Текст книги "Алхимик"

Автор книги: Владимир Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

Филины бегут так быстро, как только могут – спотыкаясь и толкая друг друга, а Спичка исчезает ещё до того, как Рипперджек произносит первое слово. Эд остаётся один, стоя прямо перед чудовищем, в существование которого ещё пару месяцев назад просто не мог поверить.

– Зачем сбежал? – спрашивает Джек. Странно, но на нём длиннополый двубртный сюртук и белая сорочка с шелковым галстуком. Эд набирает полную грудь воздуха.

– Не от тебя. От пожара. Не хотел заживо сгореть в твоей пивоварне.

Похожие на два крупных янтаря глаза смотрят не мигая. Взгляд тяжелый, испытывающий.

– Пивоварня не сгорела.

Сол кивает.

– Это хорошо.

– Хорошо? В этом нет ничего хорошего, равно как нет ничего плохого, – философский смысл слов плохо сочетается с рычащим басом. – Пожар продолжится. Пройдёт не один день, прежде чем его потушат. Вопрос не в том, кого он пожрёт, а кого пощадит. Вопрос в том, что случится после.

Эд, слегка наклонив голову, усмехается.

– Города горели с древних времен, и будут гореть ещё очень долго. Как и после любого пожара, станет больше нищих и бездомных, а власти начнут грандиозную стройку. Даже в разных мирах всё происходит по одной схеме: чтобы не произошло, всегда найдутся те, кто на этом потеряет, и те, кто приобретёт.

Рипперджек глухо рычит – словно работает на холостых оборотах двигатель грузовика. Возможно, эти звуки означают для него смех.

– Люди всегда поражали меня умением говорить пустыми словами и реальных вещах. В Олдноне через несколько недель освободится много места. Война банд прекратится – их основной задачей станет выживание.

– И что это значит? – Эду не нравятся слова чудовища. В плохом кино после них героя обычно пытаются убить. В хорошем – таки убивают.

Ты мне больше не нужен, алхимик.

Они застыли друг напротив друга. Эд чувствовал, как от напряжения начинают мелко дрожать мышцы. Рипперджек смотрел на него не мигая, без всякого движения. Только ветер, тяжелый и несущий с собой хлопья пепла слегка шевелил кирпично-рыжую шерсть на голове монстра. Кажется, он готов ударить в любую секунду.

– Я всё ещё могу быть полезен, – спит Сол, не в силах совладать с нервами. – Не только, как бомбист.

– Несомненно, – страшная голова опускается в знак согласия. Огромные клыки поблескивают в темноте. – Я даже знаю, как именно…

– Я могу…

– Тихо! – рык, короткий и повелительный, заставляет Эда замолчать. – Не трать моё время. Я здесь с одной целью.

Он распрямляется, скрестив огромные лапы на груди. Фигура его возвышается над Солом на добрых два метра. Высота бортика – едва ли по пояс Эду. Змеиный взгляд приковывает к месту, лишая сил. Нельзя убежать. Нельзя спрятаться.

– Твоя женщина, – медленно произносит Рипперджек. – Она среди плакальщиц. Ищи её там – и помни, что за тобой долг.

Тяжело взмахнув крыльями, он поднялся в воздух. Это движение породило мощные потоки воздуха, заставило Эда пригнуться, закрыв лицо руками. Когда всё стихло, и он поднял голову, в ночном небе уже было пусто.

Глава пятая
Заколоченный квартал

В Альбони существует множество монашеских орденов, но два из них в Олдноне стоят особняком: мужской – Орден Божественного Упокоения, и женский – Скорбящих Сестёр. Свою громкую, но печальную славу они получили в прошлом столетии – когда город оказался во власти Чумы, больше года безраздельно властвовавшей над людьми, простыми и знатными. В те дни смерть собирала обильную жатву, и целые городские кварталы превращались в могильники, полные зловония и миазмов. Даже священники не решались посещать свою паству, бросая людей умирать без покаяния и отходной. Тогда сто двадцать монахов и монахинь приняли на себя обет служения и отправились в охваченные болезнью приходы, чтобы подарить людям утешение и благословение. Многие из них заразились и умерли, но когда чума ушла, выжившие основали Ордена Божественного Упокоения и Скорбящих Сестер. И такова была народная любовь к их братьям и сёстрам, что с тех пор оба ордена существуют, ни на йоту не изменив своим изначальным уставам. Болезни неоднократно поражали Олднон с той поры, и каждый раз монашество вставало на борьбу с ними, презрев страх. Не прошло и полувека, как в народе Плакальщицы и Гробовщики (так их прозвал простой люд) стали почитаться святыми. Слухи приписывали им борьбу с ужасными созданиями, порождёниями тёмной силы, воплощённой болезнью.

Эти строки, многократно перечитанные, огнём горят в памяти Эда. Алина много писала о Плакальщицах и ещё больше рассказывала – казалось, она очарована этими молчаливыми монахинями. Сол в чём-то разделял увлечение жены – у Ордена Скорбящих Сестёр было своё мрачное очарование. Теперь же, когда сон и реальность поменялись местами, а сама Алина, по словам Рипперджека оказалась среди Плакальщиц, они уже не кажутся Эду такими очаровательными.

Монастырь Скорбящих Сестёр располагается всего в паре кварталов о Мэдчестер-стрит. Плакальщицы заняли его сравнительно недавно, сам же монастырь стоит здесь уже добрых полтысячелетия. Алина писала, что его выстроили ещё в те времена, когда окраины Олднона были в нескольких часах пути отсюда. После монастырские строения неоднократно перестраивались, и теперь весь комплекс представляет собой удивительное смешение архитектурных стилей. Замшелые каменные стены высотой в два человеческих роста окружают его, оставляя доступным для паствы только фронтальный вход в небольшую церквушку. Её украшает невысокая остроконечная башня с круглым витражом, от времени потемневшим и почти неразличимым.

Мелкий дождь неприятно холодит кожу. Он пахнет гарью и оставляет после себя чёрные следы – небо отвергает копоть, которой наградил его Олднон. Эд прячет руки в рукава и поднимает выше воротник сюртука. Поднявшись по ступеням, он останавливается у церковных дверей, массивных и чёрных от старости. Бронзовая колотушка от дождя стала скользкой и норовит вырваться из пальцев.

На решительный стук Эда отвечают почти сразу. Щёлкает изнутри засов, двери со скрипом приоткрываются, и Сол видит перед собой пожилую монахиню в чёрной широкополой шляпе и чёрном же платье, застёгнутом по самый подбородок. Она смотрит на гостя вопросительно, не произнося ни слова.

– Добрый день, – Эд приподнимает цилиндр. – Могу я войти?

– Двери храма всегда открыты, – сипло отвечает женщина, отступая и пропуская Эда. Он входит в проём. Шаги его звонко отзываются под сводчатым потолком. Здесь пахнет сыростью и плесенью.

– Я ищу женщину, – оборачивается к монахине Сол. – Люди сказали, что она вступила в Орден Скорбящих Сестёр. Её зовут Алина…

Старуха смотрит на него недовольно, дверь закрывать не торопится.

– Если и так, то, став Скорбящей Сестрой она отринула мирские заботы. Теперь её жизнь посвящена служению…

– Я знаю, – кивает Эд нетерпеливо. – И всё же, я хотел бы знать, действительно ли она здесь, среди вас? Я давно не видел её и хотел бы просто перемолвится парой слов.

– Это не допускается, – пождав губы, сипит старуха. И всё же видно, что где-то в глубине ей любопытно. Наконец, чувство находит лазейку и проникает наружу.

– Кем она приходится тебе?

– Сестрой, – Эд заранее решил, что не станет называть Алину женой. Монахиня задумывается.

– Алина, – говорит она наконец. – Может быть, Эйлин?

– Может, – кивает Сол. – Мы родом издалека и здесь имя её могут произносить иначе. – Она ростом мне по плечо и у неё рыжие волосы и круглое лицо, но веснушек мало, почти нет.

Монахиня задумчиво кивает в такт его словам.

– Да, это Эйлин, – наконец, произносит она. – Только вот увидеться с ней ты не сможешь.

– Клянусь, я не стану понукать её к нарушению обетов, – Эд старается говорить спокойно, но пульс стучит в ушах и отзывается щемящей болью в груди. Слишком близко, чтобы просто взять и уйти.

– Не клянись, – морщится старуха. – Это грех. Твоя сестра неделю назад покинула монастырь и отправилась исполнять свой долг. Она и ещё три монахини. С тех пор их не видели. Теперь судьба их в руках Всевышнего.

Эд замирает, чувствуя, как приливает к лицу кровь. Перед глазами – та подворотня, где навалом лежат зашитые в окровавленные мешки тела. Жужжание мух. Тяжелый, удушливый одор гниения.

– Куда… – голос его становится сиплым. – Куда она ушла?

– Приория Святого Остина, – отвечает монахиня, – но я предостерегаю тебя от путешествия в это место. Красная Смерть особенно сильна там. Королевский указ запрещает входить туда под страхом смерти. Все улицы, ведущие туда, перегорожены и охраняются Стражей. Останься. Если Всевышнему угодно – твоя сестра вернётся невредимой.

Эд не сдерживает кривой ухмылки.

– И когда же это случится?

– Когда Красная Смерть отступит, – невозмутимость старухи пугает. Она говорит об эпидемии как о дожде или тумане.

– Через год? Или даже два? – сарказм в голосе Эдварда звучит слишком явственно. Впрочем, старуха не обращает на него никакого внимания. – Разве они не умрут от голода там?

– Не умрут. Каждое утро им оставляют еду у порога церкви Светлого Воскресенья. До сего дня, насколько мне известно, еду забирали.

Эд растерянно кивает – мысль его уже стремится к приории Святого Остина, храму Светлого Воскресенья. Монахиня успокаивающе касается ладонью его рукава.

– Иди с миром. Всё в руках Всевышнего. Он не даст невинной душе пропасть.

Тяжелая дверь с глухим стуком закрывается за спиной Сола. Дождь из лёгкой мороси превратился в затяжной осенний ливень. Крупные капли глухо стучат по влажно брусчатке, хлюпают в широких лужах. Нужно было возвращаться: выяснить, где расположена приория Святого Остина и как обойти сторожевые посты; собрать «джентльменский набор» – воду, еду и оружие.

Эд почти не чувствует холодных капель на своей коже. Сейчас необходимо сосредоточится – иначе мысли сами собой начнут вертеться вокруг Алины, плакальщиц и Красной Смерти. Плохое сочетание – с таким в голове ничего толкового сделать не получится. Тяжелое, серое небо над головой, кажется, сверлит его сотней неприязненных взглядов. Волнение смешивается со страхом, но вместе с этим приходит – впервые за много дней – что всего этого на самом деле не происходит.

* * *

До рассвета остаётся ещё пара часов и улицы погружены в чернильный, густой мрак. В этой части города не зажигают фонарей и не ставят на подоконники зажжённых свеч. Этого попросту некому делать – большая часть домов покинута, а те немногие, кто решился остаться (или не осмелился уйти), стараются ничем не привлекать к себе внимания. И мародёры отнюдь не главный из их страхов.

Спичка описал состояние заколоченных кварталов весьма ярко. Слухов о них ходило предостаточно, какие-то походили на правду, какие-то казались больным бредом. Оборванцы из мелких банд, которые разоряют брошенные дома – это одно, а голодные призраки, упыри-трупоеды и воплощённые демоны болезни – совсем другое. Ну, как минимум, Эд не хотел в это верить. Даже невзирая на то, что своими глазами видел одетого в дорогой сюртук мантикора Рипперджека. Если верить во всё рассказанное Спичкой, то к заколоченным кварталам нельзя приближаться и на ружейный выстрел.

Сейчас беспокоится нужно о другом – впереди тускло горят костры сторожевого поста. Красные мундиры муниципальной стражи кровавыми пятнами проступают в темноте, то появляясь в освещённом круге, то исчезая. Обойти их непросто – дома вокруг заперты, а двери накрест заколочены толстыми досками. Сама улица перекрыта рогатками из брёвен, на стенах краской намалёваны надписи: «Квартал закрыт Королевским Указом», «Не входить! Красная Смерть!» Невесёлые напутствия.

Эд подбирается ближе, замирая в густой тени небольшой подворотни, всего в десятке шагов от поста.

– Что-то сегодня тихо, – доносится до него сиплый голос одного из стражей.

– Перекрестись! – зло одёргивает его другой. – Тебе мало прошлой ночи?

– Бр-р! – в голосе первого звучит страх и отвращение. – Такой свистопляски давно не было. Я уж боялся, что пойдут на нас.

Сол внимательно осматривает подворотню. Узкое пространство между двумя обшитыми доской стенами, не шире метра. Дерево уже порядком подпортилось, там и тут зияют бреш, обнажающие известняковую кладку. Можно рискнуть и, упираясь ногами, попробовать подняться на крышу. Во всяком случае, иного способа обойти пост пока на ум не приходит.

– Это всё гробовщики с плакальщицами, – недовольно рявкает второй. – Разворошили очередное бесовское гнездо. Святоши, как же! Чёрта с два! Их там перережут, как свиней, а у нас потом неделю всё ходуном ходит.

– Не гневи Бога, – осторожно заявляет первый. – Это святые люди и делают они богоугодное дело. Или ты сам хочешь вместо них туда отправиться?

– На кой оно мне надо? – глумливо интересуется его собеседник. – Наше дело – никого не пускать, никого не выпускать. Пусть чёрные мундиры с больными разбираются.

– Пока призывные бунты не утихнут, у чёрных мундиров работы и так по горло будет.

Эд начинает подъем – не спеша, размерено. Обшивка немилосердно скрипит под его весом, от того приходится часто останавливаться, чтобы эти жуткие звуки выглядели естественными. Сильный ветер, который поднялся ночью, помогает ему – он отчаянно треплет перекосившиеся рамы, свистит в щелях, хлопает ставнями. Наверху Эд оказывается минут через двадцать, весь в поту, отчаянно сдерживая отдышку. Без малого сотня кило собственного веса – неприятное дополнение для таких упражнений, тем более что последний раз он так лазал лет в четырнадцать. Черепичная крыша вся словно покрыта какой-то жирной слизью. Понюхав руку, Эд с некоторым облегчением понимает, что это смешанный с дождём пепел. Стражники внизу сидят спинами к костру: один лицом к заколоченной приории, другой – в противоположную сторону. Они не видят друг друга – даже оглянись один из них, костёр бы не дал ему разглядеть товарища.

– Так вот почему вы болтаете, как две кумушки, – неслышно бормочет себе Эд. – Боитесь упустить момент, когда одному вскроют глотку.

Голоса часовых с крыши почти неразличимы – Сол улавливает только обрывки: о выпивке и ставках в «Крысиной Яме», о чьей-то блудливой жене, об очередном несчастном, попавшем в когти Рипперджеку. Стараясь не скрипеть осклизлыми черепками, он осторожно ползёт по крыше на четвереньках. Не самый благородный способ перемещения, зато самый надёжный – ухватиться тут не за что, а ограждений по краям нет.

Два шпиля церкви Светлого Воскресенья возвышаются над окружающими их крышами, как два гнилых зуба во рту старика. В ночной темноте они – не более чем тёмные силуэты с рваными краями на фоне чуть менее тёмного неба. Нужно торопиться – монахиня не сказала, когда точно приносят плакальщицам еду, но Эд подозревает, что на рассвете. Простонародье в этом городе вообще любит всё делать на рассвете. Главное не упустить момент, когда плакальщицы придут забирать посылку. Разыскивать их зачумленным улицам – удовольствие сомнительное.

Пост уже позади – голоса стражи почти не слышны, только щекочет ноздри запах табака из их трубок. Теперь перед Солом стоит новая проблема – нужно спуститься вниз. Не самая простая, надо сказать. С этой стороны здание выходит торцом на перекрёсток, соседней стены, чтобы упереться в неё, нет. Есть чердачное оконце, даже не заколоченное – в отличие от всех остальных, да и плутать в темноте Эду совсем не хочется. Стоило взять с собой верёвку – теперь об этом думать несколько запоздало. Глядя на мостовую, от которой его отделяет почти семь метров по вертикали, Эд немного сожалеет, что не родился маленьким и худощавым.

Внезапно для себя, перекрестившись, он начинает спуск. Нащупав ногой выступ, осторожно переносит на него вес. Доска хрустит и уходит вниз на пару сантиметров – но выдерживает. Так. Теперь вторая нога.

Наконец, после мучительно долгих секунд, он добирается до окна. Выбитое стекло, крепкие ставни – хорошее место. Эд садится на подоконник, одну ногу свесив в комнату, другую – на улицу. Курить хочется жутко. В кармане трубка и кисет с местным табаком, крепким до слёз и странно отдающим какой-то пряностью. Можно будет закурить сразу после спуска…

Тихий шорох под самым ухом заставляет его резко обернуться.

Совсем рядом, не дальше вытянутой руки от окна, в абсолютной черноте комнаты стоит женская фигура. Тусклый, мёртвенно белый ореол окружает её. Это женщина в длинном сером балахоне, густо покрытом тёмными пятнами. Её лицо бледное и обескровленное, щёки впали, волосы слиплись. От глаз носа и рта по коже идут полосы чего-то чёрного. Она медленно поднимает исхудавшие руки с почерневшими, вздувшимися суставами и отслоившимися ногтями.

Эд непроизвольно подаётся назад, теряет равновесие и, едва сдержав крик, выпадает из окна. Секунду он задерживается, зацепившись за что-то ногой, хватается за подоконник, высвобождается и, повиснув на руках, прыгает.

Земля больно бьёт по ногам, Сол падает на бок, до крови прикусив губу. Так он лежит несколько секунд, скорчившись от боли и страха, не решаясь открыть глаза. Вокруг мёртвенно-тихо.

– Всё как Спичка рассказывал, – осторожно раскрыв глаза, шепчет Эдвард. Вокруг никого нет, только слабые блики костра видны из-за угла дома. С опаской взглянув на окно, из которого выпал, Эд с облегчением убеждается, что там никого нет.

– Интересно, кто это был? Упырь или привидение? – поднимаясь, ободряет себя Сол. – Без разницы.

Спичка несколько раз повторил Эду: «Не позволяй им до тебя дотрагиваться! Никому!» В принципе, предупреждение вполне логичное, особенно для человека с современными понятиями о медицине. Эд надел перчатки, повязал на рукава и штанины тесёмки, а лицо закрыл своими лабораторными маской и очками – вид получился весьма экстравагантный.

Дорога до церкви занимает минут десять. Мертвый квартал встречает гостя тоскливой какофонией шорохов, стонов и вздохов. Эти звуки уже через пару минут начинают казаться зловещими и потусторонними – разум отчего-то отказывается верить тому, что это просто свист ветра в щелях и скрип ржавых петель. Небо над головой понемногу светлеет – где-то на востоке солнце поднимается над краем горизонта, первым даруя свои лучи богатым и владетельным.

Ворота церкви распахнуты. Уходя, их, похоже, заколотили, но кто-то сорвал доски и бросил их прямо тут на ступенях. Внутри можно разглядеть перевёрнутые скамьи и разбитую кафедру.

Прямо у входа стоит небольшая кожаная сумка, влажная от ночного дождя, с небольшими лужицами в складках. Видно, что оставили её здесь не только что. Эд подходит, распускает тесёмки. Внутри – нехитрый паёк. Сухари, сушёное мясо, три фляги, сухофрукты. Трудно сказать как давно всё это принесли, в таком состоянии они могли бы лежать тут и месяц. Одно было понятно наверняка – едва ли кто-то принёс бы продукты посреди ночи, а значит – это предыдущая партия. И судя по её размерам, такого запаса должно хватать не на один день.

Эд выпрямляется, застывшим взглядом буравя створку церковных ворот. Разной барельеф на ней изображает сцену жертвоприношения – бородатый старик закалывает ягнёнка. Резьбу раньше украшала бронзовая ковка – теперь о ней напоминали только гнёзда креплений.

– Этого треклятого квартала – километр на полтора, – негромко произносит Сол, – пять улиц, два перекрёстка, площадь. До вечера можно осмотреть его весь, до последней лачуги.

«Явное преувеличение,» – шепнул внутренний голос, на что Эд мысленно посоветовал ему заткнуться. Масштабы поиска – вопрос десятый. Главное, не задумываться на тем, что именно ты ищешь. Сколько дней Алина находится здесь, без еды и воды? Три? Пять?

Он подхватывает рюкзак с пайком, вешает его на спину, сбоку от своего. Заколоченный квартал пялится на него пустыми провалами окон. Солу этот взгляд кажется глумливым.

* * *

Семь часов. Семь часов проведенных в месте, где из живых существ остались только крысы. Даже кошек и собак не встречается – только обглоданные скелеты или вздувшиеся, как бочки, тела. Запекшаяся кровь повсюду – тёмными дорожками от заколоченных дверей, огромными кляксами на мостовой, заскорузлым настом в подворотнях, среди обрывков мешковины и расколотых крысиными зубами костей. Глядя на это, Сол понимает, почему в других частях города люди выглядят такими запуганными, подавленными. Страх, страх вкупе с невозможностью хоть как-то себя защитить – вот что гнетёт их. Каждое утро они вынуждены выходить из дому, отправляясь на фабрики, общаясь с десятками других, подозревая в каждом заболевшего. В приории Святого Остина было три крупных завода: шерстопрядильный, кирпичный и керамический. Три очага заразы – Эд на деньги готов спорить, что среди рабочих было больше всего заболевших.

Как давно люди оставили это место? Трудно сказать. Наверняка бегство шло волнами, сначала уехали самые осторожные и пугливые, потом основная часть – поддавшись панике. Последними уходили самые упрямые – не потому, что боялись болезни, а потому что жить в безлюдном квартале невозможно. Торговые лавки, колодцы… Церкви, в конце концов.

Вечер наступил рано – город всё ещё накрывало густое облако дыма, упрямо не желавшее рассеиваться. К ночи дым этот опускался ниже, почти до самых улиц, похожий на туман, но едкий и удушливый. Нужно было возвращаться, переночевать и продолжить поиски завтра – если в этих поисках есть хоть какой-то смысл.

Эд возвращается по Дорфер-стрит, идущей с севера на юг. Её он осмотрел ещё утром, не обнаружив ничего заслуживающего внимания. Тем удивительнее было для него заметить свет в окнах одного из домов.

Похоже, это был какой-то магазин. Утром он стоял, с дверями нараспашку, раскуроченный с разбитой мебелью. Это была лавка гробовщика – в этом царстве смерти его товары, разбросанные и разбитые, оказались никому не нужны.

«Смерть в чистом, истинном своём виде отвергает ту ритуальную мишуру, которой её обвешивают люди, – после семи часов на ногах, внутренний голос Эда звучит отрешённо-философски. – Наверное, потому, что этими ритуалами люди пытаются показать, что смерть – это и не смерть вовсе, а просто переход к иной форме жизни. Будь я смертью, попытки выставить меня „пересадочной станцией“ меня бы тоже злили».

Он осторожно подходит к похоронной конторе, стараясь не оказаться на свету. Конечно, это могли быть плакальщицы или братья-гробовщики. Но знать заранее было бы совсем неплохо.

Внутри горит несколько грубо смотанных факелов, кое-как прицепленных к стенам. Потолок над ними чёрен от копоти и почти скрыт дымом. Посреди зала на двух бочках стоит крышка гроба – массивная, с бронзовыми ручками, словно скатертью укрытая надорванным, в грязных пятнах саваном. За этим странным столом сидят трое. В центре – необычно высокий, худой мужчина, с похожим на топор желтушным лицом и глубоко посажеными глазами. Его конечности похожи на лапы паука – в них словно есть лишние суставы, хотя под чёрным сюртуком и в слабом свете наверняка не скажешь. На нём высокий цилиндр и шёлковый галстук с жемчужной булавкой. Справа от него – женщина с уродливо перекошенным лицом, опухшим и раскрасневшимся. Её руки ужасно отекли, вены на них вздулись и почернели. С другой стороны стоит от высокого сидит глубокий старик, скрюченный и похожий на скелет. Его сухая кожа, вся в складках морщин кажется слишком большой, свисая отвратительными складками. От каждого из сидящих веет чем-то жутким, нечеловеческим – настолько, что по хребту пробегает неприятный холодок. Непроизвольно, Эд прикрывает глаза.

– Нежданный гость, – голос, похожий на скрежет камня по стеклу, заставляет Сола обернуться. Высокий мужчина, ещё секунду назад сидевший за столом в холле стоит позади него, возвышаясь над присевшим на корточки Эдом на добрых полтора метра.

– Этот ужин не задумывался званым, – оскал неизвестного полон мелких жёлтых зубов. – Но раз уж гость заглянул к нам на огонёк… всегда приятно видеть новое лицо.

Н протягивает костлявую руку, одетую в ветхую чёрную перчатку. В дырах, протёршихся на внутренней стороне ладони, виднеется белёсая, гладкая кожа, больше похожая на кость.

«Не позволяй до себя дотрагиваться. Никому!»

Эд поднимается, одновременно отстранившись на шаг.

– Я не хочу быть обузой, – осторожно произносит он. Глаза высокого маслянисто поблескивают в густой тени глазниц.

– Напротив, – хрипит он. – Вы станете прекрасным дополнением нашему вечеру. К тому же, отвергать приглашение королевской особы – неподобающе и крайне оскорбительно.

– Королевской? – машинально переспрашивает Эд. Высокий расправляет плечи, выпячивая костлявую грудь, лишь слегка натягивая сюртук, висящий на нём, словно на вешалке.

– перед вам – один из владетельнейших монархов этих мест, – произносит он трубно. – Никакой смертный король не сравниться со мной, ибо я – Король Чума.

Эд чувствует, как его сердце замирает, точно чья-то рука с силой сжимает его. Король Чума. Спичка упоминал о нём, правда говоря, что его давно не видели и даже Алина писала о нё, пересказывая городские легенды. Из всех, кого можно повстречать в этом проклятом месте, Король Чума – едва ли не самый плохой вариант.

Под сухой стук каблуков, Эд входит в холл. Жестом его приглашают за стол. Заняв свободный табурет, он садится напротив жутковатой троицы, которая вблизи выглядит ещё более отталкивающей. Старик, облачённый в рваный офицерский мундир, с трудом фокусирует на госте взгляд мутных глаз без зрачков. Сол никак не может вспомнить, упоминал ли его и пухлую женщину Спичка, но мысли от страха путаются и память отказывается служить. Король собственноручно наливает ему вина из пыльной бутылки в позеленевшую медную кружку.

– Выпей за короля, – сипит стрик. Его голос похож на шипение куска мяса на раскалённой сковороде. Под внимательными взглядами Эд протягивает руку к кружке. Сердце колотится так, что кажется вот-вот разорвётся.

– Я здесь по делу, – говорит он, замерев. – Если Вашему Величеству будет угодно его выслушать.

– По делу? – саркастично интересуется Король Чума. – И какое же дело привело тебя сюда?

– Я ищу… – начинает было Сол, но его прерывают. Толстая женщина визгливо хохочет, сотрясаясь всеми складками своего необъятного тела. Просторное платье на ней грубо смётано из нескольких меньших по размеру.

– Все вы ищите здесь одного – наживы. Всё что вы, глупцы, хотите – обогатиться за счёт мертвецов и беглецов. Богатство или смерть – что ты выберешь?

– Я пришёл не грабить, – так спокойно, как только может, произносит Эд. Это провоцирует его собеседников – они истошно смеются, стучат по столу кружками, хлопают себя по бёдрам.

– Не грабить? – наконец спрашивает Король. – Зачем же тогда?

– Я ищу человека, – Эд убирает руку, надеясь, что про стакан его собеседники пока забыли. – Монахиню Ордена Скорбящих Сестёр. Кому как не Вашему Величеству, знать о её нахождении.

Троица замолкает, уставившись на Эда зло и пристально. Кажется, ещё немного и они бросятся на него.

– Ты спрашиваешь нас об этой мерзости? – голос Короля кажется доброжелательным, но в этой доброжелательности легко различить ненависть и отвращение.

– У вас нет причин любить плакальщиц, – кивает Сол. – Но вы – истинные хозяева этих владений.

Король Чума кивает, затем вдруг отрицательно машет головой.

– Нет. Не я. Красная Смерть потеснила Чёрную. Моя власть уже не так безгранична и всеобъемлюща. Но ты прав – кому как не мне знать, где твоя плакальщица.

– Ваше Величество скажет мне?

Распялив широкую пасть, Король долго и раскатисто смеётся. Смех этот звучит отвратительно и зло, а зияющем провале та можно видеть чёрное, гниющее нутро чудовища. Оно словно наполнено доверху дурной кровью, тёмной и полной паразитов.

Легенды говорят, что Король Чума появился в те дни, когда первые сёстры-плакальщицы и братья-гробовщики встали на борьбу с жуткой болезнью. Зараза избрала себе носителя – Тим Шарманщик, бродячий артист из Уайтчепела, принёс чуму домой, где заразил старика отца и жену. Надежд на спасение не было, но Тим решил опробовать иной путь – он обратился к самой болезни, моля спасение от жуткой и неминуемой смерти. Таковое было ему дано – но за ужасную цену. Он и его семья обратились в чудовищ, материальные воплощения Чумы, ни живые, ни мёртвые, единственной целью которых стало распространение заразы. Больше года они внушали ужас простому народу, пока, наконец, небыли пойманы чёрными мундирами и сожжены в подвалах епископата. С их уничтожением эпидемия пошла на спад и вскоре завершилась. Но спустя пятнадцать лет, когда Чума вновь явилась в Олднон, Тима снова видели в самом сердце заражённых кварталов. Те немногие, коу удалось пережить встречу с ним, рассказали, что чудовище носит корону из человеческих костей и зовёт себя Король Чума. С тех времен его трижды пытались упокоить, но каждый раз Король чума возрождался, появляясь на гребне новой эпидемии. Но сейчас, когда над городом владеет Красная Смерть, говорят, что Король стал слаб, утратив большую часть своего могущества.

Эти строки молнией проносятся в голове Сола. Алина знала о Короле, писала о нём. А теперь, возможно, повстречалась лично.

– Выпей за меня, – требовательно провозглашает монстр. – И я расскажу тебе.

Костлявый палец указывает на медную кружку.

– Я не стану пить, – Эд чувствует, что бледнеет.

– Тогда ты не узнаешь о судьбе своей монашки.

– Судьбе? – Эд не отводит взгляда. – Она мертва?

– Увы, нет, – скулит толстуха. – Живёхонька. Ты ведь говоришь о той, что пришла из тех же мест, что и ты? Она одна выжила. Остальные быстро увяли.

– Пей, – Король неумолим. – Не разделив со мной хлеба и вина, ты не можешь быть моим гостем.

– Если я выпью, ты скажешь мне? – Эд поднимается на ноги. Властный кивок служит ему ответом. Сол протягивает руку к кружке.

– А если откажусь?

– Мы силой вольём его тебе в глотку, – сипит старик. От копоти и чада в комнате тяжело дышать. Потемневшие и облупленные фигурки ангелов смотрят с резных обломков слепо, их улыбки – жуткие гримасы.

Эд резко подхватывает кружку, опрокинув её содержимое в себя. К его удивлению это оказывается вино – неплохое к тому же, и довольно крепкое.

– За Короля Чуму! – он с силой бросает кружку об пол. – Трижды сожжённого и вновь возродившегося!

– За Короля!!! – подхватывают старик и толстуха жутким скрипящим воем. Тим Шарманщик стоит напротив Эда, самодовольно скалясь.

– Дело сделано, – наконец произносит он. Эд так не считает:

– Монахиня. Ты обещал.

Монстр кивает:

– Монахиня… Как по мне – слишком много желающих спасти эту полуженщину. Ты опоздал, незваный гость. Твоя пташка тмилась в подвале этого самого дома, запертая с остальными. Две ёё подружки здорово скрасили нам вечер, а она… Она нашла лазейку и бежала. Прежде чем я успел вернуть её, некто встретил её и забрал с собой. Прочь из моих владений. Живую. Невредимую. Я долго горевал о потере.