Текст книги "Бенджамин Дизраэли, или История одной невероятной карьеры"

Автор книги: Владимир Трухановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

От такого удара Дизраэли поднялся на дыбы. Он в тот момент не думал о собственной ошибке: ведь сам факт подчеркнутого, демонстративного повторения на митинге оскорблений в адрес О’Коннела, исходивших от вигов, ставил Дизраэли в положение человека, невольно солидаризирующегося с этими наветами. В таких вопросах требуются осторожность и корректность, в данном случае отсутствовавшие.

Обо всем этом Дизраэли забыл, прочтя в газетах (а они уж постарались подать этот скандальчик как можно более сенсационно) инвективу О’Коннела. Дизраэли послал ему вызов на дуэль. И опять оказался в неловком положении, ибо в обществе было известно, что ирландец, однажды убив на дуэли человека, поклялся больше никогда ни при каких обстоятельствах не драться. Поэтому демонстративная храбрость Дизраэли кое-кому могла показаться не связанной ни с каким риском и, следовательно, показной. Когда он это понял или ему разъяснили друзья и печать, Дизраэли попытался вызвать на дуэль сына своего обидчика. В конце концов выстрелов не последовало, но Дизраэли приобрел в лице ирландцев упорнейших врагов в парламенте на многие годы. А это имело немаловажное значение.

Все эти события не нарушили главной тенденции в политическом развитии Дизраэли: он продолжал все больше и больше смещаться в сторону тори. В 1835 г., т. е. в год выборов в Тонтоне, Дизраэли пишет и издает политическую брошюру «Защита английской конституции в письме, адресованном благородному и просвещенному лорду». Брошюра была посвящена другу – лорду Линдхэрсту и содержала панегирик в адрес партии тори, в котором доминировали положения, заимствованные у Эдмунда Берка, политического деятеля консервативного толка конца XVIII в. Апологеты Дизраэли рекламировали это сочинение как самое лучшее и важное из всех написанных им сугубо политических произведений. Особой популярностью брошюра не пользовалась, но лидеры тори обратили на нее внимание в выгодном для Дизраэли плане. Этому способствовали и его публичные выступления, как устные, так и в печати. Вероятно, с известным основанием Дизраэли писал сестре, что герцог Веллингтон теперь с удивлением вопрошает: «Когда же он появится в парламенте?» А Линдхэрст, прочтя одну из статей Дизраэли в «Таймс», писал ему: «Будет действительно плохо, если мы не проведем вас в палату общин. Герцог, можете положиться на мои слова. Ваш друг». Как свидетельствует его биограф Жермен, «взросление Дизраэли закончилось к концу 1836 г.» А с этим пришел наконец долгожданный успех.

19 июня 1837 г. скончался король, и состоялось провозглашение королевой Англии юной Виктории. Перемена царствования влекла за собой роспуск парламента и новые выборы. Дизраэли шел на выборы уверенно: для этого он уже обладал достаточной известностью. Восемь избирательных округов предложили ему выдвижение. Он остановил свой выбор с согласия Карлтон-клуба на округе Мейдстоун. От этого округа предстояло избрать двух депутатов.

От консерваторов здесь баллотировался промышленник Уиндхэм Левис, который (и особенно его жена – «трещотка») с большой симпатией относился в последнее время к Дизраэли. Как всегда, Дизраэли испытывал денежные затруднения, и Левис одолжил ему необходимую сумму. Это семейство (а женщины по английской традиции играют важную пропагандистскую роль в избирательной кампании) оказало Дизраэли мощную политическую, пропагандистскую и моральную поддержку. Мэри Энн интуитивно верила в звезду Дизраэли. «Дизраэли, – писала она брату, – через очень немного лет будет одним из величайших людей нашего времени. Его большие таланты, поддержанные его друзьями лордом Линдхэрстом и лордом Чандосом и имеющие за собой мощное влияние Уиндхэма, способное сохранить Дизраэли в парламенте, обеспечат его успех. Они называют его моим парламентским протеже».

И все-таки положение Дизраэли было не из легких. Ему противостоял полковник Томпсон, выступавший с платформой вигов. Дизраэли не смущало то, что он, в свое время позировавший как виг, теперь выступал как тори против кандидата вигов. Во имя репутации «принципиального» и «надежного» Дизраэли пришлось изворачиваться. Он говорил избирателям: «Здесь я, джентльмены, занимаю то же самое место, провозглашаю ту же самую доктрину, поддерживаю те же самые институты, делаю все то же, что делал в Хай-Уикомбе». По этому поводу его биограф О’Коннор писал более 100 лет назад: «Как же согласовать претензию Дизраэли, что в области принципов он тот же, что был в Уикомбе, если человек, против которого он сейчас выступает, придерживается как раз тех самых взглядов, которые Дизраэли отстаивал в Уикомбе». Не нужно ничего согласовывать и ничему удивляться. Таковы методы и правила английской политической игры, действующие столетиями, и Дизраэли их придерживался.

Консерваторы вели на выборах, но Дизраэли пришлось выслушать много неприятных вещей. Недавно получившие право голоса избиратели кричали ему: «Шейлок», «Старье». Первое понятно, а вот второе допускает различные толкования: имелось в виду то, что он выступает с обветшавшими программными заявлениями, или это был намек на его возраст? Ему было 33 года, тогда как обычно депутаты приходят в парламент в возрасте от 20 до 30 лет.

Было и еще одно неприятное обстоятельство во время выборов. Денежные дела Дизраэли в этот момент были таковы, что его могли арестовать как несостоятельного должника прямо на предвыборном собрании. И поэтому Дизраэли с величайшим облегчением узнал, что сотрудник местного шерифа был в числе его самых рьяных сторонников. К счастью, дело не дошло до ареста.

И все же это была долгожданная победа. Противник потерпел поражение. От Мэйдстоуна в 1837 г. были избраны в палату общин Левис и Дизраэли, оба консерваторы. Пять лет боролся Дизраэли за эту победу, потерпел на пути к ней четыре поражения, но в конце концов ум и воля восторжествовали.

Перед Дизраэли открылось новое поле политической деятельности – парламентское.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРЕВРАТНОСТИ ПОЛИТИКИ НЕИСЧЕРПАЕМЫ

Конец 1837 г. для Дизраэли был началом нового этапа в его политической жизни. Пройдя наконец в палату общин после четырех поражений на выборах, он стал действовать уже на принципиально иной основе в парламенте – как его депутат. Здесь соблюдались свои традиции, определенные правила игры, но борьба была крайне ожесточенной. Боролись неустанно партии, отдельные партийные и межпартийные группировки, и прежде всего конкретные деятели, за право управлять делами страны, а точнее, за власть. В эту свалку и бросился сразу Бенджамин Дизраэли. У него цель была та же, что и у всех – или почти всех – его коллег по палате общин.

ПАРЛАМЕНТ И СЕМЬЯ

По традиции депутат, впервые избранный в парламент, должен произнести особую первую речь, так называемую Maiden speech, которой он официально представляется палате. Для него это торжественный и весьма ответственный момент, а для членов палаты – повод для развлечения, иронии, любопытства. Часто такие речи не удаются молодым депутатам и являются для них пусть временной, но настоящей драмой, а для их врагов, недоброжелателей и просто для людей, кому оратор первой речи несимпатичен, – основанием для злорадного удовлетворения.

Дизраэли впервые выступил перед палатой общин 7 декабря 1837 г. Виги в то время были в правительстве, но реальной властью вряд ли располагали. В свое время считали, что парламентская реформа 1832 года, проведенная вигами, обеспечит им власть на несколько поколений. Но в политике ситуация зачастую быстро изменяется. Не прошло и нескольких лет, как власть выпала из рук лидера либералов лорда Грея и премьер-министром стал лидер партии тори Роберт Пиль. Во главе партии вигов оказался лорд Джон Рассел, однако общественное мнение считало его намного слабее лидера тори. Позиция вигов ослаблялась не только тем, что в их руководстве не было сильных личностей, но и отсутствием единства в рядах партии.

В парламенте действовала небольшая, но динамичная группа вигов-радикалов, требовавшая дальнейших реформ. Их противники – виги считали, что после 1832 г. реформ достаточно и никаких изменений больше проводить не нужно. Кое-кто из их среды занимал более гибкую позицию и утверждал, что, возможно, новые реформы и потребуются, но пока они еще не созрели. У вигов был налажен блок с ирландской фракцией депутатов, но этот союз был ненадежен и даже вредил министрам-вигам в глазах правящих кругов. Во-первых, из-за этого сотрудничества ирландский вопрос занимал очень большое место в работе парламента, хотя в действительности это объяснялось остротой ирландской проблемы в английской политической жизни и соотношением сил в парламенте. Во-вторых, союз с ирландцами для вигов означал блокирование с их лидером О’Коннелом, видным католиком и в глазах верхов английского общества чуть ли не бунтарем. Тори, конечно, умело эксплуатировали все эти обстоятельства, причиняя морально-политический ущерб вигам.

После смерти короля и восшествия на престол Виктории последовали выборы в парламент. Виги получили в новой палате общин 337 мест, а оппозиция – 321 место. Для вигов это была пиррова победа, но они пока что смогли удержаться в правительстве, и надежды тори, что власть перейдет к ним, не оправдались. На казначейской скамье восседали лорд Джон Рассел, лидер вигов, лорд Генри Пальмерстон, министр иностранных дел, и ряд других министров. Напротив, через проход и стол для клерков, на котором лежали толстые тома принятых когда-то парламентом законов, помещалась скамья оппозиции. Центральной фигурой на ней был сэр Роберт Пиль, два года назад возглавлявший правительство тори, а теперь лидер оппозиции.

На правительственной стороне палаты общин размещались радикалы и рядом с ними ирландские депутаты. Среди них выделялась импозантная фигура О’Коннела, поддерживавшего до поры до времени правительство вигов и, по свидетельству «Таймс», являвшегося даже одной из его опор. Это был человек с румяным лицом, демонстрировавший силу Геркулеса, излучавший благодушие и полную уверенность в своих силах и возможностях.

7 декабря О’Коннел пребывал в крайне возбужденном состоянии. Палата обсуждала один из вопросов, относившихся к Ирландии. В ходе дискуссии произошло столкновение между О’Коннелом и неким сэром Френсисом Бардеттом. Бардетт обвинил «ирландского агитатора» в поощрении убийств. Он заявил, что многие люди живут теперь в Ирландии в условиях терроризма, «более сильного и ужасного, чем тот, который существовал при Робеспьере во Франции». Естественно, что ответ О’Коннела был резким. С позиции сегодняшних нравов, превалирующих в парламенте, язык, употреблявшийся 150 лет назад в палате общин, безусловно сочли бы грубым. Другие времена – другие нравы. Ирландец рассказал «достопочтенному баронету, сидящему напротив него», как он пожертвовал открывавшейся перед ним прекрасной юридической карьерой, чтобы посвятить себя политической деятельности, закончив так: «Неужели за все, чем я пожертвовал, этот старый ренегат меня поносит и клевещет на меня?» О’Коннел, ирландцы и симпатизирующие им находились в состоянии агрессивного возбуждения.

Сразу же после О’Коннела поднялся Дизраэли и стал говорить. Все помнили, что всего два года назад этот же самый Дизраэли в жестокой переписке-перебранке, которая едва не привела к дуэли, закончил спор угрозой в адрес О’Коннела: когда он будет избран в парламент, там он расправится с О’Коннелом.

Создалась крайне неблагоприятная обстановка для выступления Дизраэли. Он ее еще усугубил тем, что явился на заседание в экстравагантном наряде и подготовил речь в вычурных, претенциозных выражениях, резко контрастирующих – не в пользу оратора – с общепринятой манерой выступлений в палате общин.

Дизраэли начал с критики позиции правительства по ирландскому вопросу, причем высказываемые им суждения выглядели здраво. Но с первых фраз Дизраэли депутаты, ирландцы и радикалы, устроили ему бурную обструкцию. Этим они хотели наказать Дизраэли за его нападки на О’Коннела. Раздавались оскорбительные для оратора выкрики, шум, хохот, визг, грохот. Особенно сильный хохот вызывали его изысканно сформулированные и тщательно отшлифованные фразы. Временами шум стихал, Дизраэли пытался продолжать речь, но затем аудитория начинала бушевать вновь. Оратор продержался на ногах столько времени, сколько и планировал; те, кто шумел, устали физически, и это дало возможность Дизраэли в заключение произнести следующую фразу: «Я совсем не удивлен реакцией на свое выступление. Много раз я начинал ряд дел и в конце концов часто добивался своей цели, хотя многие и предсказывали, что я провалюсь, как это было с ними самими до меня». Это вызвало новый приступ шума. Дизраэли был в бешенстве и прокричал так, что услышали все: «Сейчас я сяду, но придет время, тогда вы будете слушать меня».

Так, в унизительной, оскорбительной обстановке для Дизраэли прошло его первое выступление в парламенте, на которое он возлагал такие большие надежды, рассчитывая покорить и завоевать парламентариев своим несравненным красноречием. Дизраэли был глубоко уязвлен и травмирован неудачей в самом начале парламентской деятельности.

Вскоре спокойный, уравновешенный и проницательный ирландец Ричард Лолор Шейл, правая рука О’Коннела, имел с Дизраэли серьезный разговор. До этого Шейл сказал своим коллегам-ирландцам, к их большому неудовольствию: «Если когда-либо у человека был талант оратора, то это у Дизраэли. Ничто не помешает ему стать одним из первых ораторов в палате общин». Затем Шейл дал Дизраэли ценный совет: «Избавьтесь от своей гениальности хотя бы на одну парламентскую сессию». Это было весьма важное замечание. Люди не любят чужого превосходства. Если кто-либо пытается его демонстрировать перед другими, он неизменно сталкивается с четко выраженным враждебным протестом.

Легенда гласит, что Иисуса Христа распяли потому, что он демонстрировал свое превосходство в отношении действовавших религиозных лидеров и проповедников. Дизраэли был убежден в превосходстве своих талантов и не скрывал этого. Мудрый ирландец справедливо советовал ему «не возвышаться» над другими и действовать на установившемся среднем уровне. «Выступайте часто, – говорил Шейл, – чтобы не подумали, что вы запуганы, но говорите кратко. Будьте при этом очень спокойны, пытайтесь быть скучным, ведите спор и аргументируйте недостаточно убедительно, ибо, если вы будете пользоваться точными и убедительными аргументами, слушатели решат, что вы пытаетесь быть остроумным. Удивляйте их знанием конкретных деталей по предмету выступления. Приводите цифры, даты, расчеты. И через непродолжительное время палата общин начнет вздыхать по остроумию и красноречию, которыми, как они все знают, вы обладаете. Депутаты будут поощрять вас использовать эти качества. И после этого палата будет слушать, и вы станете ее фаворитом». Быть может, при некоторой циничности это был мудрый совет: он исходил из глубокого знания человеческой натуры и людей, составлявших палату общин. Дизраэли последовал совету Шейла. Второе выступление состоялось через 10 дней после первого, затем последовало третье, и оно сопровождалось уже аплодисментами.

Не без осложнений происходило и становление семейных отношений у Дизраэли. Члену парламента в его возрасте было уже если не необходимо, то безусловно желательно жениться и обзавестись собственным домом. К тому же брак на состоятельной женщине мог разрешить все более осложняющиеся финансовые проблемы.

Вопрос о возможности жениться в практической плоскости встал перед ним довольно неожиданно. 14 марта 1838 г. скончался Уиндхэм Левис, который с Дизраэли представлял избирательный округ Мэйдстоун. Они вместе год назад вели избирательную кампанию, закончившуюся успешно. Жена Левиса помогала им. После выборов связи Дизраэли с этим семейством укрепились. Левисы время от времени гостили в Брэденхэме, Дизраэли называли «наш Диз».

И вот Мэри Энн осталась вдовой. Она родилась в 1792 г. в респектабельной, но не очень знатной и влиятельной буржуазной семье. В 1815 г. она вышла замуж за Уиндхэма Левиса, землевладельца и промышленника. Мэри Энн была малообразованной: по словам Дизраэли, она не знала, кто же раньше появился в истории – греки или римляне. Не обладала она и аристократическими манерами, хотя вращалась в высшем свете и завела там прочные связи. Сам старый герцог Веллингтон бывал в ее доме. Она хвастала, и не без оснований, что когда у нее однажды был прием, то из 90 гостей «половина были лорды и леди».

Мэри Энн была легкомысленно-добродушной, за что свет прощал ей невоспитанность и плохие манеры. Она действительно очень много болтала в обществе, была склонна к кокетству и легкому флирту, была особой импульсивной, с добрым сердцем, любезной, нежной. Внешность ее, если судить по большому портрету, который висит сейчас на втором этаже Дома-музея Дизраэли в Хьюэндине, была изящной и даже красивой, хотя, возможно, художник несколько польстил оригиналу.

Очень трудно определить, в каких случаях поступки человека диктуются чувствами, в каких – иными соображениями. Часто мотивы переплетаются, как, кажется, это имело место в женитьбе Дизраэли. Ко времени кончины Уиндхэма Левиса у его жены и Дизраэли уже установилась взаимная симпатия, их связывали добрые, дружеские отношения. Поэтому первые письма Дизраэли молодой вдове могут рассматриваться просто как дружеские обращения, рассчитанные на то, чтобы утешить ее. Он пишет ей, что «она слишком молода, чтобы чувствовать, что жизнь кончена и дальше не будет никаких радостей». И заключает: «Я принадлежу к тем людям, которые чувствуют гораздо более глубоко, чем когда выражают это». В июле Дизраэли из Мейдстоуна уже пишет Мэри Энн, «чтобы сказать ей, как сильно он ее любит». Трудно сказать, это дружеское обращение или нечто большее. Вероятно, в это время Дизраэли приходит к решению жениться на Мэри Энн.

На начальном этапе их взаимоотношений у Дизраэли превалировали не чувства, а расчет. Считалось, что муж оставил Мэри Энн богатой, поэтому желающих жениться на ней было много. Для Дизраэли это обстоятельство также играло важную роль. Замаячила перспектива наконец разделаться с долгами. Однако есть основания полагать, что он мог сделать лучшую партию и в финансовом, и в других отношениях. И то, что он остановил свой выбор на Мэри Энн, может означать, что кроме расчета действовали еще и чувства, поначалу игравшие второстепенную роль.

Мэри Энн – жена Дизраэли

Биографы считают важным свидетельством фразу из письма Дизраэли Мэри Энн, гласящую: «Когда я впервые сделал Вам предложение, я действовал не под влиянием романтических чувств». И она понимала это. Объективные обстоятельства диктовали ей осторожность. Ей было уже 45 лет, а ему только 33. Она была менее богата, чем все предполагали, но все же муж оставил ей годовой доход в 4000 фунтов и хороший дом в лучшем районе Лондона – на Парк-Лэйн.

В феврале 1839 г. у Дизраэли произошло неприятное объяснение с Мэри Энн. Он вообще был склонен к аффектации, а при выражении чувств особенно. Так было и на этот раз. В ответ на излияния Дизраэли она заявила, что его соблазняет не столько она сама, сколько ее деньги. Он крайне возмутился, наговорил резкостей, и ему было предложено покинуть дом. В тот же день он написал огромное и очень серьезное письмо, в котором подробно говорил о своих чувствах. Он был откровенен, и в этом письме содержалась приведенная выше фраза о «романтических чувствах». Закончил письмо он вежливыми, но твердыми фразами, смысл которых сводился к тому, что пройдет время и Мэри Энн пожалеет о том, что отвергла его.

Все это могло означать лишь одно – отношения между ними окончательно прерываются. Но Мэри Энн или играла, или проверяла Бенджамина и тут же написала ему, приглашая вернуться и утверждая, что он ее неправильно понял. К этому времени Дизраэли уже испытывал к Мэри Энн нежные чувства, и она тонкой женской интуицией поняла это. Под большим секретом она впоследствии говорила подруге, что задолго до женитьбы она знала о чувствах Дизраэли и что она заметила, что он ее любит, «еще при жизни мужа». Возможно, так оно и было. Дизраэли – на него это совсем не похоже – после неприятных объяснений тянул с окончательным объяснением. «Он явно был привязан ко мне, – говорила позднее Мэри Энн, – хотел сделать предложение, но его смущала разница в нашем материальном положении. Однажды он провел со мной некоторое время, но так и не заговорил о сути дела. Я сама двинула дело вперед, положив свою руку на его руку и сказав: „Почему бы нам не соединить свои судьбы вместе?“ И так получилось, что мы были помолвлены».

28 августа 1839 г. они поженились. Она оказалась очень хорошей женой. Все свои силы и энергию она посвятила заботе о Дизраэли, безоговорочно верила в его звезду. Он тоже оказался хорошим мужем – чутким, внимательным, заботливым. Так брак, замышлявшийся как брак по расчету, оказался браком по любви. Подтвердился принципиальный взгляд Дизраэли на брак, хотя вряд ли этот взгляд можно считать бесспорным для всех случаев жизни.

Медовый месяц начался в Англии, но вскоре дождь и холод выгнали супругов на континент. Они побывали в Баден-Бадене, Штутгарте, Мюнхене, Нюрнберге, Франкфурте и наконец обосновались в Париже, в отеле «Европа», на улице Риволи. В конце ноября они возвратились в Лондон и поселились в принадлежавшем жене доме на Парк-Лэйн. Более тридцати лет Дизраэли прожил в этом доме.

Бенджамин и Мэри Энн жили дружно, неизменно проявляли взаимное уважение, понимание, обычные супружеские ссоры миновали их дом. Главным предметом для раздражения в первые годы были финансовые проблемы. Состояние Мэри Энн обеспечивало им возможность жить на уровне высшего света; жена помогла Бенджамину урегулировать наиболее срочные платежи, теперь финансисты обнаруживали значительно большую готовность ссужать Дизраэли деньгами. Он скрывал от жены размеры своих долгов. И когда приходили предписания от адвокатов о срочной уплате того или иного долга и случайно попадали в руки Мэри Энн, «то это вызывало ужасный домашний кризис». Было бы неверно подозревать ее в скупости (хотя англичане умеют считать и ценить деньги) или нежелании в меру возможностей помочь мужу. Известно, что она уплатила по обязательствам Дизраэли 13 тыс. фунтов. Но ее возмущали неведение и неожиданность возникновения денежных проблем.

А возникали в этой сфере и курьезы, таившие в себе существенную опасность. Дизраэли обвинили, что во время избирательной кампании 1837 г. в Мейдстоне он пообещал взятки своим избирателям, но не уплатил обещанных денег. «Избиратели Мейдстона, – замечает Роберт Блэйк, – не возмущались тем, что они предстали взяточниками. Они жили на подкупы. Но пообещать и не уплатить – это было уже серьезное дело. Такое обвинение могло подорвать шансы на переизбрание на следующих выборах». Удалось как-то урегулировать и эту проблему.