Текст книги "Граница у трапа"

Автор книги: Владимир Мазур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Мы ехать Казахстан. Там много наших живет. Тепло.

– Ого! В Казахстан! Как же вы в такую даль снарядились без копейки денег? Этого вам на трамвай не хватит, – кивнул я па тоненькую пачку грязно-желтых, похожих на использованные салфетки, драхм. Мягкие, словно из марли. Самые бациллоносные, согласно статистике ЮНЕСКО. – Далеко ведь. И багаж... Как же без денег-то?

Турок жалостливо сморщил иссушенное болезнями и возрастом лицо, завертел птичьей головкой, сказал что-то встревожившейся жене, погладил по голове сына. Все трое смотрели на меня, силясь понять, к чему клоню.

– Так нет больше денег?

– Нет. Нам деньги давать здесь один хороший человек. Я ему потом отдавать.

– Взаймы? Под проценты? Знакомый? Давно его знаете? Уже бывали в Советском Союзе?

Спрашивал, выкладывал на один из двух низеньких столиков блоки сигарет. Ишь, набрали. На продажу, что ли? Что ж он молчит? Придумывает ответ?

Распаковал один из блоков, вынул верхнюю пачку, открыл ее, вытряхнул сигареты на ладонь. Обыкновенное курево. Хорошо пахнет. Вообще-то в последнее время в сигареты прячут редко, но на всякий случай...

– На тыбе, – зашептал турок, придвигаясь поближе. – Моя не жалко. Подарок. Куры.

– Товарищ, – грустно сказал я. – Мы ж не в Турции.

Давным-давно надоело возмущаться жалкими попытками купить инспектора таможни «на корню». То деньги суют, то перстни, то коньяком рвутся угостить. А турок? Из добрых чувств или по злому умыслу?

Турок, неверно расценив молчание, полез в чемодан. Так и есть. «Метакса». Ну-ну, дальше что?

– Коньяк, – уже по-свойски подмигнул турок. – Бери. Тыбе.

– Ну, что вы, – «застеснялся» я. – Такой дорогой подарок.

– Бери, бери, – поддакнула жена.

И она, оказывается, говорит по-русски. А сын?

Мальчик сидел на одном из чемоданов, тупо рассматривал пол. Заболел малый, что ли? Вид у него какой-то невеселый. Если они так суетятся, дело нечисто. Может, все же, просто люди душевные?

– Золота нет? – влепил я вопросик, следя за лицом турка. – Или долларов?

Турок испуганно отшатнулся и с укором посмотрел на меня, словно я сказал какую-то скабрезность.

– Зачем так говоришь? Нет золото. Мы бедный. Очень бедный.

Подошел Никитин. Соскучился! Сейчас начнет советы давать.

– Как тут?

Никитин внимательно посмотрел на открытый чемодан.

– Да так... Сигареты предлагают. Коньяком угощает. Бедный человек, – проинформировал я вполголоса.

– Его улыбку рассмотрел?

– Ага... Бедный, а на золотые коронки наскреб. Чемоданы японские, фирменные. То, что они в рванье, ничего не значит.

Из-за плеча Никитина видел – турок тоже совещается с женой. Тайм-аут. Совещается или просто недоумевает, почему его так долго маринуют в духоте досмотрового зала? Мальчик хотел подняться, турок удержал его. Заболел малый?.. Вон как голову опустил. Уши торчат, шея тонкая.

– Больше надоедать не буду, сам решай. Учти, кроме пассажиров, надо Кобца подменить на проходной.

Так. Посмотреть весь багаж не удастся. Вон сколько всего – целая баррикада. Ну, а если пораскинуть мозгами? Взятка, кепка, японские чемоданы, суетливые жесты, мальчик, который сиднем сидит, и встать ему не позволяют, золотые коронки, шушуканье, деньги взаймы – прямо сборник народных примет получается. Разгадка – на последней страничке этой начинающейся истории, то есть, в конце коридора, где находится служебная комната...

Я подумал, что вот так постепенно во мне может появиться жестокость. Или бездушие. Люди беззащитны пред лицом моих полномочий. Так что же? Отпустить их?

– Знаете что, – задумчиво сказал турку, – пойдемте-ка со мной для более подробной беседы. Нет-нет, вы побудьте здесь, – остановил я жену турка. – И мальчик пусть побудет с вами.

Турок изменился в лице, зачем-то застегнул пиджак на все пуговицы, положил кепку на один из чемоданов.

– Кепочку не забудьте.

Ишь, забывчивый какой! То из рук не выпускал, то все бросает... Скучно с такими контрабандистами!

Я сгреб со стола паспорта, декларацию, драхмы и повел турка в служебную комнату, кивнув на ходу инспектору карантина и Никитину. Они пошли за нами.

В досмотровой комнате положил на стол «Акт о проведении личного досмотра».

Турок прочитал, глухо сказал:

– Ничего нет. Я ехать Казахстан. Мы бедный.

В комнате воцарилась тишина. Я невольно смутился. В самом деле – чего пристаю к незнакомому человеку? Сторож с покалеченной рукой насобирал деньжат на дорогу, прихватил жену, сына, а я извожу его вопросами. Нехорошо получается!

– Дайте вашу кепочку, – попросил Никитин.

Турок сидел несколько секунд, не шелохнувшись, затем отдал кепку.

Так и есть. Под внутренней складкой пальцы Никитина нащупали сложенные вдоль купюры. На стол легли американские доллары. Немного. Всего шестнадцать. Но и то неплохо. Значит, интуиция меня не подвела.

Но почему у бумажек такой странный вид?

– Это старые доллары, – пояснил Никитин. – Видишь, они шире и длиннее тех, что в ходу. И цвет у них немного другой.

Все знает Никитин! Эталон таможенника!

– Как их оценивать? По какому курсу?

– Не спеши. Может, еще кое-что есть.

Ну Никитин! Знает, когда вылить ушат холодной воды.

И впрямь я уж хотел на радостях оформить протокол и вернуться на рабочее место, имея на боевом счету очередную победу. А он меня носом макнул – мол, молодой, не спеши. Но где искать это «кое-что»? В каком месте?

Турок, сгорбившись, утирал кулаком глаза. Этого еще не хватало!

Как ему втолковать, что у нас другие законы, что не ценности его нам нужны, а знание того, что, когда и кем провозится через границу.

– Есть еще что-то припрятанное?

– Нет. Ничего нет.

Никитин взял со стола акт и вышел. Получение разрешения на производство личного досмотра отняло немного времени. Теперь мы брались за турка всерьез.

– Снимите туфли, – попросил я. – Да, да, туфли.

Туфли для контрабандиста – старый и самый ненадежный тайник. Если хотят что-то спрятать, обязательно заколачивают в каблуки или подметки.

Турок нехотя, долго стаскивал туфли. Поставил их рядышком, поджал ноги, как дите малое, скукожился.

С виду туфли как туфли. Не очень дорогие, на толстой подметке. Одна деталь отличает их от серийных, обычных – архитяжелые. Приблизительно на полкилограмма тяжелей, без весов чувствуется. В таких месяц походишь – чемпионом по бегу станешь. Господи, когда же они перестанут прятать в обувь? Книг не читают, что ли?

Я посмотрел на Никитина, отдал туфли. Он взвесил в руке.

– Что в туфлях?

Турок молчал. Сидел, нахохлившись, как загипнотизированный. Плакать не порывался, слезы не демонстрировал, о бедности не заикался.

Я встал и из чемоданчика в углу взял плоскогубцы, стамеску, клещи. Расстелил на столе газету, примерился, ухватил клещами край подметки. Ручная работа! Просмоленная, навощенная дратва... Поднатужился. Заскрипела кожа, затрещала дратва, столбиком взвилась пыль. Еще рывок, и тускло блеснуло золото. Моя версия частично подтверждалась – «Амур» был «почтовым ящиком». Никитин тоже сиял – доказал, что пассажиры замешаны. Интересно, кому принадлежит золото, аккуратно вклеенное с внутренней стороны подошвы? Отковыривал стамеской монеты и следил, чтобы они, падая с мелодичным звоном на стол, не откатывались далеко. Карантининспектор завис над моим плечом.

– Ваше? – показал я «нищему» турку стамеской на золотой холмик.

Он отрицательно качнул головой. Наверно, сейчас поспешно сочинял сказку про белого бычка...

Никитин хмыкнул.

Я сложил монеты столбцами по десять штук в каждом, взял бланки, копирку, скрепки. Так... Не перепутать бы... Потом опять писать и писать... Сколько всего? Семьдесят девять штук. Учитывая ухищренное сокрытие... Статья сто вторая... Передать...

– Значит, монеты не ваши? – повторил я вопрос. – Я не я, лошадь не моя, я не извозчик. Интересно получается. Сознавайтесь! Деваться некуда, – кивнул я на золото.

– Нет лошадь. Мы бедный. Очень бедный! Я пересчитал еще раз собранные «по бедности» монеты, удивился.

– Семьдесят девять. Странный счет.

Мы обыскали всю комнату, разодрали окончательно туфли на микроскопические кусочки, но восьмидесятой не нашли.

– Сколько было монет? – спросил я «бедняка».

– Вос... – начал он и тут же поправился. – Семьдесят и девять.

Проговорился-таки «бедняк».

– Так восемьдесят или семьдесят девять?

Турок не отвечал.

Я оставил Никитина с турком и карантининспектором в комнате, вышел в зал. Жена турка с беспокойством смотрела на меня, а мальчик продолжал сидеть на чемодане, как было велено, не решался поднять глаза.

– Мальчик, – тронул я его за плечо. – Дай-ка дядя возьмет этот чемоданчик.

Мальчик посмотрел на меня, на мать. Она что-то сказала ему на своем языке. Он встал.

– А вы приготовьте мужу другие туфли, – показал я на ноги. – Обувь. Понимаете?

Мой жест и слова заставили ее болезненно поморщиться. Знала, о чем идет речь.

Я выложил из чемодана пожитки и сразу обратил внимание на толстую планку, идущую по внутреннему периметру. Ни следов переклейки, ни царапинки.

Проверив чемодан на «агрегате», я внес его в досмотровую комнату. Чемодан проверять сложнее. Это не туфли, металлоискателем не проверишь. Тут можно и ошибиться – уголки железные, укрепляющие прокладки. Ловко Никитин навострился орудовать аппаратурой – золото в туфлях взял – не пикнуло. Только я да он поняли, в чем дело.

Турок чуть со стола не свалился, увидев, что я принес.

– Ваш?

– Мой, – чуть слышно ответил он.

Ну вот. Уже хоть что-то его.

Чемодан был красивый, японского производства, с удобной ручкой, оклеенный изнутри голубой бумагой. Прямо жаль портить такую вещь! Но извлечь монеты как-то надо! Да и нам все равно, в каком виде попадает место сокрытия на спецсклад. Полюбовавшись сам, дав другим полюбоваться качеством изделия, решительно поддел стамеской планку. Бумага лопнула, и с внутренней стороны деревянной планки показались круглые ячейки, в которые были намертво всажены монеты. Я ломал планку, крошил дерево, – выколачивал монеты, давал казне доход, а карантинный инспектор завис надо мной.

– С ума сойти можно! – шептал он. – Столько золота! Зачем человеку столько золота?

Турок не ввязывался в философский диспут.

Монеты сыпались одна за другой, и скоро на столе выросла внушительная горка. Надо было во что-то складывать их. Я осмотрелся, снял с полки запыленный стеклянный кувшин. Четыреста пятьдесят монет заполнили его до половины.

– Чемодан ваш. А золото? – спросил я турка. – Ваше?

– Я сказать, – решился он. – Это золото не мой. Туфли золото – мой. Чемодан золото – не мой.

– Как же так? Интересно.

– Чемодан мой. Вещи чемодан мой. Чемодан мне давать один человек. Я ему потом давать. Золото туфли – за чемодан.

– А где и кто должен был взять у вас чемодан? Этот человек из... Он тоже приехал с вами?

– Да. Он ехать пароход.

Никитин выразительно посмотрел на меня, и я понял, что надо спешить.

– Иди, я побуду здесь, – сказал Никитин.

А ведь мог бы пойти сам и записать пол-успеха на себя.

– Вставайте, – позвал я. – Вас ждут великие дела. Поищем вашего знакомого.

И тут меня охватило сомнение – а что, если турок соврал, желая свалить вину на другого? Впрочем, сейчас увидим. Если «компаньон» не успел пройти досмотр, что вероятнее всего, так как он, конечно же, захочет понаблюдать за продвижением ценностей через границу, то я отыщу его в два счета.

Турок, сумрачно глядя на свои босые ноги подошел в досмотровом зале к жене, односложно ответил на ее вопросы, надел другие туфли. Мальчик со страхом смотрел на меня. Ничего, подрастет, поймет, чем папа занимался.

Я подвел его к стеклянной стене, разделявшей залы. Сдвинув в сторонку заскрипевшие жалюзи, притянул турка за рукав.

– Ну-ка. Есть?

Турок воровато глянул в щель, какое-то время искал взглядом, потом показал на мужчину лет сорока в светлом костюме, сидевшего в дальнем углу на красной скамье.

Я подивился совпадению – красная скамья – банкрот. Банкрот на банкроте...

– Он!

Отвел турка в нашу комнатушку, где уже нервничало вызванное начальство. Карантинный инспектор, ошалев от вида золота, утолял жажду прямо из крана, хотя автомат с охлажденной газированной водой находился в двух шагах – за углом коридора.

– Хорунжий! – подозвал начальник таможни. – Что вы ходите, не заканчиваете?!

– Сейчас, – ответил я, не желая вдаваться в подробности.

– Помочь? – скромно спросил Никитин.

– Стереги!

В досмотровом зале я выловил свободного носильщика и быстро растолковал задачу.

Мой наметанный глаз выхватил в груде багажа нужный чемодан.

– По-английски говорите? – спросил пассажира в светлом костюме, отбирая у него паспорт и декларацию.

– Немного.

– Отлично. Берите вот этот чемодан и несите за мной, – приказал, следя за его реакцией. Ну и выдержка! Бровью не повел!

Отвел его в досмотровую комнату, и таможенное начальство догадалось удалиться.

Едва сдерживаясь, чтобы не наброситься со стамеской на чемодан, отбарабанил соответствующую преамбулу, услышал знакомое «нет» и перешел к практической стороне дела.

Прежде чем потрошить вещи, следовало соблюсти все тонкости таможенных формальностей.

– В декларации указано, что у вас с собой тысяча шестьсот долларов. Где они?

Пассажир посмотрел на турка, загнанного в угол, достал из бумажника несколько банкнот. Шесть бумажек по сто и одна тысячедолларовая. Вот это бумажки! Не то, что у турка! Впрочем, не отвлекаться. Пассажир в светлом костюме был невозмутим, как айсберг. Он спокойно наблюдал за моими, честно признаться, суетливыми движениями.

Посмотрим, посмотрим, как ты будешь выглядеть через несколько минут. Я вытряхивал вещи из чемодана. Пассажир, поглядывая на турка, съежившегося на табурете, вынул сигареты, не спрашивая разрешения, закурил.

– Куда направляетесь?

– В ФРГ виа Москва и Ленинград.

– В чемодане ничего не спрятано? – спросил я, ласково ощупывая толстую планку, идущую по внутреннему периметру.

Пассажир усмехнулся.

Я эффектно поддел стамеской планку, ковырнул ее. Затрещала красивая голубая бумага, заскрипели гвоздики, и перед моим недоуменным взором предстала ровная поверхность планки.

Ни-че-го!

– Зря поторопился, – вполголоса заметил Никитин. – Надо было бы сначала...

Я сам знал, что надо бы сначала. Я не знал, куда деваться от стыда. Пассажир в светлом костюме внимательно рассматривал испорченный чемодан. Стряхнув пепел на стол, спросил:

– Таможня, надеюсь, оплатит стоимость чемодана?

Я словно язык проглотил. Настала моя очередь отмалчиваться. Крыть нечем. За чемодан придется платить.

Придвинув к себе протокол турка, проверял, не напутал ли чего, лихорадочно размышлял, что делать с пассажиром в светлом костюме. Уличить его показаниями турка? Нет на это прав. Досмотр могу, устраивать же очную ставку...

– Володя, – повернулся я к Никитину. – Что дальше?

Никитин взял со стола паспорт и декларацию пассажира в светлом костюме, увел его с собой.

Я торопливо заканчивал протокол, не смея поднять голову. Так опозориться! Вот непруха! Фокусник! Но турок тоже хорош. Обманул, как ребенка.

Возвратился Никитин, ведя пассажира, который нехотя тащил чемодан. Не такой красивый, как японский, но вместительный, привлекательный.

– Как сардины в банке, – сказал Никитин. – Вскрывай, не бойся!

Через четверть часа на столе, как солдаты на смотре, стояли столбиками монеты.

Я сидел, подсчитывал, взвешивал, давал подписывать, морочился с копиркой – подложил не той стороной и пришлось переписывать, а в комнате стояла абсолютная тишина. Сейчас главным был я! Ну и Никитин!

Пассажир в светлом костюме мрачно рассматривал турка, держа сигарету на отлете. Я посмотрел на окурки в мусорной корзине. Шесть или даже больше. Раскурился – не продохнуть.

Неожиданно пассажир в светлом костюме сказал что-то такое турку, от чего тот вскочил и пошел, брызгая слюной, захлебываясь словами, выкрикивая проклятия, угадывающиеся даже на незнакомом языке.

– Сядьте и успокойтесь! – попросил Никитин турка.

Турок неохотно утихомирился, сел на свое место, успев плюнуть под ноги пассажиру в светлом костюме.

Прокорпев над столбиками монет с час, проверив пробу кислотой, я упрятал кувшин в сейф и пошел с греком и пассажиром в светлом костюме в досмотровый зал.

На турка, завязывавшего шнурок туфель, напустилась жена. Она толкала его кулачком в бок, ругалась, и я спросил Серопяна, хорошо знавшего восточные языки:

– Сероп, что она ему говорит?

Сероп послушал и с удивленной улыбкой доложил:

– Ругает! Понимаешь, смелая женщина! Ругает мужа! Говорит, что будет благодарить бога за то, что наказал его за жадность. Говорит, им ничего не надо было, а он впутался в это дело, что ей и мальчику будет тяжело, если с ним что-то случится. Ругает его страшно! Послушай, какая смелая женщина! Такое говорить мужчине!

Я чувствовал, что не довел дело до конца, но не мог вспомнить, что упустил. С чего все началось? Ах, да!

– Послушайте, – спросил я турка, – золото в туфлях ваше?

– Мой, – обреченно ответил он. – Золото туфли мой. Он платит мне за чемодан.

– Там было семьдесят девять монет. Правильно?

– Да.

– А почему не восемьдесят? Почему не ровный счет? Где восьмидесятая монета?

Жена опять запричитала, а турок ткнул пальцем в золотую коронку.

– Что она говорит? – спросил я Серопяна.

– Говорит, что хотела сделать из монеты золотой крестик мальчику, а он пожадничал, сделал себе золотой зуб. Вот бог его и покарал. Ах, какая смелая женщина! Люблю таких женщин, но как жена она мне не нравится.

Серопян в свои сорок не был женат.

– Ну, что у вас? – спросил Тарасов, подходя к моему столику. – Хорунжий, заканчивай – и на проходную. Кобец звонил, говорил, что уже почти все прошли. Постоишь там с Никитиным немного, подежуришь.

Отправлял отдохнуть. Правильно. Справедливо.

Я сдал багаж и заглянул в досмотровую комнату.

Пришедший Кобец фотографировал изъятые ценности. Никитин помогал Серопяну определять стоимость массивного золотого браслета. Тарасов проверял оформленные дела.

Мы с Никитиным отправились на проходную.

– Слушай, Володя, – спросил я Никитина на лестнице, ведущей к двадцать третьему причалу, – зачем они возят к нам золото? Что, у нас своего не хватает?

– В золоте надежней держать ворованное. И потом... Не у всех ведь сознательность на уровне. Не маленький, понимать должен. Золото постоянно повышается в цене, им легко спекулировать.

– А на какие шиши  о н и  покупают там золото?

– Кто – они?

– Контрабандисты.

Никитин досадливо посмотрел на меня.

– На свободно конвертируемую валюту, – раздельно произнес он. – Что за вопросы?

Охранник открыл нам ворота, и мы пошли по территории, граничащей с трансфлотовскими складами. Так было ближе.

– А наши? Наши за что покупают?

– Опять за свое? Еще одна версия? Можешь считать, что дело закрыто. И закрыли его мы. Ты в основном. Возят пассажиры! Понятно?

– Но и наши возят! Ведь возят официально?

– Ну, кто как... Кому удается достать валюту на черном рынке, тот на нее. Бывает, и совзнаки в ход идут.

– Рубли не конвертируются.

– Есть узконаправленные специалисты по скупке наших банкнот.

– А что они потом с ними делают?

Никитин долгим взглядом посмотрел на меня, и я понял, что сморозил глупость.

– Странно, что на этот раз, – заметил я, – контрабандисты сами решили вынести. Помнишь монеты, которые нашел Кобец? По-моему, их должен был вынести кто-то из команды или из посетителей судна. Как ты думаешь?

– Наше дело четкое – нашли, сдали. Не морочь себе голову.

Шли по сумеречному переходу под зданием морвокзала. Я решил признаться.

– Не хотел раньше говорить... Мнительным становлюсь, что ли... Один тип с «Амура» предлагал свои услуги. Я отказался. Что-то он мне не понравился.

– Кто предлагал?

– Механик Кучерявый.

– Знаю такого, – кивнул Никитин. – Мозгов у него – только для наблюдения за мотористами. Вечно «под мухой». Это он тебе на проходной кровушку пил?

– Он.

– Вот видишь. Подлизывается... Я его хорошо знаю. Труслив, в пьяном виде – хам. Нет, Юрка, золото возили пассажиры. Ты сам это только что доказал. Может быть, есть еще... Не знаю.

* * *

Опять мы с Никитиным работали на проходной – досматривали последних моряков с «Амура». Проверяли ввиду чрезвычайного происшествия. Досмотр проходил гладко – никто поперек слова не сказал, не чертыхался. Моряки «Амура» были подавлены исчезновением Суханова, открывали чемоданы и сумки без лишних слов.

– Привет, Юрчик! – поздоровалась со мной Наташа, входя в комнатушку. – Опять двадцать пять?

– Опять. А где Морозов? Да выключи ты его!

– В туалете портовом застрял. Живот схватило.

Наташа выключила стереомагнитолу.

– Не любите нас, моряков, – улыбнулась она Никитину. – Или чересчур любите – каждый рейс дважды встречаете – на судне и на проходной.

– Сумочку и паспорт, пожалуйста, – попросил Никитин.

– Володя, – шепнул я ему на ухо. – Может?

Никитин недовольно дернул плечом, и Наташа, поняв, что является яблоком раздора, примирительно сказала:

– Не стесняйтесь, ребята. Пожалуйста, смотрите!

Она открыла сумочку.

Никитин заглянул внутрь, спросил:

– Что на дне?

– Сугубо женское, – смутилась Наташа. – Интересуетесь?

– Приемник ваш?

– Мой.

– Включите!

– Только что просили выключить.

Наташа нажала клавишу воспроизведения.

Никитин послушал, потом попросил:

– Разрешите?

Он переключил тумблер, поймал «Маяк», послушал. Осмотрел заднюю стенку.

– Новенький. Был в ремонте?

– Да вроде нет.

Никитин вынул планку, скрывавшую батареи, осмотрел их. Потом поставил все на место.

– Извините за проверку. Сами понимаете...

– Понимаем. Ты заходишь к своей подопечной? – спросила меня Наташа, – Как она там?

– Нет. Зайду как-нибудь. Когда она бывает дома?

– Ты меня спрашиваешь? Тебе лучше знать. Ты на берегу, а не я. По-моему, эту неделю она должна работать днем. Так что заходи вечерком. Ее не застанешь, со мной чайку попьешь.

Она ушла, а Никитин вытаращил глаза.

– Хорунжий! Да ты ловелас! Сразу за двумя ухаживаешь?

– Отстань! – промычал я. – Нужны они мне!

С чего это Наташка взъелась? Глупая выходка. Тут я увидел Морозова, ковылявшего к проходной.

– А ты почему не с Наташей? Поссорились? – спросил я, принимая от него паспорт.

– Да нет. Шли, шли, тут меня и прихватило...

Морозов вымученно улыбался.

– Пришлось забежать в гальюн. Слышал, какое «чп» у нас на судне?

– Да.

– Вот несчастье! Как это произошло, не слышал?

– Вещи какие у вас? – вмешался в наш полусветский разговор Никитин.

– В этом рейсе ничего не брал. В портфеле бельишко и жвачка.

– Что такой взъерошенный? – спросил я, приглядываясь к его напряженному лицу. – Болен, что ли?

– Да я ж объясняю... Из гальюна не вылажу. Юра, прошу тебя, побыстрее!

– Зачем вам столько жвачки? – спросил Никитин, осматривая пакет. – По-моему, в прошлый раз вы везли столько же.

– Не себе! – заметно раздражаясь, ответил Морозов. – Ребятишкам соседским. Они и жуют, и обертки коллекционируют. Ребята, у меня живот...

На Морозова было жалко смотреть. Я б отпустил его, но Никитин не торопился. Он расковырял пакет, наугад вскрыл несколько пластинок, дотошно осмотрел портфель.

– Все в порядке, – вернул он вещи. – Вот теперь все в порядке.

– Ты б, Юра, полечился, – посочувствовал я. – Видик у тебя – на море и обратно.

Морозов выскочил из комнатушки и почти побежал по площади.

– Что-то мне в твоих знакомых не нравится, – сказал Никитин. – Морозов глаза в карман прячет, будто совесть нечиста. Что он за человек?

Вопрос был обескураживающий. В самом деле, что за человек Морозов?

* * *

Он остановил такси на одном из перекрестков.

– Я мигом, – сказал Наташе. – Звякнуть надо.

Войдя в телефонную будку, набрал номер Ильяшенко, загораживая диск от машины.

Долгое время слышались длинные гудки. Наконец Алевтина спросила:

– Кто?

– Я! – весело сказал Морозов. – Сам дома?

– Ю... Это ты? – испуганно переспросила Алевтина. – Его... Он... Нет и не скоро будет. Тут такое... Не приезжай к нам!

– Он ничего не передавал? – успел спросить Морозов прежде, чем на том конце повесили трубку.

Морозов долго стоял, мучительно соображал, что должен делать дальше, потом повесил трубку и вывалился из будки.

Свет на улице был пепельно-черный. Звуки доносились глухо, словно сквозь вату. Хотелось стать муравьем и заползти в трещинку на асфальте.

Вечером, после изнурительного дня, мы подводили итоги.

Тарасов восседал за своим широченным столом, где под стеклом лежал список оперативных смен, самые последние инструкции и распоряжения. За спиной Тарасова маленькой крепостью возвышалась башенка из четырех сейфов. Слева от Тарасова на стене – карта причалов, портативные радиостанции, переходящий вымпел.

– Предлагаю впредь делать «карусель», – сказал Никитин.

– Это как?

– Очень просто. Как самолеты бомбят? Один отбомбился, другой идет на цель. Так и мы. Один досмотрел, второй на его место. Он – на место товарища. У каждого будет по два объекта. Что один проморгает, то другой заметит. Работать, конечно, придется быстрее, чтобы уложиться в норматив. Зато отпадет необходимость в повторных досмотрах.

Тарасов записал предложение Никитина.

– Есть еще предложение, – поднял руку Кобец.

– Давай.

– Я насчет версий Хорунжего. Поскольку с монетами кончено, предлагаю взять с него слово, что больше он мучить нас не будет и что до конца текущего года женится. Жена его так прикрутит, что он на постороннее не станет отвлекаться.

Кое-кто рассмеялся, а Тарасов постучал карандашом по столу.

– Тихо! Шутки в сторону. Кобец, другого времени не нашел? У кого еще есть предложения в свете сегодняшних событий?

Звонок телефона отвлек Тарасова. Он снял трубку, выслушал, нашел меня взглядом.

– Хорунжий, тебя. Приятный взволнованный женский голос.

– О! – обрадовался Кобец. – По теме!

Под смешочки и одобрительные восклицания я подошел к телефону, сгорая от любопытства и в то же время злясь.

– Таможня. Инспектор Хорунжий.

– Официально как! – восхитился Кобец. – Нас не обманешь!

– Юра! – услышал я чей-то дрожащий голос. – Мне надо срочно тебя видеть.

– Кто это?

– Даже не знает, с кем говорит, – не унимается Кобец.

– Это я, Юля. Срочно надо тебя увидеть. Сейчас!

– Я не могу. Я на работе, а до конца смены...

– Знаю, знаю, что на работе, поэтому и звоню. Это касается, кажется, твоей работы. Приезжай скорее в парк Ленина. Я буду на нашей скамеечке. Помнишь? Пожалуйста, приезжай. Прямо сейчас, а то мне страшно.

– А ты не хочешь приехать сюда и здесь все рассказать?

– Я боюсь. А вдруг они меня там ждут? Юра, приезжай!

Я слышал явственно всхлипывания и тут же пообещал:

– Еду!

Положил трубку. Вот те на! Что за новости? Посмотрел на Тарасова, попросил так, что он понял – стряслось что-то серьезное:

– Мне надо сейчас же уехать. Говорит, связанное с нашей работой.

– Хитрюга! – веселил сам себя Кобец.

Я с такой свирепостью показал ему кулак, что он сразу унялся.

Тарасов посмотрел на часы, согласился.

– Можешь ехать. У тебя переработок – на две недели. Если что, звони.

Я схватил фуражку и вышел. Что стряслось с Юлей? Что может быть связано с моей работой? Наташа? Морозов? Явился пьяный Кучерявый и приставал к Юле? Что же произошло?

Мы сидели на «нашей» лавочке, и Юля уже не рассказывала пятое через десятое, а отвечала на мои вопросы.

Постепенно я восстановил точную картину того, что произошло около часа назад в Наташиной квартире.

...Юля после ночной смены (Наташа ошиблась, полагая, что ее квартирантка работает на этой неделе в дневную) была в своей небольшой «темной» комнате. Ждала Наташу, не дождавшись, уснула.

Вообще-то у них сразу завязались почти родственные отношения. Наташа даже подарила ей несколько ненужных вещей – синтетическую кофточку, ношенную джинсовую юбку, кое-что из косметики. Юля не хотела брать дорогие подарки, но Наташа уверяла, что все это мелочи, что она хочет видеть Юлю красивой.

Итак, Юля спала после ночной.

Она услышала, как щелкнул замок входной двери, и проснулась. Однако встать и встретить Наташу не было сил – ночь выдалась тяжелой, не было ни минуты покоя. Сквозь забытье услышала, как в квартиру вошли двое. Наташа сразу пошла в туалет.

Морозов громко сказал:

– Наташа, сделай мне кофе!

Он начал с чем-то возиться. Потом раздался легкий стук, что-то зазвенело, и вошедшая в комнату Наташа вскрикнула:

– Что это?

– А-а, с... – прорычал Морозов, и Юля, совсем проснувшись, напрягла слух. Что-то звякнуло.

– Юра! – прошептала Наташа. – Что это у тебя?

Встать и тем самым обнаружить свое присутствие Юле мешала робость. Она не знала, как себя вести.

– Не видишь? – раздраженно спросил Морозов. – Скажи спасибо, что на проходной их не вынули. Плохо запрессовал.

В это время раздался дверной звонок.

– Кто? – вскинулся Морозов, – Кого-то ждешь? Не открывай!

Наташа пошла в переднюю, Морозов устремился за ней.

– Не открывай! – шипел он.

Юля рискнула приподняться и выглянуть из-за занавески.

На столе стояла магнитола. Рядом – вещи. Задняя крыша магнитолы была снята.

– Пусти! – так же шепотом отвечала Наташа. – Пусти! Я не хочу иметь с этим дело!

– Да не мое, не мое это! – умоляющим голосом спешил убедить Морозов. – Пришел один мерзавец перед самым выходом, заставил меня... Это его, не мое!

– И ты подсунул мне? Пусти!

Опять раздался звонок.

– Да ты уже второй раз носишь! – шипел Морозов. – Уже давно «имеешь дело»! Да, да, радость моя! Сначала в моем портфеле, сегодня – в магнитоле. Первый раз тебя твой... досматривал, потому и пропустил.

– Не ври! Не ври!

Опять позвонили.

– Кто там? – крикнула Наташа.

– А там кто? – донеслось из-за двери. – Наташенька, это я.

Юля надевала туфли и слышала, как впущенная соседка тараторила:

– Здравствуй, Наташенька, здравствуй, Юрочка! Я слышу – голоса... Наташенька, я не вовремя? Ухожу, ухожу... Наташенька, у меня маленькая просьбочка... Ты не могла бы моей Валюше привезти белого материала на платье? Она срочно собралась замуж, а такой ткани, какую она хочет, не найти... Я уж в прокат ходила...

Испуганная Юля схватилась за чемодан, но мысль о том, что ее могут застать при сборе вещей, толкнула вперед. Взяла сумочку с документами и деревянными шагами прошла мимо оцепеневших Морозова и Наташи. Ничего не подозревавшая соседка продолжала тарахтеть.

– Юля, – слабым голосом позвала, Наташа, – разве ты дома?

– Ухожу, – ответила Юля, сбегая по лестнице.

– Кто это? – очнулся Морозов. – Стой! Девушка, подождите!

Юля кубарем скатилась по лестнице и, мысленно крича свое заветное «ура», промчалась по двору, шмыгнула в парадное, оттуда – в соседний двор, на улицу...

В парке прибавилось народу. Вечерняя прохлада манила влюбленных, мамаш с детьми, спортсменов. Естественное поведение гулявших было для меня каким-то ненатуральным, вымученным. Сразу надо было решить несколько вопросов. Как быть Юле? Где ей переночевать? Где жить? Наташа и Морозов... Что в магнитоле? Монеты? Какие у меня были улики, доказательства? Рассказ Юли? Не окажусь ли я в глупейшем положении человека, который что-то слышал, ничего не видел, что-то додумал. Скажут – «версия»! «Пунктик» у Хорунжего! Еще меня беспокоило упоминание Морозова о пропущенном мной портфеле. Я вспомнил, что действительно не проверил вещи Морозова. Врал он Наташе или просто пугал? За себя не беспокоился. Но знала ли о контрабанде в портфеле Наташа?