Текст книги "Дети Революций... (СИ)"

Автор книги: Владимир Кабаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

Троцкому показалось, что оглушительно хлопнул выстрел за спиной и в голову ударила тяжелая, как ядро пуля.

– А-а-а-а, – инстинктивно закричал он, и как отпущенная пружина, вскочил на ноги. Ледоруб, выдернутый испуганным Меркадером, с грохотом упал на пол. Ужас охватил убийцу, – такого пронзительного крика – воя, он никогда и нигде не слышал.

Страх, смертельная тоска, злоба, все слилось в этом пронзительном громоподобном вопле. Троцкий схватил Меркадера за руку, подтянул ее к себе и что было сил укусил за основание большого пальца!

От ужаса и от боли, силы Меркадера удесятерились. Он отбросил Троцкого от себя и тот упал на пол. Кровь брызнула из раны на голове во все стороны, попадая на стены, на стол, на лицо и руки убийцы.

С грохотом упал стул, посыпались со стола газеты и книги. Троцкий вскочил, шатаясь, выбежал из кабинета, не прекращая крик-рев...

Меркадер крупно дрожал. Совершив убийство, он перестал что-либо видеть, вращал вылезшими из орбит глазами, тяжело, со свистом дышал, шатаясь, шарил правой рукой сзади пытаясь достать пистолет и клацая зубами, думал только о том, чтобы Старик не зашел обратно в кабинет, потому что видеть Троцкого в таком состоянии вторично, было выше его сил...

Услышав нечеловеческий крик, охранники выскочили во двор и Робинс, заметив в кабинете Троцкого какую-то возню, выхватил пистолет и прицелился в окно кабинета.

– Не стреляй! – крикнул Хансен, – Ты убьешь Старика!

Он тут же включил сирену тревоги и пока Хансен стоял, не зная что делать, Робинс побежал по плоской крыше в сторону кабинета и мгновенно оказался возле Старика.

Троцкий ещё стоял возле дверей кабинета – по его лицу, бороде и одежде лилась густая, темно-красная кровь.

– Смотри, что они со мной сделали, – закричал Троцкий, увидав охранника.

Робинс, прыгая через три ступеньки, с пистолетом в руке, влетел наверх и, проскочив мимо Старика, ворвался в кабинет.

Наталья, услышав крик и не зная, кто кричал, тоже устремилась в сторону крика и увидала Старика, стоявшего между кабинетом и гостиной, с опущенными, как плети руками, с лицом залитым кровью и без очков...

– Что случилось? Что случилось? – крикнула она и обхватила мужа руками. Она подумала, что муж поранил себя, помогая охранникам в их работе. Светло-голубые глаза Старика остановились на её лице, а губы прошептали:

– Джексон...

Троцкий освободился от объятий жены, сделал несколько неверных шагов и упал на пол во весь рост. Наталья, став на колени, приподняла его голову и держала её в своих руках.

Кровь по-прежнему лилась из раны в голове, обагряя руки Натальи. Вдруг Троцкий открыл глаза. Взгляд его, с трудом удерживая сознание, остановился на Натальи и губы очень тихо, так, что слышала только она одна, прошептали:

– Наташа! Я люблю тебя!

И с трудом продолжал:

– Севу нужно убрать отсюда...

Наталья окровавленной рукой вытерла ему губы и он, хрипло дыша, с трудом продолжил:

– Ты знаешь, Он здесь! Я чувствую... Я понимаю, что Он хотел сделать! Он хотел мне помешать... Но я не дал ему это сделать!..

Хансен и Робинс ворвались в кабинет и увидели Джексона, стоявшего посреди кабинета с пистолетом в дрожащей руке. Лицо его было искажено судорогой...

Робинс прыгнул на него с разбега, свалил на пол и ударил несколько раз рукояткой пистолета по голове.

Видя, что Джексон потерял сознание, и его помощь не требуется, Хансен выскочил назад в коридор и встал на колени перед лежащим Стариком. Троцкий перевел затуманенный взгляд на него и на английском языке, стал говорить, запинаясь и останавливаясь:

– Мы говорили о французской статистике... Джексон выстрелил в меня из револьвера... Я тяжело ранен... Я чувствую, что это конец...

– Он вас чем-то ударил по голове! – стал говорить Хансен, – Он не стрелял!

– Нет! Нет! – не соглашался Старик – Он стрелял в меня!

В кабинете, рыча от ярости, Робинс бил ногами находившегося в бессознательном состоянии Джексона. Кровь лилась из пробитой головы. После каждого пинка голова безвольно дергалась, оставляя кровавые следы на полу кабинета.

– Скажи ребятам, чтобы его не убивали, – прошептал Старик, – он должен жить, чтобы говорить...

Хансен хотел вызвать врача и использовать для этого бьюик Джексона. Но ключей в машине не оказалось, и он, стал обыскивать убийцу. Джексон неожиданно пришел в себя и бессвязно забормотал:

– Они посадят мою мать... Сильвия тут не причем... Нет, это не ГПУ. Я не имею никаких дел с ГПУ...

Подоспевший Робинс открыл гараж, выкатил машину и поехал за доктором. Наталья сбегала на кухню, принесла лед и чистого белья. Стерев с волос и лица густеющую кровь, стала прикладывать к голове лед, чтобы остановить кровотечение. Старик пытался целовать её руки и обратив взгляд на Хансена, прошептал:

– Помогайте Наталье... Мы с ней вместе очень много, очень много лет...

– Нет, нет, все будет в порядке – успокаивал его Хансен дрожащим голосом.

– Нет, – возразил Старик, – я чувствую, что на этот раз они добились своего...

Когда приехал доктор, левая рука и левая нога Старика уже были парализованы...

С воем сирен во двор въехала скорая помощь и почти одновременно, примчались полицейские. Топоча ботинками, они ворвались в кабинет и схватили Джексона, который уже не сопротивлялся. Тут же прибыл начальник тайной полиции, полковник Салазар – строгий человек с большими усами и в черном костюме.

Весь дом заполнили детективы в штатском, в пиджаках, шляпах и пестрых галстуках. Они быстро и нервно переговаривались, что-то искали и, наконец, один из них нашел на полу в кабинете ледоруб с пятнами крови на острие. Тут же щелкал фотоаппаратом полицейский – фотограф. Сыщик, в сером клетчатом пиджаке, в шляпе, блестя черными зрачками, вдыхая и выдыхая воздух через плоский нос, поднял ледоруб за веревочку и показал всем...

...Сильвия, нарядная и оживленная, спешила на встречу с Отто Шослером и его невестой. Она опаздывала и поэтому взяла такси. На ней был легкий, светло-серого цвета костюм с большими отворотами и сиреневая блузка с оборочками на груди из китайского шелка. На голове кокетливо одета маленькая шляпка, и волосы были уложены в высокую прическу.

" И все-таки, какой он милый, – думала она, инстинктивно поправляя прическу, когда вспоминала спокойный, немного исподлобья, сосредоточенный взгляд Фрэнка; его шутливые реплики, произнесенные без улыбки, очень серьезно; его щедрость – если он покупал ей конфет, то не двести или триста грамм, а целый килограмм, а если дарил ей цветы, то огромный букет!

Она несколько раз спрашивала, откуда у него такие деньги и Джексон мрачно отшучивался:

– Места знать надо...

Доехав до назначенного места, машина скрипнула тормозами и остановилась. Сильвия заплатила шоферу, подождала сдачу и, перебежав дорогу, вышла к кафе, которое называлось "Горизонт".

Она посмотрела на часы. Было семь часов вечера. "Опоздала на полчаса", – отметила она про себя и осмотревшись, увидала Отто и девушку-невесту за столиком в глубине зала. "Странно, но где же Фрэнк!" – подумала Сильвия, подходя к друзьям. Он поздоровалась, извинилась за опоздание, сославшись на загруженные улицы.

Отто и его невеста, рослая девушка с блестящими черными волосами, пили вино. Они налили вина Сильвии. Весело болтая о погоде, о всякого рода безделушках, Сильвия съела конфетку, с напряжением глядя на вход. Но Фрэнк не появлялся.

"Что-то случилось, – с беспокойством подумала она и, извинившись, пошла звонить, – он никогда не опаздывал прежде на такое продолжительное время". Набрав его гостиничный номер, она услышала длинные безответные гудки. Она позвонила по телефону, который он ей дал, говоря, что это рабочий телефон, но там тоже никто не отвечал.

– Странно, странно, – повторяла она вслух и, выйдя на улицу, стала ждать там, вглядываясь в сумерки надвигающейся ночи...

...Сильвия познакомилась с Джексоном – Меркадером в Париже, два года назад, летом. Ей его представили, как студента университета. Был он спокоен, молчалив, галантен. Позже она узнала, что он кроме испанского очень бегло, без акцента говорит по-английски и по-французски. Он подрабатывал журналистикой в одной бельгийской газете и, кроме того, имел какой-то бизнес, который позволял ему быть «человеком мира», путешествуя из страны в страну, с континента на континент.

Их роман развивался очень быстро, и уже через два месяца Сильвия "потеряла голову" от любви. А Рамон провожал её на организационный съезд четвертого интернационала и намекал, что коммунистические идеи его тоже волнуют. Потом он приезжал к ней в Нью-Йорк и познакомился со многими членами СРП, часть которых после заключения Сталиным Пакта о ненападении с Гитлером, отделилась и стала готовить заговор, с целью убийства Сталина. Меркадер, немного пообщавшись с ними, узнал все подробности и вскоре уехал в Европу...

Вновь они встретились, уже только здесь, в Мехико. Он объяснил Сильвии, что сменил имя и фамилию и будет называться теперь Фрэнк Джексон с тем, якобы, чтобы не вызывать негодования своей щепетильной матери:

– Если она узнает, что я общаюсь с троцкистами, что пишу для них статьи, она может умереть от разочарования...

Сильвия привыкла к конспирации, сама боялась попасть в лапы ГПУ, и потому весело посмеялась рассказанной им легенде...

– Ну где же? Где же он? – повторяла она нетерпеливо. Тут из кафе вышел Шослер.

– Давай я позвоню Старику. Может быть он там, – предложил он.

– Хорошо, – ответила Сильвия, упавшим голосом.

Отто долго не мог дозвониться, потом на том конце провода трубку сняли. Проговорив несколько фраз, он бросил трубку и с изменившимся лицом подбежал к Сильвии.

– На Авениде Виена – покушение. Старик смертельно ранен! Едем туда!

Отто побежал расплачиваться в кафе, а Сильвия останавливать такси.

Приехав в Койокан и отпустив машину, они протолкались среди полицейских машин, заполнивших небольшой дворик, распихали зевак и вошли в дом. Охранники их пропустили, но как-то странно, зло и неприветливо смотрели на Сильвию, как будто ожидали от неё какого-то подвоха.

Как только полковник Салазар увидал Сильвию, он тут же приказал её арестовать и отправить в штаб квартиру секретной полиции.

– Посадите её отдельно. Ничего не говорите. Пусть ждет моего приезда, – напутствовал он своих сотрудников, грубо вталкивавших заплаканную, ничего не понимающую Сильвию в авто.

Когда Троцкого везли в больницу, он постоянно кого-то искал глазами. Увидав Наталью, он успокоился и потом, когда она села рядом с ним, поманил Хансена правой рукой и срывающимся голосом стал говорить ему о том, что Джексон – политический убийца, агент либо ГПУ, либо фашистского режима.

В госпитале собралось множество народу и Наталья стала просит Хансена быть все время рядом с ними:

– Я боюсь за Леву, – заплакала она вдруг, – я ненавижу этот город! Здесь страшно и люди ненавидят нас...

В палате, когда медсестра стригла ему волосы, Старик еще пошутил:

– Зря потратился на парикмахера. Ведь я только вчера стригся.

После укола морфия, он какое-то время бодрился, но потом устало закрыл глаза и стал, почти шопотом говорить Хансену:

– Джексон думает, что он меня убил... Но я боролся с ним...

Он замолчал, силы покидали его. Доктора делали знаки Хансену, чтобы он заканчивал разговор и отошёл от больного. Но Старик пошевелил рукой и закончил:

– Пожалуйста, скажи нашим друзьям... Я уверен в победе четвертого Интернационала. Надо наступать...

Голос его затих, рука безвольно опустилась. Потеря крови и морфий возымели свое действие. Врачи немедленно перенесли его в операционную.

Операция продолжалась всю ночь и делали её пять хирургов, сменяя друг друга. Около семи часов утра следующего дня лев Давыдович Троцкий (Бронштейн) умер, не приходя в сознание.

Когда Наталье передали, что Старик умер, она не поверила.

– Он не может, не должен умереть, – шептала она, – ведь он такой молодой! Мы сорок лет были вместе, и он не может, вот так взять и покинуть меня!

Охрана пока оставалась в доме и Хансен старался не оставлять Наталью одну.

Под вечер привезли гроб с телом Троцкого и установили в гостиной.

В доме повисла траурная тишина. Шуршание шагов, тихие разговоры на кухне, где домочадцы собирались, чтобы вместе попить чаю. Шослер направил телеграмму в Штаты и оттуда потоком пошли телеграммы соболезнования на имя Натальи. К вечеру их набралось более сотни.

Когда стемнело, в гостиной зажгли свечи и Наталья села рядом с гробом. Её дипломатично оставили одну. Глаза Натальи опухли от слез, она сгорбилась и уже не скрывала свой возраст. Не отрываясь, смотрела она на лицо любимого человека и, казалось, не узнавала его. Обострившиеся скулы, крепко сжатые губы, закрытые глаза с длинными ресницами отдаляли его от неё, он казался помолодевшим в своей смерти.

– Успокоился, – шептали её губы, – столько лет борьбы и напряжения. И вот теперь спокоен...

Она смотрела долго, пристально и вдруг ей стало казаться, что его тело чуть-чуть шевельнулось, а ресницы подрагивали, словно глаза вот-вот откроются...

Сидя у гроба Троцкого, Наталья вспоминала всю свою жизнь, которую они дружно прожили вместе. Как она его тогда любила! Но для него революция была самой сильной любовью. Она это поняла сразу же, как только они познакомились в 1902 году в Париже. Тогда она пыталась водить его по музеям, приобщая к мировому искусству, но он постоянно сбегал и писал свои статьи для Искры. Как-то она спросила его, как ему нравится Париж, на что он совершенно искренне ответил:

– Немного больше, чем Одесса, но в Одессе интересней...

Тогда Наталья помогала переправлять и готовить к переправке в Россию нелегальную литературы. Она совсем забросила ботанику, которой еще совсем недавно хотела посвятить всю жизнь и даже начала её изучать в женевском университете. Теперь её интересовало искусство и она целыми днями пропадала в Лувре.

Юный Лев тогда был похож на энергичную, бегуще-летящую птицу. Нескладный, длинношеий, он смотрел сквозь стекла пенсне умно, насмешливо и наивно. Она вспомнила, как встречала его, Ленина и Мартова в театре оперетты. Тогда Ленин подарил Троцкому башмаки и они так жали ноги, что Лева не мог ни сидеть, ни слышать. Они все время перешептывались, прижимались друг к другу, хихикали над его проблемами и в, конце концов, башмаки сняли, облегченно затихнув...

...А сейчас он лежал неподвижно и вместо шапки всегда густых и жестких волос, его голова была покрыта белыми бинтами.

Еще ей вспомнилась Вена, куда они переехали из Финляндии. Там они, не расставаясь прожили семь чудесных лет. Там же, она родила второго сына, Сережу. Какими длинными и счастливыми были эти годы!

Дети росли, известность Льва Троцкого росла тоже. После революции девятьсот пятого года и председательства в Петербургском Совете, он стал одном из лидеров русской революции!

А дети росли умными, веселыми и послушными и Лева, очень часто работал дома и она радовалась этому, потому что продолжала очень любить его...

...Где-то в дальнем конце притихшего дома часы пробили двенадцать.

"Я потеряла всех и дальнейшая жизнь моя потеряла всякий смысл, – ей стало себя жалко, она горько всхлипывая заплакала, вытирая слезы ладошкой. – почему?

– За что мне такие страдания?– спрашивала она себя – зачем это глупая ложь сталинистов, ГПУ и убийства вокруг. Убили семь секретарей Старика и убивали во всех частях света, словно само знакомство с ним было опасно для жизни"...

Она вспомнила Вену в 1913 году, коренастого, молчаливого и мрачного грузина, который появился, прожил несколько дней и уехал, так ни с кем и не поговорив ни о чем, кроме партийной работы. Как можно было сравнивать светлого, энергичного, оживленного Льва и этого мрачного человека?

После революции Наталья видела его несколько раз, уже не такого мрачного и не такого молчаливого. Настали его времена...

Наталья смахнула слезы: "Ведь я такая старуха, морщины, дряблая кожа, а он сейчас такой молодой". Она приподнялась, поцеловала Старика в холодную щетинистую щеку.

– Я тоже скоро умру и там мы с тобой встретимся. Я в это верю, – шептали её губы, а из глаз лились и лились неудержимым потоком слезы...

Рамона Меркадера вечером увезли в штаб секретной службы. Сидя между двумя агентами в полицейской машине, он сжимал руками пробитую голову, скрипел зубами от боли и изредка тихо стонал. Возбуждение, страх, неуверенность прошли. Сменились депрессией и обидой, жгущей сердце.

"Я это сделал. Было страшно, противно, но я убил его ... Как на войне... Этот Салазар попытается меня запугать, но это ему не удастся... Пусть попробует!

Полковник Салазар, войдя в свой кабинет, переоделся, помылся в дежурной комнате и тяжело вздыхая от усталости, достал из сейфа дело Альфаро Сикейроса, весной устроившего громогласное покушение на Троцкого, в том же доме на Авенида Виена.

"Как я устал от этих русских революционеров, – подумал он и стал листать толстую папку, – кажется никто из задержанных сегодня не проходил по тому делу. Но, похоже, что на этот раз они своего добились. Троцкий умирает".

Облокотившись на стол, и бегло просматривая папку, полковник стал вспоминать подробности того фантастического дела.

...Около четырех часов ночи 24 мая Лев Троцкий и его жена Наталья были разбужены автоматической стрельбой в доме. Наталья, причитая от страха, помогла Троцкому сползти с кровати и спрятаться за ней. Они сидели так, пока автоматные очереди, на время прекратившиеся, не застучали вновь по дверям, стене над кроватью и потолке. Во дворе слышались крики незнакомых голосов и вдруг громко, пронзительно закричал Сева, внук Троцкого: "Дедушка! Дедушка!". И тут же грохнул взрыв. Наталья увидала в пространстве между двумя комнатами, ярко освещенную взрывным пламенем, фигуру человека с автоматом в руках. Он выпустил очередь в направлении их кровати и исчез. Наступила тишина...

– Надо спасать Севу, – проговорила Наталья и вылезла из-за кровати. Вслед за ней вылез и Старик. В этот момент с автостоянки, громко урча моторами, выехали две автомашины.

– Они угнали наши машины! – громко закричал Троцкий.

Но Наталья на это не обратила внимания, она громко звала внука:

– Сева! Сева! Ты где?

Она вдруг услышала голос Севы на веранде, зовущего Альфреда и Маргарет Розмери, чья спальня была с другой стороны дома.

Охрана внутри дома и все обитатели его, выскочили во двор и взволнованно переговаривались.

Вскоре приехала полиция. А затем и полковник Салазар, поднятый с постели телефонным звонком. Он зевал, рассматривая прошитую пулями дверь спальни, стены с выбоинами от пуль, самодельное взрывное устройство, найденное в коридоре...

...Полковник Салазар вспомнил все обстоятельства того покушения и первые свои впечатления.

Покушение было таким масштабным (в нападении участвовало более двадцати человек), а результаты столь смехотворны (Наталья показала ему царапину на локте, что вполне могло быть результатом падения с кровати), что он невольно подумал об инсценировке покушения, организованного самим Троцким. Первые слова, которые проговорил Троцкий, обращаясь к полковнику, были:

– Автором этой атаки является Иосиф Сталин, а исполнителями агенты ГПУ!

И как показалось полковнику, и Троцкий и его жена были уж очень спокойными после этого ночного кошмара.

Ко всему, из дома исчез Роберт Харт – один из охранников, а мексиканские полицейские, охранявшие дом, найдены были связанными недалеко от автостоянки...

Тогда, сходя из этого предположения, полковник даже арестовал двух секретарей Троцкого и допрашивал их как соучастников покушения.

Но потом ситуация прояснилась. Тело исчезнувшего охранника было найдено закопанным в саду двух братьев, членов коммунистической партии Мексики. Потом по донесению агента был арестован полицейский, который на время давал кому-то свою форму. Стало известно, что нападавших было очень много и кто-то из них был одет в полицейскую форму и даже в военную офицерскую. Охранники, судя по всему, были напоены каким-то снотворным – все это так поразило полковника Салазара, что он только разводил руками.

Постепенно выяснилось, что возглавлял покушение Альфаро Сикейрос, известный мексиканский художник, который, надев форму майора мексиканской армии, возглавил налет мексиканских сталинистов на дом Троцкого. На допросе и позднее на суде, он утверждал, что они не хотели никого убивать, но показывали Троцкому, что он должен убираться из Мексики...

Салазар закрыл папку и потер усталые глаза: "Это дел о до сих пор не ясно для меня. Есть подозрения, что Харт был агентом ГПУ, но сам Троцкий всячески защищал его и даже захоронил тело во дворе дома на Авенида Виена и приказал сделать табличку: "Роберт Харт – 1915-1940. Убит Сталиным".

Теперь, кажется, все пришло к своему логическому завершению. Троцкий умирает, но для меня до сих пор непонятно, почему Сталин так ненавидит Троцкого, почему Троцкий так уверен, что покушения дело рук Сталина и ГПУ".

Полковник достал чистый лист бумаги и попытался сформулировать направление допроса. "А этот Меркадер, или как там его, почему-то мне симпатичен. То ли потому, что он ничего не просит или потому, что ничего не боится. Похоже. Что кроме журналистики он занимался совсем не писательскими делами... Надо послать людей, обыскать его гостиничный номер".

Полковник нажал на кнопку на столе. Вошел дежурный офицер:

– Отправьте людей в гостиницу, где жил этот Меркадер и приведите его на допрос.

– Извините, господин полковник! Но Меркадер жалуется на боли в голове. Она пробита в нескольких местах, да и ребра похоже целы не все. Охранники постарались...

– Мы его не будем мучить, – осклабился Салазар, – но допрашивать будем всю ночь, а потом положим в охраняемую палату, рядом с его жертвой, Троцким. Введите его!

Ввели Меркадера, забинтованного, щурящегося от яркого света. Он сел, подслеповато поглядел на полковника, и произнес:

– Не могли бы вы мне помочь. Я без очков плохо вижу, а мои очки разбиты, там, – он вяло махнул рукой в сторону дверей.

– Хорошо, хорошо, – согласился Салазар.

Неожиданно зазвонил телефон. Салазар поднял трубку:

– Слушаю!

– Господин полковник, – донесся голос дежурного офицера, – в номере Меркадера обнаружено его завещание.

Несите его сюда, – распорядился полковник.

Дежурный офицер внес папку и положил на стол перед Салазаром. Полковник взял в руки папку, а Меркадер внимательным взглядом проводил офицера до дверей.

– Так, так, так, – скороговоркой проговорил Салазар и снова нажал кнопку.

Когда офицер вошел, Салазар сказал ему:

– Я по-французски не читаю. Быстро переведите и принесите мне перевод. Если надо, пусть всю ночь переводят, но чтоб было сделано...

Меркадер сидел, склонив голову, щупая бинты и делая вид, что разговоры следователей его совершенно не интересуют, что он полностью погружен в свою боль и ничего кроме боли не замечает. В то же время он понял, что речь идет о записке, оставленной им в номере и написанной по-французски. А писал он в ней следующее:

"Я родился в 1904 году в Тегеране, в семье бельгийского посла. В возрасте двух лет мы с матерью вернулись в Брюссель, где и жили до начала войны. Там я окончил колледж. Затем два года проучился в военной академии и переехал в Париж для дальнейшего обучения. Учился в школе журналистов и работал в газетах. Отец умер в двадцать шестом году и мать, когда я просил, снабжала меня деньгами. Был женат в 1924 году, но ушел от жены и развелся в 1939 году.

В Париже познакомился с троцкистами и, участвуя в учредительном съезде четвертого интернационала, стал его членом. Там меня снабдили деньгами, документами и отправили в Мексику, для встречи с Троцким. Здесь постепенно началось мое разочарование в Троцком, так как он просил меня ехать в СССР и организовать покушения на лидеров страны, в том числе на Иосифа Сталина. Он стал мне отвратителен, когда стал требовать порвать связь с Сильвией, которую я люблю всей душой, только потому, что она связана с группой диссидентов троцкистов в Америке".

Но полковник этой записки не видел, так, как переводчика сразу не застали – поехал домой. Время шло, перевода не было, и Салазар решил отложить допрос до следующего дня.

На следующем допросе Меркадер делал вид, что готов сотрудничать со следствием и "признался", что приехал в Мексику по фальшивому канадскому паспорту на имя Фрэнка Джексона, и что Сильвия об этом знала.

Полковник Салазар, слушая "признательные" речи Меркадера и читая перевод записки, морщился: "Все это, или почти все, ложь. Будь моя воля, я бы заставил этого вшивого интеллигента сказать правду. Но газеты всего мира трубят об этом покушении и потому надо быть осторожным", – он потер щетинистый подбородок, поморгал и прогоняя сонливость, нажал на кнопу вызова.

Вошел дежурный офицер и полковник приказал ему приготовить большую кружку кофе. Достал из стола электробритву, побрился, вглядываясь в свое похудевшее за бессонную ночь лицо.

"А что, если попробовать их свести, сделать очную ставку? И сделать это не здесь а в медицинской комнате, куда его можно повести делать перевязку, а Сильвию посадить там заранее".

Он быстро написал распоряжения на листке бумаги и предал его дежурному офицеру, принесшему дымящуюся кружку ароматного кофе. Офицер вышел, сразу же зашел обратно и забрал ничего не понимающего Меркадера.

– В перевязочную, – пробормотал он, подпихивая арестованного в спину.

Когда Меркадер, сопровождаемый конвоем, открыл дверь лазарета и увидал там Сильвию, он впервые потерял самообладание

– Полковник! Что вы делаете? – закричал он Салазару, вырываясь из рук полицейских, – Я не хочу здесь быть! Уведите меня отсюда!

Сильвия увидав Меркадера, тоже закричала:

– Убийца! Убейте его! Убейте его! – она зарыдала, стала бить кулаком по столу и кричала: – Я хочу видеть, как его убьют! Пусть его убьют, как он убил Троцкого! Это не человек, это чудовище!

Салазар вмешался в этот истеричный диалог, сообщив Сильвии, что, по словам Меркадера, он разочаровался в Троцком, вот и реакция.

Сильвия резко повернулась в сторону Рамона, которого полицейские впихнули в комнату и закричала в истерике, почти завизжала:

– Не ври, предатель! Говори правду, если хочешь сохранить жизнь... Лгун! Убийца! Предатель! Чудовище!

Когда Меркадера уводили, его била дрожь и лицо кривила судорога.

Его снова привели в кабинет Салазара. Здесь, он как-то странно успокоился. Глаза его потухли, плечи опустились, и весь он стал похож на нахохлившуюся птицу с красно-белым гребешком.

Салазар, заметив эту перемену, предложил:

– Скажите правду, и я даю вам слово офицера, что помогу избежать виселицы.

Меркадер поднял на него потемневшие глаза и спокойным голосом произнес:

– Режьте меня. Сдирайте с меня кожу клочок за клочком, но мне нечего добавить к своим показаниям!

Он замолчал и больше не произнес ни слова.

Молчал он и на суде, молчал в камере заключения. Врачи думали, что он сошел с ума от сильного потрясения, но экспертиза признала его вполне вменяемым.

... Мать Рамона Меркадера была приглашена в Москву. Сам Лаврентий Берия заехал за ней в гостиницу «Метрополь». Усадил в свою машину и повез в Кремль на прием к Вождю.

– Вы не бойтесь, – говорил он, повернув свое круглое лицо с ранними залысинами на лбу и поблескивая пенсне – Иосиф Виссарионович все знает о вашем сыне и очень его хвалит за смелость и мужество.

Через Боровицкие ворота въехали в Кремль, часовые красиво отдали честь оружием, подняв его двумя руками на уровень головы... Внутри Каридад все дрожало в предчувствии встречи: "Я увижу великого Вождя", – шептали её губы.

Выйдя из машины, они поднялись на второй этаж. Здесь тоже стоял караул, который отдал честь уже по-другому: вытянувшись по стойке смирно и пожирая глазами входивших Берию и Каридад. Берия повел её длинными коридорами, устланными мягкими ковровыми дорожками, и наконец, отворив очередную дверь, они прошли через большую приемную.

Берия постучал.

– Входите, входите, – раздался знакомый глуховатый голос с мягким грузинским акцентом.

Берия ввел Каридад в кабинет.

Посреди ярко освещенного кабинета, был расстелен большой, во весь пол, ковер, а у дальней стены стоял дубовый стол между двух окон с белыми льняными накрахмаленными, сборчатыми шторами. Сталин, в белом кителе, в белых брюках, заправленных в сапоги, легко поднялся из-за стола, обошел его и пошел навстречу.

– Каридад, дорогая, – начал он, приветливо улыбаясь, – я очень рад видеть мать героя и героиню.

Он пожал её руку и продолжил, усаживая за стул, подставленный Берией:

– Я пригласил вас сюда, – продолжил он, – чтобы вручить вам награду за мужество и смелость.

Появился бесшумный, большеголовый и бритый Поскребышев с орденской коробочкой.

Сталин аккуратно достал оттуда орден Ленина и подойдя к Каридад, показал, сверкнувший красной эмалью, профиль Ленина:

– Я знаю, что вы сами воевали в Испании и даже были ранены, и я рад вручить вам этот орден Ленина за настоящий героизм.

Сталин пожал еще раз её руку. Краска волнения прилила к её щекам и, казалось, что Каридад вмиг помолодела, опять стала красавицей, как прежде.

Сталин отступил на шаг. Поскребышев снова бесшумно приблизился и протянул ему другую коробочку. Сталин открыл её и показал золотую пятиконечную звезду на алом бархате:

– А это Звезда Героя Советского Союза, которую мы вручим вашему сыну, Рамону, которого ждем здесь, когда он приедет. Он, как многие испанские коммунисты, пожертвовал собой за дело Ленина и мы никогда этого не забудем...

Сталин поклонился Каридад, Берия также склонил голову и она, волнуясь, ответила по-испански. Переводчик, тихо стоявший в углу, перевел:

– Я благодарна вам, товарищ Сталин, и всем советским людям за доброту и гостеприимство. Надеюсь, что мой Рамон приедет в СССР и мы снова увидим его веселым и счастливым.

Она поклонилась Сталину и пошла вслед за Берией. Когда они садились в машину, какой-то молодой красивый офицер преподнес ей букет алых роз, щелкнув каблуками и отдав честь. Берия отвез её в гостиницу и провожая, сказал:

– Я поздравляю вас и вашего сына и хочу, чтобы вы знали: СССР для вас и вашего сына может стать Родиной, если вы этого захотите. Надеюсь, вы хорошо отпразднуете эти высокие награды...

Он снова чуть кивнул головой и уехал, а она, взволнованная, вошла в фойе гостиницы "Метрополь". Швейцар почтительно открыл перед нею двери...

...Троцкого хоронили через день после его смерти. По дороге в Пантеон, где должна была происходить церемония прощания, многолюдная толпа горожан стоявших вдоль следования траурного кортежа, со снятыми шляпами и опущенными головами, провожала тело Троцкого, Апостола русской революции.

За пять дней, пока был открыт доступ к телу, около трехсот тысяч человек прошли мимо гроба, прощаясь со старым революционером, олицетворявшим блистательную победу коммунизма, над крупнейшей в мире монархией.