Текст книги "Граница у трапа"
Автор книги: Владимир Мазур
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
Мы готовились к выходу на досмотр – укладывали в чемоданчики туго скатанные спецовки, проверяли фонари, инструмент.
Никитин, воспользовавшись паузой, меланхолично бренчал танго на расстроенном пианино, стоявшем в углу. Свою робу я уже уложил и, чтобы скоротать с пользой время, подошел к доске, на которой над табличками с текстом были прикреплены образчики тайников.
– Ты что-нибудь простенькое найти не можешь на судне.
Мне стало не по себе от упрека. Решил ждать автобус на улице, взял чемоданчик, оглянулся.
– Внимание, внимание!
Кобец, чмыхая, поднял обе руки и, улыбаясь до ушей, объявил:
– Сейчас наш молодой, но уже опытный Юра Хорунжий поищет свою большую фуражку в нашей маленькой комнате. Если не найдет, таможенник из него получится неважнецкий.
Я покраснел.
– Да я и без фуражки пойду. Я не клоун.
– Без фуражки нельзя, – возразил Кобец. – Форма должна быть полной. И потом, тебя все просят.
Он шутливо захлопал в ладоши, и несколько человек поддержали его.
– Что за глупые шутки! – возмутился я. – Отдай фуражку!
– Юра, – негромко попросил Никитин, снимая руки с клавиш. – Найди! Не посрами учителя!
Я понял, что импровизированного экзамена не избежать – видно, так заведено. Ничего не оставалось, как покориться и поддержать шутку. Все десятеро уставились на меня, ждали.
Для начала отобрал у всех фуражки и, не найдя среди них своей, свалил грудой на стол. Потом отошел к двери, внимательно осмотрел оттуда комнату. Куда спрятали?
Решительным шагом направился к пианино, открыл сначала верхнюю, потом нижнюю крышку. Ноль!
– Сначала по загашникам, – прокомментировал Кобец. – Школа Никитина – не проливай напрасно пот!
Я стал на колени, заглянул под стол. Могли черти прикрепить лейкопластырем.
– Не ленивый, – продолжал Кобец. – Можно посылать в трюм или в машину.
Разозленный неудачами и подковырками, выбрался из-под стола, и тут мой взгляд упал на старый, огромный радиоприемник. Развернул приемник, снял заднюю стенку и с разочарованием убедился – и там нет фуражки.
– Знает особо ухищренные места сокрытия.
Мысленно послав веселого Кобца подальше, подстегиваемый общим смехом, решил искать по квадратам. Заглянул и в книжный шкаф, и за портьеры, и за портреты. Ноль!
Вновь отошел к двери и стал уж подумывать: придется, вероятно, устроить Кобцу личный досмотр. Тут меня осенило. Нажал ногой педаль стоявшего рядом мусорного ящика, крышка поднялась, и я извлек газетный сверток. Содрал бумагу, торжествующе показал Кобцу кулак.
– Фуражка найдена за две минуты сорок восемь секунд! – голосом рефери объявил Кобец. – Чистая победа!
Он схватил мою руку, как ни в чем не бывало, поднял ее.
Кто зааплодировал, кто рявкнул «ура». Я почувствовал, как мои губы сами собой расползаются в довольную ухмылку.
– Что за шум, а драки нет? – спросил вошедший Тарасов.
– Доводим Хорунжего до кондиции – готовим к досмотру.
– Ну и как?
– Можно посылать на самостоятельный – сказал Кобец, и я почувствовал к нему благодарность.
– Понятно. Так... Все вниз! Автобус у подъезда. Заходи – Лас-Пальмас, Бейрут. Вперед, гвардейцы первой оперативной!
Я сдвинул фуражку набекрень, подхватил чемоданчик и вместе со всеми вышел в ночь. Как у нас говорят – «в ночное».
Автобус живо домчал до причала, у которого ждал катер. Стальной настил на носу бодро зазвенел под нашими каблуками. Слегка покачивало. Кранец – автомобильная покрышка – шуршал, касаясь дерева. Взревел дизель. Начиналась работа.
Вырвались из тесной акватории порта, описали у подмигивающего маяка полукруг и пошли против упругой волны, держа курс на россыпь далеких огоньков.
Все укрылись от ночной сырости в салоне, где горели две дежурные лампочки, притихли, пользуясь длинным переходом (около получаса), расслабились, задремали. Серопян, устроившись у тусклого светильника, с наслаждением читал греческую книжонку.
Я знал, что если расслаблюсь, то на судно попаду совершенно разморенным, поэтому остался на палубе. Облокотившись на фальшборт, уставился на кипевшую пену – это зрелище, как и огонь, всегда привлекало меня.
– Юра! – хлопнул по плечу Никитин, – Загрустил?
– Чего Кобец ко мне пристает? И ведь не в первый раз. Я не посмотрю, что он кандидат по боксу... Помнишь, я дежурил у телефона, а он позвонил из соседней комнаты вроде от «Инфлота». Ну, что сухогруз «Али-Баба» должен прийти из Турции с грузом прессованного сена. И порты заходов указал – Улан-Батор, Великая Китайская стена...
– Да он не тебя одного пытается разыграть, – засмеялся Никитин. – Ты хоть не попадешься, а другие вон клюют. Брось хмуриться! Мы идем встречать людей, которые столько месяцев дома не были. Приходят, а тут ты с перекошенной мордуленцией по трапу, как пират на абордаж... Думаешь, приятно?
Я сделал «приветливое» лицо. Никитин рассмеялся.
– Володя, – пользуясь его благодушным настроением, заискивающе попросил, – пусти на самостоятельный, а?
– Не заблудишься? Ты же устройство судна еще не очень...
– Да знаю! Смогу!
– Вообще-то я не против.
Катер удалялся от берега, все сильнее зарывался в растущую волну. Впереди, отделившись от созвездия огоньков, вырастал освещенный бок судна. Описав дугу, подошли к спущенному парадному трапу, у которого стояла одинокая фигурка вахтенного.
Судно подработало винтом и закрыло нас от волн. И все же нос катера тяжело поднимался и ухал вниз, оставляя между собой и нижней площадкой расстояние в добрых полтора метра.
Мы сгрудились на носу и следили за тем, как вахтенный с помощью ручной лебедки регулирует высоту трапа.
– Руки, руки от борта, – приговаривал Никитин. – Прижмет – «мама» не успеешь сказать.
– Метеорологи брехливые – заметил протиснувшийся вперед Кобец. – Обещали три балла, а тут все пять.
– Товарищи! – взывал к нам появившийся у борта штурман. – Поднимайтесь! Рискните! Волнение усилится, тогда нам до утра берега не видать.
– Одна рискнула, – сказал Кобец, изготавливаясь к прыжку.
Он натянул фуражку потуже, подмигнул мне.
– Вперед, за контрабандой!
И кошкой прыгнул на площадку.
За ним остальные члены комиссии поочередно прыгали и попадали в объятия страховавшего матроса.
Пришла и моя очередь оказаться один на один с трапом, который то взмывал к небесам, то обрывался к пляшущим далеко внизу волнам. Как Кобец, натянул потуже фуражку, уловил мгновение и ступил на площадку, когда она проносилась у моих ног скоростным лифтом. Вздумалось щегольнуть бесшабашностью, и я отстранил руку страхующего матроса.
Никитин, прыгнувший следом, заметил вполголоса:
– Был уже один герой... Свалился зимой за борт, еле выловили.
Я понял, что свалял дурака. Одно дело – рисковать ради чего-то серьезного, другое – по дурости.
Пока терзался угрызениями совести, добрался до кают-компании.
Нас ждали вызванные на досмотр члены судокоманды.
После распределения объектов (Никитин уступил моей просьбе) я познакомился со своим сопровождающим.
Парень лет двадцати, в футболке, спортивных шароварах и «вьетнамках» на босу ногу, зевал, встряхивался, всем своим видом показывая, как ему чертовски хочется спать.
Мне досталось машинное отделение. Зимой, разумеется, лучше работать в тепле. Сейчас же приятней на верхотуре, под ласковым бризом, но раз напросился, нечего пенять.
Я переодевался и думал, что превращаюсь в нечто среднее между простым рабочим и детективом. Придется отвинчивать гайки задраенных люков, поднимать тяжести, обливаться потом, чтобы обнаружить то, чего на судне, может быть, и нет вовсе.
Задача с неизвестными – «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Только на таможенный лад.
Сопровождающий, шедший впереди, остановился напротив двери одной из кают.
– Ко мне заскочим?
– Зачем?
– Руки помоем.
Я догадался, в чем дело, но вошел. Хотелось для развлечения посмотреть, как он станет «мыть руки». Ишь, молодой, поддерживает традиции.
В одноместной каюте фыркал у иллюминатора самодельный вентилятор. На столе – стопкой книги. Я бегло просмотрел их, спросил сопровождающего, который уже доставал что-то из шкафа:
– Учишься?
– Хочу восстановиться. Третий заход в девятый класс делаю, и никак.
– Боцман-трави-трал! – хрипло заорал кто-то совсем рядом.
Я отшатнулся, рывком отдернул гардину в углу, и за моей спиной рассмеялся сопровождающий.
В углу на жердочке, прикованный тонкой цепочкой, сидел средних размеров ярко-зеленый попугай. Недоверчиво покосившись на меня пуговкой глаза, переступил лапками в сторонку и продолжил озабоченно перебирать загнутым клювом изумрудные перышки.
– Я за него рыбакам пятьдесят «рэ» отдал, – говорил сопровождающий, разматывая предмет, укутанный в старые рубашки. – Одни рыбацкие команды знает. Хотел переобучить, да не знаю, как. И не дается, бандит! Видно, «училка» у него не функционирует.
В руках парня оказалась внушительных размеров пузатая бутыль с яркой наклейкой. С хрустом отвинтив крышечку непочатой емкости, он на скорую руку сервировал стол – две рюмки, нож, помидоры и крохотный кусочек хлеба.
– Ну, за твое!
Одним махом осушив рюмку, закусил, подбодрил:
– Не думай, а то остынет. Не бойсь, у меня гвоздичные зернышки есть, загрызешь.
Я вылил содержимое в рюмку сопровождающего, стряхнул оставшуюся капельку на язык, распробовал, авторитетно заявил:
– Самогон лучше.
– Э-э, – обиделся сопровождающий. – Разве ж так пьют?
– Тебя как зовут?
– Василий.
– Вот что, Вася, – ласково сказал, посмотрев на часы. – Выпить я могу. А потом? На границе, как известно, тучи ходят хмуро... И враг не дремлет.
– Та!
Сопровождающий от огорчения машинально выпил и вторую рюмку.
– А вот это зря. Развезет.
Мы вышли, и сопровождающий, шагая вслед за мной, бубнил себе под нос:
– Традиция! А традиция, она и есть традиция.
Сам я начал работать, по нынешним меркам, довольно рано – в неполных тринадцать лет. Хотел велосипед. Лишних денег дома никогда не водилось, вот и нанялся садовым рабочим в санаторий – подстригал кусты, носил ящики с рассадой, садил и поливал цветы, окапывал деревья, за что и получал ежемесячно тридцать пять рублей. Именно там, на первой работе, и выучился терпению.
Санаторий находился на берегу, и требовалась адская выдержка, чтобы в жару, видя голубизну моря, продолжать высаживать цветочки, взрыхлять землю у жирных гладиолусов, гнуть спину над цветочными узорами клумб.
Эта закалка пригодилась потом, во время занятий на вечернем отделении, когда после тяжкого дня веки смыкались сами собой, а руки механически писали контрольную, когда от мешков и ящиков ныла спина, а в это время из морвокзального ресторана доносились песни и музыка, когда на борцовском ковре противник брал на болевой, и хрустел сустав, и почти рвались сухожилия, а я терпел и помнил, что обязан победить, потому что в этом мире моими единственными опорами и союзниками были терпение и воспоминания о худом мальчишке, севшем однажды на новенький велосипед, заработанный собственными руками...
Однако пора было будить сопровождающего. Ишь, разоспался малый!
Как его зовут? Василий, кажется?
– Василий! Проснись! Вася! Васька!
Он мутно посмотрел на мое потное лицо, измазанную робу, посочувствовал:
– Н-да... Долго еще маяться?
– До полной победы мировой революции, – ответил, выкарабкиваясь на отшлифованные добела плиты. – Наших не видел?
– Один уже закончил, второй вон, в трубу подался. Не устал? Будем заканчивать? Спать охота.
Все-таки я молодец: нормально провел первый самостоятельный досмотр.
Раз в неделю, если не было ничего срочного, Никитин проводил занятия по таможенному кодексу, по юридическим вопросам, связанным с контрабандой, разбирал наиболее характерные дела. Это помогало и нам, начинающим, и «старикам» быстрее ориентироваться в часто возникающих сложных ситуациях. «Знания за плечами не носить», – любил поговаривать Никитин, требуя не только досконально знать статьи кодекса, но и уметь толковать их. Случалось, что двум-трем словам какого-нибудь положения он посвящал целое занятие, и, если бы не знаменитая результативность в обнаружении контрабанды, его можно было бы принять за нудного крючкотвора.
В тот день мы занимались практическим вопросом – методом обнаружения контрабанды на судах. Сидели, слушали Никитина, устроившегося за столом, застеленным зеленым сукном. После экскурсов в далекое и близкое, после разжевывания и усвоения Никитин принялся «будить мысль».
– Хорунжий! – поднял он меня. – Очнись! Хватит мечтать о девушках и танцах! Лучше скажи, сколько приблизительно на судне мест, где когда-либо была обнаружена контрабанда!
– Около тридцати тысяч.
По крайней мере, так значилось в статье. Накануне я проштудировал подшивку внутриведомственного журнала, поэтому четкий ответ слегка разочаровал моего наставника. Видно, сам хотел блеснуть.
– Знаешь, – обескураженно протянул он. – Но еще, наверно, столько же мест, пока не обнаруженных.
– Тридцать тысяч первое найдет Хорунжий, – не преминул вставить Кобец.
Я даже не посмотрел в его сторону.
Никитин повесил на стену схему устройства пассажирского судна, взял со стола указку и вновь обратился ко мне:
– Покажи наиболее подходящие для контрабанды места.
Он уделял мне внимания больше, чем остальным не потому, что меня следовало понукать учить таможенные премудрости. Просто натаскивал, как щенка, развивая интуицию и профессиональные навыки. С этой целью приносил из дому учебники по психологии, криминалистике, рассказывал о прежней работе в ОБХСС.
Я вышел к схеме, взял у Никитина указку, задумался. Думал не столько над вопросом, сколько над тем, что опять надо учиться. Когда же это кончится?
Никитин раскрыл перед инспекторами большущий альбом с точно такой же схемой, испещренной, в отличие от моей, красными точками. Они обозначали места, где нашли контрабанду. Точки проставлял сам Никитин, черпая данные из спецкартотеки.
– Ну, что, забыл?
– Не выучил, – заржал Кобец. – Двоечник!
– Значит так, – начал я. – По порядку...
Глаза Кобца блестели от ожидания смешного. Я ткнул указкой в верхушку мачты.
– Клотик.
Все засмеялись. Пуще всех заливался Кобец. Веселый нрав у него. Даже слишком.
– Чего смеетесь? – рассердился я. – Согласен, залезть трудно. Но не станет же контрабандист прятать добро только в колено трубы или в нежилой каюте. Он может присобачить его и на самом видном, но труднодоступном месте.
– Например, на якорной цепи! – стукнул Кобец кулаком по столу в диком восторге от того, что я, по его мнению, нес чушь.
– На веревочке в иллюминатор!
– Под сиденье капитанского кресла!
Предложения сыпались одно за другим. Никитин не перебивал, не останавливал, слушал.
– Все правы. Прав и Хорунжий, – наконец прервал он. – Кто из вас хоть разок побывал на клотике?
Шутки прекратились. Судя по смущенным физиономиям, никто не мог припомнить за собой подобного рвения.
– То-то. Что и требовалось доказать. А ты? – обратился Никитин ко мне. – Поднимался?
– Было дело, – признался я. – Ночью. Никто не видел. Почти до самой площадки поднялся, а как вниз посмотрел...
Опять смех.
– Не долез! – захлебываясь от восторга, закончил мою мысль Кобец. – Не долез!
– Тихо! – уже строже сказал Никитин. – Изменим вопрос. Вы знаете, что одновременно с приходом судов ближневосточной линии появляются монеты. Информацию зачитывали. Как думаете, где их прячут?
– Эге! – протянул Кобец. – Найти металл на судне! Его ж можно в любое место... Тут не тридцать, а сто тысяч мест для нескольких монет найдется.
– Так-то оно так. Но мы должны найти.
– Разве что случайно, – с сомнением сказал Кобец. – Вообще вряд ли. На судне – никогда. Объем маленький, тайников – десятки тысяч. По статистике...
– Я найду, – вырвалось у меня.
Смеялись все, кроме Никитина.
– А как? Есть конкретные предложения?
– Ну... полагаю... надо проанализировать, кто может везти, сопоставить, разработать версии.
Никитин покачал головой:
– Слова. Одни слова. И ты забыл весьма существенную вещь.
– Какую?
– Мы – не следственный, а контролирующий орган. Не представляю себе, как ты сможешь «наблюдать». В милиции можно работать с людьми, с документами, собирать факты. А как ты будешь разрабатывать версии, если на досмотр отводится ограниченное время? От и до, а потом – гуд лак, счастливой дороги. Более конкретно можешь что-то сказать?
Я досадовал на себя за сгоряча вырвавшиеся слова. А все Кобец и его подковырки!
Никитин продолжил занятие. Слушал его невнимательно, думал о золотых монетах. Таможню лихорадило уже второй месяц. Напрасно созывались оперативки, проводились совещания, перепроверялась работа каждого – золото просачивалось сквозь густую сеть заслонов, о чем сообщали нам компетентные органы. Появлялось оно после приходов судов ближневосточной линии. Где-то в далеких азиатских портах кто-то покупал монеты и тайком привозил их.
Я вовсе не был уверен, что именно мне посчастливится найти монеты. Шансов на успех было ровно столько, сколько у золотоискателя, ищущего жилу. А то и меньше.
Отправившись на причалы, сушил себе голову над тем, как утереть нос Кобцу. Дернула же нелегкая болтнуть при нем!
Спустя несколько дней, когда работал на причале, показалось, что удача сама плывет в руки.
Мы – стивидор (руководитель погрузочно-разгрузочных работ), два грузчика, виновник-шофер и я – стояли над горой стекла, картона, фруктов, горячились – предстояло составить акт о порче груза.
Случайно посмотрел в сторону и увидел странное зрелище.
Метрах в пятидесяти от нашего собрания тянулся каменный забор высотой в добрых два метра, сложенный из пористого ракушечника. На его гребне показался большой коричневый чемодан, затем голова девушки. Вскарабкавшись на забор во весь рост, она несколько секунд нерешительно смотрела вниз, бросила чемодан на землю, прыгнула следом, прижимая юбку к ногам. Поднявшись, отряхнула подол, подняла чемодан, осмотрела его и, слегка прихрамывая, направилась через железнодорожные пути к причалам.
Изумленный и слегка очарованный такой непринужденностью, я пошел навстречу покорительнице забора. Охрана не могла уследить за бесконечно длинной оградой, и этим обстоятельством пользовались те, кому по каким-либо причинам требовалось проникнуть в порт. Однако лезть белым днем, с чемоданом, у всех на виду!..
Девушка вышла к причалам и остановилась у небольшого пришвартованного судна, осевшего в воду настолько, что его палуба оказалась ниже причального бруса. О чем-то спросила матросов, работавших на баке. Те переглянулись, рассмеялись. Один ответил что-то такое, от чего смех раздался вновь, погромче. Она поспешила дальше, то есть прямо мне в лапы.
Форма таможенника была ей явно незнакома: скользнула равнодушным глазом по моим петлицам и пошла дальше. На вид лет восемнадцать, среднего роста, крепко сбитая. Приехала, скорее всего, откуда-то из глубинки – платье, прическа, туфельки – по моде пятилетней давности. Но все чистенькое, аккуратное.
Я шел рядом, с любопытством всматриваясь в незнакомку. Немного скуластая, курносая, глаза зеленые, с рысьим разрезом.
– Что такое? – недовольно спросила она. – Что надо?
– Хочу познакомиться с человеком, который легко берет заборы.
– Ты моряк? – строго спросила она, покосившись на петлицы.
– Нет. Требуются моряки?
– Отстань! – отрубила. – А то закричу.
– Не могу, – посмеивался я, поняв, что передо мной никакой не злоумышленник, переправляющий золото чемоданами, а обыкновенная сельская девушка. – Если б даже хотел, не смог. Познакомиться надо.
– Отстань! – сказала уже с угрозой. – А то как дам!
– Ну, что ж, – посерьезнел и я. – Раз такие пироги... Разрешите представиться... Я – инспектор таможни Юрий Хорунжий. Ваши документы!
– Что? – растерялась девушка. – Какой таможни? Зачем? У меня нет.
– Чего нет? Пропуска или документов?
– Пропуска нет. И паспорта нет.
– Поищите.
Я преградил ей путь. На нас глазели, поэтому пришлось отвести ее за бунт.
– Зачем вам мои документы? Я ж вам ничего не сделала. – В ее глазах сквозили растерянность и мольба. – Отпустите меня, дяденька. Я больше не буду.
– Я не дяденька, а инспектор, – голосом заправского бюрократа проскрипел я. – Документы требую потому, что находимся в порту, в зоне контролируемой и пограничниками, и таможней.
Этого оказалось достаточно. Девушка поставила чемодан на асфальт, открыла его и, заслоняя от меня, стала искать среди вещей паспорт. Нашла, подала.
– Что за книги?
– Разные.
– Показывайте!
Я присел, посмотрел.
– О! Грин! Станюкович, Лондон... Ясненько! Так, – полистал я паспорт. – Восемнадцать лет, Юлия... Константиновна, а серьезности никакой. Через забор сигаете, из Полбино выписались... Что в наших краях ищете?
– На пароход хочу поступить работать. Плавать хочу. А что, нельзя?
– Кем же, если не секрет?
– А мне все равно. Могу готовить, стирать, убирать. Матросом могу.
– На матроса два года учиться надо.
– А я ходила в клуб «Юных моряков», – заспешила Юля и полезла в чемодан, но я остановил ее.
– Юля, ты что, не знаешь, что существует отдел кадров? На пароход просто так не берут. Ты же в школе училась.
– Знаю про отдел кадров. Думала, так быстрее. Приду, найду хорошее место, чтоб в интересные страны поплыть, а потом уж в отдел кадров.
– А почему в море? Почему не на речку, не на озеро?
– Нравится, – простодушно ответила Юля. – Я почему-то море люблю, хоть и в первый раз вижу.
– Ты когда приехала?
– Только что. Московским.
– Да-а, – протянул я. – Интересный ты человек. Инициативы много. Хоть бы сначала расспросила. Дома знают, где ты?
Юля отрицательно покачала головой.
– Не-а. Я сказала, что еду поступать в техникум. А я не хочу в техникум. Сначала хочу весь мир посмотреть. Специально английский много учила. И даже шведский по самоучителю.
– Ты даешь! – восхитился я. – Хоть представляешь себе, что с тобой может случиться, если не найдешь работу, жилье, если кончатся деньги?
– Мир не без добрых людей. Правда? – улыбнулась Юля.
– Правда, – проворчал я. – Пошли!
Нагнулся, поднял чемодан.
– Куда? – встревожилась она.
– Туда, где всходит солнце. Пойдем устраивать тебя.
Проходя мимо кургана разбитых болгарских консервов, сказал, что вернусь через полчаса. Было очевидно, что и через час вряд ли рассортируют месиво из битых и целых банок.
По дороге Юля рассказала свою куцую биографию. Жила она с мамой, бабушкой, отчимом, братом и сеттером Джимом. С детства зачитывается книгами о море. Была у нее подружка Женя, которая тоже раньше любила море, но они поссорились из-за одного мореплавателя, который приехал в Полбино на заграничной машине. Мореплаватель вскоре уехал, и Жене море разонравилось, потому что у нее начались личные неприятности... А она, Юля, море любит. Вот сегодня, например, ходила по городу, а море – в конце каждой улицы. Только жаль, нет тех мест, которые описаны в книгах.
– Романтик! – улыбался я дедовской улыбкой, поглядывая на темный пушок над ее верхней губой. – Да у нас давным-давно нет ни клиперов, ни таверн. А что же тот моряк далекого заплыва тебя не выбрал?
– А Женя смелее была, – засмеялась Юля.
Смеялась она, на мой взгляд, громковато.
Вышли через проходную. Охранник с любопытством посмотрел на нас, приняв Юлю за задержанную личность.
– Здесь отдел кадров порта. Один знакомый имеется, – сказал, когда поднимались по ступенькам в здание, серым утесом возвышавшееся над портовыми воротами.
– И меня примут на хороший пароход? – обрадовалась Юля.
На нас оглядывались: разговаривала она громковато.
– Я сказал – порта, не пароходства. Пока на берегу поработаешь. Осмотришься, разберешься, что к чему, тогда сама и решишь, как быть дальше.
В длинном коридоре, где на стульях ждали нанимающиеся на работу, сказал строго и внушительно:
– Гражданка, вам в этот кабинет.
И, обратившись к вопросительно взиравшей на меня очереди, пояснил:
– По поручению. Особый случай.
Никто слова не сказал. Форма делала свое дело.
Минут через пять, оставив у знакомого кадровика Юлю, вернулся в порт. Благотворительные поступки не входили в круг моих служебных обязанностей, но тут был действительно особый случай. И еще пожалел, что не назначил свидание. Было в Юле что-то такое... Зеленые глаза, пушок над верхней губой, ладная такая... Хорошее имя – Юля. Увидимся ли когда-нибудь?
Мы обособленной группкой стояли на площадке, ограниченной переносными алюминиевыми барьерами, смотрели, как на «Амуре» заканчивают швартовку.
Встречающие едва не опрокидывали барьеры. Кобец, иронически посматривая на разодетых в «ненашенское» родственников и знакомых, не удержался, чтобы не прокомментировать:
– Прибежали! Любят! Интересно, все ли будут на отходе?
Пограничники разрешили вход нам и выход пассажирам.
Мы пересекали невидимую границу.
Никитин задержал меня.
– Юра, постой тут немного, пока не сойдут все пассажиры. Проконтролируй. Смотри в оба! Как только все окажутся в зале накопления, поднимайся на судно.
Через несколько минут после того, как на борт поднялась комиссия, на трапе появились первые пассажиры. Иностранные туристы с ходу защелкали фотоаппаратами во всех направлениях, с любопытством рассматривали морвокзал, город. Молодые пассажирки спускались по трапу в таких шортиках, в таких юбчонках с разрезами, что пришлось отвернуться и следить за теми, кто проходил в зал.
Что-то давно я не был на танцах! Ни одного свободного вечера!
Никто не порывался перебросить что-то через барьер. Все просто и обыденно. Я прошелся по причалу, и тут за моей спиной началась суматоха, раздались приглушенные вскрики. Я повернулся и увидел, что у трапа собралась небольшая группа людей. С трудом протиснувшись между полной дамой и обвешанным аппаратами туристом, чуть не споткнулся о застывшего в неестественной позе на коленях седого мужчину. Была заметна только его спина и тонкие, мелкими колечками волосы на затылке. Никто не спешил помочь старику.
– Человеку плохо, а вы уставились! – вскипел я.
– Тише! – зашипела на. меня по-английски полная дама. – Вы не видите – он землю целует!
Приглядевшись, понял, что старик действительно прильнул губами к зашарканному асфальту. Он шевельнулся, и сразу несколько рук протянулось, чтобы помочь. Оказавшись сзади, подхватил старика под мышки. Старик плакал. Это было тяжелое зрелище.
– Проходите, – попросил молодой пограничник. – Проходите, пожалуйста.
Все потянулись в зал, куда и я повел старика. В зале накопления усадил в красное кресло, постоял немного рядом, не зная, что делать дальше. На всякий случай спросил по-английски:
– Позвать врача?
– Спасибо, – ответил старик по-русски с легким акцентом. – Не надо. Просто я немного разволновался. Столько лет не был на Родине!
– Сколько? – поинтересовался я из вежливости, наблюдая сквозь стеклянные стены, как последние пассажиры сходят на берег.
– Очень, очень давно я уехал на старом угольщике отсюда. Еще перед первой мировой войной. Потом нас интернировали, не смог сразу вернуться. Потом – революция, остался насовсем. Думал, на время, вышло – навсегда.
– Если вам ничего не надо, я пойду. Работа.
Старик, не расслышав, продолжил, промокая глаза:
– Я столько передумал, когда плыл сюда... Никто не встречает. Один. И мне моя родная земля показалась живым человеком, который ждет меня. Вы не поймете, вы молоды. А мне, старому человеку...
– Я пойду. Всего хорошего.
– Как вас зовут?
– Инспектор Хорунжий.
– А по имени?
– Юра.
– А по батюшке?
– Владимирович.
– Юрий Владимирович, голубчик, я буду жить в здешнем отеле «Интурист». Не откажите в любезности, навестите старика. Милости прошу в любое время. Спросите Дюбуа. Мишель Дюбуа. Вообще-то раньше меня звали Михайло Дубина. Вы ведь навестите меня? Мне так хочется иметь в городе знакомых. Прошу вас!
– Хорошо, хорошо, – торопливо согласился я, поглядывая на опустевший причал. – Приятного пребывания в нашем городе.
Пожал сухую старческую руку в коричневых пятнышках и бегом направился к «Амуру». Никитин, наверно, уже рвет и мечет. Ох, уж эти визитеры! Тот до первой уехал, тот до нэпа, тот после второй мировой... Тому жена не позволила вернуться, тому деньги... Кто не хочет уезжать, тот опаздывает на поезд!
За время моего отсутствия в кают-компании где находилась досмотровая группа, собрались представители судокоманды. Каждый инспектор получал объект и уходил с сопровождающим.
Мне досталась корма и румпельное отделение. Расту! Еще годик – и будут посылать палубой выше. Хо-хо!
Напарник – молодой матрос – старался вовсю. Не дожидаясь приглашения, открывал, снимал, выворачивал переборки, подволок чуть ли не наизнанку, демонстрируя такие закоулки, о которых я и подозревать не мог.
Мне все больше начинало казаться, что сопровождающий потешается, тыча меня носом в самые неожиданные места. Однако неподдельное усердие успокоило. Матросу, как и всем остальным членам команды, просто не терпелось сойти на берег.
Все мои представления о таможне исчерпывались когда-то скудными сведениями о деятельности Чичикова, да помнилась песенка из «Белого солнца пустыни»... Еще видел, как ходят таможенники по складским площадкам, что-то ищут, читают бирки на грузах.
Шел в таможню, наслушавшись рассказов, думал – героическая профессия, овеянная романтикой приключений.
Дудки!
Никакой романтики! Вместо волнительных событий, преследований по скользким от тумана доскам причала, вместо таверн с бренчащим роялем, где мордатые контрабандисты хватаются за сердце или пистолет при виде входящего таможенника, приходится чаще вылавливать... нужную бумажку.
Горы документации – акты, накладные, коносаменты, манифесты, разнарядки. Эвересты разноформатной, разноцветной бумаги! Вместо романтики – цифры, сверки, склады, грузы, перепроверки, ночные досмотры, пыльные или сырые отсеки, копирки, магазинеры, ящики...
Простая у меня была раньше работа. Мужская.
Изучив пространство под румпельным отделением, извозившись до неузнаваемости, выкарабкался из люка, задвинул крышку, как бы ставя точку на досмотре объекта.
К моему неудовольствию, сопровождающего поблизости не было. Молнией сверкнула догадка – перепрятывает контрабанду. Из недосмотренных мест в досмотренные! Может быть, даже золото! То самое!
Я на цыпочках поднялся по трапу, посмотрел влево, вправо.
Сопровождающий стоял у фальшборта и подавал знаки.
Я затаил дыхание. Вот оно! Начинается!
– Привез, Раечка, привез! – крикнул сопровождающий. – Ну, тетеря глухая! Не слышит, – добавил он вполголоса. – И цвет, и размер! – заорал он в бешенстве. – Потерпи, дорогая!
Я выглянул из-за его плеча, увидел разнаряженную Раечку, которая от нетерпения ножкой притопывала – то ли желала поскорее подарок получить, то ли моего сопровождающего.
Я тронул парня за плечо.
– Идем?
Шел за ним и дивился самому себе. Что, собственно говоря, происходит? Почему я, до сего времени не страдавший от отсутствия здравого смысла, стал вдруг видеть в каждом прибывающем из-за границы злоумышленника? На каком основании? Пока, конечно, за полу не хватаю, «держи контрабандиста» не кричу, но – подозреваю!
