Текст книги "Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков"

Автор книги: Владимир Левшин

Соавторы: Эмилия Александрова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

В ПОИСКАХ ЗАБЫТОГО РЕЦЕПТА

– Да, то был паштет! – с уважением говорит Фило, отвалившись наконец от стола и утирая губы салфеткой. – Грандиозно, грандиозно и в третий раз грандиозно!

– По-моему, вы здесь и многое другое перепробовали, – подкалывает Мате.

Лакомка ублаготворенно похлопывает себя по круглому животу. Что делать, не единым паштетом жив человек! Кроме того, древняя мудрость недаром гласит: все познается в сравнении. Теперь по крайней мере ясно, чему следует отдать предпочтение на этом столе и какой рецепт он, Фило, должен раздобыть для своей коллекции.

Мате неприятно изумлен. Здравствуйте! Так Фило, оказывается, не только автографы собирает, но и кулинарные рецепты?

Тот обидчиво поджимает губы. Что ж тут дурного? Его находки даже в «Вечерней Москве» печатают. В разделе «Забытые блюда».

– Браво, браво, мсье! Это мне нравится! Услада немногих избранных становится достоянием всего человечества.

– Не становится, а станет, – уточняет Фило. – Станет в том случае, если я разузнаю способ ее приготовления. Но как это сделать?

Мате пренебрежительно передергивает плечами. Подумаешь, сложность! Пойти да спросить у повара.

– Так он вам и скажет!

– Уж конечно, не скажет, мсье. Во-первых, потому что не захочет болтаться на виселице. А во-вторых, потому что мертвецки пьян.

– Тем проще завладеть заветной тетрадью, куда он вписывает свои секреты.

Вписывает?! Асмодей хохочет так, что бокалы на столе звенят. А мсье-то, оказывается, шутник! Чтобы вписывать, надо по меньшей мере уметь писать… Но шутки побоку! Пора им узнать, что владелец этого замка не кто иной, как потомок знаменитой Дианы де Пуатье, возлюбленной Генриха Второго. Злые языки утверждают, что исключительное влияние на этого государя прекрасная Диана обрела не столько благодаря своей красоте, сколько по милости изысканной кухни. Нетрудно понять, как ревниво оберегает нынешний граф кулинарные секреты своей прародительницы! Единственный экземпляр уникального рецепта передается из поколения в поколение как фамильная драгоценность и хранится за семью замками и печатями.

Фило присвистывает. Плохо дело! Теперь и ребенку ясно, что вероятность заполучить эту реликвию не ахти как велика… Но Асмодей спешит его обнадежить: когда вероятность невелика, надо ее немного повысить.

– Да разве это возможно? – сомневается Фило.

– Запросто! – уверяет бес, усердно обгладывая увесистую гусиную ножку. – Для этого следует только искать не в одном месте, а в нескольких. Пошарить на всякий случай в библиотечном тайнике, потом заглянуть в секретер, который стоит в графской спальне, а в случае неудачи – порыться в шкатулке с бриллиантами… Таким образом, общая вероятность успеха неизбежно повысится, ибо она складывается из отдельных, или, как говорят, частных вероятностей…

Мате звонко шлепает себя по колену. Отличное объяснение! У этого Асмодея чертовский педагогический талант. Как искусно подвел он Фило к так называемой теореме сложения вероятностей… Теперь, как положено, надо лишь представить ее в общем виде.

В общем так в общем! Асмодей не возражает. Однако считает своим долгом заметить, что буквенные обозначения и семнадцатом веке решительно не в моде. Если кто здесь ими и пользуется, так только мсье Декарт.[48]48
  Декарт Рене (1596–1650) – французский философ, физик, математик, физиолог. Латинизированное имя его – Картезий, отчего последователей Декарта называют картезианцами.


[Закрыть] Остальные излагают математические выражения словами…

– …отчего много теряют, – заканчивает Мате. – Так что не будем им подражать и раз навсегда запомним, что общая вероятность р равна сумме частных, обозначенных через р с индексами.

– Ко всему этому не мешает добавить, что р – первая буква французского слова «пробабилите» – «вероятность», – как бы невзначай ввертывает Асмодей.

– Благодарю, благодарю и в третий раз благодарю! – на все стороны раскланивается Фило. – Теперь-тоя нипочем не забуду, что р всегда равно p₁ + р₂ + р₃ + … + p_n.

Трах! Асмодей с досадой швырнул на тарелку недоеденную гусиную ножку. Как легко, оказывается, все испортить одним словом! Ну зачем, зачем этот легкомысленный филолог сказал «всегда»? Ведь общая вероятность равна сумме частных только в таких обстоятельствах, как сейчас, когда каждое из вероятных событий исключает возможность другого. Единственный экземпляр рецепта не может одновременно находиться и в библиотеке, и в секретере, и в шкатулке с бриллиантами. Так ведь? Если же события совместимы, то их вероятности вычисляются другим, более сложным способом… Одним словом, мсье сам видит, что сболтнул не то, а потому – с него выкуп!

Фило понимающе вздергивает брови. Так он и знал: сейчас у него потребуют в качестве выкупа душу. Но странное дело: черт о душе и не заикается. Вместо этого он предлагает сыграть с ним в одну забавную игру. Тут уж Фило настораживается по-настоящему: игра с чертом, говорят, до добра не доводит.

– Так ведь смотря какая игра, – возражает Асмодей, ловко подбрасывая на ладони какие-то шарики. – Вот смотрите, мсье: это – орехи. Наши, подземные. Ровно шесть штук. С виду все они одинаковы. Зато внутри у них разное число ядрышек. В двух – по одному, в двух – по два и в двух – по три. Три ореха – все с разным числом ядрышек – кладу в левый карман, три – в правый. Вам предлагается…

– Знаю, знаю, – забегает вперед Фило. – Мне предлагается вытащить один орешек и прикинуть, какова вероятность, что в нем окажутся, допустим, два зернышка.

– Ну-у-у, – разочарованно тянет Асмодей, – это уж для дошкольников! Мое условие куда интереснее. Слушайте меня внимательно, притом оба, потому что вам, мсье Мате, разрешается помогать своему напарнику. Как видите, я бес не БЕСсердечный… Так вот, пусть один из вас вытащит орех из правого кармана, а другой – из левого. А потом прикиньте, какова пробабилите… пардон, какова вероятность, что сумма ядрышек в этих орехах больше четырех.

Круглая физиономия Фило вытягивается. Нечего сказать, крепкий им достался орешек! На таком зубы сломаешь. Впрочем, как удачно выразился Асмодей, ноблесс оближ – положение обязывает… Что ж, начнем размышлять.

– Отставить! – командует Мате. – Прежде всего изобразим это графически. Так будет проще.

Он достает свой знаменитый потрепанный блокнот и начинает составлять таблицу, попутно объясняя принцип ее построения.

– Вот вам квадрат из девяти клеток. Над клетками верхней строки нарисуем те орехи, что лежат в правом кармане, вдоль клеток левого столбца – те, что в левом. А в клетках проставим суммы ядрышек, которые получим от всех возможных комбинаций. Берем, скажем, орешек с двумя ядрышками из правого кармана и с тремя из левого. Сколько в них всего ядрышек?

– Думаете, я и вправду дошкольник? – надувается Фило. – Конечно, пять.

– Прекрасно. Пишем пять в клетке, которая находится во втором столбце третьего ряда. Тем же способом заполняем все остальные клетки – и таблица готова.

– Ну и что? – шебаршится Фило. – Я и без вашей таблицы знаю, что здесь возможны только два варианта. Либо сумма ядрышек – пять, либо – шесть. Ведь нам надо, чтобы она была больше четырех.

– Верно, – соглашается Мате, – вариантов и в самом деле всего два. Зато возможных комбинаций – три. Взгляните на таблицу, и вы увидите, что число 5 встречается там дважды.

– Как так?

– Очень просто. Вы не учли, что можно вынуть орех с двумя ядрышками из правого кармана, а с тремя – из левого, и наоборот: с тремя – из правого, а с двумя – из левого.

– Милль пардон, оплошал! – шутливо извиняется Фило. – Ваша таблица и в самом деле очень наглядна. Прежде всего из нее следует, что комбинаций у нас всего девять. Из этих девяти лично нам подходят три. Стало быть, интересующая нас вероятность равна 3/9 или 1/3.

Широкая белозубая улыбка освещает смуглое лицо Асмодея. Тре бьен! Очень хорошо! Теперь мсье сам видит, что не так страшен черт, как его малюют. Более того, решив предложенную ему задачу, он остался в двойном – нет, даже в тройном выигрыше: а) уверовал в свои силы, б) закрепил вновь узнанное и в) проверил на собственном опыте теорему сложения вероятностей.

– Что-то не помню, чтобы я ее проверял, – хмурится Фило.

– Не помните, а ведь использовали! Вот скажите, почему вы решили, что вероятность равна трем девятым?

– Потому что вероятность каждой возможной комбинации в этом случае равна одной девятой.

– Но разве три девятых не сумма трех частных вероятностей?

– Верно! Как я сразу не догадался?

– Между прочим, ту же задачу можно решить и другим способом, – говорит Мате. – Какова вероятность, что в двух орешках окажется шесть зернышек?

– Что тут спрашивать! – фыркает Фило. – Само собой, одна девятая.

– А какова вероятность, что ядрышек будет пять?

– Две девятых.

– Сложите эти частные вероятности – и снова получите все те же три девятых.

Фило, однако, не выглядит слишком счастливым. Все это очень мило, но он с прискорбием убеждается, что пресловутая теорема ни на шаг не приблизила его к таинственному рецепту.

– Это потому, что вы сидите на месте, мсье, – поясняет Асмодей, – а вам, между прочим, надо искать.

Тот глубоко вздыхает. Спасибо за совет, но…

– Что-нибудь вам мешает, мсье? – услужливо допытывается черт.

– Мм… – Фило уклончиво рассматривает высокий сводчатый потолок. Пожалуй, два обстоятельства. Во-первых, замок велик и тайников в нем, без сомнения, куда больше, чем вы полагаете. Тут искать – с ног собьешься, а я человек рыхлый, тучный…

– Понимаю, мсье. Стало быть, первое препятствие – лень. А второе?

– Совесть, – неожиданно резко отчеканивает толстяк, в упор глядя на Асмодея. – Да, да, сударь. Хозяйничать в чужих секретерах, знаете ли, не в моих правилах.

– Весьма похвально, мсье. Но что вы скажете на это?

Выхватив из кармана пожелтевшую бумажку, черт подносит ее к самому носу совестливого филоматика.

– Рецепт! Рецепт королевского паштета!

Фило вскакивает, но рука его, готовая схватить драгоценную запись, тотчас отдергивается, как от раскаленного утюга.

– Как вы это раздобыли? – спрашивает он упавшим голосом. – Неужели все-таки…

Губы Асмодея насмешливо вздрагивают. Мсье напрасно беспокоится! Добродетели его ничто не угрожает. Хромой бес, как и Остап Бендер, чтит уголовный кодекс. Да и не было никакой надобности в краже. Этот рецепт… кха, кха… Ну да что там, дело прошлое! Одним словом, он, Асмодей, сам его когда-то выдумал. По просьбе прелестной Дианы. Как говорят французы, шершё ла фам, – всему виной женщина…

ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ

– Брр! Ну и прозяб я! – жалуется Фило, глядя вниз, на лиловатые, размытые сумерками горы. – Куда это нас занесло? Уж не на Памир ли?

– By зофонсе муа… Ей-богу, вы меня обижаете, мсье, – протестует бес. – При чем тут Памир? Перед вами Овернь – самая гористая местность во Франции, край потухших вулканов.

Фило глубокомысленно чмокает губами. Край потухших вулканов… Так вот почему здесь так холодно!

Асмодей разражается своим квохчущим смехом. Что и говорить, у мсье железная логика! Не худо, однако, вспомнить, что к ночи в горах холодает везде. Даже на экваторе.

– Ну, ну, без насмешек, пожалуйста! – отбивается Фило. – Не виноват же я, что география – не моя стихия…

– А что, позвольте спросить, ваша стихия? – ядовито интересуется Мате. – Математика? Химия? Может быть, физика?

– Пардон, мсье, – вежливо, но решительно одергивает его черт, – пререкаться будете дома. Взгляните-ка лучше на этот живописный холмистый городок.

Из-под плаща его вырывается сноп голубоватого света, озаряя скопище островерхих зданий на склоне довольно-таки высокой горы.

Придирчиво оглядев картину, Мате решает, что город и впрямь недурен. Разве что слегка мрачноват… Не оттого ли, что построен из темной окаменевшей лавы? Асмодей, впрочем, говорит, что угрюмый вид местных строений под стать нравам их обитателей. Да вот, не хотят ли мсье убедиться?

Он мигом снижается, повисает над каким-то зданием, и филоматикам открывается внутренность довольно богатого, хотя и без особых излишеств обставленного дома. Убранство его оставляет впечатление строгости и порядка, несколько, правда, нарушенное царящей здесь суматохой.

Виновник ее – годовалый малыш – бьется и захлебывается криком на руках молодой дамы, подле которой хлопочут две-три служанки в съехавших набок чепцах. Тут же находится девчушка лет четырех: она цепляется за материнский подол и с ужасом смотрит на братца.

– Он умирает! Господи, он умирает! – в отчаянии твердит дама. – Этьен, Этьен, да сделайте же что-нибудь!

Худощавый, средних лет человек в коричневом штофном халате отрывается от крестовины окна, к которой прижимался лбом, и оборачивает к жене бледное, растерянное лицо. Скоро, однако, растерянность уступает место упрямой решимости. Человек отдает негромкое приказание, и служанки, подхватив девочку, поспешно выходят.

– Сомнений нет, – говорит он после того, как двери за ними закрылись. – Мальчика сглазили.

Молодая мать делает невольное движение, словно хочет заслонить сына от опасности. Но мгновение спустя она уже горячо возражает мужу. Нет, нет, это заблуждение! Бедная женщина, которую он подозревает, не колдунья. Да и зачем ей вредить им?

Но Этьен настойчив. Антуанетта слишком добра! Разве она забыла историю с тяжбой?

Ах да, вспоминает она, беспокойно вглядываясь в посиневшее, искаженное судорогой личико ребенка. Эта женщина с кем-то судилась, но притязания ее были неправыми, и Этьен отказался держать ее сторону на суде. И все же… Неужто у него хватит духа обвинить несчастную в колдовстве? Отправить человека на костер?

Строгие глаза Этьена добреют.

– Нет, – говорит он, помедлив. – Нет, клянусь вам! Я только поговорю с ней.

– И ничего больше? – умоляюще шепчет она.

– Я дал слово, Антуанетта!

…Прозвенел серебряный колокольчик, проскрипели деревянные ступеньки, – и вот на втором этаже, в комнате с массивным письменным столом и высокими – до потолка – книжными полками, стоит пожилая горожанка в опрятном, туго накрахмаленном чепце и батистовой, крест-накрест стянутой на груди косынке. Руки ее, сложенные поверх серой домотканой юбки, заметно дрожат, в черных, чуть косящих глазах – загнанность и смятение.

Этьен, прямой и непроницаемый, сидит перед ней в глубоком кожаном кресле.

– Итак, – говорит он, – ты подтверждаешь, что навела на ребенка порчу.

Женщина испуганно мотает головой.

– Нет! – вырывается у нее хрипло. – Нет, ваша милость! Меня оклеветали перед вами!

– Лжешь, старая ведьма! По глазам видно – лжешь!

Женщина со стоном падает на колени. Плечи ее содрогаются от рыданий.

– Не погубите, ваша милость! – молит она. – Все… все для вас сделаю…

Этьен безмолвствует. Он не спешит показать, что смягчился. Пусть поплачет! Тем легче будет сломить ее упорство.

– Встань, – холодно произносит он наконец.

Она поднимается с торопливой, неуклюжей покорностью, жалко заглядывает ему в глаза.

– Запомни, – продолжает он. – У тебя один выход. Повинись, отведи порчу, и никто – слышишь? – ни одна живая душа никогда ни о чем не узнает! Но вздумаешь отпираться… Пеняй на себя.

Женщина затравленно озирается. Ей трудно собраться с мыслями, трудно на что-то решиться. Но вот лицо ее просветлело: в нем пробудилась надежда.

– Хорошо, – говорит она почти радостно. – Я сглазила. Я отведу.

Самообладание покидает Этьена. Он вскакивает, подбегает к ней, трясет ее за плечи.

– Средство! – кричит он задыхаясь. – Назови средство! Скорей!

– Погодите! – Женщина явно не готова к ответу. – Дайте подумать… Вспомнила! Надо, чтобы вместо вашего умер чужой ребенок.

Этьен отшатывается. Что ему предлагают? Свалить свою беду на другого? Пусть уж лучше умрет его собственный сын! Но женщина быстро находит выход: в конце концов, наговор можно перенести и на животное…

– Лошадь, – сгоряча предлагает Этьен, прислушиваясь к истошному крику внизу. – Лучшая из всех, какие найдутся в моей конюшне.

Женщина слегка улыбается. Она уже овладела собой. Она знает: этому человеку можно верить. Взгляд ее устремлен под стол, туда, где на мягкой скамеечке для ног мирно дремлет большая дымчатая ангорка.

– Вы слишком щедры, ваша милость. Довольно будет и кошки.

Она протягивает руки, и, пряча глаза, Этьен поспешно передает ей свою доверчивую, разнеженную сном жертву.

– Идемте, ваша милость, – говорит женщина. – На счастье, нож у меня с собой.

И вот они во дворе. Угол дома. Луна. Темные заросли дикого винограда на пепельном камне. Полоснуло воздух узкое, холодно блеснувшее острие, и слышится дикий, душераздирающий вопль…

Успокойся, дорогой читатель! Вопль не похож на кошачий. Кричит Фило – любящий хозяин двух очаровательных сиамских кошек.

– Остановитесь! Остановитесь! – повторяет он, дрожа всем телом. – Прекратите эту бессмысленную жестокость! Злодеи, живодеры… Кто дал вам право убивать эту беззащитную представительницу животного мира?! О моя Пенелопа, о моя Клеопатра!.. У меня кровь стынет в жилах, когда я подумаю, что и вас могла бы постигнуть такая же участь… Асмодей, что же вы бездействуете? Немедленно прекратите это безобразие или по крайней мере унесите меня отсюда! Да, да, унесите, унесите и в третий раз унесите меня из этого мерзкого места, где так ужасно обращаются с кошками!

– Очнитесь, мсье! – отрезвляет его бес. – Очнитесь и прервите наконец ваш трагикошачий монолог: мы давно летим дальше!

– А? Что? В самом деле! – облегченно вздыхает Фило. – Благодарю вас. Вы – мастер своего дела. Вовремя поставить точку – это, знаете ли, большое искусство… Да, но какие все-таки дикие нравы! Какая темнота!

– By заве резон… Ваша правда, мсье. И все-таки… Вы не допускаете, что и сами можете стать жертвой наговора?

– Тьфу, тьфу, тьфу! Типун вам на язык…

Асмодей победоносно кудахчет.

– Вот видите, вы уже сплевываете через левое плечо. Чем же вы лучше мсье Этьена?

– Я?!

Фило просто задыхается от негодования. Нет, это уж слишком! Подумать только, его, просвещенного гражданина двадцатого века, ставят на одну доску с каким-то невежественным дикарем! Вот уж поистине сравнили божий дар с яичницей… Одно дело – сплюнуть или там повернуть обратно, если кошка тебе дорогу перебежала, и совсем другое – эту самую кошку резать.

– Зри в корень! – немедленно отзывается Асмодей. – Так, кажется, говаривал незабвенной памяти Козьма Прутков? Допустим, кошек в двадцатом веке уже не режут. Но куда вы денете суеверную боязнь сглаза, дурных снов, разбитого зеркала, рассыпанной соли, тринадцатого числа, наконец?

– А вот и нет! – неосторожно брякает Фило. – Как раз в тринадцатое число я и не верю.

Асмодей издевательски фыркает. Ко! Ко-ко-ко… Недурной способ признаться, что веришь во все остальное!

– Я этого не говорил! – яростно отбивается толстяк, сообразив, что опростоволосился. – Я этого не говорил! Что за гнусная манера ловить человека на слове…

Он так разволновался, что черту не по себе делается.

– Успокойтесь, мсье! У меня не было намерения вас обидеть, – извиняется он. – Согласитесь, однако, что принадлежность к просвещенному веку – это еще не повод, чтобы взирать свысока на людей далекого прошлого. Конечно, у них были свои предрассудки. Номы-то разве свободны от своих? Возьмем, к примеру, вас. Можете вы поклясться, что лишены их начисто?

– Молодец, Асмодей, отлично сказано! – поддерживает его Мате. – Пора, давно пора положить конец этому необоснованному бахвальству, этому отвратительному сознанию своего превосходства! Да, мы дети двадцатого века – века величайших научных открытий и технических достижений. Но разве все эти достижения и открытия возникли на пустом месте? Разве не подготовлены они совместными усилиями минувших столетий? Так за что же нам презирать людей прошлого? Неужели только за то, что они знали меньше нас? Любой школьник образца 1974 года обладает запасом сведений, которых не было да и быть не могло, скажем, у Сократа. И все-таки школьник – всего лишь школьник, а Сократ – это Сократ!

– В огороде бузина, а в Киеве дядька, – огрызается Фило. – При чем тут Сократ? Ведь он, насколько мне известно, кошкоприношениями не занимался.

– Безусловно, – поддакивает бес. – Но что вы скажете, если узнаете, что тот, кого вы назвали невежественным дикарем, – один из наиболее образованных и разносторонних людей своего времени, завсегдатай научного кружка аббата Мерсенна?[49]49
  Мерсенн Марен (1588–1648) – французский математик, физик, философ, теоретик музыки, сыгравший немаловажную организующую и направляющую роль в науке XVII века.


[Закрыть] Того самого кружка, который когда-нибудь превратится в Парижскую академию наук.

Фило обескуражен. Да-а-а! Теперь понятно, почему Асмодей назвал семнадцатый век временем ужасающих крайностей. Подумать только, крупный ученый – и на тебе, кошка…

– Погодите, Фило, – возбужденно перебивает Мате. – Сейчас вы удивитесь еще больше. Кажется, я догадался, где мы только что были. Город – Клермон-Ферран. Хозяин дома – Этьен Паскаль, а малыш…

– …мсье Блез Паскаль собственной персоной, – заканчивает Асмодей.

– Так какого же черта… тьфу! Я хотел сказать, какого дьявола мы оттуда улетели? – вскипает Мате. – Это ли не предел бессмыслицы! Быть в доме у Блеза Паскаля и не обменяться с ним хотя бы двумя словами…

– Разве что двумя, – зубоскалит бес. – В настоящее время он вряд ли способен на большее.

– Да, бедному крошке явно не до гостей, – сочувствует Фило. – Надеюсь, жертвенные манипуляции с ангоркой не помешают ему выздороветь?

– Увы, мсье! Природа, столь щедрая к нему на таланты, обделила его здоровьем. Весь его недолгий век пройдет в борьбе с мучительным недугом, который самым роковым образом повлияет на его судьбу и лич… лич… лич…

– Что с вами, Асмодей? – не на шутку тревожится Фило. – Вы не подавились?

Но вместо ответа проказливый бес взвивается в высоту и включает такую скорость, что филоматикам уже не до расспросов.