Текст книги "Дети Революций... (СИ)"

Автор книги: Владимир Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

Закончив чтение, Троцкий разочаровано хмыкнул, встал, отдал Джексону рукопись и, снисходительно улыбаясь, начал говорить, давая советы:

– Вам Фрэнк, надо все это переписать. Здесь много риторики и мало практического материала. Вам надо покопаться в справочниках и поискать статистику по рабочему движению за последние лет десять. Сами по себе обвинительные мотивы не воспринимаются серьезно, если за ними не стоят факты. Ну и вообще, – Старик махнул рукой, – здесь надо очень много работать...

Джексон, смущенно улыбаясь, выслушал все, поклонился, извинился и вышел...

Вскоре, поблагодарив Наталью за гостеприимство, Джексон и Сильвия уехали.

Вечером Троцкий вспомнил статью Джексона и невольно вздохнул:

– Он просто дилетант, – обратился он к Наталье, читающей очередной роман при свете настольной лампы в постели.

– О чем ты говоришь? – не отрывая глаза от книги, отозвалась Наталья.

– Да об этом Джексоне. Он ничего не понимает в том, что пишет...

Наталья на сей раз, повернула лицо к Старику:

– Он вежливый, воспитанный человек. И потом его так любит Сильвия. Я за неё очень рада.

– Не знаю, не знаю, – недовольно проговорил Троцкий, укладываясь поудобнее в постель – но я не хотел бы видеть или встречаться с ним еще раз.

– Что ты сказал? – спросила Наталья, в очередной раз, отрываясь от книги.

– Да нет, ничего, – пробормотал Старик, поворачиваясь на правый бок и закрывая глаза. Он почему-то чувствовал себя сегодня очень усталым...

Подрулив к отелю, Рамон поставил машину на стоянку и какое-то время сидел, опустив голову на руки, державшие руль. «Надо выспаться», – подумал он, вздохнул, выпрямился, снял очки, протер их замшевой тряпочкой и снова одел...

День был трудный, все время приходилось сдерживать нервы. Каждый раз, проходя мимо охранников Троцкого, Рамон улыбался, ожидая окрика: "Стоять!". И каждый раз он вспоминал это "Стоять!" в испанской тюрьме, после которого следовал удар.

Сегодня ему повезло. Троцкий, наконец-то, пригласил его в свой кабинет, впервые обратив на него внимание.

"Бедная Сильвия, – размышлял он, поднимаясь в свой номер, – как она будет разочарована, узнав, что я вовсе не сын бельгийского дипломата и вовсе не богатенький бизнесмен. Странно, но ей это почему-то льстит, – он привычно открыл дверь, на ходу снял плащ, кинул его на диван и, пройдя в ванную, включил воду, – надо ополоснуться и станет легче".

Он прошел через гостиную и стал раздеваться. Сбросив одежду, накинул халат и вернувшись в гостиную, остановился. Его внимание привлек ледоруб, висевший на стене, рядом с фотографиями его горных восхождений.

Внезапно ясная мысль – догадка, заставила его подойти и взять ледоруб. "Да, может быть это самый лучший вариант... Пистолет – много шума, тревога... А этим оружием можно убить тихо, почти беззвучно. А потом уйти, миновав охрану, сесть в машину и уехать. Пока хватятся... Начнут искать... Я буду иметь время уехать, скрыться. Котов будет меня ждать, перевезет через границу, у него всюду свои люди, даже на пограничных переездах...

Пока он сидел в ванной, план, в общих чертах, был готов!

– Решено, – говорил он сам с собой, – я сделаю это и я вижу, что он действительно опасен и его надо уничтожить. Говорит он красиво и убедительно, но за этим красноречием стоит расчет и предательство. Котов говорит мне, что Троцкого просто используют те, кому он будет нужен в необходимый момент. Я видел таких людей в Испании. Они всегда красиво говорят, но делают так, что потом бывают убиты и расстреляны сотни невинных людей, настоящих патриотов. Оппозиция на московских судах и не отрицала своих связей с Троцким...

А кто дал ему деньги на покупку этого дома-крепости. Кто оплачивает его содержание, охрану. Тут большие деньги. Может быть из партийной кассы? – спросил он сам себя, расправляя постель.

Устало вздыхая, он полежал немного, закрыв глаза и увидел кабинет, стул, сплетенный из легкой соломки, спину Троцкого, густой седой ежик волос на затылке. "Все мы должны отвечать за свои слова и поступки. От малых, до великих мира сего!

Открыл глаза, осмотрел гравюры на ярких обоях на стенах...

"Но характер всегда определяется прошлым человека... Если бы я не прошёл войну и тюрьму, не лежал бы с забинтованным после ранения лицом неделями в грязной палате, боясь, что могу ослепнуть, то я, наверное, зарабатывал бы деньги, содержа гостиницу... Может быть такую же, как эта ...".

Эта была последняя мысль, которую Рамон запомнил, перед тем, как заснуть...

Утром его разбудил телефонный звонок Сильвии. Он поговорил с ней, договорился о встрече после обеда, закурил сигарету, лег поверх одеяла и стал вспоминать вчерашний день, кабинет Троцкого, свое решение...

...Жизнь Рамона Меркадера с самого начала была не простой. Родившись в Испании, в Барселоне, он учился в церковной школе по настоянию своей матери. До того, как она поверила в марксизм, она была страстно верующим человеком и даже хотела стать монахиней. Её муж, отец Рамона и ещё четырех детей, был предпринимателем, любил математику и был явной противоположностью своей жены Каридад. Может быть, поэтому она вышла за него замуж. Он был надежный, сдержанный человек, чего всегда так не хватало его красивой, но неуравновешенной жене.

Наконец они разошлись и Каридад с пятью детьми уехала во Францию. Там, на одной из вечеринок, она познакомилась с лидерами компартии Франции и стала со временем страстной поклонницей коммунистических идей. А Рамон уехал в Лион и поступил в колледж по специальности "Гостиничное дело". После учебы он даже стал администратором большого отеля.

В один из обычных рабочих дней, проснувшись поутру, он надел отутюженный костюм, обул начищенные до блеска туфли и как всегда, ровно в восемь появился в холле гостиницы. Он был хорошо сложен, темноволос, кареглаз, с хорошими манерами и его приветливо окликали легкомысленные постоялицы-туристки, называя красавчиком.

В отеле "Ритц", где он служил, останавливались богачи и авантюристы, которые смотрели иногда на него, как на лакея. Совсем недавно произошел случай, который заставил его задуматься. Рамону надоело улыбаться полупьяным старикам, владеющими смазливыми молоденькими женами, выслушивать их придирки и кланяться. Кланяться, будто он заводная красивая игрушка.

Однако двойственность его натуры: холодный расчетливый человек – по отцу, страстный и нетерпеливый – по матери, дали, в конце концов, себя знать.

В тот вечер в холе гостиницы было многолюдно и Рамон, рано начавший курить, спустился сюда чтобы выкурить сигарету. Он стоял у полуоткрытой балконной двери, когда в холл ввалилась полупьяная компания американцев. Среди них были две хорошенькие блондинки, которые, в свою очередь, с интересом поглядывали в сторону Рамона и хихикая, что-то говорили друг другу по-английски..

– Какой он красавец, – говорила одна.

– И какой серьезный, – подхватывала другая, – может у него горе, может ему отказала во взаимности наша горничная?

Обе рассмеялись, кокетливо поправляя на себе платья и глядя на Рамона. В своей юной наивности они и не догадывались, что Рамон все прекрасно понимает – учеба в Барселонском английском институте не прошла даром.

Сосед девушек, толстый румяный старик, в твидовом пиджаке курил сигару и слушал их болтовню. Он тоже стал смотреть в сторону Рамона, а потом решил вдруг показать себя:

– Портье! – закричал он на весь холл, – Портье! Подойди сюда и принеси мне пепельницу!

Рамон вспыхнул, бросил недокуренную сигарету в урну и, демонстративно проходя мимо толстяка, бросил на чистейшем английском языке?

– Сам принеси! Старый грубиян!

Девушки оторопели, толстяк разозлился и вскоре пожаловался директору гостиницы. Тот вызвал Рамона, сделал ему внушение и пугая, пообещал оштрафовать за грубость с постояльцами. Рамон, не сдержавшись, нагрубил директору, а на следующий день собрал вещи и ушел из отеля. Проходя по улице, он увидел строй солдат, голодных, веселых, горланящих песню, а на перекрестке, как нарочно, ему бросилась в глаза реклама: "Вступай в армию! Не пожалеешь! Хорошее питание, много симпатичных друзей и отличных приключений!"

Тут в нем опять проявилась половинка характера матери и он, не раздумывая, нашел вербовочное агентство и уже назавтра попал в воинскую часть...

Через два года непростой службы, он демобилизуется в звании капрала. Армия многому научила его и прежде всего, бороться за свою независимость, но когда надо, то и подчиняться чужим приказам...

После армии он пошел работать временно на стройку и там вступил в коммунистическую ячейку. Однако вскоре, по доносу провокатора, все члены ячейки были арестованы и попали в тюрьму. Там он не раз участвовал в стычках с охраной и ему обещали добавить срок, но грянула испанская революция, а потом и гражданская война.

Он, будучи коммунистом, стал комиссаром одной из частей Арагонского фронта. В боях Рамон отличался храбростью, был ранен в лицо и долго лежал в госпитале. Зрение его ухудшилось, он начал носить очки. Каридад, его мать, также была ранена на фронте, отправилась с партийной делегацией в Мехико и здесь познакомилась с Сикейросом, который в свою очередь поехал добровольцем в Испанию.

Жизнь закрутила Рамона, но он навсегда остался коммунистом. Познакомившись в Испании с советскими интербригадовцами, он стал учить русский язык и уже в 1937 году побывал в Москве.

Разгром испанской революции, зверства фашистов, пытки и убийства коммунистов в испанских тюрьмах, сделали его непримиримым врагом Франкистов.

Там же, в Москве, Наум Эйтингон, в то время заместитель резидента ОГПУ в Испании, известный советский разведчик и друг его матери, поручает Рамону важную задачу – выследить и убить Троцкого, яростного противника и врага Советского Союза.

Нелегально въехав во Францию, в Париже Рамон знакомится с Сильвией Агелофф, молодой троцкистской. Вскоре они вновь встретились уже в Мексике.

Несколько месяцев назад Эйтингон, под именем генерала Леонова, приехал в Мехико. Он тайно встретился с Рамоном, поговорил с ним, передал привет от сослуживцев по Арагонскому фронту. После разгрома и поражения в Испании, многие испанские коммунисты перебрались в Союз. Теперь они жили на юге государства в Средней Азии, пытаясь строить свои судьбы на новой Родине.

Рамон очень обрадовался. Он скучал по товарищам, его тяготила необходимость скрываться и лгать даже Сильвии.

Но Эйтингон говорил, что при успешном исходе операции, его ждет награда и уважение в Советском Союзе, так как Троцкого подозревают в сговоре с фашистами, которые хотят использовать его как "Троянского коня", в случае войны с Советским Союзом.

– Наша борьба здесь, – говорил Эйтингон, – будет стоить многих винтовок на фронте будущей войны с Фашистской Германией. Ты можешь спасти тысячи и тысячи жизней советских и испанских друзей от гибели, потому что Троцкий опасная фигура оппозиции...

...Троцкий устал. Он целыми днями работал в кабинете, заканчивая политическую биографию Сталина. В последнее время он никогда вслух не смеялся и улыбался редко. Смерть Левы переживал тяжело, понимая, что следующий шаг ГПУ будет направлен против него.

Старик сидел за столом и размышлял: "Антанта еще в Мюнхене бросила СССР на произвол судьбы. Теперь ничто не мешает Гитлеру напасть на Советскую Россию. И все Сталин – это невежественное чудовище".

Троцкий не мог удержаться от сильных выражений, даже размышляя о своем враге в России.

"Гитлер не так прост, чтобы простить Сталину приготовления к вводу войск в Чехословакию. Конечно, и Польша и Румыния отказали требованиям руководства СССР пропустить войска через их территорию. Да и кто бы согласился?

Но Гитлер, Гитлер! Этот истерик всех перехитрил. Думаю, что они со Сталиным договорились о нейтралитете и тем самым, Гитлер развязал себе руки в Европе. Французы стали очередной жертвой, потом настанет черед России. Ну, а Польша получила свое. Она надеялась на помощь союзников, но англичане только обещали...

Да и Черчилль – старая лиса, только говорит о войне, а старается натравить Гитлера на Сталина и ждет, когда два зверя будут драться и обескровят друг друга. Американцы далеко и их, это кажется не касается. Им экономически выгодна эта война. Тут Маркс, как всегда, оказался прав – деньги дороже всего...

Сталин, конечно, постарается меня убрать, потому что боится, что в начале войны, все его промахи вылезут наружу. Он меня боится сейчас даже больше, чем в двадцать третьем году. Тогда он только начинал править страной и ему нечего было терять. Сегодня же он подозревает каждого, кто может быть его соперником. Он, наверное, думает. Что я могу договориться с Гитлером и в случае неудачи в войне, буду той фигурой, которая может заменить его в случае заключения мира. Он, конечно, помнит Брест – Литовск и постарается не допустить меня в ...".

Старику, вдруг захотелось спать и он, сгорбив спину побрел в спальню...

На следующее утро Старик нехотя поднялся, попил чая на кухне и, не смотря на головную боль, пошел в кабинет, где долго читал газеты, а потом, все-таки заставил себя продолжить писать.

Какое-то время он нехотя чертил фигурки на бумаге, потом постепенно включился в работу. Обдумывая фразу, Троцкий грыз кончик ручки, глядя куда-то в пустоту, поблескивая стеклами очков. Наконец, сформулировав фразу, он склонялся над столом и начинал быстро писать. Буквы и буковки ровной строчкой выбегали из-под пера, заполняли пространство желтовато-белого листа с монограммой четвертого интернационала.

"... Сталин всегда был упорным, последовательным человеком. Создается впечатление, будто его кумиром в семинарские годы был апостол Павел, тоже чрезвычайно упорный человек.

Сталин всегда обладал характером уголовника. Его стремление к жестким действиям по отношению к своим политическим противникам обусловленное его близким знакомством и даже участием, в поощряемых Ильичом грабежах, в кризисные годы после первой революции в Грузии. Хотя они и назывались эсеровским словом "экспроприация".

Условия его детского семинарского воспитания, а точнее отсутствие его, также сильно повлияли на формирование характера. Думая над тем, каким образом такой человек мог стать во главе либеральной. Современной партии, я хочу отметить, помимо личного характера, ряд обстоятельств и условий его возвышения. Россия, как известно, еще и азиатская страна.

Так вот, Сталин был представителем той части бывшей империи, которая по численности составляла ровно половину в Политбюро, в верхушке власти. В то время как Ленин стал постепенно отходить от дел руководства по состоянию здоровья, на его место немедленно и неуклонно выдвинулся Коба. Будучи уже комиссаром национальностей, он в девятнадцатом году по подаче хитроумного Зиновьева и стоявшего за ним Каменева, Сталин стал еще и комиссаром Рабкрина – рабоче-крестьянской инспекции, прерогативой которой была проверка работы государственного аппарата. Но что самое важное, эта организация занималась и подготовкой чиновничьих кадров.

То есть Сталин еще в девятнадцатом году начал готовить своих сторонников во власти и делал это с упорством и методичностью хорошего администратора. Кроме этого, он был еще и членом Политбюро. Надо отметить, что все эти посты он занимал по праву: комиссаром по национальностям, потому что сам был не русским; комиссаром Рабкрина, потому что был самым русским среди лидеров фракции, состоявших, в основном из политэмигрантов и потому, плохо знающих не только бюрократическую работу, но и особенности этой работы в России.

Его незаметность, серость так же сыграли свою роль. Винтик партийной машины, – который оказалось держит её маховое колесо. Все это обнаружилось позже, как для его врагов, так и для сторонников.

Но вдруг случилось так, что кроме Сталина на пост секретаря Политбюро нет никого подходящего. И третьего апреля 1922 года он, Сталин, был избран на пост Генерального Секретаря Политбюро, как тогда казалось на время. Получилось так, что Сталин был самым умелым администратором на партийной кухне, хотя Ленин понимал и предвидел роль Сталина в партии.

Он говорил: "Этот повар может готовить только острые блюда". Конечно, это шутливый каламбур, но за ним просматривается ленинская интуиция...."

Троцкий отвлекся, походил, скрипя новыми башмаками, посмотрел на себя в большое зеркало, приосанился, поправил волосы на голове и вновь сел за стол, с утра заваленный газетами на английском, немецком и испанском языках.

"... Я тогда занимался вопросами войны, – начал писать далее Троцкий, но приостановился, промокашкой поправил перо и продолжил, – Каменев дублировал Ленина по многим второстепенным вопросам, Бухарин заведовал прессой и пропагандой. Сталин вел обычные партийные дела, так сказать "заведовал кухней". И вот, этот кок постепенно стал начальником партийной столовой, уже начинал рассаживать клиентов, как ему казалось выгодным и удобным. Естественно, когда официально, на официальном съезде стали выбирать начальника, то клиенты этого повара и выбрали своего патрона неофициального – партийным патроном.

А мы в Политбюро, были выше мелочных забот низовой работы партии. Мы были интеллектуалами, разрабатывали стратегию, а тактикой руководил Сталин. Пока Ленин был жив, Сталин знал свое место, но стоило Ильичу заболеть, Сталин развернулся вовсю. А потом уже было поздно. Меня они съели втроем: Зиновьев, Каменев и Сталин. Причем инициатором поедания был Зиновьев, Сталин только сопровождал. Когда в Политбюро не стало Ленина и Троцкого, остался один Сталин. Ведь все понимали, что ни Зиновьев, ни Каменев, ни Бухарин не в счет и тут уже поезд ушел. Зиновьев и Каменев были брошены под колеса партийного паровоза вместе со мной и почти одновременно, а другие, попадали туда позже, группами и в одиночку. В вершине остались одни тактики, которых было много, и один стратег – Сталин...".

Троцкий отложил ручку, поворошил рукой волосы, встал, прошелся по кабинету и проговорил вслух, сам с собой:

– Жаль, что хорошие мысли приходят уже потом, после всех разборок!..

Над домом на Авениде Виена плыла жара, потрескивали на холмах раскаленные камни, трава на склонах пожухла. Старик, прервавшись, подошел к открытому окну, вгляделся в выгоревший пейзаж: «А в Москве сейчас конец лета, яблоки дозревают. Охота на уток началась...».

Рамон не спеша оделся, побрился, спустился в бар и выпил чашечку кофе с бриошами. Эйтингон передал Рамону на последнем свидании несколько сотен долларов, поэтому не стесняясь, Рамон заказал рюмочку текилы и закусил желто-блестящим сыром с неровными дырками в нарезанных пластиках. «Сегодня же вечером надо будет отпилить у ледоруба ручку и примерить плащ с вложением во внутренний карман. Надо еще нож охотничий взять на всякий случай. И конечно, обязательно, возьму пистолет. Нужно чтобы все закончилось разом. Уже сейчас Троцкий всего боится, всех проверяет, а если он выживет и на этот раз, добраться до него будет почти невозможно», – думал он, прожевывая ломтик сыра.

Рамон купил газету и пробежал заголовки: "Люфтваффе начинает решительный штурм английских авиационных баз". "Около полутора тысяч бомбардировщиков будут задействовано в воздушной войне против Англии". "Гитлер пообещал разбить все аэродромы в Англии и тогда уничтожение флота и портов будет совершенно безопасной операцией".

Он отбросил газету и вспомнил рев немецких бомбардировщиков в испанском небе. "Когда на тебя сбрасывают бомбы, ты чувствуешь себя совершенно беззащитным, – вспоминал он, – Кажется, что каждая бомбы, с гнусавым визгом летящая с неба, обязательно должна попасть в тебя. Хочется выскочить из окопа и бежать куда-нибудь, лишь бы не ждать в бездействии, когда бомба долетит до земли и с гулким уханьем поднимет в воздух землю, в которой, закопавшись, вжавшись, ожидаешь своей судьбы ты".

Рамон заказал еще рюмку текилы, выпил, не закусывая, как это делают русские, одним глотком. Расплатился и поднявшись к себе, стал одеваться, Сильвия ждала его к обеду у себя дома. Но вдруг передумал – надо было что-то записать. Он сел за стол и стал писать по-французски завещание.

Рамон исписал три листка, потом перечитав отложил ихи долго сидел неподвижно...

После этого, надев темную рубашку, жилет, пиджак и брюки, Рамон повязал галстук, надел шляпу, накинул сверху плащ и осмотрев комнату, выходя из номера, нагнувшись, аккуратно приклеил темную нитку одним концом к косяку, а другим к боковой плоскости двери.

"На всякий случай", – подумал он и улыбнулся, вспомнив русскую пословицу: "Береженого бог бережет". Спустившись, он прошел через холл, кивнув портье, и вышел на теплое яркое солнце.

Подойдя к машине, осмотрел её, попинал ногой задний левый скат и словно случайно, осторожно обвел взглядом фасад отеля. Все было спокойно.

Заведя мотор, он привычно вырулил на улицу, на первом же повороте свернул направо, потом, на следующем перекрестке, налево и дал газу, глядя в зеркало заднего вида.

"Все чисто", – успокоил он сам себя и поехал в сторону центра...

Когда Рамон входил в кафе, Сильвия уже сидела за столиком и просматривала меню.

– Дорогой, – встретила она его полушутя, – ты опаздываешь...

Поднявшись со своего места, она поцеловала его в губы. Рамон отметил про себя её новый дорогой наряд и кокетливо заколотый в густых черных волосах маленький берет.

– Сильвия, извини! Я, как всегда, застрял в пробке, – привычно соврал Рамон и сев, сразу стал осматриваться.

В дальнем конце зала сидели две пары американских туристов, о чем-то громко говоривших и шумно смеявшихся. У окна напротив, ворковала влюбленная пара, да за двумя столами объединилось почетное семейство, справлявшее очередной юбилей.

Подозвав официанта, Рамон, не глядя в меню, заказал бутылку вина.

– Ты ведь за рулем, дорогой, – посмеиваясь, заметила Сильвия, но Рамон улыбнулся и ответил:

– А я с собой для штрафа деньги беру.

Потом, из принесенной официантом бутылки налил в бокалы себе и Сильвии, поднял бокал, посмотрел вино на свет, выпил, долго держал во рту не глотая, затем проглотил, помотал головой и вскользь заметил:

– Слишком кислое.

Сильвия, жеманясь тоже выпила и чуточку порозовев, тоном знатока ответила:

– А мне кажется, что ничего. Конечно не французское Бургонское, но из местных вин, может быть, самое лучшее...

Рамон кивнул, вновь разлил вино по бокалам, поднял свой бокал, чокнулся с Сильвией, этому тоже научился у русских, и произнес:

– За нас!

А про себя подумал: "Она сегодня очень мила. Надо будет увезти её в отель".

Поговорили о газетных новостях, о полетах гитлеровской авиации на Британские острова и о потерях с обеих сторон. Сильвия стала рассказывать, что Американская СРП раскололась, что левое крыло, во главе с известным троцкистом Шахтманом заявляет, что Советский Союз перестал быть пролетарским государством. Старик не согласен с этим и очень сердится на разногласия. Он сам говорит, что Союз по-прежнему пролетарское государство, но благодаря сталинской бюрократии, страной правит это дегенеративная власть...

– А та знаешь, – прервал её Рамон, – я вчера показывал свою статью Старику.

Сильвия засмеялось:

– Ого! Ты становишься политическим писателем. Я знаю, ты талантлив, – она перегнулась через стол и с нежностью погладила его по щеке.

– Но Старик не в восторге, – продолжал Рамон.

– Да он просто ревнует...

Оба весело засмеялись, допили вино, поели и договорились, что пойдут вместе в ресторан с Шусларом, их общим приятелем, который обещал их познакомить со своей невестой и назначил встречу на 20 августа. За обед расплатился Рамон и прихватив бутылочку виски, они поехали к Рамону в гостиницу.

Сильвия опьянела, выходя из кафе, поскользнулась и сломала каблук. Рамон бережно подхватил её на руки и донес смеющуюся и смущенную Сильвия до машины. На Рамона выпитое вино никак не подействовало. Он, уже садясь в машину, решил, что поедет к Троцкому именно 20 августа.

...Старик стал уставать. Он все чаще сидел за столом в кабинете и читал газеты. Книга подвигалась плохо. Казалось, что основные характеристики Сталина он уже высказал в начале и потому, оставалось только пересказывать историю воцарения Вождя «на престол», следить за фактографией или цитировать других политиков. А Старик этого не любил. Вот и сидел он до обеда в кабинете, потом вышел покормить кроликов.

Надев рабочие перчатки, вычистил клетку, положил нарезанной кем-то из охранников свежей травы.

" Как я устал, – размышлял Старик, рассматривая самого бойкого, черного с белыми пятнами кролика, – мне надоело работать, надоело сидеть в этой дыре, отделенной от Европы тысячами и тысячами километров. Как бы я хотел побывать в России, пусть нелегально, пусть инкогнито. Просто постоять на ясной росистой зорьке с ружьем где-нибудь в березовом перелеске или на берегу болотной речки, в ожидании перелета диких уток.

Меня убивает изоляция. Не с кем поговорить, почитать главы из книги, просто поболтать по-русски, не только все понимая, но и со смаком выбирая слова, выражения, образы, обороты и метафоры для собственной речи..."

Краем глаза он заметил, что на стоянку подрулила машина, и из неё вылез этот странный полу бельгиец, полу канадец Джексон.

"Странно, на улице тепло, а он в плаще", – подумал Троцкий, продолжая наблюдать за Джексоном.

Джексон прошел в дежурку, поздоровался с молодым охранником и спросил, не приехала ли уже Сильвия. Сильвии не было. Джексон вошел во двор, увидел Старика и направился к нему. Наталья услышала звук подъехавшей машины и поглядела в окно. Из дежурки вышел незнакомый мужчина и только когда он снял шляпу перед Троцким, определила, что это Джексон. У неё отлегло от сердца, и она пошла в спальню, дописывать письмо Розмерам. В письме Наталья пригашала их приехать на следующей неделе в гости.

Поздоровавшись, Джексон показал Старику выправленный и напечатанный на машинке текст. Старик, обрадовавшись, повел его в свой кабинет...

Войдя в дом, они встретили Наталью, которая, поздоровавшись с Джексоном и увидав его бледное лицо, спросила:

– А вы здоровы ли Фрэнк? Мне кажется, вы сегодня неважно выглядите.

Джексон мотнул головой и, после паузы, ответил:

– Я сегодня почти не спал, готовил статью.

Он мельком взглянул на Наталью, тут же отвел глаза и вытер тыльной стороной ладони пот, выступивший на лбу. Троцкий стоял рядом, непонимающим взглядом смотрел то на Наталью, то на Фрэнка и порывался идти дальше.

Но Наталья не уходила, а снова обратилась к Фрэнку:

– Вам ведь жарко. Снимите плащ, я его отнесу на кухню. Вы, уходя, заберете его...

– Меня знобит, – сквозь зубы ответил Джексон, – и потом я не хочу вас утруждать.

Он сделал движение в сторону кабинета и Троцкий спохватился

– Да, да, пойдемте.

И подхватив Джексона за локоть, повлек его к кабинету.

Наталья, вернувшись на кухню и протирая чайные чашки, думала: "Какой-то он сегодня странный. Может быть, с Сильвией поругался. Она, конечно, избалована мужским вниманием...".

Со двора раздались голоса охранников. Робинс кричал кому-то с наблюдательного пункта в левой башне: "Принеси нам ящик с инструментами. Он стоит под столом в дежурке". Кто-то сразу откликнулся: "Хорошо...".

"Хансен говорил мне, что сегодня они будут устанавливать систему тревоги на башне,– вспомнила Наталья и успокоилась. – Левушка сегодня в хорошем настроении. На днях говорил, что не хочет видеть Джексона, а сегодня сам ведет его в свой кабинет".

Джексон поднимался по лестнице вслед за быстро идущим Стариком. Он старался идти как можно прямее – стоило ему наклониться, как тяжелый ледоруб в тайном кармане, оттопыривал полу плаща. В какой-то момент ему показалось, что лезвие ледоруба, раскачавшись от шагов, стукнуло по лезвию кинжала, спрятанному в узком карманчике на другой стороне плаща...

Время двигалось скачками, то ускоряло свой бег, то останавливалось! Пока Наталья его спрашивала, оно томительно тянулось, а сейчас, когда с каждым шагом приближался момент действия, оно стремительно летело.

"Боже! – повторял про себя Рамон, – неужели я это сделаю?".

Второе его я отвечало первому: "Ты это должен сделать. Надо убить лицемерную гадину! То, что рассказывали мне знакомые, не укладывается в голове. Оказывается, они и сами пытались его убить, и давно, еще в восемнадцатом году, когда революция в России висела на волоске".

Троцкий остановился на верхней площадке и ждал его. Рамону показалось, что Старик очень уж пристально смотрит на его плащ.

Рамона снова бросило в жар, руки судорожно прижали вздувшийся плащ к телу. Каждый шаг вверх по лестнице давался Меркадеру все с большим трудом.

– Вы сегодня действительно себя плохо чувствуете, – строго, но с сочувствием, произнес Троцкий, открывая ключом дверь кабинета, – проходите...

Касаясь стенки, Рамон старался быть как можно дальше от Старика... Руки дрожали, на лбу выступил пот...

Троцкий, впустив его, прошел к столу, взял у Рамона отпечатанную статью и сел.

– Плащ можете положить вот сюда, – он указал на стул, стоявший у левой стены.

Рамон осторожно снял плащ и тут часы, стоявшие на подставке за его спиной, начали бить шесть ударов. Рамон от неожиданности чуть не уронил плащ на пол.

"Спокойнее, спокойнее, – повторяло второе я и подбадривая, сравнивало – это как перед атакой: страшно, непонятно, зачем надо подниматься из окопа, бежать под пулями. Но когда побежал, страх уже не тревожит, все делаешь автоматически".

Он положил плащ, пощупал в заднем кармане брюк пистолет и посмотрел на Троцкого. Тот сидел к нему спиной, склонившись над статьей. Седой ежик волос на затылке был хорошо, ровно подстрижен.

"Пора, – подталкивало второе я, – бить надо вот сюда, в центр этого венчика из седых волос. И не сомневайся: тот, кто убивает чужими руками, должен быть убит, как трусливая гадина".

Троцкий читал статью, слышал шуршание плаща за спиной. "Какой вздор, – думал он, – откуда этот Джексон взял такие цифры. Я совсем недавно читал статистику французского рабочего движения. Там были другие цифры. Что он там делает за моей спиной? – вдруг подумал старик, но не обернулся, – еще подумает, что я его боюсь и подозреваю..."

А для Рамона время неудержимо стремилось в будущее!

"Решайся!" – вкрадчиво подталкивало второе я.

"Боже мой, боже мой! – причитало первое я, – Как я это сделаю?!"

Трясущимися руками он достал ледоруб, снял с него мягкую, легкую тряпицу, сжал двумя руками ручку и замахнулся!

Опуская острый, зазубренный клюв ледоруба на голову Старика, Рамон инстинктивно зажмурился.

Раздался чавкающий звук, острие вошло в голову, чуть изменив направление, пробило затылочную кость, погрузилось в череп почти по обух...