Текст книги "Загробный(СИ)"

Автор книги: Владимир Круковер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Яркий свет ударил по глазам и я ощутил дикую боль в руках, в плечах, во всем теле. Потом я услышал шум. Я обернулся и увидел лица товарищей. Видно, они пришли давно и так и стояли у двери, не в силах что-нибудь сказать. Потом мне рассказывали, что это было страшно. Полутемная комната и застывшая в неестественной позе фигура с закрытыми глазами на совершенно белом, лишенном какого-либо выражения лице.

Медленно приходя в себя, я взглянул на стол. Освещенная слабым верхним светом скульптура вернула меня к действительности. Я попытался рассмотреть творение рук своих (своих ли) и не смог. Тягучая пелена затуманила взор и тело мое бессильно обвисло.

Когда я выздоровел, ребята пытались рассказать, как она выглядела, эта пластилиновая скульптура, созданная за один вечер и прожившая одну ночь, но не смогли. Лишь одно они утверждали с полной уверенностью: меньше всего это походило на скульптуру. Какие-то пересекающиеся линии, беспрерывно меняющие окраску, странный элипсоидный профиль, выглядывающий из-за них. Никто не решился рассматривать это внимательно, да и дал бы что-нибудь такой осмотр.

Кто-то хотел подойти к столу и не смог. "Мне в лицо будто бросили битое стекло, – рассказывал он потом, – глаза закололо, я испугался и решил подождать утра".

Они все решили подождать утра. Кто мог думать, что утро начнется так трагически. Ребята были напуганы, растеряны. Они отвезли меня в больницу, а комнату заперли. Возвращались поздно и были совсем рядом с общежитием, когда земля содрогнулась первый раз. Она вздрогнула потом еще и еще. От общежития не осталось и фундамента. Пострадала и больница. К сильному нервному потрясению прибавился двойной перелом ноги. Через два месяца мне разрешили ходить, чувствовал я себя хорошо и товарищи рассказали все. Все, а в общем ничего. Их не за что винить:

потрясения всей ночи были слишком велики. Сперва они думали обо мне, а не о скульптуре, а потом на их глазах гибли товарищи.

Зажила моя нога, привычные заботы наполнили мое время. Лишь иногда, по вечерам, уединившись куда-нибудь, я достаю из кармана маленькую коробочку с пластилином и старательно разминаю его между пальцев, скатывая податливый липкий шарик. И передо мной выстраиваются уродливые зайчики и безгубые лица-карикатуры, неумелые фигурки, вылепленные из пластилина.

6

... он закрыл меня – в чулан – маленькую камеру в дежурной комнате. Я угрюмо уселся на корточки, закурил. Тюрьма преследовала меня, как меченого.

Через час в дежурку втолкнули какого-то мужичка моих лет. Он бодро стрельнул у меня закурить, притулился рядом и весело поведал, что и неделю не успел погулять. Взяли его "за карман", в смысле – задержали во время карманной кражи.

Делать было нечего, мы разговорились. Узнав, что один из сроков он отбывал в Красноярском крае, я по интересовался, не знает ли он Адвоката.

Нет, – ответил воришка, – я лично с ним не встречался. А знать – знаю, как не знать. Адвоката на "дальняках" все знают.

Мне стало приятно, что моя известность на северных зонах – «дальняках» – не погасла. Возникла она после того, как мне, скромному зэку, удалось снять с работы и чуть ли не посадить замполита. Этот зам полит, должно быть, родился оперативником. Вместо того, чтоб сеять в зоне разумное и вечное, заниматься клубом, библиотекой, смягчать, хоть символически, зэковское существование, он все и везде вынюхивал, рас следовал. Пересажал ребят больше, чем самый ярый режимник или оперативник.

На меня замполит обратил внимание в книжном ларьке. В зону каждый квартал привозили на свободную продажу книги. Среди них встречались весьма – дефицитные. Первыми ларек посещали охранники, сперва, естественно, офицеры, потом прапорщики и вольнонаемные. Потом шли активисты, из наиболее авторитетных – председатели разнообразных секций, осведомители, а только потом к книгам допускались простые заключенные. Очередь всегда выстраивалась с утра, обычная сварливая очередь, сдерживаемая и регулируемая активистами в повязках. Ей мало что доставалось, лучшие канцелярские принадлежности, красивые книги уходили пачками. Что-то пересылалось на волю, многое появлялось на зоновской барахолке. На этой барахолке за чай, золото или за деньги, которые котировались гораздо ниже чая, можно было купить все: от черной икры до старинных серебряных часов-луковиц. Но и последние посетители могли кое-что выбрать.

Я никогда не уходил без дефицита, прятавшегося в невзрачных бумажных изданиях. Вкус у всей этой толпы был невысокий, в основном охотились за макулатурой приключенческого плана в ярких глянцевых обложках. Так мне удалось купить отличные сборники М. Цветаевой, Б. Пастернака, И. Северянина, Н. Рубцова, пре красный роман А. Кестлера "Слепящая тьма". До сих пор помню цитату из этого романа о репрессиях 1937 года: "В тюрьме сознание своей невиновности очень пагубно влияет на человека – оно не дает ему притер петься к обстоятельствам и подрывает моральную стой кость". Артур Кестлер первым на Западе описал коммунистические застенки.

Со временем я нашел способ проникать в ларек од ним из первых. Дело в том, что отоварка зэков про исходила по карточкам, где были отмечены их дебет и кредит. Карточки постоянно хранились в продовольственном ларьке, в день книжного базара переносились в помещение школы, где обычно шла торговля. С продавцом этого ларька, толстой бабищей, не равнодушной к подношениям, я наладил контакт быстро. Она очень благосклонно отнеслась к сережкам из серебра тонкой зэковской работы. И вот, в дни книг, я крутился около нее, и она вручала мне ящички с карточками осужденных – помогать нести. Мы проходили сквозь все заслоны, а потом я уже заслуженно пользовался правом первого покупателя.

Замполит как-то попытался меня выгнать. Я возмутился. По негласному правилу зон любая работа должна оплачиваться. В данном случае платой был сам книжный базар. Продавщица за меня вступилась.

Ну, что ты, капитан, – сказала она укоризнен но, – парень всегда мне помогает. Эти карточки не каждому же доверишь. Пускай купит книжку.

Замполит отвязался, но посматривал на меня все время косо. Когда же я с огромной охапкой книг подо шел к столику расчета, он оказался рядом.

Это откуда же у вас столько денег? Сколько там у него, на карточке?

Узнав, что у меня больше пяти тысяч – деньги по тем временам большие, – он немного сменил тон, к имущим зэкам начальство относилось если не с уважением, то с некоторой его долей.

И что же вы купили? Давайте спустимся ко мне в кабинет, я просто полюбопытствую.

В кабинете я прочел ему небольшую лекцию о литературе настоящей и мнимой ценности.

Вот, видите, "Декамерон". Обложка бумажная, Никто и не смотрит. А без него ваша библиотека не полная. Или Л. Андреев, пьесы. У нас покупать не кому, а на воле минуты бы не пролежала.

Перед следующим ларьком замполит пришел ко мне в барак и предложил пройти мне первым.

Только с условием, вы и на мою долю выберете.

Я, знаете, техническое образование получил, в художественной литературе – не очень. А жена собирает библиотеку.

Я добросовестно отобрал ему книги, а так как его в магазине не было, оплатил сам с карточки и отнес стопку томов в кабинет.

Замполит попросил прокомментировать каждую книгу, кое-что записал в блокнот и сказал, засовывая руку в карман:

На какую там сумму? Я сейчас пойду заплачу.

Уже оплачено, – успокоил его я. Я прекрасно понимал, почему его не было рядом со мной во время покупки. И меня это, в общем, устраивало. Все взаимоотношения в зоне построены на купле-продаже, на взятках, поборах. Диетпитание – 25 рублей в месяц Норма – 50 рублей, и лежи весь месяц, сачкуй на работе. Короче, все. Надо только знать, кому давать и сколько.

Ну, что вы, – изобразил замполит оскорбленную невинность, – так нельзя.

Можно. У меня денег много, а тратить их все равно не на что.

Нет, так нечестно. Давайте я вам чаю насыплю думаю, это не будет большим нарушением.

И он насыпал в небольшой кулечек чаю из огромной коробки.

В зоне привыкаешь все считать и пересчитывать. Иначе обманут. Я купил ему книг на 167 рублей. Пачка чая стоит десять рублей. То количество, которое он выделил от щедрот своих, тянуло рублей на 15. К тому же, чай грузинский, а не индийский.

Я поблагодарил за чай и ушел. В бараке ко мне пристали деловые, интересуясь, что за дела у меня с замполитом. Ну, прямо чихнуть нельзя на этой зоне, всем все известно. Мне, честно говоря, было наплевать на их мнение, я ни к какой коалиции в зоне не принадлежал, жил сам по себе, поддерживая ровные от ношения и с ворами, и с мужиками. Активистов, естественно, сторонился. Хотя, и с активистами все относительно. На следующей зоне я, например, сам вступил в актив и даже занял высокую должность председателя совета отряда. Все относительно на нынешних зонах, прежний уголовный шарм давно канул в Лету. Но все же, чтоб не ходили пустые разговоры, я объяснил. Не знаю, поверили ли они мне. Но после следующего ларька пришлось поверить, Вся зона грела.

Закупая в очередной раз книги хитромудрому замполиту, я задержался в коридоре и в каждом экземпляре его книг на 21 странице поставил точку. А в двух крошечную букву "К". Замполит еще мог спастись, до статочно было ему по честному со мной рассчитаться Ведь на сей раз я купил книг на 102 рубля. Что для него несколько килограммов чая, это на зоне он дорогой, в магазине пачка стоила 38 копеек.

Но начальник привык к безнаказанности. Где ему было догадываться, что в притворно-вежливом, даже угодливом зэке, явно еврейской национальности, кроется профессиональный аферист, не признающий ничьих авторитетов и умеющий мстить с расчетливой жестокостью кораллового аспида – очень красивой, черно красной змеи, во много раз более ядовитой, чем кобра. Он выдал заварки еще меньше, чем в первый раз, благосклонно выслушал мою благодарность и махнул ручкой, будто Нерон рабу – ступай, мол.

Утром через доверенное лицо – врача из вольно наемных, я когда-то вылечил его собаку, еще на воле, и он выполнял некоторые мои мелкие просьбы – ушло письмо в Москву, в прокуратуру по надзору за исправительно-трудовыми учреждениями. Местному прокурору по надзору посылать жалобу было бессмысленно – он дул в одну дудку с руководством зоны, скорей всего, имел долю с их разнообразных доходов.

Письмо сработало с точностью нарезной пули. Представитель Москвы не поленился приехать лично, уж больно конкретный способ разоблачения предложил я в письме. Сперва они провели обыск у замполита дома. Неофициальный, товарищеский, по его согласию (по пробуй он не согласиться). В указанных книгах на 21-й странице стоял мой тайный знак, мой укус кораллового аспида. На вопрос, откуда на этих книгах подобные значки и где приобретены эти книги, хитрый замполит, мгновенно понявший, откуда дует ветер, рассказал про коварного осужденного, который эти книги про сматривал, очень просил полистать во время работы книжного ларька и, видимо, решил таким образом на пакостить офицеру.

Я этот ход предусмотрел. В письме я упоминал, что замполит может попытаться отпереться именно таким образом. Я предлагал опросить продавщиц, заглянуть в мой лицевой счет. И я, постоянно делающий крупные покупки, и замполит, на котором лежит вся организация книжной распродажи, были продавцам хорошо известны. Они, работающие с книгами, не могли не за помнить, что уже второй ларек замполит не покупает ни одной книжки, а я беру много двойных экземпляров. Тем более, что я им назойливо подчеркивал: "вот, мол, беру двойные экземпляры для одного начальника, только вы меня не выдавайте, а то он меня живьем съест".

И проверяющий москвич уже побывал со своей группой у этих продавщиц. Так что незадачливый замполит только углубил яму, которую я ему вырыл. Закон "падающего – толкни" в зонах один из главенствующих. На суде офицерской чести замполит узнал про себя много нового, эти новости вряд ли пришлись ему по вкусу. Но его все же не посадили, просто раз жаловали и выгнали.

И если остались его друзья, то месть их меня не слишком волновала. Сразу преследовать меня было опасно, первое время даже общий пресс за дерзкие стихи и помощь зэкам в написании жалоб ослабел. Боялись, что я сообщу, будто меня преследуют за замполита. А в дальнейшем? Кто его знает, что будет в дальнейшем? Зона! День прожил – скажи спасибо. Загадывать зарекись.

Воришка рассказал мне эту историю, уже обросшую романтическими деталями. Оказывается, судя по зэковскому фольклору, замполит после этого застрелился в своем кабинете, а меня на целый год заперли в карцер, но я из карцера переслал жалобу в ООН, оттуда приехали меня спасать, я вышел, как Робинзон, обросший и худой, потому что второй месяц держал голодовку...

7

Весенняя Москва отставала от Красноярска. В столице было холодно, неуютно, моросил противный дождь. Сожалея о закопанных в тайге деньгах, я дождался рейсового внуковского автобуса, на Юго-Западной сошел, нырнул в теплоту метро, пересел на кольцевой и через некоторое время оказался на Речном вокзале. Дождь принялся за меня с монотонной настойчивостью, я быстро прошел квартал по Фестивальной, свернул и уткнулся в пятиэтажный дом. Лифт был старинный, с решетчатой двойной дверью. Он и дребезжал по стариковски, заползая на третий этаж, и сообщая об этом всему подъезду.

Открыла дама в кимоно с драконами. При виде мокрого мужичка в невзрачном костюме она слегка удивилась:

– А вам, простите, кого?

– Тысячу извинений, – сказал я, – я так вас и представлял, шикарная женщина, право, завидую вашему мужу.

Квартира оказалась богатой. На стенах висели фарфоровые миски, было много хрусталя, серебра, икон.

Сели за стол. Икра, коньяк, лимон...

– Как там мой? – поинтересовалась хозяйка.

Объяснил, что скучает ее благоверный, ждет. Намекнул, что так и лишиться можно муженька – в Красноярске красивых дам много. Повторил свою историю "опытного воспитателя девочек, будующего квартировладельца Москвы. Рассказал об опыте развитых стран, где воспитатели-мужчины котируются гораздо выше женщин.

– Как же вы по хозяйству управляться будете?

– Ну, это просто, – уверенно ответил я. – Найму приходящую старушку, она и приберет и сготовит. А сам я подрабатывать буду в какой-нибудь школе, может, даже в той, где ваша дочка учится. Сейчас везде учителей нехватка. Следовательно, буду для нее вдвойне учителем – и в школе, и дома.

Все это у меня получалось так складно, что сам во все поверил, совсем забыв, что намеревался отсидеться, немного, продать квартиру (паспорт Демьяныча еще в Красноярске перекочевал в мой карман; он потом сокрушался, что потерял его где-то),

О деньгах я пока не беспокоился. Остатки содержимого бумажника директора рынка лежали у меня в карманах. В валюте и дубовых там было что-то около 1200 баксов.

Мы обговорили еще какие-то мелочи, о том, что договор между нами следует заверить у нотариуса, о сумме расходов на содержание ребенка. И я, наконец, спохватился:

– Где же предмет нашего разговора, где бесенок этот?

– Ах, да, – зарокотала дамочка, – как же, как же. Действительно. Ну-ка, Маша, иди сюда.

И вошла в комнату пацанка, стриженная под ноль, будто после суда, в застиранном бумазейном трико, пузырями на коленках, тощая, нескладная, как щенок дога, пучеглазая, с большими ушами. Стояла она, косолапя ноги в старых кедах, стояла на шикарном паласе среди всего этого хрусталя, мебели стильной, смотрела исподлобья.

Елейным голоском заговорила мамаша:

– Что же ты, Машенька, опять старье напялила. Сколько раз я тебе говорила, что девочка должна хорошо и красиво одеваться! И я вижу, что ты опять под слушивала. Ну ладно, подойди к дяде, поздоровайся.

Девочка продолжала стоять молча и зло. И я почему-то смутился.

– Побегу, – сказал я, – вещи надо забрать из жамеры хранения, то, се. А завтра с утра займемся юридическими формальностями.

Я почти выбежал на лестницу. И пока спускался, перед глазами стояла девчонка, стояла посреди комнаты, трико на коленках светится, вздулось, кеды носками внутрь.

Формальности заняли два дня. У дамочки всюду оказались знакомые, мой зоновский "паспорт" подозрения не вызвал, так что на третий-день мы с девочкой проводили ее на самолет и вечером ехали в такси по ночной Москве домой.

Девочка сидела с шофером, а я на заднем сиденье смолил сигаретку, подставляя лицо сквозняку из окна. Передо мной болталась стриженная голова с большими ушами. Берет съехал на ухо, того и гляди, свалится. Я хотел. поправить, протянул руку, а девочка, не обернувшись, не видя моего жеста, вдруг дернулась, стукнулась лбом о ветровое стекло.

"Ну и шальная, – подумал я. – Били ее, что ли?" И отметил реакцию, как у зверя.

Ничего я не сказал, а руку опять протянул. Девочка повернулась, вернее сказать – извернулась и тяпнула меня зубами за палец. Долгие годы общения с собаками и психами выработали у меня привычку никогда в случае попытки укуса рук не отдергивать. Точно так же я поступил и сейчас. Даже вперед руку немного подал.Выплюнула девчонка палец, посмотрела своими зелеными буркалами, молчит.

– Берет хотел поправить, – сказал я. – Поправь сама.

Поправила, еще раз посмотрела на меня, а я палец платком перевязываю, до крови прокусила, чертовка Как раз мимо аптеки ехали. Я попросил шофера остановиться, сунул девчонке деньги:

– Сходи за йодом, надо прижечь, а то нагноится.

Взяла молча, пошла в аптеку. Сквозь стекло витрины было видно, как она чек продавцу протянула и пальцем указала. Вышла, в одном кулачке сдача, в другом – йод.

Я прижег палец, сморщился. Обратил внимание, что она подсматривает за мной, подмигнул. Она так резко отвернулась, что если бы у нее были косички, они хлестнули бы меня по лицу.

Возможно, скоро все это станет далеким воспоминанием. А может, и нет? И меньше всего я мог думать, что эта маленькая чертовка сыграет важную роль в моей жизни.

Первое же утро после отъезда ее матери началось с происшествия. Меня разбудил страшный грохот, я соскочил с кровати и не сразу понял, где нахожусь. Когда же понял – выскочил на кухню и увидел девчонкуу груды белых осколков. Она была в одних трусиках, таких же дешевых и застиранных, как трико, в кедах на босу ногу. Тощая, угловатая, больше похожая на деревянного человечка, она стояла в своей обычной позе: ступни носками внутрь, руки чуть согнуты в локтях, взгляд исподлобья.

– Не самый лучший способ будить, – сказал я грустно. – Впрочем, эту вазу ты правильно грохнула, я вчера чай пил и все боялся, что она мне на голову шлепнется.

Я вернулся в комнату и, теперь уже не спеша, по-хозяйски, осмотрел новое жилище. Комната большая, светлая, две кровати: одна деревянная – моя, вторая, почему-то двухспальная, девочки. Шкаф с детскими книгами, многие зачитаны. Письменный стол, торшер у моей кровати, бра – у нее в изголовье. Комод.

Я выворотил нутро комода. Две смены постельного белья для меня и для нее, куча платьев, колготок, брючек, кофточек, прочего барахла. Что ж она, дурочка, так плохо одевается? Из-за вредности? Кукла-чебурашка привлекла мое внимание, я рассеянно взял ее в руки.

– Положи! – сказала девчонка.

Я поднял голову. Она стояла в дверях и зло смотрела на меня. Голос у нее был резкий, каждое слово выговаривалось будто по отдельности.

– И пожалуйста, – равнодушно сказал я, кладя игрушку на место. – Жадина!

Мылся я с наслаждением, потом заправил постель. Когда она ушла на кухню, заглянул в комод. Чебурашки там уже не было. Я приподнял ее матрасик – Чебурашка лежал там.

– Не трогай, – сказали за моей спиной.

– Тогда заправляй постель сама, – ответил я невинно, – я думал, что ты не умеешь. Она, кажется, поверила. Но с места не тронулась, пока я не отошел. Она вообще старалась выдерживать между нами дистанцию.

Я сел в сторонке и смотрел, как она заправляет постель. Делала она это умело, но небрежно.

– Куда пойдем кушать? – спросил я.

Она ничего не ответила.

– Хочешь в ресторан?

Молчание.

– Тогда давай сходим в зоопарк, там и поедим на ходу пирожков, мороженого? Только оденься по-человечески, а то всех зверей напугаешь.

...В джинсовом костюмчике она выглядела приличней, но все равно походила на маленького уголовника.

А в зоопарке долго стояла около клетки с волками...

Прошло три дня. Я долго читал на кухне, потом лег, наконец. Не успел задремать, как меня начали теребить за плечо.

– Слушай, вставай, вставай скорей.

– Ну-у, – протянул я, – что случилось?

– Ну, вставай же, скорей вставай.

– Что случилось, в этом доме? – я с трудом сел и вытаращился на Машу. – Что случилось в этом доме, чадо?

– Надо ехать к волку. Скорей!

Я взглянул на часы. Пять утра.

– В такую рань зоопарк закрыт.

– Надо ехать. Надо. Скорей!

– Бог ты мой, – я начал одеваться. – Я понимаю, что волк вызвал тебя по сотовому телефону, но при чем тут я? Я не давал ему никаких обязательств и пакт дружбы не подписывал...

Я посмотрел на Машу и прервал свое шутливое бормотание. Одно то, что она снова была в своем уродливом трико, говорило о серьезности ее намерений. Я ведь с первого дня заметил в ней некую странность, что-то похожее на откровение юродивых. Иногда я только собирался что-то сказать, сделать, а она уже реагировала. Иногда мучительно страдала: от чего-то, происходящего за пределами моего сознания. В зоопарке звери при виде ее выходили из сонного транса и чуть ли не вступали с ней в беседу. Она же разговаривала с ними на каком-то птичьем языке и они ее, вроде, понимали.

Я думал обо всем этом сквозь дремоту, отрывочно и не заметил, как мы приехали, вышли из такси, а Маша уверенно, будто бывала тут сотни раз, провела меня по Красной Пресне, потом каким-то двором скользнула в щель железной ограды.

Я протиснулся за ней, а она уже почти бежала, дыхание ее не изменилось, что я отметил мельком, и вот она бежала уже, мелькая стертыми подошвами, дышала так же тихо и ровно, а я бежал за ней, стараясь делать это бесшумно, и тут она остановилась, я легонько налетел на нее, затормозил каблуками и заглянул через колючую макушку.

Под кустом лежал на боку волк. При виде нас он заскреб задними лапами, перевалился на живот, нелепо расставив передние; трудно поднял голову.

– Ты стой, – сказала Маша шепотом, – ты стой тут, не ходи.

Она легко как бы перетекла вперед, присела рядом с волком, положила руку на зубастую морду и стала что-то бормотать на птичьем языке. Волк расслабленно откинулся набок, закрыл глаза, вздохнул.. Маша тоже закрыла глаза.

В полной тишине они походили на серое в сумерках рассвета изваяние – девочка и зверь.

Неожиданно Маша вся изогнулась, напружинилась, скрючила пальцы, стала походить на зверя больше, чем безвольный волк.

Я вскрикнул. Маша душила волка. Все тело ее извивалось, колотилось, лицо посинело, глаза по-прежне-му были закрыты.

Я стоял неподвижно. Я оцепенел.

Волк последний раз дернулся и затих. Маша отвалилась от него, как сытая пиявка, ватной игрушкой раскинулась на траве. Веки ее дрогнули, блеснули белки. В этот же момент открылись веки волка. Стеклянные мертвые зрачки...

Я сел на траву. Вокруг все еще стояла тишина, в следующий момент она рухнула и в уши мне ворвался разноголосый гвалт зверинца.

Я передернулся, отгоняя кошмар, посмотрел, будто хотел запомнить, на два тела: теплое живое и теплое мертвое, поднял Машу на руки и, запинаясь, пошел к выходу.

Я совсем забыл про лаз в заборе, вышел через главный вход, причем сторожа мне почему-то открыли, не спросив ни о чем.

Д ома я положил Машу на кровать и долго сидел рядом, щупая пульс. Пульс и дыхание были ровными – девочка крепко спала. Постепенно я успокоился, накрыл ее одеялом, вышел на кухню. Больше всего я нуждался в стакане водки.

Мысли мои начали упорядочиваться, и утром рано я позвонил в зоопарк, чтобы уточнить одну из этих мыслей.

"Да, – ответили мне из дирекции, – один из волков найден возле вольера. Сдох, скорее всего от удушья. волк очень старый..."

"Один из волков найден возле вольера,– повторил я шепотом, вешая трубку.– Сдох, скорее всего от удушья. волк очень старый..."

Какой-то кубик моих догадок стал на место. Я знал, что стая иногда убивает или изгоняет умирающих животных, что этот рефлекс иногда проявляется и у домашних... Я сам видел, как к сбитой машиной дворняге подбежала другая, оттащила ее с проезжей части, лизнула, а потом схватила за горло и задушила. Что это? Гуманность природы для того, чтобы сократить время предсмертных мук?

Но если это так, то я живу не со странной девочкой, а с животным, или с самой Природой, которая в моих глазах может быть и доброй, и безжалостной. С одинаковым равнодушием. Я не пойму ее добра и ее зла, но она знает, что творит, и далека в поступках от нашей надуманной морали.

Так, или примерно так, рассуждая, я зашел в комнату, убедился, что Маша спит спокойно. Глядя на ее мирное личико, я никак не мог совместить этy Машу с той, в зоопарке.

В конце концов я прилег рядом с ней поверх одеяла и незаметно заснул.

Снились мне всякие кошмары: змеи с человеческими головами, говорящие крокодилы, русалки с кошачьими мордочками. Вдруг появился волк и спросил Машиным голосом, как меня зовут.

– Я открыл глаза. Маша теребила меня за плечо и смотрела на своими зелеными глазищами.

– Я есть хочу, – сказала она и засмеялась. Я впервые услышал ее смех. Он был хорошим – легким, светлым. – Очень хочу, – повторила она, и я удивился множеству перемен. Речь потеряла отрывистость, лицо стало подвижным, глаза распахнулись. Глубина их – почти океанская, цвет не был постоянным – менялся с каждым мгновением.

– В зоопарк поедем? – спросил я осторожно.

– Зачем? – удивилась она.

– Тогда поедем в ресторан, – сказал я. – Мне лень готовить.

Мы поехали в маленький кооперативный ресторанчик, в котором из-за высоких цен почти не было народа. Метрдотель подвел нас к тучному полковнику, еще не сделавшему заказа. Толстяк оживился.

– О, вы с дамой! – засюсюкал он. – Прошу, прошу! А то я тут в одиночестве...

Я чопорно поклонился, а он продолжал разглагольствовать:

– Соскучился, знаете ли, по столице-матушке, по звону ее, шуму. Специально по дороге к морю завернул погурманствовать.

"Э-э, – подумал я, – неплохой гусь, жирный. Может, он в карты любит?"

– Дочку решили побаловать? – не унимался полковник.

Я хотел ответить, что это моя племянница, но Маша опередила:

– Да, это мой папа. И мы тоже скоро едем к морю.

– С тайги сибирской, – пояснил я, – в отпуск.

Полковник привстал:

– Дронов Петр Яковлевич.

– Очень приятно, Семенов Владимир Иванович. А это – Маша.

– А супруга?

– Я вдовец.

Я сказал это и покосился на Машу, заранее почему-то зная ее реакцию.

– Да, – сказала она невозмутимо, – наша мама давно умерла, я ее не помню вовсе.

Полковник сделал вид, что знаком с тактом.

– Извините, я не знал,.. – Он потер ладони призывая официанта. – Что будем пить?

Я посмотрел меню и передал Маше:

– 3аказывай.

Она спокойно отодвинула коленкоровый буклет:

– А зачем читать? Я и так знаю, чего хочу: жареную картошку и мороженное.

Мы улыбнулись.

Я сделал заказ, добавил для Маши кофе-гляссе и бульон.

Первый тост полковник поднял за Сибирь. Сам он, как я понял, служил недалеко от Норильска. Впрочем, о службе он не распространялся, но зато выдавал грубоватые солдатские истории, смачно ел ипил. Я все подливал ему, а сам хитрил: то вылью бокал в цветочную вазу, то только пригублю. К концу трапезы полковник изрядно окосел, мы немного повздорили, кому платить за стол, поймали частника и решили кататься по Москве.

Маша уселась рядом с шофером, а я "случайно" обнаружил в кармане нераспечатанную колоду карт. Я, кстати, действительно забыл про эту миниатюрную, особым образом "заточенную" колоду – лично мной изготовленную от безделия в унылом доме директора зоновской школы. Для изготовления специальных карт нужно только терпение. Ну, и натфель или пилка для ногтей.

– О-о, – сказал я, – как же это я забыл? Купил вчера на Арбате, незаменимая вещь в дороге.

Дальше начиналась голая техника. Вскоре бравый воин забыл и про Москву, и про море.

Шофер попался понимающий, крутил нас по Садовому кольцу, все шло тип-топ, но Маша вдруг закапризничала.

– Домой хочу, – тянула она с настырной монотонностью.

– Ну, поедемте к вам, – сказал полковник. Он отдал уже больше лимона и ему не хотелось прерывать игру.

В мои же планы не входило знакомить "партнера" с местом моего жительства.

– Маша! – одернул я девчонку. – Ты что, подождать не можешь?

– Домой хочу, – продолжала ныть она.

Я разозлился:

– Тебя в пять утра ни с того, ни с сего потянуло вдруг в зоопарк. И я поехал с тобой – без звука! А тут ты зауросила... Может, в туалет тебе захотелось?..

Маша, вздрогнув, обернулась – взгляд ее был жестким:

– Хочу домой!

Я взбесился: рядом сидел крупнокалиберный, в смысле кошелька, "лох", которого можно было еще доить и доить, а тут – "домой!"

– За каким чертом?! – гаркнул я. – Дома волков нет, душить некого...

Я даже не успел пожалеть о последней своей фразе: на полном ходу дверь распахнулась, и ее маленькую фигурку прямо-таки вырвало из салона в темноту. Отвратительно завизжали тормоза, мне показалось, что я выскочил наружу прежде, чем машина остановилась. Я метнулся в ту сторону, где по всем предположениям должна была "приземлиться" Маша, и тут вдруг увидел ее, стремительно убегающую в сторону чернеющей вдоль дороги рощи. Это было невероятно, уму непостижимо, но девчонка, по всей видимости, даже не ушиблась!..

8

...Какая-то ночная птица, хлопая крыльями, летела вслед за девчонкой. День этот начинался сумраком непостижимости и заканчивался точно так же... Сзади мне сигналил таксист, светя фарами, но я все дальше и дальше углублялся в рощу, пока меня не остановил какой-то тонкий и многоголосый писк, раздающийся, казалось, прямо из-под моих ног. Это были мыши, сонмище мышей, серой лентой перетекающее через рощу и вызвавшее у меня оторопь. В полном смятении я сделал несколько шагов и вдруг услышал, что позади кто-то грузно ломится через кусты.

– Ну, как? – вывалился на поляну полковник. – Как это она? Не расшиблась? Мы вроде тихо ехали, я не заметил как-то...

Он не заметил! А я заметил: машина шла со скоростью под сотню километров.

– Маша! А-у-у! – вдруг зычно, как на плацу, заорал полковник, и девчонка появилась перед нами, как из-под земли – тихая, строгая.

Она молча обошла нас и зашагала к машине, и я обратил внимание на то, что под ее ногами ни разу не хрустнула ветка, а за ней оставались узкие следы, почему-то серебристые на темной траве...

Около подъезда нашего дома полковник, не выходя из машины, заискивающе попросил:

– Может, еще поиграем, а? Выпить купим?

Не попрощавшись и не обернувшись на его голос, я пошел в подъезд...