Текст книги "Вечное дерево"

Автор книги: Владимир Дягилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– Только ты сегодня, Лешенька, не мешай. Я сама выберу.

Подошла очередь Ганны.

– Нам торшер с тремя рожками.

– Почему с тремя?-возразил Леша.

– Мы ж договорились... Желтый, зеленый и красный...

– Как светофор,-заметил Леша.

Ганна хотела спорить, но подумала и поправилась:

– Вот тот, желтый, синий и розовый.

Она оглянулась. Леша улыбнулся – согласен.

– Тебе не тяжело?-спросила она, передавая ему торшер.

– Ха! Я еще и тебя унесу. Хочешь?

Они шли по улице, гордясь своей покупкой. Ганна несколько раз пробовала подложить руку под торшер, на Лешино плотное плечо.

– Не надо, мне не больно, – всякий раз говорил он, но было видно, как ему приятна ее помощь.

"Какой он у меня красивый",-думала Ганна, любуясь Лешей. Лицо его сегодня было необычным: на щеках выступил румянец, ранние морщинки на лбу и у глаз разгладились. Слегка припухлые губы вздрагивали, гася улыбку.

"Любит", – замирая от радости, думала Ганна.

Придя в квартиру, они заспорили, в какой угол ставить торшер.

– К кровати,-говорила Ганна,-можно будет лежать и читать.

– Лежа читать вредно. Поставим к столу.

– Ты не понимаешь.

Леша уступил. Торшер зажгли, хотя было-совершенно светло. Желтые пятна упали на паркет. Леша подошел к торшеру, шутливо вскинул руку в салюте, как пионер.

– Клянусь, что буду свято хранить этот свет...

– Вот и у нас свое хозяйство. Личная собственность,-сказала Ганна серьезно.

– Скажешь тоже.

– А знаешь, пусть это нехорошо, но я мечтала о своем домике, о своей квартире, где все сделано моими руками, все привычно, все такое, что нравится мне и тебе. – Ганна говорила вполголоса, хотя они были только вдвоем и их никто не слышал.-Понимаешь, как это странно? Я всю жизнь жила среди людей, среди коллектива:

детский дом, ремесленное, наше общежитие. А вот была такая тяга к своему, к личному. И откуда в нас такое?

– Что особенного?-

– Нет, постой. Это, наверное, где-то в крови...

– У меня кровь недавно проверяли, сказали: нормальная.

Ганна посмотрела на Лешу, усмехнулась и поцеловала в щеку.

– Лучше практические дела обсудим,-сказал он, стараясь не показать виду, что доволен ее поцелуем.– Послезавтра на носу, а у нас еще не все ясно... Кирплку, например, будем приглашать?

– Я пригласила Пепелова, всю его бригаду.

– А Кирилку?

– Я говорю: всю бригаду. Мы с ними соревнуемся, нехорошо кого-то обходить.

– Смотри. Он пьяный-дурак дураком.

– Думаю, что будет все как надо.

– Но он...-замялся Леша.-Он вроде ревнует...

Мы не раз сталкивались.

– Теперь чего ж ревновать?-успокоила Ганна.

– Смотри...-Леша обнял ее за плечи и притянул к себе.

Так они сидели долго, может быть час, может быть дг.а, не разговаривая, не шевелясь.

– Может, останемся? – чуть слышно спросил Леша.

– Не нужно. Подожди, мой прекрасный.

Он неохотно встал, подал ей руку, и они медленно пошли из своей квартиры, с трудом сдерживаясь, чтобы не остановиться, не остаться здесь, не дать волю своим чувствам. Потом не раз Ганна спрашивала себя: почему она поступила так? почему не осталась, не уступила его просьбе? И отвечала: "Потому что мы по-настоящему любили друг друга".

* * *

В жизни каждого человека есть свои красные дни.

Чаще всего они мало кому известны, для других людей мало что значат, но оттого не становятся менее ценными и дорогими для тех, кто их отмечает. Они разные по своей значимости, эти дни. У одного-это день рождения.

У другого-день великого открытия. Праздник одного может быть торжеством многих людей и праздник многих может не быть радостью одного человека.

У каждого свое счастье. И потому, что оно свое, только свое, как будто маленькое,-значение и важность его неменее огромны для человека.

Ганна была счастлива. Она дождалась своего праздника, своего красного дня-дня свадьбы.

Как будто совсем не спала она, ожидая этого праздника. Открыла -глаза и увидела чистое, голубое, освещенное солнцем небо. Ганна улыбнулась небу, вскочила и босая подбежала к окну.

Город еще спал. Солнце еще не вышло из-за домов, только окрасило крыши, трубы, вершины деревьев в золотистый цвет. Город лежал тихий, безлюдный, светлый и чистый, точно умытый. Редкие пешеходы, дворники, подметающие панели, машины, поливающие улицы, не нарушали этой тишины. Шорохи шагов, шуршание метел, шипение воды отчетливо были слышны и как бы подчеркивали, даже усиливали эту раннюю, чуткую тишину.

Ганна именно таким и представляла свой праздниктихим, чистым и светлым.

"Здравствуй, мой праздничный город^,-мысленно сказала она. И тут же подумала: "Каким-то ты будешь завтра, через год, через много лет? Какой-то будет новая, неизведанная еще жизнь?" Чувство тревоги появилось в ней. Ганна тотчас прогнала это чувство, повторила шепотом:

– Здравствуй, мой праздничный город.

И город, словно услышав ее, ответил: засиял, засверкал, залучился, весь будто вспыхнул. Показалось яркое

солнце. Она зажмурилась от его лучей.

– Чего ты? – спросила Галка, подходя к подруге.

– Прекрасно... Смотри, как прекрасно.

– Ты сейчас красивая,-сказала Галка, оглядывая ее. – Вся такая сияющая, а волосы так просто огнем горят.

– Нет, ты туда посмотри.

Галка обняла ее за плечи, давая понять, что разделяет ее восторг.

– Ты счастливая? – спросила Галка после паузы.

– Очень.

– Как я тебе завидую... Нет, по-хорошему. Пусть все у тебя будет хорошо.

– Спасибо, Галочка. Я тебя никогда не забуду. Мы навек подруги, верно?

– Ага.

Они посмотрели друг на друга и заплакали, каждая чувствуя в душе, что их дружба на этом кончается, что этот счастливый день – начало их отдаления.

– Ну, не надо. Хватит,-сказала Ганна.-Ты босая.

Опять температура подскочит.

– Нет, у меня уже совсем не болит горло.

– Давай одеваться. Дел еще уйма.

Вспомнив о делах, о предстоящем дне, Ганна вновь обрела спокойствие. Легкая грусть тотчас прошла. Расставание с подругами, изменение привычной жизни – все это отошло на второй план. На первом плане-ее праздник, новая, неизвестная еще жизнь, которая, она знала, будет прекрасной.

Проснулись Нелька и Нюся. Тихо подошли к Ганне.

– Ты платье надень,-попросила Галка.

– Еще рано.

– Надень, надень,-поддержали девушки.

Платье было белое, новое, специально сшитое к этому празднику.

Ганна оделась и прошлась по комнате, слегка отставляя руки в сторону, словно боясь запачкать чистую ткань.

– Надень туфли, – попросили девушки. – Повернись. Подними руки.

Ганна слушалась и выполняла просьбы подружек. По – их взглядам, по их лицам она видела, что девочкам нравится и ее платье, и вся она в этом платье. Ей хотелось, чтобы ее состояние передалось девочкам, чтобы и им было радостно в ее праздник.

Потом ее стали причесывать и так и этак, то со шпильками, то без шпилек, то веночком, то заплетая косу, провозились так, что.. когда постучал Леша, она была еще не готова.

– Так ведь к одиннадцати нужно, ко времени, – кричал Леша из-за двери. – Очередь пропустим.

Ганна в ответ смеялась, а девчонки визжали:

– Нельзя! Нельзя!

Когда наконец она оделась и вышла в окружении подруг, двери всех комнат открылись. На нее смотрели любопытные глаза. Со всех сторон слышалось:

– Счастливо. Всего-всего!

Она. шла, не чуя под собой ног. Голова кружилась.

"Вот он, мой праздник. Вот он!"-повторяла она про себя и плохо видела, плохо понимала, что происходит, чувствуя лишь одно: рядом Леша, рядом ее подруги, и над всеми яркое праздничное солнце.

* * *

Прямо из Дворца бракосочетаний они отправились в свою квартиру. Праздник начался раньше намеченного времени, тотчас после приезда в дом.

– Надо бы отметить,-сказал закадычный друг Леши Сеня Огарков и, не услышав возражении, поспешил на кухню.

Он вернулся с бутылкой шампанского. Полина Матвеевна принесла стаканы.

– Уж надо-то, надо,-подтвердила она.

Ганна и Леша стояли посреди комнаты, держась за руки, готовые ко всему. Они не знаяи, что теперь нужно делать, как вести себя, и целиком доверились своим друзьям.

Их заставили выпить, поцеловаться, сесть на диван.

И они все это выполнили безропотно.

Их попросили принять торжественную позу и не шевелиться. Их фотографировали вдвоем и поодиночке, и вместе с девчатами. И они не возражали.

Ганна чувствовала себя и робко, и отрешенно. Состояние было такое, словно она – это не она, будто бы не властна была над собой, а в то же время понимала, как следует поступать, как не следует, и не стала садиться к Леше на колени, сколько ее ни просили. Она почему-то стеснялась взглянуть на Лешу, видела только белый цветок, который кто-то вложил ему в нагрудный кармашек.

(К ее волосам был приколот точно такой же цветок, но она не видела этого.) Казалось бы, они были в своей квартире, кругом подруги, и Сеня, и Полина Матвеевна, все такие свои, давно знакомые, близкие люди, а вот както странно, непривычно. Ведь теперь они муж и жена.

И об этом все знают. Это так прекрасно. И так боязно чего-то.

Уже появились гости: Пепелов и Степан Степанович.

– Поздравляю, – сказал Степан Степанович, протягивая Ганне коробку. Это столовый сервиз, в хозяйстве пригодится.

– Что вы! Это ж дорого!

– А у него пенсия большая,-сказал толстогубый Клепко, входя в комнату и кланяясь всем сразу.

Пепелов покосился на него неодобрительно и сообщил Ганне:

– А наш подарок чуть позже будет.

– Да не надо,-проговорила Ганна, в душе восхищаясь и Степаном Степановичем, и Пепеловым, и Клепко. Все они сегодня были необыкновенными, празднично одетыми, хорошими, и в глазах у них сверкали добрые огоньки.

– Занимай гостей-то,-шепнула Полина Матвеевна Леше.

– Пошли, кухню покажу. Сам кое-что сделал,-тотчас предложил он.

Пришел Кузьма Ильич, разодетый, при галстуке, и щеки необычно белые, наверное, только-только побрился,

С лестницы донеслось тарахтение и крик:

– Транспорту дорогу!

По голосу, по развязному тону все узнали Кирилку.

– Вот это наш подарок... – начал было Пепелов и осекся.

Кирилка с трудом втиснул в двери широкую детскую коляску.

– Ты что? – налетел на него Пепелов.

– А что? – Кирилка оскалился, но заметив, что бригадир рассердился не на шутку, объяснил деловито: – За другими очередь, а эту свободно купил...

– Так это ж на двоих.

– А мне не жалко.

Общий хохот покрыл эти слова.

Сразу всем стало весело, все зашумели. Ганна почувствовала себя совсем легко. И когда Полина Матвеевна пригласила всех к столу, Ганна, не стесняясь, посмотрела на Лешу и сама подала ему руку.

Открыли бутылку шампанского. Пробка, хлопнув, взлетела к потолку.

– Салют в вашу честь, – сказал Степан Степанович, сидевший справа от Ганны. И тут же спросил шепотом: – А где Лешина мама?

– Больна. Встать не может. Мы уже к ней заезжали.

–Так, дорогие мои!..-торжественно произнесла Полина Матвеевна, поднимаясь из-за стола.

Новый звонок не дал ей продолжить свою речь.

Пришли Песляк ,и комсомольцы во главе с Сергеем Дегтяревым, принесли подарок-радиоприемник "Фестиваль".

Пока его вручали, пока говорили по этому поводу громкие слова, пока все были отвлечены этим занятием, Кирилка успел перебрать все ножи, один за другим, пробуя их острие коричневым большим пальцем.

– Тупые, хоть верхом садись.

– Зачем тебе?-спросил Клепко, сидевший рядом, и пошевелил кустистыми бровями.

– Да ноготь этой колымагой содрал, обрезать надо.

Девочка,-обратился он к Галке.-Есть в этом доме острый? Надо, говорю.

Галка неохотно принесла из кухни сточенный, с кривым лезвием, большой нож.

Новых гостей кое-как усадили, втиснули на два стула по три человека и еще притащили гладильную доску и на ней меж стульев разместили неустроенных товарищей.

– Так что ж, – привычно начал Песляк, поднимая рюмку.

Кирилка постучал ножом по бутылке. Стало тихо.

– Разрешите от имени, – Песляк оглядел гостей. – Да просто так, по-человечески поздравить и пожелать всяческого добра, на долгие, как говорится, годы.

Все начали чокаться друг с другом, каждый хотел поздравить молодых. Поднялся шум и образовалась толкучка.

Степан Степанович заметил, что Кирилка воспользовался этой толкучкой: пропустил лишний стаканчик.

– Для лучшего звучания,-нагло объяснил он и вновь постучал ножом по опустевшей бутылке. На него сердито покосился Песляк, и он, пожав плечами, сунул ножик в карман пиджака.

– Нет, какие все! Какие! – шептала Ганна, прижимаясь к Лешиному плечу.

– Горько!-крикнул Кирилка.

– Будет тебе, – прицыкнула Полина Матвеевна. – Пей меньше, вот и не будет горько.

– Так ведь положено.

– Положено, так и пущай лежит.

Потом пошли тосты один за другим. Все перемешалось. Образовались отдельные группки. Песляк беседовал с Кузьмой Ильичом и Пепеловым. Сергей с Сеней Огарковым. Девушки и Полина Матвеевна окружили м-слодых.

Степан Степанович сидел в сторонке, с интересом и душевной симпатией наблюдал за молодежью и думал:

"Славные ребята...Вот и мой бы..." И тут он вспомнил о неудачном разговоре с сыном, о своем неожиданном срыве-пощечине: "Да-а, не лучший метод воспитания.., Вот к ним бы его..." Но тотчас усмехнулся своим мыслям: "Разве такое возможно? Он сейчас небось загорает на южном солнышке..."

Кирилка, оказавшийся в одиночестве, допил чей-то неполный стакан и крикнул:

– Музыки желаю!

В^дя, что его никто не слушает, он схватил кусок хлеба и запустил им в девушек. Кусок угодил Галке в лицо.

– Ты, прекрати! – предупредил Леша и шагнул к нему.

Кирилка вскочил, оскалился и стал так походить на бульдога, что, казалось, вот-вот зарычит от злости.

– Ты что? А ну угомонись! -строго прикрикнул Песляк.

Кирилка опустил голову и нехотя сел.

Разговор продолжался. Шум все нарастал.

Наступил тот период, когда энергия должна была

найти выход, когда невозможно уже сидеть спокойно:

нужно плясать, петь, веселиться до упаду.

Отодвинули стол, убрали стулья. Песляк и Кузьма

Ильич, воспользовавшись этим, стали прощаться. С ними

вместе ушли Пепелов и Клепко. Из старших остались

Полина Матвеевна и Степан Степанович.

– Мне спешить некуда. Разрешите остаться? – сказал он,

– Да как вам не ай-яй-яй!-Ганна обняла его и поцеловала.-Да вы мне как родной.

– А меня?-нетвердым голосом спросил Кирилка.– Брезгуешь? Строишь из себя.

Ганна виновато улыбнулась, не зная, что сказать.

– Перестань, – вмешался Леша. – Прибереги репертуар для другого случая.

– Другого не будет.

– Организуем... Через профсоюз.

Все засмеялись.

Кирилка почувствовал обиду. Всегда этот Лешка над ним превосходство имел, и по работе, и Ганну увел, и даже здесь.

Он вскочил, оскалился.

– Давай... подходи, не боись.

– Ну-ка! – прикрикнула Полина Матвеевна.

– А-а... Не боись.

Леша не двигался. Все приумолкли. Всем было радостно и весело, и непонятно, чего хочет этот Кирилка.

– Что ж, коленки дрожат? Хорош у тебя муж, храбрый заяц!

Кирилка взял со стола стакан и спокойно, обдуманно швырнул его на под.

– Прекратить безобразия!-крикнул Степан Степанович, будто подал команду.

– Ну-у! Н-новатор! – Кирилка небрежно отмахнулся.

– А ну-ка, хлопцы, помогите, – решительно произнес Степан Степанович, кинулся к Кирилке и вместе с Сеней, Сергеем и другими ребятами в минуту скрутил его и потащил к дверям.

– Трус!-орал Кирилка.-За бабью юбку прячешься!

– Мне просто не хочется рук марать... Такой день у меня сегодня,-сказал Леша.

– Правильно, Лешенька. Умница. – Ганна обнимала его и успокаивала.

Кирилку выставили за дверь. Он попробовал вломиться. Дверь не поддавалась. Ему сделалось жарко. Он рванул пиджак и почувствовал в кармане что-то твердое.

Сунул руку – нож. Кирилка со злостью всадил его в косяк, а сам опустился на пол и вскоре уснул.

* * *

У Ганны испортилось настроение. Было неприятно, что так получилось с этим Кирилкой.

– Я же говорил, дурак дураком,-утешал ее Леша. – Ему пить совсем нельзя.

И все начали успокаивать Ганну.

"А гости-то здесь при чем?"-подумала Ганна и, встряхнув головой, улыбнулась.

– Что же танцы? Мы ж танцевать хотели.

Все тотчас оживились, довольные, что праздник продолжается.

Сеня достал из-за дивана баян, медленно, будто нехотя, примостил его на коленях, склонил голову, точно прислушался – не играет ли он сам? А потом неторопливо развел мехи. Полились негромкие, плавные звуки вальса.

– Что стоишь-то? – спросила Полина Матвеевна. – Начинай... Тебе, тебе положено.-Она подтолкнула Ганну в спину.

Ганна вся подтянулась, посерьезнела, величаво вскинула голову и, не взглянув на Лешу, положила легкую руку ему на плечо. Леша подхватил ее осторожно, кажется более' всего боясь приблизиться к Ганне вплотную, и, уставив никого не видящий взгляд вдаль, закружился, чуть опережая музыку. Ганна почти незаметно придержала его и, выждав мгновение, закружилась так, что белое платье развернулось колоколом.

– Вот она у нас какая!-сказала Полина Матвеевна и всхлипнула от умиления.

– Славная молодежь!-тотчас поддержал Степан Степанович.-Я вот и то думал...-он хотел сказать о своих мыслях, о сыне, о ссоре, об отъезде жены и Журки на Юг, но осекся: ни к чему, не к месту была бы его откровенность. Полина Матвеевна посмотрела на Степана Степановича искоса, словно оценила про себя, и спросила:

– Не забыл еще?

Степан Степанович не понял вопроса.

– Танцевать-то не разучился?

Степан Степанович проворно вскочил, поклонился и по-военному прищелкнул каблуками.

– Полундра!-крикнул Сеня, не прерывая игры.

Молодежь со смехом расступилась, уступая дорогу дородной Полине Матвеевне.

Ганне снова было весело. Ей хотелось танцевать без конца.

– Буде! – взмолился Сеня и, пискнув на высокой ноте, перестал играть.

Всем сделалось душно, захотелось подышать свежим.

воздухом.

– Идемте к Неве, – предложили в один голос Нелька и Нюся.

– Идея!-поддержала их вся компания. Стали собираться.

– Надень пиджак, – сказала Ганна Леше.

– Ну-у, теплота.

Он был розовый, раскрасневшийся, белая рубашка очень шла ему, делала молоденьким и свежим.

"Ах, какой он у меня красивый",-подумала Ганна и засмеялась от счастья.

Компания с шумом вышла из квартиры, Леша. чуть приотстал: закрыть двери.

Шум разбудил Кирилку. Вскинув тяжелую хмельную голову, он увидел перед собой белое пятно. Приглядевшись, различил Лешу.

– Лешка, а меня? – прохрипел он.

Леша остановился, хотел что-то ответить, но не ответил, повернулся, чтобы идти.

Кирилка вдруг вспомнил обиду, что его выгнали со свадьбы, увидел нож и, не соображая, что делает, крикнул:

– Ну, так и ты не пойдешь!

Он выдернул нож из косяка и кинулся на белое пятно – на Лешу.

Послышался необычный звук: не то крик, не то стон.

Все обернулись. Леша, держась за перила, начал както странно оседать. На белой рубашке под левой лопаткой появилось красное пятно. Рядом с Лешей стоял Кирилка и дикими глазами, далеко отставив руки, смотрел на нож, весь в крови.

– Леша?-прошептала Ганна.-Леша!-крикнула она и подбежала, подставляя руки под его спину.

– Держите убийцу!-закричала Полина Матвеевна.

– Не надо. Не убегу.

Кирилка выпустил нож и обмяк, опустился на ступени. Нож долго звенел, подпрыгивая внизу, на каменной площадке.

Лешу обступили.

–"Скорую". Быстро,-приказал Степан Степанович.

Сергей бросился к телефону.

Когда приехала "скорая", Леша, не приходя в сознание, умер.

* * *

В окно был виден кусочек неба, крыша соседнего дома, оцинкованный карниз. Все было покрыто тусклым ночным светом. Все было хорошо различимо, но казалось необычным, неживым. По небу клубились тусклые облака, похожие на дым, точно там, высоко, бушевал пожар без огня, без искорки, с одним бесконечным дымом. К карнизу прильнул тускло-серый голубь и сидел не шевелясь, не дрогнув, будто мертвый.

Ганна переводила взгляд на небо, но неподвижный голубь снова и снова притягивал ее внимание, и она опять смотрела на него, и опять он представлялся ей мертвой птицей. И тусклость за окном мертвая. И тишина вокруг могильная. И комната как склеп, хотя и стоят четыре кровати, хотя и спят в них Галка, Нелли я Нюся.

– Ты все не спишь? – раздался знакомый шепот Галки. После паузы послышалось шлепанье босых ног. – Уснула бы. Ведь третьи сутки...

"Зачем она? И для чего спать, когда все мертво? И он мертв".

– Выпей снотворного.

Ганна с неприязнью глянула на подружку, перевела взгляд и опять увидела мертвую птицу.

"Для чего они мешают? Он оживет, и я должна поддержать его. Только бы на этот раз не упустить мгновение, только бы не помешали..."

Это случилось на кладбище. Ганна замолчала, ушла в себя, как бы выбыла из жизни.

До того времени она все ждала, что это кончится и он встанет, и жизнь будет продолжаться. Даже когда он лежал в гробу и играла печальная музыка, она не верила в смерть. Он лежал в белой рубашке, красивый, почти не изменившийся, только бледный и строгий. Он просто очень устал и очень измучился от боли, и ему надо было отдохнуть. И она не мешала, не будила его. И не плакала.

Даже когда гроб поставили перед могилой и она опустилась перед ним на колени, поцеловала любимого в губы, она все еще надеялась, что он встанет.

Но он не встал. Его закрыли и засыпали землей.

И кто-то сказал: "Вот и все".

"Как же так?"-хотела спросить Ганна и оцепенела в недоумении.

– Поплачь – полегчает, – посоветовала Полина Матвеевна.

Но Ганна не плакала, смотрела недоуменно, широко открытыми глазами.

"Как же так?-мысленно повторяла она.-А свадьба? А жизнь?"

Никто не отвечал на ее вопросы, все только утешали, сочувствовали, плакали, то есть соглашались с тем, что его нет. Она смотрела на всех с неприязнью и хотела лишь одного – чтобы они оставили ее в покое, не мешали думать о нем, ждать, надеяться.

"Да не может этого быть! Не может он не вернуться, зная, что я жду его",-

Ей врезался в память момент, когда он опускался на ступени, стараясь удержать голову.

"Ах, если бы я успела поддержать его... Но сейчас важно не упустить мгновения..."

"Клянусь, что буду свято хранить этот свет",-услышала она его голос.

"А я клянусь, клянусь, прекрасный мой... – и она стала произносить те слова, что не сказала тогда:-Ты вечно будешь со мной. Всегда-всегда. Ты даже не знаешь, как ты мне дорог и как нужен..."

Кто-то пришел, послышались голоса.

"Ах, зачем они? Как они не понимают?"

– Тебе жить надо... ~ сказала Полина Матвеевна, подсаживаясь к ней на кровать.-Тебе жить надо.

Ганна вся сжалась, наморщилась и отвернулась от Полины Матвеевны.

– Слеза не идет,-сказала Полина Матвеевна" вставая с кровати.-Прорвало бы-полегчало бы. Водки не давали?

– Не пьет, не ест.

– Давай-ка я покормлю.

Ганна взяла чашку, чтобы только они отвязались, выпила сладкий чай с вареньем, от бутербродов отказалась.

– Ну, доченька, ну еще,-упрашивала Полина Матвеевна.

Ганна ничего не брала, на все уговоры не отвечала.

– Кто-нибудь оставайтесь с ней,-наказала Полина Матвеевна.-Я договорюсь. А после работы сама приду.

Когда все ушли и осталась только Галка, Ганна снова легла на спину и уставилась в окно.

Небо просветлело. А голубя уже не было.

"Ну вот. Упустила. Помешали".

В дверь постучали. Галка долго переговаривалась с кем-то, потом подошла и сказала:

– Нужно одеваться. Давай я помогу.

Появился Степан Степанович, поздоровался.

– Пойдем, подышим.

У Ганны не было сил сопротивляться, и она пошла.

Степан Степанович шел молча, придерживая ее под руку, словно боясь, что она упадет. И то, что Степан Степанович не утешал ее, не сочувствовал, как все, зна* чит, не соглашался, что его нет,-успокоило Ганну.

Она покорно дошла до скамейки в тенистом углу сада, покорно села и замерла в ожидании.

– Тебе еще раз спасибо,-тихо сказал Степан Степанович. – Теперь дело пошло.

"О чем это он? И что может быть хорошего, когда его нет?"

– Через неделю, думаю, вполне освоюсь.

"Ах, да. Он о работе. Еще привыкнуть не может".

Впервые за трое суток Ганна подумала о другом, и удивилась, что существует это другое.

– Ты мне большую помощь оказала, – продолжал Степан Степанович.-Важное это дело-вовремя поддержать человека. У тебя способность на это. Ты прямотаки... Ты сама не знаешь, какое добро несешь. Для этого стоит жить...

По аллейке, переваливаясь с лапки на лапку, шагал серый голубь. Он покачивал точеной головкой, на шее переливались перья – фиолетовые, зеленые, серые. Крылья вздрагивали, бусинки глаз блестели.

"Голубь ожил, – подумала Ганна. -А он не оживет". -

И тут она вполне ясно поняла, что ждать его больше нечего, о н не встанет, не придет, не вернется.

– Нет... Нет, нет, – проговорила она и впервые заплакала.

* * *

С этой минуты Ганне сделалось легче. Она стала разговаривать с подругами, слушать их и спрашивать:

– Почему так случилось? Скажите?

Все отвечали по-разному. Полина Матвеевна сказала:

"Судьба". Девочки – "Случай". А Сергей Дегтярев, пришедший ее навестить, – "Недоглядели. Наша вина".

Сознанием Ганна понимала, что ничего теперь не изменишь. Его не вернешь, но сердце не могло примириться с этой мыслью. Сердце все еще ожидало чуда. Ганна часто настораживалась, замолкала среди разговора, прислушивалась, все ей казалось, что вот-вот раздастся его голос.

Она попробовала пойти на завод, в цех, не потому, что ей так хотелось, – ей больше всего хотелось быть одной со своими мыслями и воспоминаниями. Она пошла в цех. из жалости к Галке, которая измучилась, ухаживая за нею.

В цехе ее встретили хорошо. Все были приветливы и внимательны, старались не говорить о случившемся. Но как только она подошла к своему станку, ей невольно захотелось посмотреть налево, на его станок. Она не могла удержаться,и повернула голову. Но его там не было. Станок не работал. Он стоял сиротливо и неподвижно среди шума, движения и грохота.

И Ганна заплакала.

Товарищи подхватили ее под руки и повели к начальнику цеха.

– Она не может работать,-сказала Полина Матвеевна, сдерживая одышку.

– Отведите ее домой. – Кузьма Ильич повернулся к Ганне и, стараясь придать своему сегодня особенно почерневшему лицу д,оброе выражение, сказал:-Ты отдыхай. Мы отпуск дадим.

– Ей бы уехать, – вмешался Степан Степанович. – Путевку бы.

– Ходил в завком... И комсомол этим делом занимается.

– Очень долго раскачиваются...

Начальник цеха перебил Степана Степановича:

– Вот вы и пособите. А мне сейчас... – Кузьма Ильич только махнул рукой.

– Иди, полковник. Ты вес имеешь,-сказала Полина Матвеевна.

И Степан Степанович пошел прямо к Песляку.

Песляк сидел весь багровый, держа телефонную трубку в руке. Видно, только что происходил неприятный разговор с начальством. Увидев Степана Степановича, он заговорил первым:

– Вот расхлебывай теперь. У вас там воспитательная работа на обе ноги хромает, а мне... – он хлопнул себя по жирному затылку.

– Выдержит,-пошутил Степан Степанович.

– Тебе что, – буркнул Песляк. – Ты от этого далек.

– Да нет,-не согласился Степан Степанович.– Я с молодежью двадцать пять лет дело имел.

– Опять не понимаешь... То армия,-возразил Песляк.

– Те же люди.

– Сравнил. – Песляк вновь начал краснеть. – Тут не командовать, тут индивидуально воспитывать надо.

Степан Степанович смекнул, что спор ему вовсе ни к чему, не затем пришел, упредил Песляка:

– Я вот что... Цыбулько путевку достать бы надо.

Песляк посмотрел на него проницательно.

– Такое состояние...-поспешил объяснить свою просьбу Степан Степанович. – И на народ подействует.

Вот это и будет воспитанием.

Песляк кивнул в анак согласия и уже вслед Степану Степановичу буркнул:

– Со стороны легко...

Степан Степанович сделал вид, что не расслышал этих слов.

Не успел он вернуться к станку, ему передали вызов к начальнику цеха.

Кузьма Ильич погладил небритые щеки и указал Степану Степановичу на стул.

– Цыбулько дают путевку на Юг.

– Хорошо.

– Завтра уезжает.-Кузьма Ильич помедлил.– Надо бригаду принимать.

– Кому? Мне? – Степан Степанович привстал. Предложение было неожиданным.

– А что особенного? Я уверен, что справитесь.

Кузьма Ильич придвинул свой стул поближе к Степану Степановичу, вытащил из кармана пачку "Беломора". Когда закурили, Кузьма Ильич выпустил дым в сторонку и спросил:

– Так как же?

– Так я ж план не выполняю. Я только-только...

– Это известно. Но больше некому. А вы имеете опыт работы с людьми.

– Но я сам еще плохо работаю. Я еще не привык...

Я еще чувствую себя не на месте...

– Тут важен опыт работы с людьми, – перебил Кузьма Ильич.

Степан Степанович вспомнил, что полчаса назад он сам как раз об этом говорил Песляку, и замолчал, не стал возражать, иначе получилось бы, что он возражает сам себе.

– Опыт и крепкая рука, – повторил Кузьма Ильич.

Степан Степанович невольно взглянул на свои руки, успевшие за эти дни потемнеть от масла и стружки.

– Я вас очень прошу. На время. Пока Цыбулько отдыхает.

Степан Степанович не знал, что делать. Доводы Кузьмы Ильича были убедительными: действительно не хватает слесарей и в бригаде зеленая молодежь, действи* тельно у него опыт.

– Так как?

Лицо у Кузьмы Ильича было усталое, и весь он какой-то переутомленный, измученный.

"Наверное, досталось ему за это ЧП". – Степан Степанович вспомнил Песляка, его слова: "У вас там воспитательная работа хромает..." И опять свои слова;

"Я с молодежью двадцать пять лет дело имел".

– Вы ж видная фигура,-сказал Кузьма Ильич.

– Так мне и не можете простить прошлого, – пошутил Степан Степанович.

– Оно у вас-дай бог, как говорится, каждому.

Боевое. Им гордиться можно. Я рад, что в моем цехе такой человек появился...

Степан Степанович вдруг ощутил теплоту в груди, в памяти вспыхнули картины этого прошлого. Он – комсорг роты, и весь в работе. Боевые листки, самодеятельность... А через два года он уже заместитель начальника политотдела по комсомолу, выступает с трибуны Съезда от имени армейских комсомольцев. Молодежь любила его, слушалась, понимала. И он любил молодежь. Даже в последний год службы выкраивал время, чтобы побеседовать с новобранцами, побывать на первых занятиях, первых стрельбах,

– Что ж... Придется. – Степан Степанович по военной привычке встал.

– Посиди. Давай еще покурим,-сказал Кузьма Ильич, сразу переходя на "ты".

* * *

Кузьма Ильич погасил папиросу о чугунную пепельницу и сказал по-свойски:

– Завтра приходи пораньше. Помозгуем насчет наряда. Дело тонкое. Тут надо... – он почему-то замялся и улыбнулся неловко, одними губами.

Только вечером, когда Степан Степанович вернулся домой и поужинал в одиночку, он догадался, почему надо "мозговать насчет наряда" и отчего начальник цеха замялся при этих словах.

"Так он же хочет дать работу полегче, не надеется на меня, старается, как говорится, подпереть с тылу".

Степан Степанович разделся, лег, но никак не мог уснуть. В доме было как-то особенно тихо и пусто, как в нежилом помещении. Что-то пощелкивало, резко и равномерно, как метроном. Это пощелкивание напомнило эпизод из времен войны. Под Данцигом было. Их штаб разместился в двухэтажном помещичьем доме. Степан Степанович вернулся из госпиталя, еще трудно ходил и потому занял полуподвальную комнату-дворницкую.