Текст книги "Вечное дерево"

Автор книги: Владимир Дягилев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

– Двадцать пять, – с готовностью ответил Степан Степанович. Теперь ему и самому хотелось поговорить по душам, потому что вопрос этот и его волновал. – Я так думаю, – произнес он после паузы, – мало ею занимаются на заводе, терпения не проявляют. А молодым что?

Им надо дать почувствовать красоту труда, увлечь их надо.

– Пожалуй, так, – поддержал Полянцев.

– Потом – коллективность, – продолжал Степан Степанович, довольный тем, что его мысли находят поддержку у секретаря райкома. – Это я уже по армии знаю. Когда они вместе, в коллективе, тут всяким разгильдяям, нерадивым туго приходится. Тут, если, конечно, коллектив правильно настроен, и лодырям надо подтягиваться.

Он вспомнил о прошедшем дне, о том, что было, но уже не огорчился, а для себя нашел причину недисциплинированности мальчишек: еще нет коллектива, потому так и получается.

– Тоже согласен. – Полянцев по привычке достал карандаш из пластмассового стаканчика и что-то записал на настольном календаре. – Тут дело не простое.

Тут у нас разногласия, споры великие. – Видя недоумение Степана Степановича, объяснил: – Есть сторонники индивидуальной работы.

– Это неверно, – не согласился Степан Степанович. – Я могу доказать... Правда, для этого время нужно...

– Вот и отлично, – обрадовался Полянцев и вновь посмотрел на часы. Значит, договорились. Наставник из в;ас получается.

– Да нет.,. При чем здесь наставник?-смутился Степан Степанович.

– Ладно, ладно, – засмеялся Полянцев. – Заходите почаще...

И, обняв Степана Степановича за плечи, он вместе с ним вышел из кабинета.

* * *

В окно виднелась извилистая ветвь с тремя зазубренными листочками. Ветвь эта время от времени покачивалась, словно кланялась кому-то, а листочки подрагивали, будто зябли. Журка спросонья не понимал, откуда взялась эта ветка, и почему она кланяется, и откуда доносится мерный шумок, точно голуби легонько постукивали клювами по железному карнизу.

Он приподнял голову и сразу догадался: идет дождь.

А ветвь протянулась от соседского балкона. Отставной полковник по фамилии Груша, их сосед, разводит цветы па балконе. По натянутым нитям ползет вьюн, все выше, все дальше. Вьюнок этот, видно, очень любопытствующее растение: любит заглядывать в чужие окна.

Журке тотчас вспомнился другой дождь – южный, капли на других листьях, похожие на ртутные шарики, и его тягостное состояние в тот вечер.

"А сейчас?.. " Журка хотел сказать, что и сейчас не лучше, но не сказал, потому что вчерашний вечер все исправил, и теперь нужно только не делать ошибок – и будет все хорошо. Вчера они всей бригадой были в "Лягушатнике", ели мороженое. Было весело и легко. Напротив Журки сидела Ганна, и он мог смотреть на нее целый вечер.

Прощаясь, она подала ему руку и сказала:

– До завтра. Надеюсь, завтра вы будете лучше, чем сегодня.

Вспомнив о предстоящем дне, Журка рывком поднялся и начал торопливо собираться, как будто спешил не опоздать на поезд.

– Раненько ты, – заметил отец.

Он еще умывался и видел Журку через полуоткрытую дверь ванной комнаты.

– Надо, – ответил Журка.

Отец одобрительно кивнул головой, подумал, вспомнив разговор с Кузьмой Ильичом: "Сам выправляется.

Стружку снимать не буду".

– Ешь как следует,-проговорила Нина Владимировна, оглядывая его сочувствующим взглядом. – С плохим аппетитом какой из тебя рабочий.

– Нормально, – ответил Журка и выпрямился во весь рост.

В последние дни ему почему-то не хотелось сутулиться и казаться меньше, а хотелось быть самим собой, как на баскетбольной площадке.

В цехе никого не было. Лишь рядом со своим участком Журка увидел бровастого неприятного дядьку. Тот тоже заметил Журку, что-то пробурчал себе под нос.

– Привет!-издали крикнул Сеня Огарков.-Сверлить будем?

Вскоре появились девушки, как всегда добродушно посмеялись над Сеней и встали к своим станкам.

Журка заметил, что когда Нелька и Нюся смеялись, то делали это так, чтобы Сеня обратил на них внимание.

И еще он заметил, что все у них привычно, чувствуют они себя здесь как в своей комнате. А когда они включили станки, то лица у девчат повзрослели, улыбки слетели с губ, глаза сделались острыми, а руки быстрыми.

Пришла Ганна, крикнула: "Порядок!"-и встала на свое рабочее место.

Почувствовав ее близко, Журка весь напрягся, надавил на рычажок покрепче, стараясь показать, какой он сильный, точно она могла видеть его, – сверло треснуло и сломалось, как соломинка.

Подошел Сеня, молча остановил Журкин станок, сменил сверло, молча показал, как надо сверлить, не пережимая ручку и не скашивая пластины. И опять отошел к своему рабочему месту.

Журке не терпелось взглянуть на Ганну, увидеть ее лицо, ее глаза, ее руки. Он мысленно представлял, как они двигаются. Слышно было, как в железную коробку падают детали, обработанные этими руками. Он с огромным трудом сдерживал себя, не обернулся, лишь стал прислушиваться к тупому позваниванию деталей. Это была она. Это была весточка от нее: позванивание ее пластин слышалось чуть раньше, чуть быстрее, чем у других. Журке захотелось не отстать от Ганны.

– ПНУ! – раздалось над самым Журкиным ухом.

Журка вздрогнул и опять сломал сверло.

Он поморщился с досады и покосился на Кольку Шамина со злостью.

– ПНУ! – повторил тот еще громче и крутнул круглой башкой в берете.

– Я те пну!-сказал подскочивший к Журке Сеня Огарков.

Колька невозмутимо изобразил на своей морде дурацкую улыбку.

– О, дорогой пэр? Неужели вы...

– Меня зовут Семен, – прервал Сеня.

– ...неужели вы подумали, что я могу физически воздействовать на своего школьного друга? Фи! Как можно?!

– Иди отсюда. Не мешай,-сказал Сеня.

Подошла Ганна.

– В чем дело? Это опять вы?

Колька галантно поклонился.

– Рад видеть вас бодрой и энергичной. Вы так оригинальны в вашем головном уборе...

– Вы в какой бригаде? Почему не работаете?

– Оргнеполадки.

– Сачок. Что, я не знаю?-вмешался Сеня.

– Зачем же в таком разрезе? Я явился из благородных побуждений. Наш друг, – он хлопнул Журку по спине,-мастер баскетбола, и заводские товарищи заинтересовались им.

– Это после работы.

– Увы, я выполняю общественное поручение.

Колька вновь улыбнулся, как будто ему шла эта противная улыбка.

– Да ну, напрочь! – воспротивился Журка, готовый стукнуть сверху по Колькиной круглой башке.

–Минуточку.-Глаза Кольки лукаво блеснули:– Вы действительно его не знаете... Он какой... Хотите, он лампочку из-под потолка вывернет? ..

– Пошли, – Журка невольно ссутулился и дернул Кольку за руку. Скотина, – произнес он, когда они очутились в проходе между цехами.

– Это старого товарища, – обиделся Колька.

– Эх, какой ты!..

– Стоп! Вернулись.

– Зачем?

– Лампочку вывертывать.

Журка ускорил шаг. Некоторое время шли молча, потом Колька сказал:

– Я здесь так, между прочим... Меня заставили...

А ты?

– Ладно,-отмахнулся Журка, ненавидя себя за свое бессилие.

На этот раз Колька посмотрел на него серьезно и сказал без обычного ломания:

– Вижу, магнитом тянет. Пустой номер, старик.

Журка остановился и решительно произнес:

– Я рернусь.

Колька не ответил.

Тогда Журка скорым шагом направился к своему станку. Вернувшись, он невольно покосился на Ганну.

И она посмотрела на него. И Галка, и Сеня, и Нюся с Нелькой посмотрели. В глазах Ганны он заметил одобрение и почувствовал радость-такую радость, как при выигрыше ответственной игры. Сейчас он и в самом деле готов был вывернуть для нее лампочку из-под потолка.

"Пусть не думает, что я сачок. Пусть не думает..." – повторил он про себя, запуская станок и больше всего желая работать так, чтобы вновь и вновь вызывать ее одобрение.

* * *

Отставные смеялись так, что стол дрожал и костяшки домино подпрыгивали, путая игру.

– Ну скажи, уморил,-произнес Груша, утирая слезы со щек.

– Надо же, в соседний цех махнули,-удивился Копна. – Ты хоть точки-то засеки, где они укрываются.

Тебе карту надо иметь.

– Да я и так как будто все изучил, все темные уголки, – отозвался Степан Степанович..

Он тоже смеялся вместе со всеми.

Только Куницын не принимал участия в общем веселье. Он знал об этом случае-о побеге мальчишекиз других источников, от Песляка. В понимании секретаря парткома случай выглядел совсем в ином, отнюдь не в шуточном свете.

Куницын случайно был свидетелем разговора по телефону Песляка с начальником цеха, в котором работает Стрелков.

– Ну так что? Что я говорил? – кричал в трубку Песляк. – Как ничего особенного?! Бегают по цехам. Что это еще за кроссы?.. Ну смотри, ну смотри... Воспитание, да еще молодежи, – дело серьезное.

Куницын принес заявление об уходе, но вовремя понял, что теперь не подходящий момент для этого, и, придумав какую-то причину своего появления, быстро ушел от Песляка.

Сейчас, глядя на смеющиеся лица товарищей, он вспомнил физиономию Песляка, красную и злую.

"Зря вы смеетесь, зря. Вы еще не знаете, чем это кончится, – хотел сказать Куницын, но не сказал, понимая, что он никому и ничего сейчас не докажет.

– Ну, не могу, – не унимался Груша. – Представляю, как ты их сопровождаешь.

– В общем-то, смешного мало, – заметил Копна, который тоже смеялся вместе со всеми.-Хотя они и салаги... Но тут такой случай, тут, как говорится, честь фирмы... И еще неизвестно, как обернется...

– Вот именно, – пробасил Куницын.

Все тотчас стали серьезными.

– Так мой, говоришь, главный зачинщик? – строго спросил Шамип.

– Так точно, – ответил Степан Степанович. – Признаться, не думал.

– Приму меры, – пообещал Шамии.

– Только не с маху, – предупредил Копна.

– Тут приказом или наказанием ничего не сделаешь, – поддержал Груша. Тем более что речь идет не об одном,а о группе...

– Что ж с ними-чикаться?-спросил Шамин.

Груша подался вперед.

– Ничего не даст, уверяю. Обманывать будет, хитрить. Он уже не мальчишка...

– Гнилой либерализм, – пробурчал Шамин, усаживаясь поплотнее.

– Нет, я с тобой не согласен,-возражал Груша.

– Нужна выдержка и терпение,-вставил Копна.

– Требовательность и дисциплина,-стоял на своем Шамин.

Груша вздохнул, покачал головой:

– Не прав ты, не прав. Ты по-армейски действуешь.

Нельзя так. Тебе ж известно, как нелегко иные парни привыкают к дисциплине. Ломка характера происходит...

– По-научному это называется: изменение динамического стереотипа,-вставил Куницын.

– Может, и так,-согласился Груша.-Только многие тяжело переживают изменения условий жизни...

А здесь зачем ломка? Тут лучше всего личным примером. ,.Понятно?

– Либерализм, – упрямо повторял Шамин. – Охламонов учить нужно...

– Ребята они неплохие...-сказал Степан Степанович.

Все посмотрели на него. С некоторых пор он сделался центром внимания. К Стрелкову прислушивались и приглядывались товарищи.

– Славные ребята, – повторил он. – Но они еще не взрослые, но уже и не дети... У них еще нет твердой линии, взгляда на жизнь, привычки, цели. Они просто еще не почувствовали красоту труда. Нужно дать им это почувствовать. Я так понимаю свою задачу.

– Ну и конвоируй,-заметил Шамин.

– Это ничего, – не обиделся Степан Степанович. – Это, я думаю, у них пройдет. Повзрослеют, и пройдет.

– Воспитывать-это не значит потворствовать нарушениям, – настаивал Шамин.

– Вот что,-поднялся Копна.-Мнение большинства такое: курс у тебя правильный. Так держать...

"Не только от него все зависит, – подумал Куницын, – Еще повернуться может. Дело это о двух концах", Но опять-таки он ничего не сказал, кашлянул в усы и прикрыл рот рукою.

* * *

А ученики снова удрали. Стоило Степану Степановичу отлучиться к мастеру, их как ветром сдунуло.

Вскоре послышалось знакомое тарахтение автокара.

Красная тележка то и дело разъезжала по цеху. К ней привыкли, как к шуму своего станка.

На этот раз рейс был необычным. Он сопровождался свистом и криком:

– Э-гей! Полундра! Дорогу! Токари-и-пекари-и-и!

На каре ехала вся троица. Колька управлял. Боб и Мишель торчали из ящика, улыбаясь, как именинники.

– Вот оторвы!-с удовольствием засмеялся Клепко и бросился к Пепелову:-Смотри: вот клоунада!

Тележка прокатила мимо и задержалась у соседнего участка. Тотчас оттуда донеслись крики, хихиканье, возмущенный женский голос:

– Не смейте! Слышите?! Не смейте!

Автокар чихнул и покатил.

– Эгей! Полундра!

Вдруг он остановился, сдержанно рыча, будто у него не хватило силы ехать дальше. Перед автокаром, преграждая дорогу, стоял Степан Степанович.

Колька замер. Боб и Мишель по инерции продолжали улыбаться и удерживать в ящике Журку, которого они втолкнули туда так, что из ящика торчали только Журкины длинные ноги в синих кедах.

– Сеня, ты управлять можешь?-не уступая дороги и не оглядываясь, спросил Степан Степанович.

– Могу, – решительно отозвался Сеня.

– Ганна Тимофеевна, – все также не оборачиваясь, позвал Степан Степанович.

Ганна подошла к нему. Степан Степанович что-то шепнул ей, и через какие-то секунды Ганна -принесла железный лист, на котором маслом, крупно и жирно, было написано: "Везем брак!"

– Кати!-крикнул Степан Степанович, прикрепив лист к автокару. – Кати по всему цеху. И по другим цехам можно!

Он втолкнул Кольку Шамина в тележку и уступил автокару дорогу.

Красная тележка покатилась по цеху, а вслед ей несся нарастающий хохот. Он переносился, как эхо, от участка к участку. Он нарастал. Смеялся весь цех. И негде было скрыться от этого уничтожающего хохота.

* * *

– Ну, хватит, накатались!-сказал Сеня Огарков и остановил автокар.

Все четверо выскочили из тележки и, не говоря ни слова, пошли прочь, все убыстряя шаги, словно боясь, что их вновь усадят в эту проклятую каталку на всеобщее посмешище, как придурков. Даже Колька был удручен и молчал. Впервые в жизни не он над другими, а над ш;м посмеялись.

Не сговариваясь, они зашли все в тот же гардероб и забились в свой темный угол. Колька попробовал закурить и все не мог зажечь спичку. Наконец прикурил и, не глядя, протянул коробок дружкам.

Было тихо. Доносился отдаленный гул станков, да резец все пел на высокой ноте, как будто огромный комар искал и никак не находил выхода.

В этой угнетающей тишине вдруг послышались всхлипывания. Они были неожиданными, отчетливыми и потому подействовали на всех как стон, как крик о помощи.

Всхлипывал Журка. Он сидел, весь сложившись, уткнув лицо в острые колени.

Все трое подскочили к нему, не зная, что сказать.

Он сам заговорил сквозь слезы:

– И так балдею... Выгляжу недоумком... И так она... И так...

Он выдавал свою тайну. Он говорил о самом сокровенном, не опасаясь ни открытия своего секрета, ни Колькиных насмешек. Теперь он ничего и никого не боялся. Она все видела. Он опозорен. Что может быть хуже этого?

– Уходим, – после долгой паузы произнес Колька.

Колька, Боб и Мишель прошли к своим ящикам, начали переодеваться. Журка сидел все в той же позе, не отрывая лица от колен.

– Мы уходим,-тихо сказал Колька и, подождав минуту, махнул дружкам.

Журка не двигался, слушал, как надоедливо поет резец, точно сверлит само сердце, нанизывает его на острие, как медную пластинку.

Послышались чьи-то шаги, на секунду они задержались, затем решительно направились в Журкин угол.

Журка не двинулся с места, не утер слез, только посмотрел на пришельца, как смотрит на любого подошедшего безоружный, связанный, тяжело раненный боец, попавший в плен.

Перед ним стоял отец. По старой, с детства выработанной привычке Журка заглянул отцу в глаза и заметил, что выражение их резко меняется: в первое мгновение взгляд был злой, потом-удивленный, а сейчассочувствующий. Журка отчетливо уловил это изменение.

Но никак не отреагировал на него, просто подсознательно отметил.

Отец рассматривал его и тоже ничего не говорил.

Опытным солдатским глазом он углядел: Журка в слезах, Журке нужна "скорая".

– Никуда не уходи, – приказал он и ушел. , И хотя Журке было все равно, эта короткая фраза подействовала. Опять-таки подсознательно он понял; ему хотят помочь. И не стал сопротивляться этому.

Через много времени отец вернулся.

– Переодевайся.

Они вышли на улицу, сели в трамвай и куда-то поехали. Ехали долго, медленно. Отец за всю дорогу не проронил ни слова.

Это молчание еще более убедило Журку, что отец понимает его, желает добра и знает что-то такое, чего не знает он...

Они очутились в парке, среди высоких деревьев, белых скамеек, спокойных прудов. Меж деревьев, сверкая на солнце, летали паутинки. Под ногами изредка шуршали сухие листья.

"Уже осень, – подумал Журка. – Листья опадают, а потом опять появятся. Хорошо быть деревом, расцветать весной, засыпать на зиму",

"Хорошо быть волком, – вспомнил он слова Кольки Шамина.-Спи сколько хочешь. Захотел жрать-рванул за зайцем. Цоп! Пожрал и опять спать".

– Пообедаем,-предложил отец.

В ресторане "Дельфин" было пусто. Почти все столики свободны. Они поднялись на открытую веранду под зеленым тентом, сели так, чтобы виден был залив. По заливу скользили яхты, чем дальше, тем тише. Вдали у горизонта движение их как будто совсем замирало.

Казалось, что это не яхты, а бабочки сидят на золотистой воде, сложив белые крылья.

– Уйду, – сказал Журка негромко и повторил, чтобы отец понял, о чем идет речь:-Уйду с завода.

Отец не возразил и не поддержал разговора.

Официантка принесла обед. Отец начал есть неторопливо и серьезно, словно продолжал выполнять работу.

Глядя на него, Журка почувствовал, что проголодался, и тоже взялся за ложку.

– Ничего солянка, – сказал отец.

– Нормальная,-подтвердил Журка.

Сейчас Журке было все безразлично, и он мог говорить о чем угодно, отвечать на любые вопросы. Но отец по-прежнему не разговаривал и не задавал вопросов.

Пообедав, они прошли на Стрелку, сели на скамейку у гранитных львов.

– Видишь справа?-спросил отец.-Там Малая Ижора. Там меня ранило.

Журка посмотрел на синеющую вдали полоску земли и удивился. Никогда отец не рассказывал ему про войну, про свои ранения, точнее сказать, говорил вообще, о других, о том, что не связано было с ним.

Журка приготовился слушать, но отец не сказал больше ни слова. Он сидел в профиль и походил на беркута, посаженного в клетку, (Журка видел такого у своего тренера.) Отец казался большим, но обессиленным, опечаленным. Привычный "столбик" опять исчез, плечи были опущены, спина ссутулилась, непричесанные волосы торчали, как перья.

– Из окопов не убегают, – произнес отец после длительного молчания.

Журка не понял: к чему это?

Народу в парке прибывало. Слышались голоса, смех, всплеск воды. Залив засверкал еще ярче, еще нестерпимее. Появилась лодка, похожая на длинную сигару. Восемь девушек в красных майках ритмично гребли, то нагибаясь, то откидываясь, чуть ли не падая на спину.

Через несколько минут лодка отдалилась и стала походить на необычную стрекозу, машущую крылышками над самой водой.

Подошла парочка, подсела на соседнюю скамейку.

Парень поставил на колени "Спидолу" и включил ее на полную мощность.

Отец встал, жестом приказал Журке: уходим.

Они нашли тихий затененный уголок между прудом и речным протоком. По пруду катались на водных велосипедах. На солнце сверкали брызги и колени седоков.

По протоку проходили академические лодки. Шла тренировка гребцов. Раздавались команды. Пристукивали уключины. Лодки то скользили по блестящей накатанной глади, то останавливались, чтобы вновь с удвоенной силой устремиться вперед. Все это можно было наблюдать, оно не мешало молчанию и мыслям.

"И-и раз... И-и раз..." – стучали уключины. Лодка проходила близко от берега. Журка разглядел пот на лицах гребцов.

– Из окопов, говорю, не убегают, – повторил отец.

Теперь Журка догадался: слова относятся к нему, к его заявлению.

– Смеяться будут, – произнес он.

– Вряд ли, – не согласился отец. -.А если и посмеются, то – как ты говоришь? – напрочь.

"А она?"-подумал Журка, но ничего не сказал.

– Попробуй не обращать внимания, – посоветовал отец. – Работай как все. Поставь задачу, и все.

Впервые в жизни они разговаривали на равных. Впер"

вые у них были общие интересы.

"Ах, если бы он знал... Задача!.. К чему она мне?"

– Докажи. Отыграйся. Ты ж спортсмен.

– Хм, спортсмен, – хмыкнул Журка и тут же почувствовал, что эти слова затронули его.

– Неужели не сможешь? Что ты, урод у меня или дурак? Ты же отличный баскетболист. Разве там легче?

– Не легче,-ответил Журка и подумал: "Но там нет Ганны".

"И-и раз... И-и раз..."-слышалась команда. Уключины то пристукивали, то замирали, и лодка бесшумно скользила по воде.

"Уже неплохо получается, – одобрил Журка. – Действительно, что я?! Уйду, так и будут думать: трус!"

– Соберись. Вот этот, ваш парень... Неуклюжий такой...

– Медведь, – подсказал Журка.

– Старается, и у него получается... Я уже тебе говорил. Потерпи. Полюби работу. А уж она отплатит сторицей. Отплатит.

Спокойные, без обычного назидания слова отца все больше возбуждали Журку.

– Только надо в другой цех, может, в другую бригаду,-сказал он после раздумья.

– В другой цех не надо. О бригаде подумаем.

Журка ждал, что еще посоветует отец. Отец больше ничего не сказал.

Восьмерка возвращалась с тренировки. Красные майки потемнели, лица девушек блестели на солнце, и казалось, что они светятся и улыбаются специально для Журки.

* * *

Песляк нервничал. Все его начинания не находили поддержки в коллективе. Все оборачивалось против него.

Начальство было недовольно Песляком. Полянцев вызвал в райком, говорил о новых методах руководства, об инициативе масс, о выявлении скрытых резервов. Песляк молча выслушал его, тихо согласился с Полянцевым, а в душе был против этих новых методов, потому что они шли вразрез с его сложившимся представлением о партийной работе. Он был уверен, что вся инициатива и все начинания должны исходить от парткома и от него лично, Песляка, как от движка исходит свет. С этими сложившимися принципами партийной работы и пришел он на завод. И все вроде бы делал как лучше, а получалось, наоборот, плохо. Особенно его раздражал Стрелков: не слушался советов, противился рекомендациям и сейчас, когда его, против воли Песляка, сделали воспитателем молодых рабочих, совершал ошибки, мимо которых парт"

кому и ему, Песляку, никак нельзя было проходить.

В цехе Стрелкова брали под защиту, поддерживали н оправдывали, а это раздражало Песляка, задевало самолюбие, и он всеми силами старался доказать свою правоту. И это уже стало его целью.

– Что у вас там опять произошло? – спросил он Кузьму Ильича, едва тот появился в кабинете.

– В чем дело?-в свою очередь спросил Кузьма Ильич.

– Это я у тебя спрашиваю: в чем дело?

– Мы работаем, по-моему, не хуже, чем всегда.

– Небольшое утешение – не хуже!.. Пора бы и лучше работать... А для этого надо со всей ответственностью относиться к воспитательной работе в коллективе.

Что у вас там опять случилось?.. Уже всему заводу известно, а начальник цеха молчит.

– А коли известно, так нечего и спрашивать. А вообще у меня парторг есть, Дунаянц.

– Но ты тоже коммунист и тоже отвечаешь за поли^ тико-моральное состояние цеха.

Песляк умышленно не пригласил Дунаянца, чтоб не вызвать споров, избежать горячности.

– Что ж, ставьте вопрос перед начальством...– предложил Кузьма Ильич.

Песляк понял, что перегнул, произнес мягче:

– Да не о тебе лично речь. Я тебя не для того вызвал. Надо срочно собрание собрать. Давайте прямо в обеденный перерыв или в стыке между сменами.

– А по поводу? ..

– Ну, знаешь ли... Не строй из себя невинную девицу, в цехе ЧП, а он "по поводу?"...

– С Кирилкой, что ли?

– Это само собой. Я говорю о последнем – о пробеге автокара. Сколько можно?

– Никакого в этом ЧП... – возразил Кузьма Ильич,

– Мне надоело это заступничество, – раздражался Песляк, уже не обращая внимания на возражения Кузьмы Ильича.-Я вас не раз предупреждал, ^ерил. Но в ответ вот эти кроссы по цеху. Вы что хотите, чтоб фельетон появился?

– Нет, я этого не хочу.

– Вот собери людей, и поговорим.

– Я не вижу необходимости проводить собрание по этому поводу. Нет повода.

Песляк вновь было вспыхнул, но Кузьма Ильич упредил его:

– Если вы приказываете..,

– Рекомендую.

– Как вам угодно.

– Вот это другой разговор.

– Тогда хоть партийное.

– Я это и имел в виду, – сказал Песляк.

– Но почему, опять же, через меня... А Дунаянц?

– Ну ладно, ладно, не придирайся.

– Когда?

– В обеденный перерыв.

Песляк вышел из-за стола, приблизился к Кузьме Ильичу.

– Зря косишься,-сказал он примирительно.-Нам надо воспитывать молодежь, бороться за моральную чистоту рабочего человека. Этого от нас требует партия.

Пойми..,

* * *

Журка шел на завод с трепещущим сердцем: как-то встретят? От этого зависела вся дальнейшая судьба.

Встретят с насмешкой-в цехе не работать. А значит, отдалиться от Ганньг. Значит, пропадает смысл всей этой затеи с заводом.

Он шел с отцом, чувствуя себя, как в детстве, маленьким н беззащитным.

У самого цеха отец приотстал, придержал Журку за локоть.

– Помни, что ты Стрелков. Сын полковника Стрел – КОва. И действуй соответственно. Потерпи. Полюби свою работу, а уж она тебе... Ясно?

– Да, ясно,-вздохнул Журка.

Подходя к своему участку, Журка все равно заробел, остановился поодаль.

– Здравствуйте, Витя,-издали окликнула его Ганна.

Он заметил, что она сегодня пасмурная, у рта морщинки.

Чтоб не разжалобиться и не отступить от того, что задумал, он вздохнул сдержанно и спросил отчетливо:

– Мне что? .. Это... В другую бригаду?

– Это почему же? Девочки, вы слышали?

Девчонки загалдели, но Журка их не слушал. С трудом сдерживая радость, он подошел к своему станку:

"Привет... Покажем, на что мы способны..."

Рядом, на соседнем участке, начиналась менее радостная жизнь. Кроме Медведя, никто из учеников к положенному часу не явился.

– Где же бригада? – крикнул от своего станка Клепко. – Нам скучно без спектаклей.

Степан Степанович промолчал.

Через час, не выдержав, остановил станок, направился к начальнику цеха.

– Вот сукины дети!-воскликнул Кузьма Ильич.– Видно, перепугал ты их до смерти.

– Как бы не удрали. Ты расчета не давай.

– Договорились.

На всякий случай Степан Степанович прошел в отдел кадров к Хорошевскому. Хорошевский, выслушав его, начальственно заметил:

– Их учить надо, а не шутами выставлять.

– Их воспитывать надо, – возразил Степан Степанович.

– Но я говорю о методике.

– Методика проверенная.

– Нет, нет. Вы так мне всех слесарей разгоните.

Надо ж быть чутким.

– Чутким!-разозлился Степан Степанович.-Чуткость, доведенная до равнодушия...

Ученики заявились к десяти часам, и то лишь двое:

Боб и Мишель.

– Где третий? – спросил Степан Степанович.

– Болен. Мы как раз у него были.

– Приступайте к работе.

Степан Степанович уловил, что без третьего, без Кольки Шамина, они робеют и тушуются.

Однако эти робеющие оказались не такими уж безобидными. Через какие-нибудь час-полтора, когда на них перестали обращать внимание, они вновь дружненько смылись.

– ПНУ! -услышал Журка.

Из-за станка высунулись головы Боба и Мишеля, белесоватая и черная.

Журка помедлил, остановил станок, подошел к ним.

– ПНУ, – повторили они.

– А ну-ка. Напрочь. И чтоб больше не совались.

Мишель и Боб не приняли всерьез слова Журки.

– Брось. Хиляй. Покурим.

Тогда Журка взял их за плечи и столкнул так, что оба крякнули.

– Понятно? Клоуны!

Они молча удалились и больше не подходили к Журке.

– А где ребята? – спохватился Степан Степанович.

Медведь пожал плечами.

Степан Степанович нашел их в курилке, скомандовал:

"Идите".

– Конвоируешь?! – не выдержал Клепко. – Нянька будь здоров. Гляди, они у тебя станок утащат...

Колька Шамин явился на третий день, ни слова не говоря, протянул Степану Степановичу бумагу.

– Справка от эскулапа.

– Сдашь в канцелярию.

Колька был на удивление послушен, встал к станку, выполнял все, что говорил Степан Степанович.

После работы бригадир велел всей бригаде собраться в скверике.

– Сегодня работали неплохо,-проговорил Степан Степанович таким тоном, каким, бывало, разбирал тактическое учение.-Но еще медленно, еще много времени теряем напрасно. Там секунда, там минута-набирается Десяток, а то и больше. А наш рабочий день состоит не Только из часов, но и из минут.

– Неужели? – съязвил Колька Шамин.

Степан Степанович хотел резко оборвать его, но сдержался, перешел к главному:

– Слушайте, ребята, вы ж получали всего ничего, По двадцать рублей в месяц. Я гарантирую вам приличрый заработок.

– Вы ж сами отказывались от общего наряда,– вставил Колька.

– Я – это другое дело... И вообще старшего не обсуждают.

Он посмотрел на парней строго. Колька понял: спорить глупо, как бы там ни было, перед ним герой войны, такой же, как отец его. Он замолчал. И всю неделю молЧал, слушался, делал то, что приказывали, только изредка перемигивался с дружками, строил рожи, над которыми те хохотали до слез.

"Пусть, – думал Степан Степанович. – Молодежь.

Повеселиться хочется". В душе он был доволен ребятами. "А говорили: "не могут". А говорили: "сачки".

В конце недели сдавали продукцию. Степана Степановича неожиданно вызвали в ОТК. Семьдесят процентов шин, прошедших через руки учеников, оказались запоротыми. Отверстия с перекосом. Сверловка не соответствовала заданному размеру.

* * *

Коммунисты собрались в красном уголке. Пристроились кто как мог. Одни на уголках стола уселись. Другие бринесли с собой "персональные кресла"-железные коробки из-под деталей. Многие не успели перекусить, тут же ели, уложив бутерброды и бутылки с кефиром на колени.

Пришел Песляк, с ним несколько человек, среди них – Куницын.

Коммунисты притихли, понимая, что так, по-пустякам, секретарь парткома не появится.

Собрание открыл Дунаянц и сразу же предоставил слово Песляку.

Песляк помедлил, оглядел собравшихся строгим взглядом. Это был его излюбленный прием. Не спешить.

Подготовить внимание, создать видимость, что сказано будет такое, чего нельзя не выслушать.

– Уж извините,-начал Песляк негромко, тише, чем говорил обычно, чтобы люди не только слушали, но и вслушивались в его слова. – Обеденный перерыв маленько порчу. А вы ешьте, товарищи. Это не помешает. Получится вроде товарищеской беседы за столом. Приятного вам аппетита.

Он почувствовал, что начало понравилось. И опять замолчал. Сейчас следовало еще больше усилить внимание.

– Вот какое дело, – произнес он в раздумье, словно и в самом деле не знал, о чем говорить. – Партийный комитет хотел бы посоветоваться с вами. Да, именно посоветоваться...

"Куда он гнет?"-думал Степан Степанович, предчувствуя, что с приходом Песляка связана какая-то неприятность, и не представляя еще, откуда ждать ее, к чему готовиться.

– Разрешите сразу перейти к конкретным фактам, – продолжал Песляк так же негромко. – Ваш цех в основном работает неплохо. И рабочий коллектив в целом хороший. Но в последнее время... – Песляк глубоко вздохнул, поморщился, всем своим видом показывая, как ему неприятно говорить о нехороших фактах. – К сожалению, в вашем цехе участились случаи, порочащие высокое звание рабочего человека. Отказы от нарядов.