… О нет, еще очень далеко идти, и еще рано трубить победу. КПСС медленно изживает самое себя, но не рухнет так вот прямо, как поверженный дракон, а долго, долго еще будет корчиться, распространяя вокруг все то же ядовитое дыхание обмана и скаля жадные зубы на весь мир… Моя личная концепция состояла и состоит в том, чтобы всегда разделять Сталина на человека и политика… Я считаю партию ответственной за все то, что приписывается сейчас одному лишь Сталину. Мое мнение разделяют многие. Это – не „защита“, а историческая объективность».
Теперь Светлана так пишет о своем отношении к отцу: «С годами стало возможным сделать какие‑то обобщения. Мне думается, что Сталин, конечно, принадлежал Грузии своим темпераментом, наследственностью, характером. Но России он принадлежал как революционер и всем тем, что он узнал и сделал за свою жизнь. Он бросил Грузию рано и полюбил могучую, огромную, жестокую Россию, потому что любил силу. России он служил так, как мог, сделал ее индустриальной страной и выиграл победу над нацистской Германией. Маршал Георгий Жуков в первом варианте своих мемуаров, вышедших еще при его жизни, отдал дань способностям Сталина как крупного организатора и полководца во время войны…»
Нужно ли это комментировать? Можно только обратить внимание на то, что Светлана специально подчеркивает, что речь идет о «первом варианте» мемуаров Жукова. Как известно, писал он их под тяжким прессом двойной цензуры – ЦК КПСС и Политуправления Советской Армии, обе эти могущественнейшие тогда организации всеми силами держались за миф о гениальном полководце и заставили Жукова вписать эти положения в его мемуары. Это теперь общеизвестно. Впрочем, Светлана могла бы и сама об этом догадаться, проведя у нас в стране полтора года. Но догадаться не захотела…
От нас она уехала с дочерью в Англию. Там дочь училась, рано вышла замуж и уехала жить в Америку. После этого Светлана жила одна в Лондоне в доме для престарелых, затем оттуда переехала в уединенную деревню на западном побережье Англии. Там ее с большим трудом обнаружил корреспондент английской газеты «Дейли мейл» и взял у нее интервью. В нем она, в частности, упоминает и о том, как разорилась в Америке, когда Питерс выкачал из нее около миллиона долларов. Она беседовала с корреспондентом в своей коммунальной квартире, где жила на небольшую пенсию и даже получала дотацию на квартплату. В интервью также говорилось, что она никак не может найти издателя для двух заключительных книг своих воспоминаний. Наконец, уже под занавес уходящего двадцатого века, она перебралась из Англии в Нью‑Йорк и поселилась там у дочери, которая работала тогда продавщицей в магазине и официанткой. Погонит ли судьба Светлану куда‑нибудь еще?
Обратимся теперь ненадолго к другим прямым потомкам Сталина, поскольку упоминание о них добавит несколько штрихов к портрету вождя, их прародителя.
Брат Светланы, Василий, учился в нашей школе, был хулиганом с отвратительным характером, вызывающей манерой поведения, учился скверно, плевал на все и на всех. Я с ним, слава Богу, не сталкивался, так как он был старше меня и Светланы на четыре года. Как это ни странно, учителя и директор нашей школы осмеливались ставить Сталина в известность о плохой успеваемости и скверном поведении Василия, об этом факте пишет в своих мемуарах и Светлана. Сталин очень раздражался, устраивал сыну скандалы, но ничего не помогало.
Эти проблемы с воспитанием Василия и отношение к ним Сталина нашли отражение в любопытном документе, дошедшем до нас. Один из школьных учителей Василия, В. Мартышин, написал Сталину о безобразном поведении и учебе его сына, и вождь ему ответил письменно! Этот ответ говорит, во‑первых, о том, что Сталин относился к нашему «лицею» серьезно, внимательно и даже уважительно. Во‑вторых, это письмо показывает Сталина с непривычной стороны: оказывается, он мог общаться с нижестоящим человеком (а такими для него были все люди без исключения) как равный с равным. Жаль, конечно, что такой чести удостоился, похоже, только один человек на жизненном пути вождя. Один, но зато – простой школьный преподаватель (правда, учитель его сына). Можно, конечно, в этом сталинском послании усмотреть и следы обычной демагогии, которая всегда была фирменным знаком вождя. Итак, вот это письмо (дается с сохранением орфографии подлинника):