Текст книги "Искатели необычайных автографов или Странствия, приключения и беседы двух филоматиков"

Автор книги: Владимир Левшин

Соавторы: Эмилия Александрова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

В ЯМЕ

Фило и Мате бежали, петляя по переулкам, то и дело спотыкаясь и подбадривая друг друга. Как сквозь сон, долетали до них сзади крики и улюлюканье. Но постепенно они затихли, и на пустынной, захолустной улочке беглецы рискнули, наконец, отдышаться.

– Фу-у-у! – в изнеможении выдохнул Фило, обтирая лицо платком. – Ну и заварушка! Никогда не испытывал ничего подобного.

– А все ваши неуместные восторги, – упрекнул его Мате.

– Вы тоже хороши, – добродушно отозвался Фило. – И дернула вас нелегкая сболтнуть, что мы ученые…

Мате вынужден был сознаться, что это не самый умный поступок в его жизни. Зато средневековый карнавал раскрылся ему во всей красе.

– И как, нравится? – иронически поинтересовался Фило, выколачивая из себя тучи белой пыли.

– В общем, неплохо. Только не все понятно. Что, например, означает это чрезмерное прославление шутов и дураков? Послушать вашего жонглера, так дураки – соль земли. А что говорит Омар Хайям? Он говорит: «Водясь с глупцом, не оберешься срама».

Фило предостерегающе поднял палец.

– Осторожно, предубеждение! Дурак дураку рознь. Иной раз люди, которых считают дураками, на поверку оказываются честными, храбрыми, готовыми рисковать жизнью за доброе дело и к тому же вовсе не глупыми. Заметьте: дураками их называют не такие же, как они, простодушные и самоотверженные, а злыдни, живущие по закону: все для себя и ничего для других.

– А ведь верно, – раздумчиво произнес Мате. – Вот и в народных сказках герой сплошь да рядом сперва дурачок, а под конец – добрый молодец. Возьмите нашего русского Иванушку-дурачка…

Фило нашел, что пример отличный, но тут же заметил, что их можно привести куда больше. Шут, дурак, безумец – эти образы постоянно встречаются не только в устном народном творчестве, но и в прославленных произведениях литературы. Иные литературные герои совершенно сознательно придуриваются или надевают на себя маску безумца. Вот хоть бравый солдат Швейк. Кто он? Идиот, как называет его поручик Лукач, или умница?

– Ни то, ни другое, – сказал Мате. – Швейк – умница, прикидывающийся идиотом. Это дает ему возможность излагать свои мысли без оглядки на Бога и короля. Способ, вполне подходящий для персонажа комического.

– Только ли для комического? – возразил Фило. – Безумцем прикидывается и трагический Гамлет.[30]30
  Гамлет – герой одноименной трагедии Шекспира.


[Закрыть] А для чего? Не для того ли, чтобы противопоставить свое ложное безумие ложной мудрости Полония и подлости Клавдия?

– Ложное безумие против ложной мудрости… – задумчиво повторил Мате, медленно бредя куда глаза глядят рядом со своим товарищем. – Но ведь именно это мы только что видели на карнавале!

Фило удовлетворенно вздохнул, как учитель, который незаметно подвел ученика к верному выводу. Дошло наконец! Между прочим, пора бы уж Мате знать, что карнавал в средние века играл совершенно особую роль в жизни народа.

– Почему же особую? – удивился тот.

Фило нетерпеливо повел плечами.

– Сразу видно, что вы никогда не были средневековым человеком. Да ведь он совершенно задавлен сословными и религиозными предрассудками! Карнавал – единственное место, где он не чувствует себя скованным. Только здесь в полной мере прорываются наружу его юмор, изобретательность, естественное стремление к свободе, радости… Чувство собственного достоинства, наконец.

– Иначе говоря, карнавал для средневекового человека – что-то вроде отдушины?

– Вот-вот. Единственная возможность побыть самим собой, хотя бы и под маской.

– Как говорится, смех – дело серьезное, – пошутил Мате.

– И весьма! Неспроста образ шута занимает такое важное место как раз в самом нешуточном литературном жанре – в трагедии. Возьмем знаменитых шутов Шекспира. Какого глубокого смысла полны подчас их дурашливые песенки и дерзкие остроты! Сыграть шекспировского шута – значит, прежде всего, сыграть роль философскую. А это не всякому под силу. Тут недолго и провалиться. Вот, помню, шел спектакль…

Фило пустился в театральные воспоминания и говорил, говорил, пока не ощутил какую-то непривычную пустоту рядом. Он обернулся – Мате исчез!

– Мате! – встревоженно позвал он, сразу почувствовав себя беззащитным и затерянным. – Мате, где вы?

Ноги у него подкашивались, он готов был заплакать от нестерпимого одиночества, как вдруг – о радость! – откуда-то снизу послышался глухой голос:

– Я здесь!

– Где это – здесь?

– В яме. Я провалился.

– В прямом смысле слова?! – ахнул Фило, заглядывая в темное отверстие, зияющее посреди тупичка, куда они невзначай забрели.

– Уж конечно не в переносном, – отозвался Мате. – Я ведь не играю шекспировского шута.

Фило в отчаянии заломил руки. Он еще шутит!

– Какие там шутки! – вспылил Мате. – Человек провалился в глубокое средневековье, к тому же кто-то дергает его за штанину, а вы… Чем глупости болтать, помогли бы мне лучше выбраться отсюда.

– Сейчас, сейчас, – засуетился Фило, неловко топчась на краю ямы. – Дайте-ка руку! Так… Теперь подтянитесь. Еще немножко… Ай! Что вы делаете? Зачем вы втащили меня в эту дыру?

– Спросите у меня что-нибудь полегче, – покаянно пробормотал Мате, помогая товарищу подняться после падения.

– Проклятая полнота! – причитал Фило. – Если уж я не смог вытащить из ямы вас, так представляете себе, кто же вытянет из ямы меня?! Ничего не поделаешь, придется нам с вами немедленно сесть на диету.

– На что сесть? – не расслышал Мате.

– На диету. В восемь часов утра – стакан сырой воды. В десять – тертое яблоко. В двенадцать – немного сырой капусты и так далее и тому подобное. Ничего мучного. Ничего жирного. Ничего сладкого. Иначе торчать нам здесь до тех пор, пока не явится какой-нибудь чемпион по поднятию тяжестей.

– Ой! Ой-ой-ой! – вскрикнул Мате.

– В чем дело? – спросил Фило. – Вам не нравится моя диета? Могу предложить другую. В восемь утра – чашка чая без сахара. В десять – сырое яйцо…

– Да отвяжитесь вы со своей диетой! Кто-то пребольно ущипнул меня за ногу.

– Ox! – в свою очередь вскрикнул Фило. – И меня тоже.

– Безобразие! – негодовал Мате. – И какой дурак выкопал эту яму? Ну, попадись он мне только – уж я ему покажу!

– Боюсь, что этот дурак – я, – донеслось сверху, и в яму заглянула чья-то голова в широкополой войлочной шляпе. Потом голова исчезла, и вместо нее появилась лестница.

Мате так ей обрадовался, что, выбравшись на свет Божий, сразу же забыл о своей угрозе.

– Клянусь решетом Эратосфена, вы добрый человек, – сказал он, горячо пожимая руку мужчине лет пятидесяти, плотному, несколько медлительному, в холщовой, до колен складчатой блузе, делавшей его похожим на садовника.

– Что вы! – сконфузился тот. – Я всего-навсего сын доброго человека. Меня так и зовут. Сын Добряка.

– Оригинальное имя. – Мате неловко кашлянул. – А я вот назвал вас… в общем, не слишком-то вежливо.

– Полноте, – спокойно возразил Сын Добряка. – Я не в обиде. Иногда я и сам себя так называю…

«А он, оказывается, с причудами! – подумал Фило, исподволь вглядываясь в лицо незнакомца. – Какие, однако, интересные у него глаза! Близко посаженные, пристальные и в то же время рассеянные. Глаза человека, поглощенного своими мыслями…»

– Добрейший Сын Добряка, – сказал он, – не объясните ли, для чего вам понадобилась эта яма?

– Яма? – переспросил тот, словно просыпаясь. – Ах, яма… Я вырыл ее для кроликов.

Мате засмеялся. Так вот кто обглодал его джинсы!

Сын Добряка окинул Мате своим пристально-рассеянным взглядом, как бы желая выяснить, что именно тот называет джинсами, и тут только заметил следы мела на непривычной для него одежде. Он сочувственно улыбнулся: синьоры, конечно, с карнавала! В таком случае, не пожелают ли они зайти к нему, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок?

Синьоры, разумеется, пожелали и без лишних слов последовали за своим гостеприимным спасителем.

Вдруг под ноги Мате подвернулось что-то мягкое. Одновременно раздался отчаянный визг, и долговязый математик отскочил как ужаленный.

– Не беспокойтесь, – сказал хозяин, – это всего-навсего кролик.

– Опять кролик? – опешил Мате. – Разводите вы их, что ли?

Сын Добряка помолчал, точно сам еще не выяснил, разводит он кроликов или не разводит.

– Ну нет, – сказал он наконец, неуверенно усмехнувшись, – по-моему, они сами развелись. Года два назад нам подарили пару кроликов. Дети мои не захотели с ними расставаться и… В общем, сами видите, что из этого получилось.

– Ясно, – кивнул Мате. – Говорят, кролики разводятся очень быстро.

Тут снова раздался визг. На этот раз на кролика наткнулся Фило.

– Странная порода, – проворчал он, – кролики-самоубийцы. Так и кидаются под ноги!

– Просто они не научились еще бояться людей, – возразил Сын Добряка. – Наверное, потому, что у меня их никто не обижает.

– Вы что-нибудь понимаете? – шепотом спросил Мате у Фило.

– Только то, что мы уже находимся в его владениях и, значит, отдых не за горами.

Фило не ошибся. Сын Добряка подвел их к небольшому, приветливому на вид дому и, распахнув дверь, пригласил внутрь.

НА ЛОВЦА И ЗВЕРЬ БЕЖИТ

Их отвели в небольшую комнату с голыми, чисто выбеленными стенами, высоко прорезанным окошком и каменным полом. Здесь, по очереди поливая друг друга водой из кувшина, они смыли с себя следы карнавальной переделки и кое-как привели в порядок свою одежду.

После этого, освеженные и преисполненные любопытства, они очутились в другом, на сей раз довольно обширном помещении, где по стенам тянулись массивные резные полки, сплошь уставленные великолепными художественными изделиями.

У Фило глаза разбежались. Чего здесь только нет! Чеканные медные блюда, сплошь испещренные восточными письменами и замысловатыми рисунками, длинногорлые серебряные кунганы,[31]31
  Кунган – кувшин с узким длинным горлышком.


[Закрыть] бронзовые и мраморные светильники, статуэтки из терракоты и слоновой кости… О, да тут редкости со всех концов света! Вот эта собака из черного камня – конечно же, египетский бог Анубис…

– Я и в самом деле привез ее из Египта, – подтвердил хозяин, польщенный вниманием к его коллекции. – А эту вазу – из Греции.

Фило с видом знатока осмотрел красноватый сосуд, опоясанный черным орнаментом. До чего красив! А тот кувшин, очевидно, из Сирии… Стало быть, Сын Добряка и в Сирии бывал?

– Приходилось, – односложно отвечал тот.

– Я вижу, легче назвать страну, где вы не были, нежели перечислить те, в которых вы были, – любезно заметил Фило, тщетно гадая, кем же может быть этот застенчивый увалень, в доме которого собраны такие удивительные вещи.

Сын Добряка счел комплимент гостя несколько преувеличенным, признался, однако, что путешествовал и впрямь порядочно. Особенно по Востоку. Отец, видите ли, хотел сделать из него образованного, сведущего в торговом деле купца. А для купца важнее всего хорошо считать. Вот старый Добряк и отослал своего сына в чужие края – изучать счет.

– Выходит, мы с вами родственники, – покровительственно обронил Мате. – Вы – бухгалтер, я – математик.

– Вы математик?!

Сын Добряка выронил черненый серебряный кубок, который показывал Фило, и уставился на Мате с самым растерянным и счастливым выражением. Потом, не говоря ни слова, бросился вон из комнаты и вернулся, подталкивая перед собой миловидную белокурую девочку лет десяти и смуглого мальчика лет двенадцати.

– Лаура, Филиппо, угадайте, кого я привел? – радостно кричал он.

Флегматичности его как не бывало!

При виде странных незнакомцев дети смутились было, но потом понемногу освоились и отвечали, что это, наверное, жонглеры с карнавала.

Фило прямо-таки раздулся от гордости. Подумать только, их приняли за артистов! Но он недолго пребывал в этом милом для него звании. Сын Добряка присвоил ему другое, куда менее подходящее, во всеуслышание объявив, что в гости к ним пожаловали математики.

Видно, он хорошо знал вкусы своих детей: Лаура и Филиппе бросились ему на шею, лепеча что-то о том, какой он добрый, и спрашивая, могут ли они задать этим синьорам свою любимую задачу.

– Конечно, можете, – подтвердил отец, сияя, – и чем скорее, тем лучше… Но не прежде все-таки, чем вы их хорошенько накормите.

Мате, который, как ни странно, тоже иногда испытывал голод, признался, что это было бы очень кстати. Фило, по обыкновению незаметно, дернул его за рукав («Где вас воспитывали?»), но, когда на столе появилось большое дымящееся блюдо и в комнате восхитительно запахло жареным мясом, он и сам позабыл о приличиях.

– Боже мой, какое жаркое! – стонал он, облизываясь и раздувая ноздри. – Могу поклясться, что это из кролика.

– Не угадали, из барашка! – тоненько пропела Лаура, поглядывая на брата смеющимися глазами.

– Ммм, до чего вкусно! – мычал толстяк, хрустя аппетитно поджаренной корочкой.

– Не хотите ли еще? – радушно предложил хозяин.

– Не откажусь. Но почему же все-таки не из кролика?

– Мы наших кроликов не едим, – с вызовом в голосе сказал Филиппо.

– А вы не боитесь, что они в конце концов съедят вас?

Сын Добряка, словно оправдываясь, развел руками. Что делать, кролик дляних как бы священное животное.

– Странно, – еще более удивился Фило. – Я знаю священную индийскую корову, священного египетского быка, но священные итальянские кролики…

– Нет, нет, – нетерпеливо перебил хозяин – Священны они только в нашем доме.

– Но почему?

По-видимому, Сын Добряка только и дожидался этого вопроса.

– Хотите узнать? – быстро спросил он. – Тогда решите нашу задачу.

Фило с сожалением отодвинул недоеденное жаркое, глядя на друга умоляющими глазами. Ему очень не хотелось обнаружить перед Сыном Добряка свое невежество. Мате ободряюще подмигнул ему – дескать, положитесь на меня! – и принял позу внимательного слушателя.

Сын Добряка счел это за молчаливое согласие и тотчас изложил условие задачи: ровно двадцать месяцев назад в доме у него появилась пара прелестных новорожденных крольчат. Требуется сосчитать, сколько кроликов у него сейчас.

Мате недоуменно фыркнул. Хозяин, разумеется, шутит? Но нет. Сын Добряка не шутил. Надо только учесть, сказал он, что кролики его разводятся следующим образом: в первый месяц своей жизни они всегда бездетны. Новая пара очаровательных малюток появляется в конце второго месяца. А уж затем длинноухие парочки прибавляются ежемесячно.

– Ага! – профессорским тоном произнес Мате. – Тогда, пожалуй, можно попробовать. Значит, в первый месяц была одна пара кроликов. Во второй – тоже одна. На третий месяц кроликов стало уже две пары. В четвертый тоже оставалось две…

– Нет, нет, – поправил его Филиппе, – вы забыли, что теперь крольчата появляются уже каждый месяц.

– Ах да! Стало быть, в четвертом месяце было уже три пары, в пятом – четыре.

Но Лаура напомнила, что у второй пары через два месяца после рождения тоже появились крольчата. Выходит, в пятом месяце было не четыре, а пять пар.

– Мне кажется, легче переловить ваших кроликов за уши, чем подсчитать, – сострил Фило, под шумок доедая баранину.

Лаура с гордостью посмотрела на отца.

– А наш папа все-таки сосчитал.

– Право, это совсем не трудно, – сказал Сын Добряка. – Чтобы не сбиться со счета, давайте вести запись. В первый месяц была одна пара кроликов. Пишем 1. – Он достал из кармана кусочек мела и начертил единицу прямо на непокрытом скатертью столе. – Во второй месяц опять-таки оставалась одна пара. Снова пишем 1.

– В третий месяц стало две пары, – продолжал Мате, принимая переданный ему мелок. – Пишем 2. В четвертом – три. Пишем 3.

– Мне это нравится, – загорелся Фило, выхватывая у него белый камешек. – Дайте и я попробую. В пятом месяце появились кролики не только у первой, но и у второй пары. Пишем 5. В шестом у первых трех пар прибавилось еще по одной паре кроликов. Стало быть, к пяти прибавляем три. Пишу 8. Так… Теперь перейдем к следующему месяцу.

– Нет, нет, я сам, – сказал Мате, снова отбирая мелок. – Это так интересно.

– Вам интересно, а мне нет?

Сын Добряка, посмеиваясь, следил за их перепалкой. Стоит ли ссориться? И к чему перебирать все двадцать месяцев? Ведь теперь это можно сделать много быстрей. Он указал на стол.

– Почтенные синьоры, перед вами ряд чисел 1, 1, 2, 3, 5, 8. Вглядитесь в него внимательно. Вы ничего не замечаете? Какой-нибудь закономерности?

Фило тупо уставился на меловые значки: цифры как цифры. Что тут замечать? Но Мате, к несказанному удовольствию хозяев, оказался более наблюдательным. Он довольно быстро определил, что в этом ряду каждое последующее число равно сумме двух предыдущих. Два: это 1 + 1, три: 2 + 1, пять: 3 + 2 и, наконец, восемь это 5 + 3.

– Браво, браво! – закричали дети, прыгая от радости.

Мате назидательно поднял палец. Вот что значит наметанный глаз! Математик сразу замечает закономерности в числах. На то он и математик. О, математики – удивительный народ…

Он оседлал своего любимого конька и пошел сыпать примерами, все более воодушевляясь и упиваясь вниманием слушателей. А Фило между тем времени зря не терял. Вооружась мелком, он что-то подсчитывал на столе и в тот самый момент, когда красноречие Мате достигло наивысшей точки, объявил, что в настоящее время Сын Добряка – счастливый обладатель шести тысяч семисот шестидесяти пяти кроличьих пар.

– Ну, теперь это и ребенок сосчитает, – проворчал Мате, очень задетый тем, что его так ловко обошли.

– Конечно, – сказал Филиппе. – А всё папины числа.

– Теперь вы понимаете, почему мы не едим наших кроликов? – спросил Сын Добряка, широко улыбаясь. – Ведь это они натолкнули меня на этот забавный ряд чисел.

Мате посмотрел на него явно недоверчиво. Так он и в самом деле настаивает, что открытие этого ряда принадлежит ему? Сын Добряка с достоинством наклонил голову.

– Мне очень грустно, – твердо произнес Мате, – но вынужден заявить, что вы говорите неправду.

Хозяин взглянул на него со спокойным недоумением, зато Филиппо так и вспыхнул от гнева.

– Как вы смеете оскорблять отца? – воскликнул он, хватаясь за висевший у него на поясе кинжал.

– Наш папа самый честный человек на свете, – пискнула Лаура, раскинув тонкие руки и загораживая собой Сына Добряка (точь-в-точь храбрый мышонок, защищающий кроткого медлительного слона).

Но больше всех расстроился Фило.

– Уверяю вас, тут какое-то недоразумение, – бормотал он, бросаясь от Лауры к Филиппе и хватая их по очереди за руки. – Мой друг наверняка что-то напутал. У него такая скверная память…

Мате, однако, крепко стоял на своем. Память у него действительно скверная, но не настолько, чтобы он не узнал чисел Фибоначчи.

При имени Фибоначчи все трое – отец и дети – сначала онемели, потом переглянулись и принялись хохотать как сумасшедшие. Их неуместное, с точки зрения Мате, веселье очень его разобидело. Нечего смеяться! Он утверждает, что эти числа открыл великий Леонардо Пизанский по прозвищу Фибоначчи.

– Вы напрасно сердитесь. Это и вправду числа Фибоначчи, – успокоил его Сын Добряка, утирая веселые слезы, – но, право же, я их не присваивал. Ведь это значило бы обобрать самого себя!

– Что? – в один голос вскрикнули Фило и Мате. – Так вы и есть Фибоначчи?

Леонардо молча поклонился.

Фило не знал, куда деваться от стыда. Как он сразу не догадался! «Сын добряка» – по-итальянски это же «филио боначчи». А уж отсюда, вероятно, произошло сокращенное Фибоначчи…

– Не знаю, сможете ли вы простить меня, мессер[32]32
  Мессер (ит.) – господин.


[Закрыть] Леонардо? – извинялся вконец уничтоженный Мате. – Ведь я обидел вас трижды. Сперва сболтнул бог знает что в яме, потом назвал вас бухгалтером, а теперь вот…

Фибоначчи не дал ему договорить. Пустое! Математик, бухгалтер – что за счеты? Он, Леонардо, недаром автор «Либер абачи», написанной главным образом для тех, кто занимается бухгалтерией. Но вот что непонятно: откуда синьор математик знает о Леонардовых числах? Леонардо, правда, собирается включить их во второе издание своего учебника, но пока что они известны только его другу, магистру Доменику, детям, да еще, может быть, кроликам…

Мате растерялся. Что делать? Сказать, что они из двадцатого века? Можно бы, конечно, будь Леонардо один… Но ведь с ним Лаура и Филиппо!

Тем временем Фило успел оценить обстановку и вышел из положения по-своему. Он громко ойкнул и в изнеможении опустился на стул. Обеспокоенные хозяева бросились к нему с расспросами. Фило слабым голосом уверил их, что это пустяки, так, легкий приступ сердечной колики, и ловко перевел разговор на другие рельсы.

Вот, сказал он, мессер Леонардо великодушно назвал его математиком, познакомил со своими замечательными числами, а он, Фило, к стыду своему, даже не знает, для чего эти числа нужны.

Глаза у Леонардо внезапно расширились. Для чего? Оказывается, он и сам над этим никогда не задумывался! Разве что считать кроликов…

– Клянусь решетом Эратосфена, вот признание, достойное истинного ученого! – восхитился Мате. – Настоящий ученый вовсе не всегда знает, для чего открывает неизвестные законы или создает новые теории. Порой находки его долгое время лежат без дела. Но не было еще случая, чтобы им, в конце концов, не нашлось применения. Так произошло с открытиями Гаусса, Лобачевского, Эйнштейна…[33]33
  Эйнштейн Альберт (1879–1955) – создатель теории относительности.


[Закрыть]

Фило снова вскрикнул, на сей раз совершенно непритворно. Этот беспамятный Мате опять все испортил! К чему называть имена людей, которых пока и на свете-то нет?

Но Мате не терпелось обрушить на голову Фибоначчи научный опыт грядущих столетий, и он лихорадочно придумывал, как это сделать. Наконец его осенило: а что, если прикинуться прорицателем?

Случай к тому не замедлил представиться.