Текст книги "Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков"

Автор книги: Владимир Левшин

Соавторы: Эмилия Александрова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

ВЕЗДЕСУЩАЯ МАТЕМАТИКА

Сгорбленный кривоглазый старик в полосатом тюрбане и засаленном халате долго вертел между скрюченными пальцами незнакомые монеты.

– Испанские? – спросил он наконец, сверля диковинных чужеземцев единственным, неестественно выпученным глазом.

Мате отрицательно покачал головой.

– Венецейские?

– Российские, – сказал Мате, уверенный, что меняла ни за что не захочет сознаться в своем невежестве.

Он не ошибся: поторговавшись для приличия (ибо какой уважающий себя финансист совершает сделки не торгуясь?), старый скупердяй отсыпал им горсть звонких монеток, и скоро друзья снова очутились подле жаровни с лепешками. Фило выбрал одну порумяней и поднес ко рту, но Мате остановил его.

– Неужели вы действительно собираетесь съесть эту лепешку? – спросил он с сожалением.

– А что же с ней еще делать? Носить на груди вместо медальона?

– Отчего бы и нет! У нее такая совершенная форма. Идеальное коническое сечение.

– Ну и пусть комическое, мне-то что! – нетерпеливо отмахнулся Фило и разом отхватил половину лепешки.

– Да не комическое, а ко-ни-чес-ко-е! Неужели вы никогда не читали знаменитого трактата о конических сечениях, написанного великим древнегреческим математиком Аполлонием Пергским?

Мате прекрасно понимал, что трактата Аполлония Фило и в глаза не видал, – просто ему хотелось пристыдить своего спутника. Но тот и не думал смущаться.

– Не угнетайте меня, пожалуйста, своей эрудицией, – заявил он независимо. – Еще Хайям учил: «Будь мягче к людям! Хочешь быть мудрей, – не делай больно мудростью своей!»

Мате очень хотелось ответить, что вовсе не он, а Фило угнетает его своей эрудицией. Но вместо того он молча вытащил из кармана потрепанный блокнот, вырвал из него листок бумаги, свернул кулечком и, аккуратно подогнув края, поставил к себе на ладонь.

– Как по-вашему, что это такое?

– Фунтик! – по-детски обрадовался Фило.

– Сами вы фунтик! – добродушно огрызнулся Мате. – Конус это. Круговой конус, то есть такой, у которого основание – круг. И, как у всякого порядочного кругового конуса, есть у него вершина и ось. Иначе говоря, перпендикуляр, опущенный из вершины на основание. Заметьте еще, что окружность основания называется направляющей, а прямая, которая соединяет вершину конуса с любой точкой этой окружности, – образующей конуса. Понимаете?

Фило неуверенно кивнул.

– Теперь возьмем плоскость, – не унимался Мате.

– Где возьмем?

– О Господи! В воображении, конечно. Итак, возьмем воображаемую плоскость и рассечем ею конус, ну, хотя бы параллельно оси. В этом случае на поверхности конуса появится линия, которая называется гиперболой. Видите?

Но нет, Фило ничего не видел.

– Полное отсутствие математического воображения, – констатировал Мате и карандашом нарисовал на поверхности фунтика кривую от воображаемого сечения.

– Вот вам гипербола. А теперь рассечем конус параллельно образующей. При этом на поверхности его получится линия, которая называется параболой. Вот она.

Фило отрывисто засмеялся.

– Интересно, как вы отличаете гиперболу от параболы? На мой взгляд, они совершенно одинаковы.

– Так то на ваш взгляд. А на самом деле…

Мате снова достал блокнот и быстро начертил две кривые.

– Неужели вы и теперь не замечаете никакой разницы?

– Теперь замечаю, – снизошел Фило. – У гиперболы концы расходятся как у рогатки, а у параболы вроде бы держатся поближе, словно что-то их пригибает или притягивает друг к другу… Но при чем тут все-таки лепешки?

– Не беспокойтесь, дойдем и до лепешек, – заверил Мате. – На сей раз проведем такое сечение, которое не будет ни параллельным образующей, ни параллельным оси. В общем, нечто промежуточное между ними. И как вы думаете, что у нас при этом получится? У нас получится замкнутая кривая, которая называется эллипсом.

– Лепешка! – сейчас же установил Фило, взглянув на контур, нарисованный на фунтике. – Как сказано в «Евгении Онегине», увы, сомнений нет, я съел эллипс!

– Теперь никто не упрекнет вас в том, что вы не пробовали геометрии… Но шутки в сторону. На этом маленьком примере я хотел показать вам, что все на свете может быть выражено языком математики.

– Даже этот же четвероногий корабль пустыни? —

Фило указал на высокомерно жующего верблюда, мимо которого они проходили.

– Отчего бы и нет? Взгляните на поверхность, образованную его горбами. Великолепный образчик гиперболического параболоида.

Мате подошел к верблюду и провел ладонью по мохнатой седлообразной спине. Но верблюд, вероятно, был противником фамильярности: он отвернулся и сплюнул, да так выразительно, что друзья расхохотались.

– Видите, – торжествовал Фило, – плевал он на ваш параболический гиперболоид или как его там…

Тут раздались певучие выкрики:

– Дыни, дыни! Спелые дыни! Положи кусочек в рот – половина сахар, половина мед!

Продолговатые, обтянутые сетчатой кожей дыни произвели на Фило не меньшее впечатление, чем лепешки.

– Не хотите ли отведать ломтик этого восхитительного эллипса, Мате? – предложил он, желая щегольнуть вновь приобретенными познаниями.

Но увы! Мате сказал, что дыня не эллипс, а эллипсоид вращения.

– Это что еще за фрукт?

– Скорее, продукт. Продукт вращения эллипса вокруг своей оси. При этом как раз и получается тело, напоминающее дыню.

– С вами не соскучишься! Не объясните ли заодно, что такое арбуз?

Фило надеялся, что Мате нипочем не ответит. Но тот преспокойно объявил, что арбуз – шар, иначе говоря, продукт вращения круга вокруг своего диаметра. А так как круг можно рассматривать как частный случай эллипса, то есть как эллипс, у которого все оси одинаковы, стало быть, шар есть частный случай эллипсоида.

Фило опешил. Что ж это делается?! Выходит, арбуз – частный случай дыни? Но Мате не нашел в его выводе ничего нелепого. Наоборот! По его мнению, Фило начинает рассуждать как настоящий математик. Тот хмуро поклонился.

– Приятно слышать. Но, откровенно говоря, до сих пор я себе нравился больше. Как сказано в «Евгении Онегине», «куда, куда вы удалились, весны моей златые дни». Где то прекрасное время, когда я ел арбуз, не подозревая, что он – частный случай дыни? Где, скажите мне, та счастливая пора, когда я воспринимал мир непосредственно, не размышляя, не думая о том, что он такое с точки зрения математики?

– Вас послушать, так размышление свойственно только науке, – колко возразил Мате. – А разве ваше дражайшее искусство не рассуждает, не анализирует, не пытается осмыслить действительность?

– Да, пытается. И осмысливает. Но своими средствами. Без помощи гиперболического параболоида. – Фило постучал пальцем по груди. – С помощью сердца. А сердце, милостивый государь, математике не подвластно. Сердца математикой не проанализируешь.

– Ошибаетесь, – холодно сказал Мате. – Сердце – это не что иное, как «эр», равное двум «а», умноженным на единицу плюс косинус тэта.

– Мате, голубчик, что вы такое говорите! – не на шутку встревожился Фило. – Вы не заболели?

Но Мате не заболел. Просто, сказал он, есть в математике такая кривая, очень похожая на сердце, каким его обычно рисуют влюбленные, только без стрелы. Называется она кардиоидой. От греческого слова – «кардиа» – «сердце». Ее-то уравнение он и привел.

Мате снова вытащил свой видавший виды блокнот, нарисовал кардиоиду и показал Фило.

– В самом деле, похоже, – криво усмехнулся тот. – И кто это только выдумал?

– Один ученый, о котором вы, конечно, не знаете. Паскаль.

– За кого вы меня принимаете! – оскорбился Фило. – Могу ли я не знать о человеке, из-за которого получал в детстве двойки? У него еще есть закон о давлении чего-то там на что-то…

– Во-первых, не чего-то на что-то, а жидкости и газа на стенки сосуда. А во-вторых, мы с вами говорим о разных Паскалях. Вы имеете в виду великого французского ученого семнадцатого века Блеза Паскаля, а я – его отца, Этьена Паскаля, тоже замечательного математика. Именно он изучал кривую, которая получила название улитки Паскаля. – Мате нарисовал замкнутую самопересекающуюся кривую с петелькой внутри. – Видите, эта петелька может увеличиваться и уменьшаться. Когда она исчезает совсем, улитка Паскаля превращается в кардиоиду.

Фило сосредоточенно ощупал левую сторону груди. Как же так? Неужели, с точки зрения математики, сердце – всего-навсего частный случай какой-то улитки?!

Острые глазки Мате потеплели, засветились добродушной хитрецой. Мог ли он предполагать, что Фило не понимает научного юмора? Ведь кардиоида – не сердце, а всего лишь сходная с ним кривая. А говоря о кривых, не стоит быть слишком прямолинейным.

– Ага! – закричал Фило. – Значит, вы признаете, что человеческое сердце и математический расчет – две вещи несовместные?

– Ну, это еще неизвестно. Строение живых организмов – предмет пристального внимания инженеров, которые ищут в природе прообразы своих будущих сооружений. Природа, знаете ли, на редкость изобретательный конструктор. У нее есть чему поучиться. Возьмите, к примеру, летучую мышь…

– Ни за что! – Фило брезгливо поморщился. – Я их терпеть не могу.

Мате пожал плечами: за что такая немилость? Летучие мыши не только совершенно безобидны, но даже полезны. Они уничтожают вредных насекомых, и как раз в такое время, когда делать это абсолютно некому, – ночью.

– Вслепую?! – изумился Фило.

– В том-то и дело!

И Мате принялся рассказывать.

Оказывается, зрение у летучей мыши очень слабое. Но природа снабдила ее таким свойством, которое с лихвой восполняет этот недостаток. При полете она непрерывно издает неслышные для нас ультразвуки. Отражаясь от встречных предметов, звуковые волны возвращаются к ней обратно и предупреждают о приближении препятствия. Вот почему летучая мышь стала прообразом радиолокатора.

А птицы? Они с незапамятных времен служили людям моделью летательных аппаратов. Впрочем, чтобы летать по-настоящему, человеку недостаточно скопировать птичьи крылья. На поверхностном, нетворческом подражательстве далеко не улетишь.

Первым понял это гениальный русский ученый Жуковский. Помимо строения птиц, он изучил особенности их полета, взаимосвязь между формой крыла и сопротивлением воздуха. Исследование Жуковского «О парении птиц» стало тем зерном, из которого выросло современное самолетостроение. Благодаря ему поднялись в воздух тяжелые, мощные машины, за которыми не угнаться не то что птице, но даже звуку…

– Да, много загадок задает нам природа, – задумчиво продолжал Мате. – Кораблестроители, например, очень сейчас заинтригованы причинами необычайной быстроходности дельфинов. Одна из этих причин уже установлена. Это особое строение кожи. Ученым удалось создать резиновое подобие дельфиньей кожи, которой обтянули подводные лодки. И знаете, быстроходность лодок значительно возросла… А пауки? Разве не интересно докопаться, что дает им возможность выпускать нить такой невероятной прочности? Конечно, на первый взгляд – паутина и прочность – понятия несовместимые. Но испытайте на разрыв нить паутины и той же толщины стальную проволоку – и вы убедитесь, что паутина много прочнее. В Южной Америке водятся пауки, паутина которых вполне заменяет рыбачьи сети. Что, не верите? Думаете, я преувеличиваю?

– Думаю, но совсем не то, – сказал Фило, глядя на друга восторженными глазами. – Думаю, что вы поэт.

Вот чего Мате не ожидал. Он – поэт? Что за глупая выдумка! Но Фило настаивал на своем: Мате настоящий поэт науки.

– Знаете, – признался он, – когда вы говорили, я вдруг почувствовал гордость. Да, гордость. За человека, за его разум, за его безграничные возможности…

– Будет вам, – отмахнулся Мате, очень, впрочем, довольный. – Лучше скажите, какого мнения об этом ваш Хайям. Есть у него что-нибудь о человеке и его возможностях?

– У Хайяма все есть! Вот, слушайте:

 
Мы – цель, и суть, и торжество Вселенной,
Мы украшенье этой жизни бренной!
И если мироздание – кольцо,
Так в том кольце мы – камень драгоценный.
 

Состязаться с Хайямом было трудно. Друзья задумались и шли некоторое время молча.

– Нет, – неожиданно заявил Мате, – так больше продолжаться не может. С этой минуты мы начинаем искать Хайямов по-настоящему.

И он быстро зашагал вперед, решительно раздвигая толпу и громко выкрикивая на ходу.

– Хайям! Хайя-а-ам! Хайя-а-а-а-ам!

– Это от жары! – трагически прошептал Фило и бросился за ним.

РАЗГОВОР ПО ДУШАМ

В это время на другом конце базара толпа вдруг всколыхнулась и раздалась надвое, почтительно пропуская нечто, напоминающее винный бочонок, на который напялили ярчайший, затканный птицами халат и громадную, похожую на тыкву чалму.

– Дворцовый повар идет! – слышалось отовсюду. – Дворцовому повару почет и уважение!

Несмотря на свою тучность, повар шел быстро, небрежно озирая разложенные кругом товары. За ним в ожидании распоряжений следовали два рослых невольника-эфиопа. На головах у них покачивались высокие корзины – очевидно, для отобранных поваром покупок.

Торговцы наперебой старались привлечь к себе внимание важного посетителя: дворцовый повар пришел – значит, жди барыша! Со всех сторон сыпались на него льстивые похвалы и заискивающие улыбки. Но он словно не замечал ни обращенных на него взглядов, ни протянутых к нему рук.

– Мир тебе, Али! – приветствовал его хозяин кофейни, человек средних лет с удивительно густыми черными бровями, под которыми блестели насмешливые умные глаза.

– А, это ты, Хасан! Мир и тебе, – рассеянно сказал повар и пошел было дальше, но Хасан загородил ему дорогу.

– Что с тобой, Али? Не назначен ли ты, часом, на должность главного казначея?

– С чего ты взял?

– Очень уж важный у тебя вид.

– Зато на душе у меня неважно, Хасан.

– Значит, пора тебе побеседовать по душам со старым другом.

– Хитер ты, Хасан! – Али невольно улыбнулся. – Умеешь уговорить человека. Так и быть, загляну к тебе ненадолго, только… только лишние уши отпущу, – добавил он, понизив голос.

Повар сказал что-то своим молчаливым провожатым, и те величаво удалились.

В кофейне было полутемно и пусто. Хасан усадил гостя спиной к двери на вытертый коврик, поставил передним прохладительное питье.

– А знаешь, – сказал он, усаживаясь напротив, – я сразу заметил, что нынче ты не в своей тарелке.

– Будешь тут не в своей, когда в тебя летят чужие!

Али приподнял чалму, обнажив лоб, на котором вздулся здоровенный желвак. Хасан оглядел его с преувеличенным вниманием.

– Хорошая шишка. Почем брал?

– Даром досталась. Подарок повелительницы нашей Туркан-хатун. Поднес ей сегодня фазана на золотом блюде. А она как запустит в меня этим фазаном! Да еще вместе с блюдом…

– Наверное, не с той ноги встала?

– Скажешь тоже – встала! Она еще и не ложилась. Давно ли овдовела, а во дворце что ни день – пир горой. Один праздник не кончился, другой уже начинается. И куда она так спешит?

– На месте Туркан-хатун я бы тоже поторопился. Лет через десять подрастет ее сынок, султан наш Махмуд, – и кончилась ее власть!

– Придется султану расти поскорее, если он не хочет потерять такого повара, как я. Шутка ли: десять лет швырять в человека золотыми тарелками! Да она меня в фарш превратит!..

– Неблагодарное у тебя сердце, Али, – сказал Хасан с притворным упреком. – Вспомни, чем мы обязаны Туркан-хатун. Не она ли землю носом рыла, стараясь опорочить перед Малик-шахом нашего прежнего везира[6]6
  Везир – первый министр.


[Закрыть] Низама аль-Мулька? Не она ли убедила покойного султана назначить везиром Таджа аль-Мулька?

– Нечего сказать, удружила! Низам хоть и не сахар был, зато дело свое знал. А уж этот…

– Все в свое время, – хихикнул Хасан. – Был у нас везир мудрый, да кое-кому неугодный. Теперь очередь немудрого, зато угодливого.

– Да! – ядовито поддакнул Али. – Угодливый удобнее. Что прикажут, то и сделает. А от мудрого только и жди неприятностей. Мудрый Низам аль-Мульк не хотел, чтобы Малик-шаху наследовал сын инородки Туркан-хатун…

– Вот его и убили.

Али метнул на Хасана быстрый вопрошающий взгляд.

– Так ты думаешь, это ее рук дело? А я слыхал, Низама аль-Мулька убили ассасины.[7]7
  Ассасины – мусульманская религиозная секта, превратившаяся в религиозное государство, первым правителем которого был Хасан Саббах.


[Закрыть] Говорят, они и Малик-шаха отравили…

– Кто его знает, – сказал Хасан с той же скрытой издевкой. – У Малик-шаха врагов хватало. С одной стороны, Ахмед-хан[8]8
  Ахмед-хан – правитель династии караханидов, подчиненный сельджукам и добивавшийся независимости.


[Закрыть] бунтует, с другой – молодцы Саббаха кинжалы точат, с третьей – домочадцы подкапываются…

– Бедная наша земля! – Али сокрушенно закивал головой. – Грызутся из-за нее все, кому не лень. Каждый норовит урвать кусок пожирнее. И когда это только кончится?

– Хочешь знать точно? – Хасан шутовски сдвинул брови, сосредоточенно пошевелил губами, будто что-то подсчитывая. – Никогда! Никогда не перестанут богатые грызться, а бедняки – мучиться.

– Э, в драке всем достается! И богатым и бедным.

– Не скажи. Один султан прогадал – другой с прибылью. А бедный человек всегда в убытке.

– Это ты верно говоришь, Хасан. А все-таки Малик-шаха жаль. Дельный был правитель. Ученых людей уважал. Обсерваторию в Исфахане открыл.

– Он открыл, а наследнички закрыли…

Али сердито засопел широкими вывороченными ноздрями.

– Чего ждать от вздорной бабенки! Туркан и Тадж на науку тратиться не станут. Самого Омара Хайяма с места прогнали! Подумать только, самого Гияса ад-Дина абу-л-Фатха Омара ибн Ибрагима Хайяма Нишапури!

Хасан зацокал языком. Ну и память у этого Али! И как он только запомнил такое длинное имя?

Али назидательно поднял палец.

– Не грех запомнить имя человека, который сам запоминает целые книги!

– Что ты говоришь! – искренне удивился Хасан. – Мыслимое ли это дело?

Повар стукнул себя кулаком в грудь.

– Пусть меня истолкут в ступке, если я лгу. По этому поводу расскажу тебе один интересный случай. Однажды, будучи на чужбине, Омар Хайям семь раз подряд прочитал одну ученую книгу, запомнил ее от слова до слова, а потом вернулся домой и продиктовал писцу. И когда сравнили рукопись с подлинником, не нашли между ними почти никакой разницы.

– Была бы у меня такая память, не сидел бы я на базаре, – сказал Хасан скорее грустно, чем насмешливо.

– А как он знает Коран![9]9
  Коран – священная книга мусульман.


[Закрыть] – Али закатил глаза. – Тут с ним ни один знаток не сравнится. Даже такой знаменитый богослов, как Газали. По этому поводу расскажу тебе еще один случай. Раз оба они – Хайям и Газали – были в одном высоком доме. Вдруг между гостями зашел спор о том, как следует читать какой-то стих из Корана. Спорили долго, а все без толку. Тогда хозяин сказал: «Обратимся к знающему!» – и попросил Хайяма рассудить спорщиков. Так тот не только разобрал их ошибки, но и привел все известные разночтения этого стиха и даже объяснил все противоречивые места. Газали был так восхищен, что поклонился Хайяму до земли и сказал: «Сделай меня своим слугой и будь милостив ко мне, ибо нет ни одного мудреца в мире, который знал бы все это наизусть и понимал так, как ты».

– Хорошо ты рассказываешь, век бы тебя слушал, но одного все-таки не пойму. – Хасан нагнулся к самому уху Али и зашептал: – Ведь Хайям, говорят, безбожник. Зачем безбожнику копаться в Коране?

Али тонко улыбнулся:

– Вопрос – что вертел. У него два конца. Если Хайям так сразу и родился безбожником, тогда ему, конечно, в Коране копаться незачем. Но если он изучил Коран сначала, – что мешает ему стать безбожником потом?

– Ну и голова у тебя, Али! – воскликнул Хасан. – Быть бы тебе везиром, а не фазанов жарить. Так ты, стало быть, думаешь, оттого Хайям и безбожник, что слишком хорошо разбирается в Коране?

– Э, в чем он только не разбирается! Хайяму многое ведомо. Недаром его считают преемником великого Ибн Сины.[10]10
  Ибн Сина (около 980 – 1037 г.) – ученый-энциклопедист средневекового Востока: философ, врач, естествоиспытатель, математик, поэт.


[Закрыть] Он и лекарь, он и звездных дел мастер. Нет у нас человека, который лучше его сведущ в языках, законах, в науке о числах… Клянусь Аллахом, назначь его завтра поваром, – он и тут превзойдет всех!

– Даже тебя?

– Даже меня. Он, если хочешь знать, в тонких кушаньях донимает не меньше, чем в звездах. По этому поводу вспомнилось мне одно его изречение. Ты, говорит лучше голодай, чем что попало есть, и лучше, говорит, будь один, чем вместе с кем попало!

– Золотые слова! – Гасан озорно подмигнул. – Это он тебе сам сказал?

Повар хотел обидеться, но не выдержал – засмеялся.

– Ехидный ты человек! И за что только я тебя люблю?

– За веселый нрав, должно быть, – продолжал балагурить Хасан. – Как-никак единственная ценная вещь в моем доме. Слушай, а верно говорят, что Хайям мастак предсказывать погоду по звездам?

– По звездам? – с сомнением переспросил Али. – Слышал я, настоящие ученые считают, что ни судьбы, ни погоды по звездам не предскажешь. Но если они правы, так, значит, Хайям знает какие-то другие приметы, потому что погоду он предсказывает замечательно.

– А по этому поводу тебе ничего не вспомнилось? – подначивал Хасан.

Али снова засмеялся.

– На твое счастье, вспомнилось. Раз покойный наш султан задумал устроить охоту и послал спросить у Хайяма, когда лучше ее начинать, чтобы не было несколько дней кряду ни дождя, ни снега. Двое суток думал Хайям, на третьи сам отправился во дворец и назначил день выезда. Едва султан сел на коня и отъехал на несколько шагов, как небо затянуло тучами, налетел сильный ветер и началась снежная вьюга. Все кругом засмеялись, и султан хотел уже повернуть обратно, но Хайям сказал, что вьюга сейчас кончится и пять суток подряд погода будет ясная.

– И что же, сбылось его предсказание?

– Стал бы я тебе иначе рассказывать… И такого-то человека прогнали со службы!

Друзья помолчали.

– Счастливый ты все-таки, Али, – позавидовал Хасан. – Живешь во дворце, самого Омара Хайяма видел.

– Где там! – отмахнулся повар. – Раза два-три издали, да и то со спины…

– Понимаю, – подморгнул Хасан, – он не заходит к тебе на кухню, ты не заглядываешь к нему в обсерваторию… Но не огорчайся. Я его и со спины не видал. Что ему делать в моей бедной лавчонке!

– Боюсь, скоро и она станет ему не по карману, – сказал толстяк со вздохом. – В наши дни ученый человек без богатого покровителя что перепел на сковородке.

– Говорят, к Хайяму благоволил Низам аль-Мульк, – заметил Хасан.

– В том-то и дело! Оттого-то к нему и не благоволит Туркан-хатун. Ведь Низам был ее злейшим врагом, и, когда умер Малик-шах, немалых трудов стоило ей усадить на престол своего Махмуда. Несколько сот гулямов[11]11
  Гулямы – солдаты тюркской гвардии.


[Закрыть] пируют у нее ежедневно, я-то знаю! А иначе…

Хасан предостерегающе приложил палец к губам: в кофейню входил посетитель.

– Ну, спасибо за гостеприимство, – сказал Али, с сожалением поднимаясь с места. – В следующий раз договорим! – шепнул он Хасану, выходя из лавки.

Тот церемонно поклонился:

– Мой дом – твой дом!