Текст книги "Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры"

Автор книги: Владимир Трухановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Все эти обстоятельства и вынудили Дизраэли вырваться из мощных объятий леди Сайкс. Прекращение романа с такой энергичной женщиной, как Генриетта, было делом весьма непростым. И поэтому Роуз не случайно записал, что «у очень немногих мужчин оказалось бы достаточно сил и воли, чтобы вырваться из такого запутанного положения».

Бурная жизнь Генриетты и сэра Френсиса продолжалась и после того, как Дизраэли вышел из игры. Роуз сообщает, что переписка, которую он анализировал, распространяется на «заключительный эпизод» этой истории. После прекращения связи с Дизраэли сэр Френсис застал свою жену в постели с известным художником Даниэлем Маклизом в своем лондонском доме на Парк-Лэйн. Скандал был большой и выплеснулся на первые страницы лондонских газет.

После шумной огласки в таких делах обычно следует развод. Однако сэр Френсис повел себя странно: учинив скандал, он не стал добиваться развода. И Роуз объясняет почему. При рассмотрении дела о разводе неизбежно обнаружилось бы, что сам сэр Френсис отнюдь не святой, что он жил с Кларой Болтон, женой доктора, дом которого тоже был на фешенебельной Парк-Лэйн, причем доктор об этом знал и дал свое согласие на эту связь. Могли всплыть и имена Дизраэли и Линдхерста. Все это причинило бы моральный ущерб прежде всего сэру Сайксу. Он помнил подобную историю своего отца, панически боялся судов и предпочел обойтись без развода.

Таковы были нравы правящих кругов Англии в первой половине XIX в., да и позже. Дизраэли вращался в этих кругах, делал с их помощью политическую карьеру и, естественно, жил и действовал в соответствии с принятыми там обычаями и моральными нормами. История с Генриеттой, леди Сайкс, причинила существенный ущерб репутации Дизраэли и отрицательно сказалась на его продвижении к вершинам власти. Интересно отметить, что историки заняли по этой проблеме различные позиции. В конце XIX в. Монипенни писал многотомную официальную биографию Дизраэли, но он лишь мимоходом коснулся истории с Генриеттой, причем сделал это так туманно, что читателю нельзя понять, что же произошло на самом деле. Автор ухитрился даже не упомянуть ее имени. Это было умышленное замалчивание неприятного эпизода в жизни видного политического деятеля, сохранение «белого пятна» в биографии Дизраэли. В том, что это было сделано сознательно, сомнений не может быть. Во-первых, Монипенни как автору официальной биографии были открыты все необходимые архивы и, конечно, семейный архив Дизраэли, содержавший наряду с прочим и письма Генриетты и Клары Болтон. Во-вторых, во время написания им первого тома, в котором идет речь о 1833–1836 гг., были живы многие очевидцы, знавшие в подробностях роман Дизраэли и Генриетты, и Монипенни не мог не знать досконально эту страницу жизни своего героя.

Итак, умолчание было умышленным, и оно продолжало действовать удивительно долго, учитывая, что многие авторы занимались жизнеописанием Дизраэли. Лишь в 1960 г. впервые американец Жермен подробно рассказал эту историю, а затем почти одновременно с ним ее повторил англичанин Блэйк, отдав приоритет Жермену. Случай сам по себе небольшой, но он свидетельствует, что в разные времена в разных странах в исторических исследованиях были «белые пятна», являвшиеся продуктом субъективизма историков, то ли несознательного и добровольного, то ли практиковавшегося по требованию и под нажимом как сильных мира сего, так и различных иных обстоятельств.

Дизраэли отдавал предпочтение женщинам замужним и постарше его. Объяснять это только корыстными соображениями вряд ли было бы верно. Просто его натуре больше импонировали именно такие женщины. В начале 1833 г. он присутствовал на вечере у своих близких друзей Булверов, и здесь его представили одной из таких женщин «по ее особому пожеланию». Среди присутствовавших было очень много «дам, занимающих выдающееся положение», и г-жа Уиндхэм Левис, жена богатого владельца металлургических заводов, не привлекла внимания Дизраэли, но, будучи представленной ему по ее желанию, поначалу получила от Дизраэли совсем не восторженную характеристику: хорошенькая маленькая женщина, склонная пофлиртовать, много болтающая. Дизраэли ее заинтересовал, но встречного интереса не было, и поэтому первая беседа была весьма краткой. Она сообщила своему новому знакомому, что ей «нравятся молчаливые, меланхолические мужчины», на что Дизраэли ответил, что «не сомневается в этом». Эта встреча сама по себе не имела бы никакого значения, если бы не одно существенное обстоятельство: через несколько лет эта «трещотка», как ее назвал Дизраэли, стала его женой.

Трехлетняя связь с Генриеттой Сайкс дорого обошлась Дизраэли и в материальном отношении. Поддержание светского образа жизни на двоих требовало денег, и немалых. Эти расходы добавлялись к значительным тратам на проведение безуспешных пока избирательных кампаний. А наличных денег не было: доходы от литературного труда никак не покрывали текущих расходов. Приходилось брать в долг. Новые долги прибавлялись к тем, которые возникли в ранней молодости. Положение становилось безвыходным.

Это и стало одной из важнейших причин очередного плохого состояния здоровья Дизраэли. Как-то выскочить из долговой западни, в которую он сам загнал себя, Дизраэли пытался прежними средствами: брал новые займы для погашения сверхсрочных платежей (эти займы добывались на все более трудных условиях, что приводило в конечном счете к быстрому увеличению общей суммы долга), лихорадочно строчил новые романы, теперь уже безусловно по финансовым соображениям, которые приносили доход весьма незначительный по сравнению с тем, что было необходимо и на что рассчитывал автор, и, наконец, он как азартный игрок пускался в сомнительные финансовые авантюры в надежде мгновенно разбогатеть и одним махом решить все проблемы. Наиболее трудными в финансовом отношении были для Дизраэли 1836 и 1837 гг. Иногда опасность была настолько велика, что в перспективе маячила долговая тюрьма. Сколь действительно реальна была такая опасность, судить трудно, однако в переписке в особенно острые моменты это выражение мелькало.

Среди коммерческих литературных произведений выделялись «Генриетта Темпл» и «Венеция». Ответ на вопрос, почему Дизраэли написал эти произведения, по мнению американского автора Р. Левина, специально исследовавшего его литературную деятельность, «должен быть найден в той нужде в деньгах, которую испытывал Дизраэли, и вытекающем отсюда желании писать то, что считалось популярной, хорошо продающейся художественной литературой». «Генриетта Темпл» представляла собой любовную историю, написанную влюбленным автором. В «Венеции» автор в весьма свободной манере повествует о Байроне и Шелли, допуская большие вольности, когда речь идет о биографиях двух поэтов, датах их жизни и деятельности. Меркантильными соображениями были вызваны и такие произведения этого времени, как «Революционная эпическая поэма», «Контарини Флеминг», «Алрой», «Возвышение Искандера». Касаясь появления этих произведений, Р. Блэйк заявляет: «Дизраэли к этому времени сильно нуждался в деньгах, его нужда в деньгах была отчаянной».

Казалось бы, в таком положении следует думать не только о том, как добыть деньги, но и как сократить расходы. Часто в самую трудную минуту Дизраэли выручали Остины. Дизраэли был должен своему поверенному Остину значительную сумму и в то же время обосновался на квартире в самом дорогом аристократическом районе – Вестэнде. Остины удивлялись, почему их протеже выбрал ту часть города, где ему приходится платить баснословную цену за квартиру. Трезвомыслящие, честные, благожелательные Остины не могли понять, почему его не устраивает, например, намного более дешевый и вполне достойный район Блумсбери, где они жили сами, располагая хорошими доходами.

Остины не учитывали, что Дизраэли любой ценой стремился жить там, где жили люди того круга, в котором он намерен был вращаться и прочно закрепиться. Это был для него и вопрос престижа, и как бы визитная карточка. Здесь, в этом районе, он посещал многочисленные дома знати, встречался с самыми популярными людьми большого света, завязывал знакомства, необходимые ему для продвижения наверх. «Дизраэли, – пишет Жермен, – чувствовал себя естественно в Вестэнде. Он прекрасно вписывался в этот круг остроумных людей и денди, распутников и эксцентрических типов, мошенников. Его индивидуальность и блестящие способности становились при этом расхожей монетой, ибо его новые друзья приветствовали талант, невзирая на то, что у него были пустые карманы. Они принимали его таким, каким он был, и именно отсюда, а не из Блумсбери он решил вновь начать борьбу за свое место под солнцем». В конечном итоге его несколько авантюристический расчет был правильным: именно эти люди из фешенебельных районов Мэйфера, эти лорды и леди, полковники и капитаны, денди и принцы, оказали ему моральную поддержку в последующие годы, когда он делал политическую карьеру.

Точных данных о долгах Дизраэли на отдельных этапах его жизни нет. Сведения на этот счет относятся к тому, что одалживал Дизраэли у Остина, который наряду с юридической практикой иногда занимался и финансовыми делами. Дизраэли очень часто обращался за помощью и почти никогда не встречал отказа, если это было в рамках возможностей поверенного. Важную роль при этом играли не только связи семей Остина и Дизраэли, но и то, что сам Дизраэли пользовался большой симпатией Остина и особенно его жены Сары. Поначалу Сара Остин оказывала очень большую помощь Дизраэли в его литературных делах. Остины привыкли к тому, что Дизраэли часто бывал у них, его посещения были им приятны, и они хотели сохранить его общество. Ничего предосудительного в отношениях хозяйки дома и Дизраэли не было. Остины очень переживали, когда Дизраэли, проникнув в большой свет, стал бывать у них все реже и реже, а затем вообще перестал посещать их дом. Переписка продолжалась, его настойчиво приглашали, он отговаривался занятостью, но Остины не очень верили этим отговоркам. Они не понимали или не желали принять истинную причину: общество Остинов было для Дизраэли пройденным этапом, теперь у них ему было просто неинтересно, все его помыслы концентрировались на высшем свете, к которому Остины не принадлежали. Случилось так, что дружеские отношения с Остинами уходили в прошлое, становились все слабее и слабее и чуть ли не исчезали совсем именно тогда, когда Дизраэли все больше и больше нуждался в их финансовой помощи, когда его денежные дела катастрофически запутывались и ему приходилось обращаться к поверенному с просьбами о кредите и подкреплять это ссылками на старую и нерушимую дружбу. Неискренность этих ссылок была очевидна, но после больших колебаний Остин обычно ссужал Дизраэли нужную сумму, причем зачастую делал это по настоятельным просьбам жены. Сохранилась обильная переписка Дизраэли и Остинов, и она-то дает представление о его финансовом положении в те особенно трудные для него годы. Переписка рисует лишь часть картины, ибо Дизраэли добывал деньги в долг не только у Остина, который об этом не был осведомлен в полной мере, хотя и догадывался.

Осенью 1833 г. Остин ссудил Дизраэли 300 фунтов дополнительно к тому, что он одалживал ранее. Но это была капля в море. Другие кредиторы брали за горло, и Дизраэли оказался на грани катастрофы. Пришлось опять клянчить деньги у Остина. 30 ноября 1833 г. он пишет своему другу-поверенному умоляющее, с некоторой примесью фантазии письмо. Дизраэли сообщает, что его «самые неотложные долги составляют 1200 фунтов». Здесь же он строит малореальную схему издания своих произведений в известном издательстве и называет суммы, которые якобы ему принесет эта операция. Сейчас он просит Остина ссудить ему на год 1200 фунтов и предлагает в виде гарантии официально передать ему авторские права на свои произведения. «Если я умру, у Вас будет двойная гарантия, – пишет Дизраэли и заключает: – Помогите мне сейчас, и всей своей будущей карьерой я по существу буду обязан Вам». Это мольба о помощи человека, оказавшегося в отчаянном положении.

И опять-таки ситуацию и поведение Дизраэли необходимо рассматривать с учетом существовавших тогда в Англии, да и не только в Англии, и в России тоже, нравов и обычаев в тех кругах общества, к которым принадлежал Дизраэли. Большинство его друзей и знакомых по Вестэнду «были по уши в долгах». Люди света тратили деньги зачастую безрассудно и залезали в долги к ростовщикам в расчете на то, что какое-то неожиданное наследство, выгодная женитьба помогут выпутаться. Надежды на авось в денежных делах, безответственные расчеты на то, что все как-то образуется, стали традицией и даже модой в XIX в. у определенного слоя общества.

Остин был добрым человеком и хорошо расположен к Дизраэли, но он был здравомыслящим и осторожным бизнесменом. И его очень огорчали и настораживали авантюристические выходки Дизраэли, к числу которых он относил и расходы на избирательные кампании в Хай-Уикомбе, и скандальную связь с Генриеттой Сайкс, и светскую жизнь. Поэтому он дал Дизраэли вежливый отказ: «Для меня было бы очень неудобно ссудить Вам такую сумму… Я считаю, что обеспечение очень ненадежно… Мне не хотелось бы думать, что Вы скрыли от меня истинные размеры ваших затруднений (т. е. долгов)». Далее следует вполне естественный совет – обратиться за помощью к отцу, другим родственникам и друзьям.

Ответ был не просто отрицательный, но весьма холодный. Остин полагал, что после этого он уже никогда не увидит Дизраэли и не услышит от него ничего. Но не тут-то было. В экстремальных, как сейчас говорят, случаях Дизраэли мог прятать свое самолюбие в карман. 3 декабря он опять пишет Остину. Зная, что Остин не одобряет трату денег на экстравагантные выходки, он оправдывается: «Что касается моих долгов, то это целиком и исключительно расходы по выборам». Непонятно, зачем Дизраэли лукавил, ведь он не мог не предвидеть, что Остин осведомлен о других статьях его расходов. Тут же Дизраэли сетует, что «в спешке предложил недостаточные гарантии», теперь он готов сделать их более основательными.

Дизраэли откровенно объясняет Остину, почему он не может обратиться к отцу. Отметим, что он не говорит, что у отца недостаточно средств, чтобы выручить сына. Значит, отец имел состояние, позволявшее оказать сыну необходимую помощь. Дело было в другом: «Я действовал вопреки его настоятельным пожеланиям и основывал свою оппозицию ему на желании быть независимым». Имеются в виду, конечно, пожелания отца относительно избрания солидной и надежной профессии и совершенствования в избранном деле. «Теперь же я не хочу обращением за деньгами в чрезвычайных обстоятельствах… вновь вызывать к жизни эту крайне болезненную тему». Что же касается других родственников, то, продолжает Дизраэли, у него никогда не было тесных или дружеских отношений ни с кем из них. Здесь Дизраэли откровенен и правдиво повествует о своих отношениях с отцом и семьей. Он мог бы для полноты картины добавить, что отцу и семье очень не нравились, как они считали, чрезмерное честолюбие Бенджамина, его активность в свете, история с Генриеттой и другие подобные вещи.

Заканчивается письмо жалобой на то, что обстоятельства вынуждают его написать «это унизительное письмо», и словами: «Прощайте! Благодарю Вас за все, что Вы сделали для меня в прошлом». Казалось бы, теперь всё – конец отношениям между друзьями. Но Остин отвечает и на это письмо. Сара Остин от себя пишет, что ей хочется вернуть Дизраэли в дом как старого друга. В конце концов Остин явно под настойчивым воздействием жены дает Дизраэли 1200 фунтов.

Конечно, Дизраэли деньги в срок не вернул. Продолжалась болезненная и унизительная переписка с Остином. Поверенный утверждал, что, если долг не будет урегулирован, он вынужден будет действовать согласно закону. Дело принимало серьезный оборот. Отец, будучи в курсе дела, посылает Бенджамину «200 фунтов, чтобы не допустить его заключения в тюрьму», как замечает Жермен. В 1836 г. ситуация продолжала оставаться острой. Теперь спасать Дизраэли принялись другие силы. Его проблемами занялся юрист У. Пин. Именно он улаживал дело сэра Френсиса Сайкса и Генриетты Сайкс после разрыва между ними. Третий баронет пошел на определенные материальные жертвы в пользу Генриетты. И как замечает Жермен, Пину удалось «удержать шерифа вдали от двери дома Дизраэли». На этот раз финансовая поддержка была оказана Дизраэли «другим лицом, возможно даже ее оказала леди Сайкс» из денег, полученных в виде отступного от сэра Френсиса. Все это уладил, опять-таки временно, Пин, и Дизраэли вновь занялся «изготовлением литературных произведений, делающих деньги», и своими избирательными делами. Однако литературное творчество очень редко обеспечивает большие доходы. Дизраэли писал довольно много, и, как правило, гонорары были неплохи, но их не хватало для погашения долгов. Это тяжкое бремя Дизраэли пришлось нести на протяжении почти всей жизни.

ВИКТОРИЯ СТАНОВИТСЯ КОРОЛЕВОЙ

Английская монархия в первой трети XIX в. находилась в состоянии крайнего упадка. Корона – символ государства – была втоптана в грязь царствовавшей ганноверской династией, многочисленные представители которой достигли крайней степени разложения. Поведение царствующих особ и принцев королевской крови было известно не только узкому кругу сильных мира сего, но и практически всей сознательной части общества.

Царствовавшая с 1714 г. ганноверская династия, когда она сменила династию Стюартов, отличалась тем, что некоторые ее представители были психически ненормальными в точном значении этого слова и все они женились на принцессах из германских княжеств. Английские короли, начиная с Георга I, одновременно являлись и курфюрстами, а затем королями Ганновера – области, расположенной на северо-западе Германии, и монархами Англии.

В начале века положение в королевском доме сложилось особенно трудное. Король Георг III имел семерых сыновей, но никто из них и из их детей не являлся законным претендентом на трон: их поведение и образ жизни не согласовывались с требованиями закона о престолонаследии. Старший сын, принц Уэльский, ставший в 1811 г. регентом при безумном отце, находился в связи с женщиной неподходящего происхождения и положения. Отец относился к нему (когда был во вменяемом состоянии) из-за его экстравагантного и распущенного поведения с явным неприятием. Когда встал вопрос о престолонаследии, принц бросил свою многолетнюю подругу и жену и женился на германской принцессе из княжества Брунсвик. Но и эта женитьба закончилась скандалом.

Герцог Йоркский был в долговременной связи с некоей г-жой Кларк и, по свидетельству историка, «единственный из королевского семейства обладал чувствами джентльмена». Джентльмен в стремлении к трону женился на принцессе из Пруссии, но у них не было детей. Герцог Кларенский много лет жил с актрисой, запутался в долгах, хотел жениться на богатом приданом, но дело окончилось неприятностями. Герцог Кумберлендский был, вероятно, самым непопулярным в стране. «Отвратительно безобразный», с «дурным и мстительным характером», «ожесточенно реакционным в политике», он подозревался в убийстве своего лакея и «имел любовную связь крайне скандального характера». И он, желая произвести на свет законного престолонаследника, женился на немецкой принцессе, но брак оказался бездетным. Герцог Сассекский был более приличным, имел склонность к литературе, собирал книги, но обе его женитьбы были признаны незаконными по закону о королевских бракосочетаниях. Герцог Кэмбриджский не был женат и жил в Ганновере. Кроме сыновей у Георга III было пять дочерей, но они по закону корону наследовать не могли.

Четвертым сыном Георга III был Эдвард, герцог Кентский. Молодые годы он провел на службе в армии, бывал в Гибралтаре, Канаде, Вест-Индии. В 1802 г. когда восстал гарнизон Гибралтара, герцог Кентский был послан на усмирение восставших. В английских традициях было суровое подавление подобных возмущений, но королевский сын проявил такую жестокость, что его поведение вызвало широкое возмущение в стране, и на этом военная карьера герцога Кентского закончилась.

Содержания, выделяемого парламентом для принцев королевской крови, при разгульной жизни, которую они вели, им не хватало, и они залезали в долги к ростовщикам, отгоняя неприятные мысли о том, когда и как кредит будет погашен. Таково было положение всех, включая и герцога Кентского. Он был в долгу как в шелку, хотя имел доход в 42 тыс. фунтов стерлингов в год.

Когда началась «погоня за невестами» и принцы, оставив уютные и приятные дома, где они жили в свое удовольствие с милыми им женщинами, бросились искать высокородных немецких принцесс, в этой гонке, призом в которой был английский трон для себя или своего отпрыска, принял активнейшее участие и четвертый сын Георга III. В семье его не любили, поэтому, когда он уехал в Германию, все были рады.

В 1817 г. надежды на наследника трона концентрировались вокруг принцессы Шарлотты, дочери регента, бывшей замужем за принцем Леопольдом из дома немецких князей Кобургов. Принцесса ожидала ребенка, который и мог наследовать английский престол. Герцог Кентский предусмотрительно культивировал добрые отношения с Шарлоттой. Ее отец был против брака с Леопольдом, а герцог помогал молодым людям, переправлял их письма, и, когда брак все же состоялся, он мог рассчитывать на доброжелательное отношение к себе.

6 ноября 1817 г. принцесса Шарлотта скончалась от родов, умер и ребенок. Вопрос наследования стал еще более актуальным. Герцог Кентский, заручившись горячими рекомендациями Леопольда, повел атаку на старшую сестру его – Викторию, дочь герцога Сакс-Кобургского. Правда, она уже побывала замужем, но муж умер, оставив ее с сыном и дочерью. Поначалу Виктория отказала герцогу, но он не стушевался и продолжал добиваться ее руки.

Вопрос престолонаследия, конечно, играл роль, но у герцога Кентского был и более неотложный побудительный мотив: его душили долги. Принцесса-немка сама была бедна как церковная мышь. Надежда была на благодарность парламента. Герцог рассуждал так: он женится на Виктории Кобургской, исполняя свой общественный долг, с тем чтобы обеспечить должное престолонаследие, и, следовательно, его поступок заслуживает определенного признания со стороны всей страны, которая не может не испытывать к нему благодарности. Его, конечно, не интересовала моральная признательность. У него перед глазами был пример брата, герцога Йоркского, который тоже женился с целью произвести на свет законного наследника. За этот «подвиг» брат получил от парламента материальное вознаграждение в виде ежегодных 25 тыс. фунтов. Чем он, герцог Кентский, хуже брата, почему парламент будет непоследователен в отношении его? Тем более что у него есть дополнительное основание рассчитывать на «признательность страны». Бракосочетаясь с немецкой принцессой, он идет на большую жертву – разрывает отношения с любимой женщиной. 27 лет он прожил с некоей мадам Сен-Лорен, которая «никогда не была актрисой, происходила из хорошей семьи», хотя и не настолько хорошей, чтобы ее отпрыск мог стать законным наследником английского трона. Парламент по английской традиции не может не следовать прецеденту, установленному в подобном случае с герцогом Йоркским. «Я соглашусь с аналогичным решением, – говорил герцог, – и даже не буду предъявлять претензий по поводу того, что реальная стоимость фунта стерлингов за время, прошедшее после решения по делу Йорка, значительно упала».

По этой же схеме размышлял и его брат, герцог Кларенский. Как жены немецкие принцессы не привлекали членов английской королевской семьи: они явно не обещали особых удовольствий семейной жизни и, конечно, не шли ни в какое сравнение с теми незнатными женщинами, в объятиях которых герцоги счастливо жили много лет. Но обстоятельства вынуждали сделать «патриотический выбор», и герцог Кентский 29 мая 1818 г. сочетался браком с Викторией, принцессой Сакс-Кобургской. Не желая отставать в гонке за невестами-принцессами, герцог Кларенский 11 июня женился на дочери герцога Сакс-Мейнингена.

В 1987 г. по случаю 150-летия восшествия на престол английской королевы Виктории в Англии был поднят большой рекламно-пропагандистский шум. Вышло много книг. Би-би-си провела серию специальных радиопередач, через телевизионные экраны прошли телевизионные сериалы, выступали политики и публицисты. Материалы радиопередач и телевизионных серий опубликованы в виде отдельных книг, представляющих современную, более свободную, чем ранее, точку зрения на королеву Викторию.

В книге, изданной Би-би-си, речь идет и о женитьбе герцога Кентского на матери будущей английской королевы. Авторы Ричард Маллин и Джеймс Мэнсон со свойственной им публицистической остротой замечают, что «королевская семья неожиданно продемонстрировала полезный талант – способность организовывать блестящие бракосочетания». Это сказано в связи с женитьбой герцогов Кентского и Кларенского. И далее авторы продолжают: «Германский канцлер Бисмарк с характерной для него вульгарностью называл немецкие княжеские дома „племенной фермой Европы“. В результате такого положения невесты и женихи из своих крохотных герцогств внедрялись в большинство королевских домов Европы». Авторы передач Би-би-си не оспаривают смысла характеристики, данной Бисмарком, расценивая лишь ее форму как несколько вульгарную. Форма формой, а суть Бисмарк изложил точно, что подтверждает история Европы, и прежде всего таких стран, как Англия и Россия.

Поначалу обоих английских герцогов, женившихся «по государственным соображениям» в 1818 г., ожидало горькое разочарование. Парламент нарушил английскую традицию и пренебрег своим же собственным прецедентом. Правительство предложило увеличить выплачивавшееся им содержание, но палата общин отклонила это предложение. Причину объяснил герцог Веллингтон, бывший в это время членом правительства. Эти герцоги – проклятые тяжкие камни на шее правительства. «Они оскорбили – лично оскорбили – две трети джентльменов Англии. И стоит ли удивляться, что джентльмены отомстили им в палате общин? Это была их единственная возможность, и я думаю, что они поступили правильно, воспользовавшись ею».

Герцог Кентский жил в немецком княжестве вместе с женой (так было дешевле) и здесь же вскоре узнал, что у них будет ребенок. Новость и долгожданная, и весьма приятная. Сразу же возникла необходимость перебраться всем семейством в Англию. Родиться должны были наследник или наследница английского престола, и было крайне необходимо, чтобы само рождение произошло на английской земле. Младший брат, герцог Сассекс, торопил брата: «Что касается юридической необходимости для герцогини приехать в Лондон и рожать здесь, то мнения на этот счет могут быть разные, но что касается чувства, то в этом не может быть сомнений. Джон Буль (собственное имя, являющееся воплощением Англии. – В. Т.) – очень странное животное, и его нужно обхаживать. Ты увидишь, как трудно вдолбить ему в голову, что его монарх, хотя и родился в другой стране, не является чужеземцем. Это ты должен любой ценой предотвратить».

Вопрос цены встал в самой примитивной форме. У герцога не было денег, а расходы по переезду через Западную Европу в Англию на лошадях, со всеми домочадцами и придворными были значительными. Герцог был полон решимости добыть денег, залез в новые долги, нанял карету, набил ее до отказа родственниками, прислугой, собачками, канарейками и всем прочим, сам взгромоздился на козлы и через Германию, Францию по плохим дорогам, с ночевками в дрянных гостиницах направился в Англию. Перебрались через Ла-Манш и благополучно добрались до Лондона. Их поместили в апартаментах во второклассном, обветшалом Кенсингтонском дворце, где семья жила весьма скромно. Здесь 24 мая 1819 г. у герцога Кентского и его жены благополучно родилась девочка.

Вокруг новорожденной сразу же стала складываться сложная обстановка. Уже выбор имени для нее оказался не простым делом. Одна часть дворцовых кругов предпочитала обычные немецко-ганноверские имена, как Шарлотта и Августа, другая высказывалась за Елизавету, как более подходящее имя для потенциальной королевы. Одним из крестных отцов должен был быть российский царь Александр I, и, следовательно, надлежало взять женский вариант его имени – Александрина. Но регенту хотелось, чтобы было также имя Георгиана, производное от его имени, и в то же время существовавшая неприязнь между русским царем и регентом влекла за собой возражения последнего против такого сочетания имен. В конце концов фамильный совет принял решение крестить девочку под именами Александрина-Виктория. Второе имя было взято по имени матери. В обиходе малышку называли Дрина, но вскоре привилось и осталось уже на всю жизнь имя Виктория.

Семья продолжала скромно (по королевским понятиям) жить, как и прежде, в Кенсингтонском дворце, что неудивительно: ведь Виктория не была первой в очереди на наследование трона. Но очередь ее была не очень отдаленной, она могла оказаться реальной претенденткой, и это обстоятельство определило как ее воспитание, так и закулисную возню вокруг ребенка, преследующую большие политические цели.

Особенно активно действовала более предприимчивая немецкая часть родственников. Примечательно, что даже акушерка, принимавшая роды, была специально доставлена из Германии. Герцогиня Кентская, довольная новорожденной, в первых письмах писала своей матери в Кобург, что Виктории, «вероятно, предназначено однажды сыграть великую роль, если не родится брат и не перехватит у нее из рук эту роль». У немецкой бабушки тут же заработала мысль в определенном направлении. Хотя это было дело дальнее, но следовало уже сейчас подумать, как бы подбросить наследнице – Виктории – в мужья немецкого принца. И бабушка многозначительно сообщает дочери в Лондон, что у ее невестки как раз только что благополучно появился на свет мальчик, который будет при крещении наречен именем Альберт. Запомним это имя.

Отец Виктории был физически крепким человеком. Он говаривал, что поскольку он ведет более нормальный образ жизни, чем его братья, то наверняка переживет их, будет царствовать и после него трон перейдет к Виктории. Но он неосторожно искушал судьбу. Дочери еще не исполнилось года, когда отец во время прогулки попал под дождь, простудился и схватил воспаление легких. Срочно приехал проживавший здесь же, в Англии, брат герцогини Леопольд, привез с собой своего личного секретаря, бывшего одновременно и врачом, барона Штокмара, но герцог 23 января 1820 г. скончался.