Текст книги "Загробный(СИ)"

Автор книги: Владимир Круковер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

В восторге я тронул стразу несколько клавиш. Раздался неприятный звук, я поморщился, слез со стульчика.

– Я как-нибудь потом, – сказал я, – мне надо привыкнуть.

Теперь, когда дома никого не было, у меня появилось чудесное занятие. Я открывал крышку пианино, подкручивал сидение стульчика и трогал клавиши. Я касался их нежно, как котенок лапкой. И клавиши дарили чудесные звуки, немного похожие на звуки хрустальных колокольчиков: я пытался нащупать в этих звуках ту мелодию, которая едва слышно звучала в лесу под сводами зеленого шатра, мелодию фей.

С каждым днем клавиши становились все послушней. Я играл, наслаждаясь и наслаждался играя.

Однажды мама привела пышную тетку с небольшими усиками над ярко-красными, помадными губами. Это была учительница музыки.

Тетка усадила меня на стульчик, сама села рядом на стул и сказала:

– Ты должен правильно держать руки. Сперва мы будем играть гаммы. Гамма – это звуковой ряд, правильный звуковой ряд.

И она сыграла эту самую гамму. Она держала руки над клавишами, будто хирург перед операцией (я видел хирурга в папиной больнице), пальцы у нее шевелились быстро, будто сами по себе. Гамма оказалась отдельными, ничего не выражающими звуками, напоминающими те, которые издает палка, когда ей проводишь по металлическому забору.

– Теперь ты, – сказала тетка.

Я попытался держать руки на весу. Сразу почудилось, что я собираюсь вырезать у пианино аппендицит. Потом я начал нажимать клавиши по очереди, как это делала тетка. И подумал, что хорошо бы вырезать аппендицит у этой тетки.

– Не так, сказала учительница, руки должны быть расслабленными, пальцы быстрыми. Не тыкай в клавиши пальцами, это не кнопки. Нажимай легким но уверенным касанием на каждую клавишу. Звукоряд должен быть подробным и равномерным. Нет, так гамму не играют...

Мы прозанимались целый час. я так устал, будто вместе с грузчиками втаскивал это пианино на третий этаж.

Учительница ушла не сразу. Она пила с мамой чай и громко рассказывала о своей работе. У нее, оказывается, было много учеников, не один я. И все ее ученики уже умели играть гаммы.

– Труд и терпенье, – сказала учительница и строго посмотрела на меня, – терпенье и труд. Великий Паганини в детстве занимался на скрипке по 12 часов в день.

Она ушла, я посмотрел на чашку, из которой усатая учительница пила чай. На чашке были жирные, ярко-красные отпечатки ее губ.

На другой день я дождался, когда все ушли, открыл крышку пианино и попытался вспомнить прекрасные звуки зеленого шатра, сказочных фей, звуки мечты. Но клавиши отзывались ржавыми одиночными нотами, напоминающими непонятный звукоряд или ту самую гамму.

Я осторожно закрыл пианино, сел на диван, в самый уголок и немножко поплакал. Совсем немножко.

7

В последнее время я часто болею. Не столько возраст, сколько безалаберное отношение к телу, к скафандру, выданному для эксплуатации на этой планете. Удобный, самовосстанавливающийся и автономный, он рассчитан лет на 200, а люди снашивают его за треть срока. Такое впечатление, что никто не читает "Инструкции по эксплуатации тела", а о гарантийных сроках и знать не ведают.

Болеть скучно, противно как-то. Вот в детстве болеть было даже интересно.

У меня был хронический тонзиллит. Это значит, что у меня часто болело горло. Иногда хронический тонзиллит превращался в страшную ангину. У меня подскакивала температура, горло распухало так, что не только глотать, но говорить было трудно, все тело начинало болеть, будто кто-то пытается разобрать его по суставам и жилочкам.

Чаще всего злодейка ангина нападала на меня в дни каникул. И, как все вредное, напрочь проходила, когда надо было идти в школу.

У ангины был один плюс – я болел на папиной кровати, а папа на это время перебирался на диван.

Кровать была широкая и мягкая. В спальне родителей на окнах были деревянные ставни, на время ангины эти ставни закрывали, так как от температуры болели глаза. Дневной свет просачивался в самые верхушки ставень, где они неплотно прилегали к раме, и приносил забавные тени. Иногда это были фигурки людей, сплющенные, как в кривом зеркале. Иногда тени приобретали внешность птиц с широкими крыльями. Такое впечатление, что щель в ставнях загадочным образом вбирала всякие движения за окном и, как волшебный фонарь, раскладывала их на белом потолке.

Я лежал, закрывшись до самого носа ватным одеялом, и часами наблюдал за игрой теней на потолке.

Когда теней не было, я мечтал.

О том, как стану великим врачом и смогу лечить всех от любых болезней. О том, что в пятом классе запишусь в секцию бокса и стану непобедимым. О том, что обыграю когда-нибудь папу в шахматы.

Когда температура поднималась очень высоко, это обычно происходило к вечеру, я бредил. Руки его становились ватными и разбухали до невероятных размеров. В сыром полумраке скользили какие-то существа с мохнатыми ушами. Голова тоже разбухала, занимая почти всю комнату, а в уши кто-то вставлял ватные затычки. Я открывал глаза, пытаясь что-нибудь увидеть, но мохнатоушие существа продолжали скользить, и распухшая голова болталась где-то вверху, далеко от туловища.

Утром температура спадала, я испытывал только слабость и боль в горле. Мама меняла промокшую за ночь ночную рубашку, помогая мне просовывать руки в рукава. Руки вновь были нормального размера, только очень худые. Ничего, думал я, когда меня примут в секцию бокса они станут мускулистыми.

Приходил посидеть средний брат. Он действительно был похож на Лялю: такой же пухлый, губастый и добродушный. Ляля рассказывал мне разные истории. Он как раз увлекался физикой, поэтому истории больше походили на популярные лекции по физике. Про то, что такое свет, как действует земное притяжение, почему вещи на Луне весят меньше, чем на Земле...

Приходил посидеть старший брат. Он все время спешил, а когда делал вид, что слушает меня, на самом деле слушал нечто внутри себя, глаза его становились прозрачными и безжизненными. Но я говорил мало, мне было больно говорить.

Приходил папа. Папа приходил после работы, поздно вечером, когда у меня уже поднималась температура. Он клал мне на лоб прохладную руку и мохнатые твари на время исчезали, а распухающая голова становилась почти нормального размера.

Мама не приходила. Она просто сновала между своими домашними делами и кроватью. И постоянно пыталась уговорить меня покушать.

– Будешь есть – скорей выздоровеешь, – говорила она.

А мне даже думать о еде было противно.

Но, жалея маму, я делал глоток куриного бульона или брал в руку котлетку, чтоб потом положить ее на прикроватную тумбочку.

Один раз пришла Валя Семенченко. Она принесла румяное яблоко и долго рассказывала, как сама болела ангиной. Вид у нее был счастливый, еще бы – она то выздоровела.

А потом, в одно замечательное утро, ангина проходила, будто ее и не было вовсе. И я вставал с кровати и начинал одеваться, а мама опять загоняла меня в кровать, утверждая, что я еще очень слаб. Но я был упрямым мальчиком, а кроме того, знал, что после болезни меня не станут наказывать.

Квартира, по которой можно было бегать, балкон с тополем напротив, кухня, где что-то скворчало и вкусно пахло, телевизор, телефон... мне казалось, что я давным-давно был лишен всего это, будто уезжал в странный мир влажной темноты с мохнатоушими существами, где нет ни телевизора, ни балкона, ни кухни с ее запахами, ни телефона, к которому так здорово подбегать вперед родителей.

Жаль лишь, что на улицу мама меня пока не отпускала. Она тоже была упрямая, моя мама.

8

Обожаю копаться в словах, в их происхождении. Прикольно узнать, что слово "врач" произошло от глагола "врать", а врунами раньше называли знахарей, умеющих обманывать болезнь, врать на рану.

А разве не круто в каком-то слове переставить ударение. И мгновенно зАмок превратиться в замОк. Вот слово "проклятый". Это может быть "проклЯтый" или "прОклятый" – совершенно разные значения на мой взгляд.

Имена – это тоже интересно. Не исключено, что имя влияет на судьбу человека. Хотя... Не всем Александрам побеждать, как не всем Вовочкам владеть миром. Разве что, своим, внутренним.

– Почему меня зовут Вовочка? – спросил я у папы.

Папа пошуршал газетой, он всегда читал газету во время еды, посмотрел на меня сквозь очки, передвинул их на лоб и сказал:

– Ну, полагаю, потому что мы так тебя назвали.

– Неужели нельзя было назвать как-нибудь по другому! – недовольно сказал я. Есть же хорошие имена: Михаил, Павел, Роман.

– Твое имя тоже хорошее, – сказал папа, – Владимир. Что означает – Владелец Мира, мировой парень.

– Да? – сказал я. С этой точки я еще ни разу не рассматривал свое имя. – Надо же... Вот здорово! А что, каждое имя что-нибудь означает? Или – только мое?

– Видишь ли, – настроился папа на обстоятельное объяснение, – действительно каждое имя что-то обозначает. Во ты недавно читал книгу про индейцев, там в книге индейские имена даны в переводе: Быстрый Ветер, Ястребиный коготь, Смелый Барс. Наши русские имена переводить не надо, они и так понятные: Владимир, Надежда, Любовь, Вера, Святослав. Но много имен, которые произошли в других странах: Михаил, Георгий, Марина, Сусанна. Если их перевести на русский, то получится, что Георгий – это Победитель, Михаил – добрый, ласковый,

– Марина – Морская, Живущая в море и так далее...

Папа посчитал разговор законченным, надвинул очки и перевел глаза в газету. Но он зря так посчитал, от моих вопросов многие взрослые становились нервными.

– Это Мишка добрый, ласковый... – проворчал я. – Как бы не так, жадюга он.

– Э-э-э, – встрепенулся папа, – я ошибся. Это Павел переводиться, как добрый, ласковый. А Миша переводится по другому.

– Жадный, скупой? – обрадовался я.

– Нет, зачем ты так на брата? Миша в переводе с одного старинного языка означает Угодный Богу. Раньше люди верили в Бога.

– Они и сейчас верят, – уточнил я. Наша учителка Марья Семеновна даже крестик носит. А есть имя – Неугодный Богу.

– Есть, – охотно ответил папа, – это имя Мефистофель. Есть такая взрослая сказка Фауст, там к доктору Фаусту приходит Мефистофель и все его желания исполняет. Когда подрастешь – прочтешь.

– А что тогда означает имя Семен? И – Мария. Вот наша мама – Мария.

– Иван да Марья, – сказала мама, входя с тарелкой супа. – О чем разговор.

– Вот, Вовочка топонимикой заинтересовался, – неосторожно сказал папа.

– Чем, чем? – спросила мама.

А у меня аж глаза загорелись, как у кота при виде мышки:

– А что такое топомоника? – вкрадчиво спросил я.

Папа вздохнул и взял ложку:

– Не топомоника, а топонимика. Это такая наука, которая изучает происхождение названий. Ведь любое слово откуда-то произошло. И названия рек, морей, и названия городов, и имена людей.

– Здорово, – сказал я, – ты ешь, ешь, а то остынет. Откуда же произошло название нашего города?

– Иркутск – это город, который стоит на реки Иркут. Оттуда и название.

– А название реки?

– Ну, я не знаю. Наверное, так ее называли древние люди, которые тут жили,.. – Папа откусил большой кусок хлеба и стал быстро работать ложкой, пытаясь переключиться на газету. Не тут то было.

– Что за древние люди, разве не мы тут всегда жили, в Иркутске?

– Нет, русские построили город всего несколько сот лет тому назад. А раньше тут жили охотники и рыбаки, буряты и монголы. Ты бы дал мне поесть спокойно. Вот придет из школы Ляля, ты попроси его найти в шкафу книгу по истории Иркутска, и вы вместе все узнаете.

я задумчиво посмотрел на папу.

– Тогда я пойду гулять, чтоб тебе не мешать?

– Да, конечно, иди.

– Ты скажи маме, чтоб она меня отпустила.

– Мура, – сказал папа просительно, – пусть он идет...

– Ну хитрец, – сказала мама, – специально заморочил голову отцу, чтоб пораньше на улицу убежать. Ладно уж, иди. А уроки сделал?

– Какие там уроки, – махнул рукой я, одевая курточку и ботинки, – русский да математика, на пять минут работы.

– А чистописание... – начала было мама, но ответом ей была хлопнувшая дверь. Когда надо я мог становиться очень стремительным.

На улице гулял один Васька. Другие мальчишки и девчонки еще делали домашнее задание, а Васька был второгодником и его домашние уроки делать не заставляли.

– Васька, – спросил я, – ты один гуляешь?

Васька гулял один и ему было скучно. Поэтому он снизошел до разговора.

– Чего тебе, мелюзга? – спросил он и цыкнул слюной через зубы. Он недавно научился плеваться через зубы и очень гордился этим.

– Ты знаешь, как переводится мое имя? – сказал я. – Владимир – Владелец Мира.

– Чего, чего? – удивился Васька. Имена не переводятся, они просто имена.

– А вот и нет, каждое имя что-то означает. И вообще, каждое название. И реки, и города, и человека. Вот имя Павел, например, означает Добрый, Ласковый. А имя Мария – Морская женщина. Или девочка. Есть такая наука об именах, Тонопомика.

– Что тогда означает имя Дарья? – заинтересовался Васька.

Я на миг задумался. Что означает это имя я не знал, но не мог же я в этом сознаться.

– Та, которая Дарит, – уверено сказал он. – Дарящая подарки.

– Здорово, – сказал Васька. – А что означает мое имя?

– Васька? Конечно, кота. Рыжий кот – Васька.

Васька не был рыжим. Но все равно обиделся. А когда Васька обижался, он начинал драться. И он ударил меня жилистым кулачком в ухо. Я попытался дать сдачи, но Васька был на четыре года старше и считался опытным драчуном. Поэтому я получил еще пару плюх, позорно отступил и побежал домой, сдерживая слезы.

Я вошел в квартиру тихонько и хотел проскользнуть в свою комнату незаметно, но мама меня заметила.

– Ты что, уже нагулялся?.. – начала было она спрашивать, но тут увидела синяк, который быстро закрывал глаз. – Кто это тебя? С кем ты подрался?! Отец, полюбуйся на своего сына!

– Что случилось? – вышел в коридор отец, прожевывая котлету. – О-о-о! Дай-ка, я посмотрю... Ну, ничего страшного. Сейчас сделаем свинцовую примочку, заживет. За что это тебя?

– Из-за тебя, – сказал я зажатым голосом. Я старался не расплакаться, поэтому у меня был такой голос. – Из-за твоей тонопомики.

9

В детстве у меня, как у всех порядочных детей, был невидимый и молчаливый друг – Ковровый Человечек. Когда стал старше, мечтал подружиться с кентавром Несом. Став еще старше, обожествлял Ибн Сину Ависцену, старался быть похожим на него.

Наверное, человеку всегда необходим эталон, на который он равняется. Мне до ужаса жалко детей, эталоном для которых становятся "Супермены", "Бетманы" и прочие "мены". Возможно поэтому я презираю американцев из США.

У меня был друг, о котором никто не знал. Это был маленький человечек, который жил в ковре. Или – за ковром, я не знал точно, где?

Когда я ложился спать, то протягивал руку ладошкой вверх и, если в комнате никого не было, человечек выходил из ковра и ступал на ладошку.

С человечком можно было разговаривать. Плохо только, что он умел только слушать. И переступать маленькими ножками, обутыми в мягкие ковровые туфельки. Но слушал он внимательно. И выражал разные чувства, пожимая плечами, сморщивая маленькое личико или улыбаясь во весь рот.

– Это просто безобразие, – говорил я, – все интересное нельзя трогать. Представляешь, я хотел посмотреть, как часы делают бим-бом, а мама меня за это наказала. Говорит, что часы старинные и я их сломаю. А я вовсе и не сломал, а только хотел посмотреть.

Человечек сморщивал личико и пожимал узенькими плечиками, обтянутыми мяконькой ковровой курточкой.

– Или эта бабушка. Сидит над своим сундуком, как Кощей Бессмертный. Будто над златом чахнет. А мне посмотреть не разрешает. А у нее в сундуке столько всего интересного.

– Человечек пожимал плечами и улыбался, говоря, что мол – ничего страшного, дело житейское.

– Ну что ты изображаешь из себя Карлсона, – говорил ему я. – У тебя и пропеллера нету. И дело вовсе не житейское, а просто безобразие – сплошные запреты...

Потом глаза у меня начинали слипаться, рука опускалась все ниже к одеялу, и человечек незаметно уходил в свой ковровый домик.

Как-то я решил помечать плохие и хорошие дни. Для этого завел специальную тетрадь и ставил в ней пометки. Если день прошел хорошо, то ставил плюс, а если плохо – то минус. Через десять дней подсчитал знаки. Оказалось, что плюсов пять штук, а минусов тоже пять.

Забравшись в постель и убедившись, что мама ушла из комнаты я протянул руку и человечек ступил на ладошку и переступил ножками в ковровых туфельках.

– Представляешь, – сказал я, – половина моей жизни проходит в неприятностях!

И я рассказал ковровому человечку, как измерял плохие и хорошие дни. И что из этого получилось.

Ковровый человечек пожал плечиками, обтянутыми ковровой курточкой и улыбнулся от уха до уха.

– Тебе что, – сказал я, – сидишь себе в ковре, никаких забот. А тут вся жизнь наперекосяк. Одни сплошные неприятности.

Ковровый человечек сморщил личико.

– Вот, ты понимаешь, – сказал я, – поэтому я с тобой и дружу.

Ковровый человечек обрадовался, что с ним дружат, и улыбнулся во весь рот.

А тут мне исполнилось целых девять лет. Я успел окончить второй класс с всего двумя четверками по пению и рисованию, начались бесконечные летние каникулы и я начал ждать свой ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. Я ждал его и ждал, а день рождения все не начинался.

– Ты подумай, – говорил я ковровому человечку, – это какой-то безразмерный месяц, никак не кончается, чтоб мой день рождения начался.

Человечек сморщивал личико, а потом улыбался: не бойся, мол, наступит твой день рождения.

И, когда уже у меня совсем кончилось терпение, мама сказала:

– Ну, дождался. Ложись сегодня пораньше, завтра ТВОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.

Я лег пораньше, чтоб быстрей наступило завтра. Перед сном даже не поговорил с ковровым человечком, так спешил заснуть. И утром проснулся раньше всех и начал ходить по комнатам и будить всех, приговаривая, что они могут проспать МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.

Я дошел и до бабушкиной комнаты, а бабушки там не было, и я пошел на кухню и увидел бабушку. Она стояла перед печкой, согнувшись. Когда я вошел, она закрыла духовку, выпрямилась и сказала:

– Уже вскочил, шалый. Не терпется. Я тут тебе пирог поставила печься, какой ты любишь – с капустой. А пойдем-ка я тебе подарок дам.

Мы пошли в бабушкину комнату, бабушка открыла сундук, отошла в сторону и сказала:

– Вот, неслух, выбирай сам, что хочешь. Только один, не больше.

У меня разбежались глаза. Сокровища бабушкиного сундука превосходили сокровища Кащея, который чах над златом. В бабушкином сундуке было не злато, от которого никакого толку. Там были многочисленные коробочки с таинственным содержимым. Там были толстые альбомы с надписью на старинных языках. Там были прекрасные фигурки животных их слоновой кости. Там были куклы, совсем непохожие на кукол нынешних, а похожие на королев и принцесс. Там было ВСЕ и я трогал это ВСЕ дрожащими от счастья руками.

Потом, ничего не взяв, я спросил бабушку:

– Ты раньше никогда мне не разрешала тут копаться. А теперь?

– Теперь ты стал большим, – сказала бабушка, – девять лет. Почти мужчина. Ну, выбрал?

– Знаешь, ты сама лучше выбери, – сказал я смущенно.

– Ишь ты, – сказала бабушка, – какой джентльмен! Ладно, попытаюсь угадать. Она потрогала одну вещь, другую и, вдруг, достала с самого дна старинную машинку. Машина была, как настоящая, с рулем, шинами на колесах, гудком и открывающемся капотом, под которым был мотор. Были даже крошечные ручки на дверях. Такие машины я видел только в кино про старину. Эти машины походили на коляски, которые запрягались лошадьми.

– Ух ты! – сказал я.

– Бери, бери, – сказала бабушка. – Этой машинкой играл мой младшенький, шестьдесят лет тому назад. Теперь ты играй, не сломай только.

И она наклонилась и поцеловала меня, обдав сложным запахом ванили, корицы и прочих вкусных вещей. И я тоже поцеловал ее в сморщенную щеку и сказал:

– Бабушка, я тебя люблю.

– Я тебя тоже люблю, неслух, – сказала бабушка и заторопилась на кухню, не упустить пирог в духовке.

Этот день пролетел с бешеной скоростью. Просто непонятно, почему хорошие дни так быстро кончаются. Были гости, были подарки, была Валя Семенченко...

А потом наступил вечер, мама с бабушкой возились на кухне, мыли посуду, папа работал у себя в кабинете, братья что-то делали в своей комнате, а я пошел спаить.

Я лег с приятным чувством хорошо порадовшего человека, поудобней подоткнул одеяло, привычно протянул руку к ковру. Но ковровый человечек не появился.

– Ну, что же ты? – сказал я. – Выходи, я тебе столько всего расскажу.

Ковровый человечек не вышел.

– Ты что, обиделся, что я вчера тебя не позвал? – спросил я. – Так я вчера торопился спать, чтоб быстрей сегодня наступило. Выходи.

Ковровый человечек не вышел.

Я подождал немного. Я был растерян. Потом уткнулся лицом в подушку и заплакал. Я думал, что ковровый человечек обиделся за то, что я веселился и про него не вспоминал.

Я еще не знал, что когда становишься старше – это не всегда одни радости и праздники.

10

Нынче редко встретишь художественную книгу, в которой не было бы эротики. Даже кулинарные рецепты увязываются с сексом. Понятно, что издатели думают о коммерции, поэтому стараются использовать сильнодействующие средства: насилие, секс, мистику... – то, что для простейших является жизненно важным.

Я уже не в первый раз упоминаю термин "простейшие". Пора объяснить, какой смысл я в него вкладываю. На мой взгляд, все живое на земле делится на два вида: на тех, кем управляет спинной мозг (инстинкты) и на тех, кем управляет разум. Вторых, естественно, горстка.

Но и у них животные инстинкты то и дело перехватывают управление. Набоков, например, писал свою "Лолиту" при командовании спинного мозга.

Бог и Дьявол – это всего лишь аллегория для обозначения Разума и Животных Инстинктов.

Это было еще зимой, когда до ДНЯ РОЖДЕНИЯ было, как до луны. Мальчишки играли на горке: сперва катались, кто на чем. Кто – на санках, кто – на кусочке фанеры, а кто – на собственных ногах или попе. Те более, что устоять на ногах до конца горки было трудно. Васька, так тот запросто скатывался и до самого конца ледяной дорожки не падал. Ему что – он большой. А у меня так не получалось.

Зато на санках я лихо катался, не по девчоночьи – сидя, а лежа на пузе и руля ногами.

Потом катались паровозиком: все вставали друг за другом лицом к дорожке, держались друг за друга и так ехали. И, если падали, все равно было весело.

А девчонки не катались, так как мальчики их толкали. Они стояли возле горки или сидели на санках и шушукались. Шушукаться – это значит сплетничать, говорить про кого-то разные глупости.

– Вовка, Вовка, а подойди сюда, – сказала одна девочка, Марина.

– Ну чего? – подошел я.

– А спорим, что ты целоваться не умеешь.

– Как это целоваться? – удивился я. Ну, меня мама целует, бабушка... Я их тоже целую.

– Нет, это совсем не то, – замахала рукой в пестрой варежке Марина, – это не считается. А вот по настоящему не умеешь.

– Как это по настоящему? – все не понимал я.

– А иди ближе, тогда скажу.

Я наклонился к Марине и она сказала в ухо громким шепотом, так что все девчонки слышали:

– С девочками. Вот, что значит по настоящему!

И все девчонки начали смеяться, прикрывая губы варежками.

Я посмотрел на них и сказал:

– А ну вас, дуры набитые!

И пошел на горку, где как раз выстраивался очередной паровозик.

Дома я спросил у старшего брата:

– Миша, а со скольки лет можно целоваться с девчонками?

Мишка выпучил на меня глаза и закричал:

– Лялька, пап, мам, идите сюда, Вовка слабым полом интересуется.

– Каким еще слабым полом, – рассердился я. Но тут вошли мама с Лялей и уставились на меня и на Мишу. А потом вошел папа и уставился на меня, Мишу, маму и Лялю.

Ну вас всех, – сказал я, махнул рукой и ушел в спальню, где начал перебирать свои вещи в комоде.

И вышел из спальни только через час, когда всех позвали к столу.

Во время ужина никто не заводил разговора о поцелуях, только все поглядывали на меня как-то хитро. А когда ужин кончился, папа вдруг положил мне руку на плечо и сказал загадочно:

– Не переживай, все само придет. Со временем.

Я еще немного поиграл и лег спать. Перед сном немного пожаловался ковровому человечку на непонятных старших. Ковровый человечек как всегда пожимал узкими плечами и то морщил личико, то улыбался во весь рот, от уха до уха.

На другой день в школе я как-то по другому стал смотреть на девочек. Я как бы выбирал, надо с ними целоваться или не надо.

Девочки были такие же как всегда, вертлявые, писклявые и много из себя ставящие. Нет, с котом и то приятней целоваться, чем с такими вреднулями. К тому же, они же совершенно не умеют хранить секреты, сразу все всем выбалтывают.

Я подумал о котах и забыл о девочках. А на уроке рисования учительница дала задания ВСЕМ рисовать друг друга, кто кого хочет. Это было интересное задание, только не так просто выбрать, кого ты хочешь нарисовать?

Я повертел головой. Те, с кем я дружил, сидели далеко и рисовать их было трудно. А тех, кто сидел близко, я рисовать не хотел.

Ближе всех на одной со мной парте сидела Лиза Застенская. Она со мной сидела с самого начала учебного года – всех мальчиков рассадили в паре с девочками, чтоб они на уроках не баловались. Лиза Застенская была спокойная девочка, она была не жадная и всегда делилась со мной бутербродами, а я делился с ней яблоками. Мы спокойно жили вместе на одной парте.

Но мне никогда не приходило в голову рассматривать свою соседку. А теперь, решив, ее рисовать, я стал смотреть на девочку внимательно.

– Ты че уставился? – спросила Лиза. – Ты меня рисуешь, да?

– Ага, – сказал я.

Лиза почему-то немного покраснела и сказала:

– Тогда я тоже тебя рисовать буду.

И мы повернулись друг к другу и стали друг друга рисовать.

Я обнаружил, что у Лизы румяные щеки, полные, будто слегка надутые, губы, густые брови и длинные ресницы. Что обнаружила Лиза в моем лице, сказать трудно, но она всматривалась внимательно и, даже, губку прикусила от старания.

Я нарисовал Лизины волосы, я всегда начинал рисовать людей с головы, нарисовал ее длинную косу, которая доставляла Лизе множество неприятностей, так как за нее было удобно дергать. Потом я нарисовал лоб, брови и начал рисовать щеки. Я не пожалел розового цвета, так что щеки у Лены получились, как большие яблоки.

Я перешел к губам и заметил, что у Лены на верхней губе легкий пушок, как у персиков, когда их только купишь на рынке.

Я наклонился поближе, чтоб рассмотреть этот трогательный персиковый пушок и сам не заметил, как коснулся ее губ своими губами. Мне стало безумно приятно и я секунду промедлил, прежде чем отпрянуть.

Лена покраснела еще больше, а ябеда Клавка, которая, как сова, всегда и все видела, закричала на весь класс:

– А Вовка с Лизкой целуются!

Лиза совсем наклонилась к парте, я обернулся к ябеде, чтоб сообщить все, что он о ней думаю, но тут понял, что и в самом деле поцеловал Лизу прямо в губы. Как взрослый. И это было приятно, хоть и необычно.

Тогда я тоже покраснел и тоже нагнулся к парте.

Так мы и сидели, нагнувшись, пока учительница не успокоила класс и не подошла к ним.

– Кончайте кукситься, – сказала она строго, – продолжайте рисовать. Ничего не произошло. А ты, Клава, не сочиняй всякие глупости, лучше рисуй старательно.

Хотя я боялся, что на переменке над нами начнут смеяться, никто не смеялся. Все показывали свои рисунки, лишь одна Клавка попыталась пропеть: "Тили-тили-тесто...", но я показал ей кулак и она заткнулась.

А когда я пришел домой, оказалось, что родители уже знают о происшествии на рисовании. Им позвонила учительница и все рассказала. Иначе, зачем бы мама спросила:

– Ты что, дружишь с Лизой Застенской?

– Мы на одной парте сидим, – сказал я угрюмо, – и всем делимся, и бутербродами, и яблоками, и еще всем.

– Да нет, я ничего не имею против, – поспешно сказала мама. – Что ты наежился, иголки выпустил? Я к тому, что почему ты никогда не пригласишь Лизочку к нам в гости?

– А можно? – обрадовано спросил я.

– Конечно, – сказала мама, – вот в следующий выходной и пригласи, мы рады будем с ней познакомиться.

– Вот здорово! – сказал я. – Понимаешь, она хорошая. Я ее раньше не видел, а сегодня разглядел!

11

Боже, как часто мне хотелось поделиться с людьми своими чувствами. Красотой чего-то того, что я внезапно увидел, огромностью бытия, нежностью восприятия, величием понимания.

Был молодым, открывал рот, делился... Слова получались серыми, они не передавали желаемое. Да и люди в суете забот не слишком-то прислушивались.

Стал старше, открывал рот и тут же его закрывал. Копил золото молчания. Начал понимать старшего брата, который часто замыкался в собственное.

Стал еще старше, издал несколько стихов, рассказов. Жадно ожидал реакции, критики. Было, чуть-чуть.

Стал совсем большим, издал несколько книг. Перестал реагировать на и на критику, и на похвалу. Но подсовывал наиболее удачные книги жене, дочкам. Реакция была настолько вялой, что перестал показывать им новинки. Убедился, что не бывает пророков в собственном отечестве.

Жестко понял, что какое бы произведение я не создал, хоть новую библию, всегда найдется сколько-то человек, которые его похвалят, примерно столько же – которые осудят, и неизмеримо большое – которое останется равнодушным. А уж количество прочитавших будет зависеть только от тиража и рекламы.

Когда утро – все заняты. Мама хлопочет на кухне, братья никак не поделят туалет и ванную, папа просматривает какие-то бумаги, а бабушка еще спит. У бабушки старческая бессонница, она все время это твердит, поэтому она утром спит.

Я полусонный стою на балконе. Весна теплая, у второклассников занятия в школе уже закончались, а у Миши и Ляли еще уроки, и скоро экзамены.

Я все равно встаю утром со всеми. Мне нравится эта дорожная суета, нравится сесть со всеми за стол, позавтракать. И особенно нравиться, что после завтрака он со спокойной совестью может вновь лечь в кровать и досмотреть утренние сны.

Странный звук слышится со стороны улицы. Будто очень большая лошадь цокает копытами по асфальту.

Я всматривась. Тополь еще не оброс летней широкой листвой, поэтому сквозь узенькие листики улица видна хорошо.

У меня начинает щекотать в животе, а горло пересыхает, как во время ангины. По улице идет ПАВЛИН. Это огромный ПАВЛИН, он легко достает головой до балкона второго этажа. Это он цокает, как лошадь, хотя переступает по асфальту лапами, а не копытами. Лапы у этого огромного ПАВЛИНА похожи на лапы страуса, только гораздо толще. И, если честно, это не совсем павлин. Во-первых, таких огромных павлинов не бывает. Во-вторых, этот павлин переливается роскошными цветами, как райская птица. Кроме того, он цокает страусиными ногами и гордо смотрит не по сторонам, а только вперед.