Текст книги "Загробный(СИ)"

Автор книги: Владимир Круковер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Кроме большой ванны, края которой были чуть выше пола, имелась душевая кабинка. Я зашел в нее, задвинул дверку и оказался в герметическом, хорошо освещенном помещении. Рычаги управления потребовали некоторого обдумывания. Наконец, осознав, что синяя "шайба" с рисками устанавливает температуру воды, а подвижный рычаг – напор, я запустил "адский" механизм. Вода ударила ото всюду: снизу, с боков, сверху. Вращая шайбу, я легко сделал ее горячей, а рычажок позволил превратить многочисленные тоненькие струйки в массажные "щетки". Это был настоящий кайф! Оставались еще две неисследованных кнопки: коричневая и фиолетовая. Я нажал их по очереди. Оказалось, что коричневая кнопка превращает душ в мыльную, а фиолетовая подает морскую воду.

Вдоволь наигравшись возможностями душа, я вышел из кабины совершенно удовлетворенным и бодрым. Накинул купальный халат, прошествовал босиком в спальню, уверенно посмотрел на старичка:

Как кофе-то заказать?

Он молча указал на очередную кнопку – "З". Я нажал. В спальне беззвучно появилась тоненькая девушка с вопросом на миниатюрном личике.

Меня зовут Таня, – сказала она. – Плотный завтрак или так себе?

Только кофе с сахаром, черный, – сказал я, – большую чашку.

Она вышла буквально на секунду и явилась уже с подносиком. На нем стояли кофейник, сливочник, сахарница. Я взял чашку и ощутил себя счастливым – это был настоящий, почти прозрачный, изумительной лепки, фарфор. Ну, а, сделав глоток кофе, я понял что до сих пор не знал настоящего вкуса этого напитка.

Я сидел на полукресле у старинного столика с гнутыми ножками, смаковал кофе, помахивал босой ногой, благосклонно смотрел на старичка, угнездившегося в соседнем седалище. Он же смотрел на меня с явной иронией. Когда я допил кофе, он встал и сказал сварливо:

Может, теперь господин президент позволит себя осмотреть?

Я был настолько ошеломлен, что безропотно позволил себя ощупать, простукать и прослушать. Доктор действовал по-старинке, без фонендоскопа и прочих приборов. Когда его волосатое ухо прижималось к моей коже, я вспоминал детство. Меня тогда пользовал папин друг, старый педиатр – еврей, чем-то похожий на этого толстяка.

Доктор, пыхтя, нагнулся, стукнул меня под коленку, выпрямился с побагровевшим лицом, сказал, подтверждая выводы электронного унитаза:

Поменьше соли и тяжелой пищи. Лучше вообще вместо обеда ограничиться кислым молоком или соком. Немного войдете в дело, и следует недельку полечиться стационарно. Сердце подмолодить, печенку почистить, суставчики...

Да, конечно, – сказал я, боясь признаться, что ничего не понимаю. А вдруг, у меня амнезия, и последние годы выпали из памяти. Или шизофрения, и все происходящее мне кажется. По крайней мере, происходящее приятно, так стоит ли задавать вопросы?

Одеваться? – спросил доктор.

Пожалуй...

Айболит шепнул что-то в ласкан своего белого халата. Опять бесшумно отворились двери и юноша и девушка вкатили тележку с разнообразными флаконами, блестящими инструментами. Когда они "юниоры" подошли ближе, я обнаружил, что им наверняка за тридцать. Они напоминали прошлогодние импортные яблоки, румяные под воском.

Открылись шкафы, замаскированные под стены, меня начали причесывать, массировать, маникюрить, одевать. Кажется, нынче парикмахеров называю визажистами? Эта парочка могла претендовать на звание супервизажистов. Вкупе с высоким портновским искусством. Легкий костюм сидел на мне, как влитый, слегка искрясь на свету, галстук не душил, щеки отливали атласом, убогая шевелюра обрела пышность и блеск. Даже мои гнилые зубы, кажется, побелели.

Я подошел к зеркалу, встроенному в дверцу одного из шкафов. На меня смотрел импозантный, моложавый мужчина. Куда-то исчезли животик, дряблые плечи, вялые щеки, многочисленные морщины. Этот мужчина смотрел уверенно и обретал в ауре великолепного запаха высококачественной туалетной воды.

Тележка с "юниорами" бесшумно укатила. Исчез и доктор. Вместо него в комнате таинственным образом образовался подтянутый юноша в строгом костюме. Но я уже не верил своим глазам, поэтому дал "юноше" лет сорок. И решил проверить себя.

Вам сколько лет?

Сорок пять, – несколько недоуменно ответил "юноша".

А звать как?

Петр Ильич. Я ваш референт. Разрешите ознакомить с сегодняшним графиком встреч и дел?

Что-нибудь важное?

Да нет. Пока вы адаптируетесь в должности планируются заурядные дела и ознакомительные встречи.

Тогда перенесем их на следующие дни. А вы соберите мне руководителей всех ведомств.

Министров?

И министров тоже?

Как скажите. Собственно, большинство из них и так собирались. Хотят выразить вам свою симпатию, представиться.

Отлично. Где?

В мельхиоровом зале. Позвольте, я вас провожу?

Я шел за референтом, удивляясь своей решительности. Дело в том, что я как бы тестировал ситуацию, пытался вести себя как настоящий президент. Голова, естественно, была в тумане, но в любом случае я ничего не терял. Если это крутой глюк, то словлю кайф, поиграю в президента. Если это реальность, то...

То кто же не пытался хоть раз в жизни представить себя главой правительства.

Я, помнится, даже целую программу воображал. Как покончу с беспризорничеством, прижму уголовников, оздоровлю экономику. Мне очень импонировал президент Туркменистана, построивший для сирот настоящий дворец в центре Ашхабада. А я, представляя себя в роли президента, хотел его переплюнуть – отдать детям Кремль. Пусть аура зла, многие столетия висящая над этим логовом правителей, развеется детским смехом. Я для них лучших педагогов и воспитателей найму!

Еще я мечтал отменить внутри России деньги. Это же настоящее рабство, выдуманное евреями и евреями же контролируемое. Будто нельзя использовать для внутренних взаимоотношений другой эквивалент, а не эти противные монеты и бумажки. Для торговли с другими государствами – пожалуйста, хоть деньги, хоть золото. А между собой мы способны и без них обойтись. Экономия, кстати, будет огромная. Сразу же исчезнуть сотни тысяч фирм, контор, банков, где люди меняют деньги на деньги, ничего полезного не производя.

Вспоминалась Спарта, своего рода – идеальное государство того времени. Народ Спарты был лишен многих наших недостатков: там не было вещицизма, увлечения алкоголем, разврата, скопидомства, обжорства. Никто не мог, например, накопить много денег незаметно для окружающих (уже потому, что внутренние деньги там были дисками из камня метрового диаметра), предаться чревоугодию (высшие военоначальники были обязаны обедать совместно с простыми солдатами, и, если они без аппетита ели малосъедобную полбу, на них начинали коситься), баловаться драгоценностями (носить украшения считалось дурным тоном)...

В настоящее время наш, так называемый – цивилизованный мир принадлежит лавочникам?

Кто спонсирует культуру, искусство? Кто забивает теле– и радиопередачи рекламой? Кто создал громоздкую финансовую структуру, где на деньги покупают деньги? Кто содержит основную массу населения, выделяя им крохи с барского стола? Кто руководит государствами? Кто развязывает войны?

Вопросов может быть еще множество, но ответ один – лавочники.

У лавочника много личин. Это может быть хозяин крупного металлургического завода или лотошник, торгующий сигаретами. Это может быть владелец техасского ранчо или создатель либеральной партии. Это может быть производитель или перекупщик, барышник с конезавода или барышник от политики, государственный чиновник или священник доходного прихода – суть одна: этот человек или группа людей живут за счет населения, как пауки за счет беззаботных мошек.

Вот подумайте, владелец мельницы зарабатывает деньги только тем, что превращает зерно в муку, размельчает зерно. Не он придумал этот мельничный механизм, не он вырастил это зерно, не он его собрал. Нет, он лишь посредничает между зерном и мукой, получая в результате возможность жить гораздо лучше хлебороба.

Как создать совершенное общество? Вернее – какова его структура?

Я много думал об этом, прочитал социологов (и прошлых, и нынешних), проанализировал деятельность общин (кибуцы, Ауровиль, деревни Кришнаитов...). И вот к какому выводу я пришел.

Такое общество можно создать в одной, отдельно взятой стране. И нельзя создать сразу во всех странах, пока эта совершенная страна не докажет практически свое совершенство.

Сперва надо убрать ядовитый ствол, на котором зиждется наша цивилизация, порочный "эквивалент" человеческих достоинств – деньги. Нельзя мерить человека кусками драгметалла или каменными стекляшками! Человека следует оценивать по делам его.

Мне кажется, что выделение материальных благ (подчеркиваю – МАТЕРИАЛЬНЫХ) надо разделить на три категории:

Первая – те, кто отвечает за будущее человечества и за его духовное и физическое здоровье. Учителя (наставники, воспитатели, истинные гуру); врачи (все, кто имеет отношение к медицине, включая санитарок); ученые (материальное довольствие без различия от ученой степени, академик отличается от кандидата лишь большими правами и возможностями в научной деятельности), работники искусства, имеющие высокий рейтинг среди народа (писатели, артисты, художники, музыканты и т.п.).

Вторая – основное работающее население всех профессий, включая и космонавтов, и строителей, и работников коммунального хозяйства (без различия между дворником и домоуправом), и геологов, и военных (никакого различия между материальным обеспечением рядового и маршала) , и людей творческих профессий, не блещущих гениальностью, а просто способных, талантливых), и администраторов (в смысле – организаторов, координаторов, но ни в коей мере не чиновников, чья шакалья порода пока неистребима), и дипломаты (в эту категорию включаются все, кто работает с другими государствами, а странная каста политиков упраздняется за ненадобностью), и повара, и посудомойки, и разносчики писем, и недееспособные дети, и больные инвалиды, и старики, и студенты, и школьник и, короче, – все, кроме тех, кто войдет в третью категорию.

Третья категория очень простая – тунеядцы и антисоциальные элементы. То есть, преступники, алкоголики, паразиты всякие. Им тоже выделяется полный бесплатный комплекс материальных благ (жилье, одежда, питание, бытовая техника, пользование общественным транспортом, медицинским обслуживанием и т.д.), но – по минимуму. Если человек второй категории может рассчитывать на хорошую квартиру, где для каждого члена семьи отдельная комната с туалетом, изящная мебель, автоматика бытовая, то третья категория вынуждена будет ограничиться "хрущевкой" с простенькой обстановкой.

Чего мы добиваемся таким разделением? Прежде всего конкуренция между людьми становится "людской", духовной. Ясно, что в научном подразделении будут и академики, и лаборанты, но стимул, ведущий человека на академическую вершину, не будет приравнен к персональной машине или зарплате.

Возникнут истинно демократические взаимоотношения между людьми разного социального уровня. Слесарь знает, что от его отзывов зависит признание писателя, артиста, певца... Писатель знает, что от его оценки зависит нахождение слесаря на втором уровне. Учитель знает, что его элитное положение держится только лишь на КАЧЕСТВЕ его работы. Алкоголик знает, что он может стать человеком второго и, даже, первого уровня, стоит лишь взяться за ум.

Уходят в небытие многие преступления, характерные для современного общества. Действительно, кого и зачем рэкетировать? Какой смысл воровать телевизор, если его некому продать? Кому и за что давать взятки?

Основой любой работы становится качество ее исполнения, и не нужны ОТК. Ведь, если повар будет невкусно готовить, то его столовую перестанут посещать. И он автоматически станет безработным, кандидатом в третью категорию. Ему остается или улучшить свое мастерство, или сменить профессию.

Исчезает проблема стариков, инвалидов, недееспособных. Им уже не придется ждать милостыни от государства, так как государством становится союз людей, а не шайка дорвавшихся до власти.

Дети перестают чувствовать себя обделенными, униженными, неполноценными. Это страшно – ощущать себя неполноценными из-за малого возраста!

Бесплатная учеба, где учитель – элитная личность, не только доступна всем без исключения, но и предельно результативна для каждого учащегося. Единственный путь на вершину общества – учеба.

Исчезает реклама, вместо нее появляются списки товаров и места их получения. Сокращается ассортимент товаров, так как нет капиталистов, производящих ерунду для наживы, нет конкуренции между "сникерсом" и "марсом", да и вообще нет в магазинах этой канцерогенной дряни.

На рынке остаются лишь те производители, которые производят действительно хорошие и нужные продукты, вещи. В то же время нет угрозы монополии, напротив – монополист по производству мороженного, например, уважаем, ведь его мороженное самое вкусное.

Возникает вопрос: не будут ли враждовать между собой представители основного, второго уровня, не станут ли они завидовать элитному первому разряду.

Допустим, инженер второго уровня хочет жить не в квартире, а в коттедже? Как живет знакомый ученый. Нет проблем, он становится в очередь таких индивидуалистов и со временем въезжает в коттедж, сдав квартиру координатору жилого района. И, зная, что знакомый ученый в очереди на привилегированную жилплощадь не стоял, он будет ему завидовать. Белой завистью. Что, возможно, заставит его учиться, совершенствоваться, изобретать и, если хватит таланта, сравняться с ученым в правах на удобства.

То, о чем я рассуждаю – утопия. И в то же время любая страна могла бы эту утопию реализовать на практике. Ведь, только экономия от ликвидации денежных взаимоотношений высвобождает в этой стране огромные ресурсы.

Кстати, люди вовсе не такие жадные на вещи и жратву, как иногда кажется. Их покупательский азарт чаще вызван постоянным стремлением выделиться среди других. Как писал Ежи Лец, "Люди покупают на деньги, которых у них нет, вещи, которые им не нужны, чтоб произвести впечатление на соседей, которым на это наплевать".

Именно так живут американцы, зомбированные рекламой и кредитом. Они все покупают в рассрочку, не заплатив, порой, даже начального взноса, потом, как рабы, отдают семьдесят процентов зарплаты за несколько приобретений, а выплатив наконец, меняют эту вещи на новую модель, сдав старую и опять получив кредит.

Получается "циркулиз визиус" – порочный круг. Капиталист производит товар, чтоб получить прибыль. Он навязывает этот товар потребителю. Потребитель затоваривается. Капиталист быстренько производит улучшенный товар, чтоб не перестать получать прибыль...

Впрочем, у Маркса с Энгельсом подробно и умно об этом написано. Еще сто с лишним лет назад в "Капитале" Марксом было сказано:

"Капитал боится отсутствия прибыли. Но, раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10% – и капитал согласен на всякое применение. При 20%-ах он становится оживленным. При 50%-ах положительно готов сломать себе голову. При 100%-ах он попирает вся человеческие законы. При 300%-ах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы".

К сожалению, коммунистическое общество, о котором они мечтали, современный человек пока создать не может по чисто моральным причинам. Рад бы в рай, но грехи не пускают. Да и невозможно создать бесклассовое общество. Всегда будет класс элиты и класс смердов, патрициев духа и рабов желудка. Другое дело – общество без денег, без каких-либо материальных эквивалентов...

Мы прошли несколько коридоров, насыщенных телекамерами, которые ворочали своими миниатюрными головками, спустились на зеркальном лифте, прошли еще пару коридоров, поднялись на еще одном лифте и референт открыл двойные дубовые двери, украшенные резьбой с античной символикой. Огромный зал, высоко под потолком летают амуры, целятся из гипсовых луков. На стенах фрески с греческими (или римскими) богами. В центре зала огромный стол (почему-то пришло на память – овальный), поперек его, образуя букву "Т", второй, командирский.

Я уверено прошел к нему, сел на полукресло, с завистью посмотрел на плоский монитор и беспроводную клавиатуру и мышь, перевел взгляд на референта.

Что ж, зови народ.

Референт как-то изогнулся и начал таять, будто мороженное на пляже. Я с горечью подумал, что все это было простым глюком, бредом усталого мозга. А референт уже исчез совсем и теперь таяли стены, столы, компьютер, манжеты рубашки с темными запонками...

1

... Жара, жара, жара!

И раздеться нельзя, потому что солнце сожжет беззащитную кожу.

Вода не успевает всосаться, выступая прямо из пищевода через кожу и мгновенно испаряясь.

Горстка иудеев презрела жару ради зрелища. Они сопровождают приговоренных к месту казни.

Ненормальные!

Куда приятней возлежать на козьих шкурах в прохладе глинобитного жилища, и пить прохладное кислое молоко.

Глупые римляне из-за этой казни мучаются на жаре в полной боевой готовности. Пилата, естественно, среди них нету – от в дворце, где фонтаны и мрамор надежно прячуь от гневного солнца. Ала наемников на мелких лошадях проскакала на гору и оцепила лобное место. Отборные легионеры прошли туда же, вздымая сандалями пыль. Как только не плавяться их мозги под медными шлемами?

Два бандита и проповедник волокут кресты на себе. Полное самообслуживание! Интересно, я бы в такой ситуации стал унижаться? Наверное стал, чтобы избежать побоев. Хотя, неизвестно, что хуже – побои или такая "гологофа" с крестом на плечах.

Кстати, мы, интеллигенты, распятие почему-то представляем по Булгакову. А на деле все иначе. И не кресты они волокут, а лишь перекладины поперечные. Основание креста, столб, вкопаны постоянно.

Скоро их распнут, а спустя несколько столетий новое религиозное безумие охватит население. Уж кому – кому, а евреям надо бы уяснить, что запреты всегда вызывают анормальную реакцию. И хреновые последствия.

Если бы они не вынудили прокуратора казнить этого назаретского безумца, то его идеи ушли бы в раскаленный песок Иудеи. И спустя столетия не служили очередными вожжами в руках попов-аферистов для управления толпой.

Если вдуматься, то в них нет ничего нового. Девять заповедей – это нормальный кодекс порядочного человека. Но человек пока еще – зверь. Зверь, в котором порой проглядывают человеческие черты. И мистическая сказка про смерть и возрождение, про бога и его сына гораздо понятней полузверю и получеловеку. И такому существу важней атрибутика этой сказки, чем конспективно-четкое изложение самой идеи.

– Эй, не толкайся!

Это мне, что ли? Да, мне. Задумался.

– Слиха.

Понял и удивился. Хоть язык почти не изменился, разве что произношение. А удивился, потому что подобная вежливость тут пока не в чести.

А кто это, кстати? Знакомая рожа... А, а, а... Это же сам Иуда. Собственой персоной. Сопровождает своего учителя. Ну-ка, ну-ка...

– Эй, Иуда!

– Чего надо?

– Ты действительно продал своего наставника за тридцать серебренников?

– Что за чушь! Не за тридцать, а всего за четырнадцать драхм. Гроши. Хотя, за такого захудалого проповедника вполне достаточно. Ты представляешь, какие глупые вещи он излагал. Будто люди должны всегда любить друг друга и, даже, врага своего возлюбить.

– Действительно чушь...

– А я что... Работа у меня такая, я же штатным осведомителем синода являюсь. И он, кстати, об этом знал. Вот дурак-то!

– Действительно дурак...

Что ж, легенды редко соответствуют реальности. А Иуда ничего, симпатичный юноша. И одет хорошо: чисто и со вкусом. Надо думать, что должность осведомителей в эти века не считалась чем-то недостойным. Вон как держится с достоинством.

А зевак-то все меньше. Ясно дело, главное зрелище уже кончилось. Вот, когда они считали, будто от их голосов зависит, кого казнить – кого миловать, тогда толпа ликовала. А прибивание к кресту для них достаточно привычно.

Фу, ну и жара! К жаре привыкнуть невозможно. Как, впрочем, и к холоду. Это, кажется, Амундесен сказал? Про холод. Или Нансен? Но я бы сейчас от холода не отказался.

3

... Зверь, который жил во мне, вылез наружу, уселся на кресло и бесцеремонно взял мои сигареты.

– Ну, и что будем делать? – спросил он, прикуривая.

– А разве что-то надо делать? – спросил я, хладнокровно попивая чай. – И вообще, кто тебе разрешил тут курить?!

– Ты разве меня не боишься? – удивился Зверь.

– Че мне тебя бояться? – Я откусил почти половину пирожного "трубочка", крем попытался выскочить, но я ловко перехватил его чайной ложечкой и запихал в рот. – Я даже собак не боюсь.

– Но я же – Зверь! – сказал Зверь.

– Знаю, – сказал я, – прихлебывая из чашки, – ну и что?

– Да так... – сказал Зверь. – Может че надо?

Я подумал. В соседней квартире жил комендант гарнизонной гауптвахты, приземистый майор. Мне этот майор был до лампочке, слава Богу, я свое отслужил уже давно. Но вот его жена... Когда я выводил выгуливать своего дога, она, навалившись мощным бюстом на подоконник, орала в открытое окно:

– Вы бы еще сами под моими окнами присели!

Голос у нее был пронзительный, глаза оловянные. Ее крики резали мои уши, как серпом... Ну, все знаю по чему.

– Вот, если соседку... – сказал я нерешительно.

– Понял, – вскочил Зверь, – это мы мигом.

Он снял со стены блестящий серп, который красовался там вместо сабель и пистолетов, подчеркивая мою принадлежность к пацифистам, и выбежал из квартиры. Сквозь иллюзорные стены хрущевки донесся звук открывающейся в подъезде двери, невнятно бормотание, потом – крик, мгновенно затихший. Спустя пару минут Зверь вернулся и аккуратно повесил серп на место. Вид у него был самодовольный.

– Спасибо, – сказал я тускло, – пятнадцать суток мне обеспечено, очень кстати.

– Ни в коей мере, – заявил Зверь. – Чаем угостишь? С рогаликом?

– Лопай, – сказал я обречено.

К моему удивлению на другой день, когда я вывел пса на прогулку, комендантская супруга в окне заворковала нежно:

– Какая у вас красивая собачка! Все хочу спросить, как этого красавца зовут?

– Принц, – сказал я. – Вы что, собак возлюбили?

– Я всегда их любила, просто думала, что вы чего другого подумаете. А у меня муж ужасно ревнивый.

Я недоуменно посмотрел на соседку. Представить ее в качестве объекта вожделения мог только пьяный носорог в безумном сне.

– Да, конечно, – промямлил я. – А то, что мы тут, под окнами...

– Ничего, тут и голуби бывают, а песик что – природа, все естественно. Даже полезно, говорят.

Ну и ну, думал я, возвращаясь с прогулки. Ай да Зверь!

Дома я достал из холодильника заветный кусок холодной телятины и отрезал ему половину. Тот слопал мясо без горчицы и хлеба.

– Ты че ей сделал? – спросил я. – Как из мегер ангелов серпом делают?

– Не ей, а ему, – невнятно ответил Зверь, прожевывая телятину, – он от меня под кровать спрятался, а хозяйка грудью на защиту стала. Еще бы, мужик без причиндалов – не мужик. Кстати, груди у нее, ого!

Это чудовище облюбовало себе для жилья кладовку, в которой я оборудовал фотолабораторию. Зверь постелил там старый матрас, выпросил у меня спальный мешок и подушку. Когда на столе не было ничего съестного (в холодильник наведываться я ему строжайше запретил) он часами валялся там, созерцая при красном цвете трещины на потолке.

А тут ко мне пришла Люська Мотыль и принесла две литровые бутыли "Абсолюта". Ну, естественно, расположились на кухне, я достал из холодильника остатки телятины, горчицу, открыл банк рижских шпрот, огурчики венгерские малосольные... Короче, сидим, балдеем. Люська мне коленку жмет, я – ей. Хорошо!

И тут появляется эта образина. Голодный, естественно. И, как выясняется, к "Абсолюту" неравнодушный...

– Ой, мальчики, а я не знала, что вас несколько! – это Люська.

– Несколько – это сколько? – это Зверь острить пытается.

Люська попыталась подсчитать, но так как уже плыла, со счету сбилась. А я выпил еще стакан и поплелся телевизор смотреть. И решил завтра же этого Зверя из квартиры удалить. А то, какое-то общежитие получается, коммуналка идиотская.

Смотрю телевизор, там как раз целая толпа дегенератов пытается отгадывать слова, чтоб получить халявную кофеварку или пылесос. А сам прислушиваюсь, что, мол, на кухне делается. А там голоса все громче и все не по делу. Потом, слышу, запели. Зверь-то он, как и я, безголосый, а Люська мелодию чует, хоть и тембр хриплый, пропитый.

Дядя Федя на гармони,

На гармони заиграл...

Заиграл в запретной зоне -

Застрелили наповал.

Моя милка, как бутылка,

На завалинке лежит...

Ее солнышком пригрело,

Изо рта рассол бежит.

И откуда, думаю, этот Зверь столько частушек знает? Он же не может знать того, что мне не известно?

Помидоры, помидоры,

Помидоры, овощи...

Милка едет на машине,

Я – на скорой помощи.

А по телевизору ведущий с таинственным видом сообщает:

– Теперь игра со зрителем. Маленький, ушастый, на слона похож, восемь букв. Так как задание очень трудное, то последнюю букву открываю. И открывает букву "К".

Ну, естественно, море рук, выкрики. Кто-то кричит – ушастик, кто-то – тапир, кто-то – ежик. Им, как я понимаю, все равно, что кричать; главное – крикнуть первый, а вдруг угадал.

Наконец какой-то пацан отвечает правильно: слоненок. Ему, естественно, ценный подарок – набор косметики для детей под названием: "Детская косметика "Радость" всемирной фирмы "Зубная паста для беззубых".

– Как вас зовут? – спрашивает ведущий.

– Леша... То есть, Алексей.

– Что мы от вас ждем, Алексей?

– Не знаю, что вы от меня ждете. Спасибо, что ли?

– Нет. Догадайтесь сами... – а выражение лица лукавое, лукавое.

– А, вспомнил. Рекламная пауза.. В смысле – пауза.

Терпение мое лопнуло, закрыл я дверь поплотней и завалился спать. Тем более, что после "Абсолюта" меня всегда на сон клонит.

Утром меня Люська разбудила. Довольная.

– Ну, – говорит, – мужик – уважил! Давно я такого кайфа в постели не испытывала! Аж, – говорит, – протрезвела, пришлось ночью за добавочным горючим бежать. Только почему ты теперь этими делами в кладовке занимаешься, никак не пойму? Там же тесно.

Поцеловала Люська меня в щеку и слиняла. А я со сна никак не пойму, что мы со Зверем так похожи, что ли? Или она с пьяных глаз человека от Зверя отличить не может, морду от лица?..

Встал, поплелся на кухню. Иду и думаю: ну, если они мне еще и похмелку не оставили!..

Нет, все чин-чином, в холодильники полный стакан водки, тут же полпакета томатного сока – запить. Достал, сок в кружку перелил, посолил, поперчил. Сижу и, вот что странно, не испытываю ни малейшего желания пить эту водку.

Прислушался к себе. Легкий дискомфорт, невыспатость некая, пить хочется. Воду или сок хочется пить. Батюшки, так похмелья то нету, ни малейших признаков!

Я поставил на плиту чайник, быстренько сварганил быстрорастворимый кофе и окончательно взбодрился. Теперь мыться, бриться, умываться, чтоб потом на бал собраться.

В кухню ввалился Зверь. Вид его был ужасен. Глаза заплыли, рот приоткрыт, на губах нечистая короста, руки трясутся...

– Похмелиться есть? – сказал он в два приема.

Я кивнул на стакан.

Зверь попытался его взять, но побоялся разлить. Тогда он обмотал вокруг кисти полотенце, перекинул его через шею, захватил конец левой рукой и, фиксируя натяжением полотна собственную кисть подтянул стакан к губам...

Выпить он смог только половину, скоренько запил и начал носиться по кухне, стараясь удержать водку в организме. При этом он издавал многообразные звуки, из которых ни один не был приятным.

Я курил и смотрел на него, как зачарованный. Вчера я выпил где-то пол-литра, доза достаточная, чтоб сегодня выглядеть именно так, как выглядит Зверь. Тем ни менее – бодр и свеж. Так, небольшой дискомфорт, приму душ и окончательно оправлюсь. И еще, вчера я не должен был остановиться на выпитом, сроду не останавливался, всегда пил до полного беспамятства. Да, странно. Похоже, Зверь не так однозначен, как мне казалось.

Я подозвал пса и вышел в свежее утро. Пока дог гулял, я подумал еще об одной странности. Почему пес игнорирует Зверя, даже как-то сторониться его? Он никогда не был лоялен к посторонним, а тут с первого же момента необычного явления инертен, будто население квартиры не увеличилось на еще одно живое существо...

Вместе с этой думой появилась и вторая: почему я сам принял это как данность? Ну – Зверь, ну – мой, ну – живет в кладовке, водку пьет, гад, ну и что?

В окне проявилось очаровательное личико соседки. Ее щеки нависали над многочисленными подбородками, а подбородки в свою очередь упирались в чудовищный бюст.

– Наша милая собачка гуляет, – просюсюкала она, – доброе утро, собачка.

– Его зовут Принц, – снизошел я.

– Миленький Принц, хочешь косточку?

– С чужих рук не берет.

– А вы сами ему дайте, у нас от ужина много костей осталось, с мясом, муж плохо обгрызает.

Я взял пакет с костями, среди которых действительно было много мясных, и дома вывалил его Ардону в миску.

Зверь окончательно ожил и теперь рылся в карманах моего пиджака.

– Что ты там потерял? – спросил я резко.

– Деньги нужны, – туповато сказал Зверь, – на пиво.

– Ты не в запой, случайно, собрался? – подозрительно спросил я.

– Как знать, – ответил Зверь. – Он вынул из под обложки паспорта мою заначку – сто долларов. – Я всю сдачу сейчас принесу, ну ты же должен понимать...

Что я должен понимать, он не сказал, все же он был очень быстрым Зверем, даже с похмелья.

Я печально посмотрел ему вслед. Потом я посмотрел на часы. Было еще достаточно рано, но почему бы в качестве исключения не явиться на работу вовремя.

Под треск костей я быстро оделся, но на выходе вспомнил о том, что у Зверя нет ключей. Пришлось, чертыхнувшись, сесть и закурить.

Зверь вернулся совершенно пьяным, принес полный пакет пива и бутылку водки. Он протянул мне скомканную две скромные бумажки – пятидесяти и двадцати долларовые.

– А остальные? – начал было я, но вовремя замолчал.

Спрашивать, куда он потратил девятьсот рублей было бессмысленно. Достаточно вспомнить, как по-пьяне тратил деньги я сам.

– Пиво будешь? – спросил Зверь.

Я протянул было руку, но почувствовал, что мне и пиво не хочется. С гораздо большим удовольствием я бы выпил какой-нибудь сок или съел мороженное.

– Никуда не выходи, – сказал я, – вторых ключей у меня нет.

– Не бздимо, – сказал Зверь.

– И не выражайся, тут не бордель!

– Виноват, шеф, исправлюсь, шеф! – Зверь поднес лапу к уродливой голове, покачнулся и щелкнул ороговевшими пятками.

– Паяц, – пробурчал я, выходя.

На работе все было как обычно. Работа, обед, работа, кофе за рабочим столом, байки, сплетни, работа, шеф с нотациями, конец работы. Единственное, что внесло некое разнообразие, – поведение наших дам. Марья Иосифовна сказала:

– Вы какой-то не такой сегодня, благообразный.