Текст книги "Граница у трапа"
Автор книги: Владимир Мазур
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)
Его следовало перехватить. Я бросился через складские площадки – перепрыгивал бухты железных тросов, покрытых густой смазкой, нырял под металлоконструкциями, лавировал между гигантскими катушками многожильного кабеля и в конце концов благополучно выбрался к дороге.
Слева приближался фургончик. Я поднял руку.
Это было равносильно попытке остановить такси в праздничные дни.
Сгорбившийся за баранкой шофер даже не посмотрел в мою сторону, хотя прекрасно мог различить издалека одинокую до грусти фигуру.
Миг – и фургончик свернул к выезду из порта.
В глубине души я предчувствовал такое поведение шофера, поэтому очертя голову продолжил бег. Гнаться за любой машиной тяжело и глупо, но я бежал; злость от того, что меня околпачили, придавала силы.
Впереди – огромные, с отдельным въездом и выездом портовые ворота. К счастью, перед ними урчал моторами коротенький хвост машин, чьи алые стопсигналы светились в лиловых сумерках.
Я перешел на более равномерный темп. Впившись взглядом в белевший кузов остановившегося фургончика, стал отсчитывать вдохи-выдохи и сохранял под удивленными взглядами портовиков невозмутимость бегуна на длинные дистанции. Остановиться, плюнуть на все не позволяло ослиное упрямство. А может, профессиональная гордость? Как же! Меня, инспектора, обжулил какой-то шофер! Правда, моряки здорово помогли ему. Я злился на себя, на свое легкомыслие, на бессмысленное преследование, знал, что бежать не стоит – фургончик вот-вот умчится, но все же бежал.
Фургончик продвинулся на несколько метров. Еще. Еще.
Мне повезло – навстречу, через впускную половину ворот, отделенную небольшой каменной будкой от той, куда должен был выехать фургончик, въехал на мотороллере Мужчина.
Этого широкоплечего парня, работавшего охранником, прозвали так за мужественную внешность и неотразимо зеленые, с поволокой глаза. Когда-то он подвез меня от раздевалки до ворот порта. Как его зовут, забыл.
Я увидел, что фургончик подъезжает к охраннику.
– Сто-о-ой!
Глядя в мою сторону, охранник вернул документы.
Я изменил направление бега и уперся руками в резко затормозивший мотороллер.
– Сдурел? – испугался Мужчина. – Жить надоело?
– Разворачивайся!
Фургончик тронулся с места.
– Куда?
– Догнать надо! – закричал я.
– Кого?!. – недоуменно начал Мужчина, но я уже сидел у него за спиной и его же руками пытался повернуть руль.
– Упустим контрабандиста!
Фургончик выехал за ворота.
Мы разворачивались на дороге. Совсем рядом, исступленно ревя моторами, отчаянно сигналя, прошли КрАЗы. Я приблизил лицо к уху Мужчины, повторил:
– Контрабандист... в фургончике!
– О! Контрабанда! – непонятно почему обрадовался Мужчина. – В жизни не видел контрабанду.
Он хрустнул переключателем скоростей, и мы промчались мимо отшатнувшегося охранника, вынеслись на середину припортовой площади. Я увидел слева, на крутом подъеме, ведущем в центр города, далеко ушедший фургончик.
– Налево!
Мужчина свернул налево.
– Желтый фургончик! Газ!
Послушно прибавил. Однако, несмотря на страстное желание лететь птицей, истощенный хроническими ремонтами мотор на подъеме стал захлебываться, и мы не смогли развить нужную скорость.
– Жми!
– Я жму, он не жмет, – огрызнулся Мужчина. – А что там?
В самом деле, подумал я, что там везут? Может, и нет ничего?
– Контрабанда, – не очень уверенно ответил я. – Догоним, увидишь.
– Догоним!
Я почуял в Мужчине родственную душу и воспрянул духом.
Подъем становился пологим. Мы проскочили под каменным мостом, обогнали переполненный троллейбус и прибавили ход.
Фургончик свернул влево, хотя в этом месте ему надлежало свернуть вправо, к прачечному комбинату. Я возликовал.
– Жми!
Мужчина выжимал из мотороллера все и еще немного. Двухколесный ветеран кряхтел, скрипел, был готов рассыпаться. Я подумал, что если останемся целы, подарю Мужчине банку первосортного масла для его бензомоторного самоката. Еще немного и догоним!
– Чтоб выговор не влепили, – прокричал против ветра Мужчина, – справку напишешь?
– И печать поставлю!
Мужчина удовлетворенно мотнул головой и почти распластался на руле. У нас было две заботы – не выпустить из виду шустрый фургончик и вовремя проскакивать под светофорами.
Преследование по городу могло мне дорого обойтись. Если в порту у таможни есть определенные права, то за воротами... Единственное, что можно инкриминировать шоферу, – отъезд без разрешения. Если же в узлах не найдется ничего (например, золотых монет), придется сделать глубокий реверанс и отпустить шофера. А если он соврал, говоря о стаканчике? Может, боится, что сдам милиции, и у него отберут права? А может, разобрало его? Вдруг он хлебнул перед отправкой на «турка»? Сколько выпил стаканчиков? Если их было три, а то и пять?
Фургончик мчал по улице, ведущей в сторону аэропорта, ловко обходя машины и троллейбусы. Он не превышал дозволенной скорости, но мы не могли догнать его. Впрочем, пока и не отставали.
На одном из перекрестков по нашим спинам хлестнула очередь милицейского свистка. Мужчина инстинктивно сбросил газ и втянул голову в плечи.
– Жми! Жми!
– У тебя шлема нет! – крикнул он, бросая мотороллер вперед. – Догонят – дырку сделают!
– Объясним, в чем дело.
Я оглянулся и увидел, как постовой заводит колясочный мотоцикл, стоящий на обочине.
Фургончик свернул у железнодорожного переезда влево, и я забеспокоился. В лабиринте пригородного поселка он мог легко оторваться от нас.
Мужчина опять сбросил газ.
– Жми! – завопил я.
Шофер заметил погоню, бросил машину вправо, влево, на повороте не погасил скорость, едва не перевернулся...
Тут нам под колеса бросилась собачка-камикадзе, и, чтобы не отправить ее к праотцам, Мужчина резко вывернул руль.
Куст сирени жестко принял нас в свои деревянные объятия.
Проклиная и контрабандистов, и довольно тявкающую издали собачонку, гордящуюся исполненным долгом, Мужчина с моей помощью выдернул мотороллер из куста. После знакомства с местной флорой внешний вид машины резко ухудшился. Я тут же дал себе страшную клятву купить две банки краски. Мысленно, правда. Мужчина хладнокровно посмотрел на полосы, появившиеся на боку его «иноходца», порадовался тому, что нет идентичных на наших физиономиях, завел мотор. Мы помчались к повороту, за которым исчезли и преследуемый, и преследователи. Налево, вперед, назад...
– Ну, – спросил Мужчина, выключив мотор, – куда дальше?
– А черт его знает! – удрученно ответил я. – Наверно, его уже в ГАИ сволокли.
– В ГАИ или в порт поедем? – спросил Мужчина так, будто работал на такси, а я исполнял роль пассажира. – Мне все едино.
Я пообещал ему...
– Тогда можно кататься. А вдруг он где-то стоит, заховался от милиции? Тут заныкаться на раз можно.
– Если ты так считаешь...
– А чего? Я иногда сам во двор заскочу, за мусорный ящик «роллер» поставлю, а милиция мимо. Пока расчухаются, я уже назад.
– Поехали, поищем! – хлопнул я Мужчину по железному плечу. – Все равно ты на смену опоздал.
– Да, не предупредил... Плохо, – погрустнел он. – За такие дела... Ладно. Семь бед, один ответ. Едем!
Мы стали не спеша прочесывать улочки, сворачивать наугад то вправо, то влево. Как выяснилось, Мужчина знал этот район хорошо потому, что здесь жила его зазноба, которую он частенько навещал.
Так мы колесили минут десять.
В свете фары забелел кузов фургончика.
Мы остановились.
Поколебавшись, я шагнул к фургончику. В тесноте, наощупь, стал рыться в белье, надеясь, что мои прививки от абсолютно всех зараз. Тут моя рука наткнулась на какие-то шуршащие полиэтиленовые пакеты. Я схватил узел и вылез наружу.
Десятки пакетов с нейлоновыми платочками, простроченными люрексом. В каждом пакете, я знал, по тридцать штук.
Теперь в мозаику только что произошедших событий был вставлен последний камешек. Проверка, драка, бегство... Впрочем... Таможня, как известно, следствием не занимается. Моя версия подтвердилась наполовину – таким способом могут доставляться на берег монеты, но в данном случае это были платки.
В переулок, мигая фиолетовым маячком, въехала патрульная машина. За ней – «скорая».
Последовала длительная процедура осмотра, составления акта, опроса свидетелей. Мне пришлось съездить в милицию, где я и познакомился толком с Мужчиной.
Вернулся в таможню за полночь.
У двери дежурной комнаты остановился, прислушался. Всегда так делал, когда предчувствовал нахлобучку. Надо знать настроение начальства...
Никитин толково объяснял смене текущее международное положение, показывал на карте очаги происков империалистов, клеймил несмываемым позором их пособников. Я вошел на цыпочках.
– Ура герою таможни! – бросился ко мне Кобец.
– Как ты вышел на них?
Меня обступили, хлопали по плечу. Никитин снял карты, сунул за шкаф, протиснулся ко мне.
– Отстаньте от человека. Ему отдохнуть надо.
– Какой отдохнуть! – смеялся Кобец. – Передовики не отдыхают. На досмотр в семнадцатый склад! До утра!
– Где контрабанда? – деловито спросил Тарасов, с чувством тряся руку.
– В милиции. Говорят, «вещдок».
– Она наша! – безапелляционно отрубил Тарасов. – На какую сумму?
– Восемнадцать тысяч.
Меня усадили в единственное деревянное кресло, принесли сифон с водой, и я стал рассказывать внимательной аудитории о своем приключении. Спохватившись, попросил Тарасова написать справку Мужчине. То есть, Анатолию Бабченко.
– Сделаю. Как ты догадался, что в узле контрабанда?
– Думал, там золото, – признался нехотя. – «Турок» с ближневосточной линии.
Тарасов вздохнул, все рассмеялись, ну а Кобец не упустил момент:
– Ты, Юрка, на золоте точно чокнешься. Мы все вместе найти не можем, а ты...
– Ша! – остановил Никитин Кобца. – Не надо!
– Может, Хорунжий и прав, – задумчиво сказал Тарасов. – И золото выносят как-то по-особому. А «бесхозное» на «Амуре» было для отвода глаз, чтобы сбить с толку.
– Было бы у нас больше сведений, – сказал я, – было бы легче работать.
– Давайте, – предложил Никитин, – я съезжу в несколько морских таможен, узнаю, как у них обстоят дела. Расскажу о наших методах контроля, они мне о своих...
– Заодно и материал для диссертации соберешь, – подсказал кто-то.
Никитин вот уже второй год работал над темой «Использование криминалистики в борьбе с контрабандой». Кобец, соблазненный его примером, поговаривал об аспирантуре. Еще двое намеревались писать труды – один по психологии, второй – исторические, связанные с работой нашей таможни.
Кобец, желая блеснуть мыслью, не вытерпел, вмешался:
– Я недавно читал интересную работу американских психологов-криминалистов. Они утверждают, что психология следователя и преступника тождественны. Чем ближе по своему психическому складу следователь к преступнику, тем легче ему понять и обезвредить противника. Там приводятся примеры. Например, Вотрэн...
– Ты что! – возмутился я. – Выходит, что я?..
– Да подожди, дай закончить, – прервал в свою очередь меня Кобец.
– Почему ты так здорово сегодня сработал? Почему? – спросил Тарасов.
– Потому что он обладает ценным даром наблюдать и перевоплощаться. Тихо, тихо. Дайте сказать! Вчера я едва узнал его, когда он в спецовке разгуливал по катеру...
– И побежал на меня капать, – заключил я. – Хорош гусь!
– Потому что надо было идти принимать судно, а ты развел самодеятельность. Не об этом речь. Так вот... О чем это я? Да... Юрка умеет влезать в шкуру контрабандиста, представлять себя как бы на его месте...
– Говори, да не заговаривайся, – покраснел я. – Мелешь...
– ...Но при этом у него там, внутри, как у хорошего актера, горит сигнальный огонек, наш, так сказать, социалистический таможенный контроль, который освещает его действия, руководит ими. Кстати, не всегда согласованные с начальством, что приводит иногда с недоразумениям...
– Короче, – перебил Никитин. – Что ты хотел сказать?
– То, что Хорунжему больше подошла бы служба в милиции, а не у нас. Ну, еще в погранвойсках...
– Но-но, ты это брось! – обеспокоенно сказал Тарасов. – Ему и у нас неплохо. Не сбивай парня с толку. Завтра напишу ему представление, дадим премию...
Слова Кобца произвели впечатление. Обо мне как-то разом позабыли, начался спор, в котором каждый старался доказать свою точку зрения не столько с помощью изящных формулировок, сколько аргументируя примерами из жизни. А поскольку все были приняты в таможню не из детского сада, то вспомнить было что.
– Тихо! – прервал галдеж Тарасов, кладя телефонную трубку. – Тихо. Всем отдыхать. «Индианаполис» пойдут встречать Никитин и...
Я умоляюще посмотрел на него.
– Отдыхай!
Суровый мужик Тарасов. Быть ему большим начальником.
Арестованный на следующий день Ильяшенко не знал и знать не мог, что виновником разоблачения был какой-то практикант-таможенник Хорунжий.
Приняв решение приостановить ввоз золотых монет, Ильяшенко одновременно расширил закупку газовых платочков с люрексом. Занимающие мало места при транспортировке, пользующиеся спросом, они приносили приличную прибыль – скупаемые у иностранных моряков по трешке штука, в конце цепочки стоили шесть, а то и семь рублей.
Партия, обнаруженная в фургончике, была крупной – три тысячи штук. Половину намечалось реализовать на месте, половину отправить по верным каналам в Азию.
Ильяшенко намеревался понемногу отойти от дел, предоставив другим ворочать крупными суммами. Себе же он желал оговорить определенный процент за «научные» консультации.
Полуживой шофер рассказал в милиции все, что знал.
Для контрабандистов то была случайность, для таможни – закономерность.
Мозг, зараженный наживой, призывал все свои клетки, чтобы удовлетворить примитивные нужды хозяина. Ильяшенко хотелось большего, чем простая скупка хрусталя, ковров, драгоценностей. Он желал чувствовать себя превосходящим. Он жаждал восхищения. При этом не презирал, не мизантропствовал. Ему просто казалось, что он начинает мыслить другими категориями – почти неземными.
Как-то, пребывая в приподнятом расположении духа, в виде монаршей шутки дал Морозову подержать в руках ровно сто тысяч. При этом заглянул в глаза – так смотрит палач в расширяющиеся зрачки жертвы. Каково же было неприятное удивление миллионера, когда увидел, что взгляд начинающего жулика тверд и насмешлив.
Ильяшенко понял – он не одинок. При этом, правда, не знал, радоваться или печалиться. Видел перед собой выскочку, которому все доставалось слишком легко, завидовал, восхищался, сравнивал со своей крутой стезей...
Начинал свой сложный путь обогащения Ильяшенко давно.
Еще в школе воровал в раздевалке шапки, шарфики, чистил карманы. Лишь однажды был уличен в продаже ворованной вещи, но сумел выкрутиться, свалить вину на другого.
В институте, прикрываясь крестьянским происхождением, устроился слесарем в душевые общежития, чтобы сводить концы с концами. Сводил неплохо – все пять лет взимал мзду, отпирая душевые ночью для бескомнатных влюбленных. Тогда-то понял, что деньги можно делать на любой работе. Надо лишь пораскинуть мозгами.
Составив список наиболее «денежных» специальностей, запрятал подальше диплом института культуры, в котором значился клубным режиссером, стал работать дамским парикмахером, потом пробовал силы на бензоколонке, откуда едва не перекочевал в тюрьму, потом – мясником. Был вновь под следствием, отвертелся, потеряв, правда, все накопления.
Озлобился, стал пить, водить в свою трехкомнатную квартиру случайных женщин, которые вечно воровали у него по мелочам, затем, проснувшись однажды в загаженной комнате, решил – хватит. И поступил учеником на ювелирную фабрику, производившую «мечты и грезы» женщин. И мужчин.
Стал активистом, передовиком. Учитывая диплом, администрация вскоре назначила его бригадиром. Потом – мастером. Найдя прореху в делах начальника цеха, сумел устроить так, что того перевели черт знает куда.
На новом месте Ильяшенко поднял показатели и повысил дисциплину. При нем не стало опаздывающих на работу, а крючки на дверцах уборной были на месте. Его ставили в пример другим.
Не дожидаясь, когда все окончательно уверуют в его порядочность, стал действовать.
Зная технологию, как никто из его предшественников, провел первую операцию с чрезвычайной легкостью, что позволило купить «Москвич».
Внешне все оставалось по-прежнему – он витийствовал на собраниях, избирался членом и председателем всевозможных кружков и комиссий, поучал молодых, а в другой, закулисной, жизни был просто вором...
* * *
Если бы разверзлась палуба или клиенты перестали давать чаевые, Морозов удивился бы меньше. Но факт был налицо – Кучерявый не притрагивался к стакану с янтарным «Наполеоном».
– Завязал, – хмуро объяснил Кучерявый, сидя у иллюминатора на ящике консервированных ананасов. – Нельзя – мозги разжижаются...
Ни один, ни другой не обсуждали найденную в прошлом рейсе контрабанду. Более того – встречаясь в столовой или в коридоре, с натянутой улыбкой приветствовали друг друга и поспешно расходились, опасаясь остаться наедине.
И вот после захода в Латакию Кучерявый не выдержал, все же явился для выяснения отношений. Морозов чувствовал – компаньон что-то задумал. Он не стал корить за нарушение конспирации, молча поставил стакан, по пить Кучерявый не стал.
Это было плохим признаком.
Морозов немного побаивался «коллегу», от которого можно было ожидать и резких смен настроения, и приступов ярости. Он объяснял это влиянием алкоголя, дурной наследственности, неудовлетворенности, отгоняя надоедливую и простую мысль, что все кроется в несовершенной системе распределения доходов.
Он тихо радовался, обсчитывая «коллегу» самым бессовестным образом и, успокаивая себя, тут же придумывал оправдание – Кучерявому хватало на жизнь, а на большее он не наработал. Однако при всем этом понимал, что примитивный ум Кучерявого однажды дозреет, и напарник потребует своей доли полностью.
Пока, правда, этого не произошло.
– Что новенького? – бодро спросил он хмурого Кучерявого.
– То золото, на шлюпочной палубе – мое.
– Козе понятно.
– Тут ситуация намечается...
– Ну.
Кучерявый посмотрел на янтарную жидкость, отвернулся.
– Твой таможенник говорил, что все равно сыщут того, кто вез.
– Пугал. Пока ведь не нашли.
– Вот именно – пока. А у меня седых волос прибавилось. Тебе хорошо – у тебя везде свои люди... А я? Мне как быть?
– Сам виноват.
– Вот я и думаю...
– Думать иногда полезно, – поддакнул Морозов. – Было бы о чем.
Кучерявый посмотрел на свои руки, сжал их, шумно вздохнул, немного помолчал.
– Тут такое дело... Я сдуру все свои гроши́ ухнул на то мероприятие.
– Да ну? Так уж и все!
– Ну... Пару тысяч осталось. Но дело в том, что я хочу списываться. Я предупреждал. Устроюсь где-нибудь, пережду годик.
– Твое дело.
– Твое тоже, – с нажимом, зло сказал Кучерявый. – Я тебе о «рацпредложении» рассказал? Рассказал. Ты, я вижу, в этот рейс пустой пошел. Или сам все делаешь? В общем, ты мне должен...
– Да ну? И сколько же?
– Пятнадцать.
– Копеек?
– Тысяч. И брось хихикать!
Морозов расхохотался. Смеялся натужно, невесело, мозг сверлила мысль: схватить бутылку и – вдребезги о голову Кучерявого.
Наконец успокоился.
– Но почему пятнадцать, дружочек? Почему не три, не двадцать семь?
– Я все подсчитал.
Кучерявый вынул из кармана суперплоский миникалькулятор.
– Могу пересчитать в твоем присутствии.
Морозов молчал, обдумывал мучительную казнь Кучерявого.
– Считать?
– А если ничего не дам?
– Дашь!
По спокойному лицу Кучерявого Морозов понял, что у того все продумано основательно. Что делать с этой сволочью? Напоить недомерка, вывести на палубу, за ноги и... Не дастся. Самому на него донести? Ерунда! Купить? Пожалуй. За сколько? Сколько дать, чтоб он больше никогда не вякал?
– На берегу расплатимся, – сухо сказал Морозов. – Я с собой такие деньги не ношу. Расписку напишешь – берешь пятнадцать «кусков» за провоз золотых монет.
– Дулечки! – возмутился Кучерявый. – Ничего не писал и писать не буду.
– Напишешь, дружочек, напишешь. За твою расписку я тебе дам... ровно десять тысяч. В тот же день уедешь.
– Чего? Пят...
– Заткнись! А уедешь...
Морозов сказал, куда. Подальше.
На прощание не подали друг другу руки, не посмотрели в глаза.
Морозов надеялся, что у Кучерявого хватит ума понять – шантаж возможен до определенной суммы. После начинается полоса смерти.
* * *
Ровно через две недели после моего визита к Наташе «Амур» вновь появился в порту.
Белоснежный, с группкой оркестрантов, игравших в желтых рубашках танго на полубаке, он словно возвращался из мира вечного праздника, веселья, беззаботности, где отпуск – круглый год.
Вместе с теми, кто по долгу службы встречал судно, я стоял на причале. От друзей и родственников прибывавших нас отделяли переносные алюминиевые барьеры.
У кнехтов ждали швартовщики. Дядя Миша, мой старый знакомый, мускулистый, одетый в потертые штаны и новенькую оранжевую футболку с рекламой «Кока-колы», подошел, поздоровался, улыбнулся, продемонстрировав отличные зубы.
– Привет, дядя Миша, – пожал я крепкую сухую ладонь. – Как здоровье?
– Никакая зараза не берет. Если швартов не лопнет и башку не снесет, до ста проживу. А там – как получится.
Мелькнули в воздухе легости, засуетились швартовщики, выбирая канат и трос. Дядя Миша не шелохнулся, зорко наблюдал за действиями. Ему, ветерану, иной раз разрешалось «сачкануть».
Трап мягко скользнул вниз, опустился на причал. Тотчас на него ступила врач. Она поднималась, уже снизу начав спрашивать судового врача, ждавшего у борта:
– Больные есть? Крысы? Заразные болезни в портах захода?
– Все в порядке, все в полном порядке, – прихлопывая от нетерпения ладонью по фальшборту, отвечал молодой врач. Он улыбался кому-то в толпе, и по всему было видно, что с нетерпением ждет конца формальностей.
– И разве это врачи? – снисходительно смотрел на эскулапов дядя Миша. – Помню, мы до войны заходили у Сингапур...
Я знал, что дядя Миша, как большинство моряков, любит «травануть», но все же слушал – пока врачи не уладят свои дела, остается ждать.
– Так ото врач был! Все знал! Поднимается на борт, желтый, как с перепою. Очки, зубы! Сам, как этот кнехт, невысокий. Приказал всем повысовывать языки. Посмотрит на язык, оттянет веко и – как по энциклопедии. У этого, говорит, запущенный насморк, на берег не пускать. У этого – язва... Не, раньше народ толковей был, серьезней. Раньше лучше было...
– Сахар слаже, – подхватил я, – вода мокрее, а пожары – не потушишь!
– Можно подниматься, – махнула рукой врач.
Мы гуськом поднялись по трапу. Пограничники, как обычно, впереди, остальные за ними. Пограничники сразу перекрыли вход и хоть только что стояли рядом, стали проверять у нас пропуска.
Я стоял за Никитиным. Сверху было видно, как дядя Миша собирает тонкий линь. Баламутный старик. Почти всегда встречает «Амур». А нет ли случайных золотых монет в этой легости? Занятная мысль, занятная...
По переходам вошли в музсалон. Здесь уже ждали сопровождающие – в основном молодые женщины. Мы разместились в одном углу за столиками, пограничники в другом. Минут пятнадцать занимались документами, потом стали расходиться по судну.
– А ты, Юра, – сказал Никитин, – проверь киоски, бары и судовую кассу. Ну и накладные посмотри, нет ли чего лишнего.
– Да в этих киосках и барах всего столько, что месяца не хватит на инвентаризацию.
– Не ной. Вон твой сопровождающий, – кивнул Никитин на скромно стоявшего в сторонке Морозова. – Кажется, знакомый?
Шепотом добавил:
– Никаких «Боржоми», сигарет...
– Напьюсь из крана, не курю с детства, – так же шепотом ответил я.
Мы с Морозовым вышли в коридор, и там он, приветливо улыбнувшись, протянул руку.
– Здравствуй, дружочек! Как дела? Что новенького на границе?
– Броня крепка, – ответил я дежурной шуткой.
Мы обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами и принялись за дело.
...В баре я проверил кассу Морозова – пересчитал доллары, франки, марки, долго считал товары.
– Слушай, тезка, – взял меня Морозов под локоток, – у меня к тебе дельце.
– Какое? – насторожился я.
– Наташка идет в отпуск. Побудет на берегу. Так вот... У нас с ней серьезно. Я догадываюсь, у вас была... была... Гм... Ну, привязанность. Я ей тоже не мальчиком достался.
Я поморщился.
– К ней, понимаешь, многие вяжутся, даже свадьбу обещают. Женщина она красивая. Ты к ней заходи, если уж сильно хочется, но... В общем, ты меня понял?
– Не волнуйся, – успокоил я Морозова. – Я тебе не соперник. Плавай спокойно.
Морозов расцвел и крепко пожал мне руку.
Наконец я сообразил, откуда у Морозова такое расположение ко мне – опасался за Наташу. Потому и краски всучил.
Будь здоров!
После досмотра я вернулся в музсалон.
Морозов поставил на стол новенький «Панасоник», вынул батареи, вложил вместо них новые. Внешне они ничем не отличались от извлеченных. Затем подсоединил небольшую, мощную гонконговскую батарею к пайке питания. Нажал на клавишу воспроизведения. Магнитофон включился, полилась музыка.
Морозов собрал вещи, взял «Панасоник», пошел к Наташе.
– О! – удивилась она. – Новое музыкальное ведро? Зачем?
– Это, Натуля, тебе. Ты жаловалась на невнимание. Так сказать, предсвадебный подарок в качестве подхалимажа. Целуй скорее!
– Спасибо, Юр, – чмокнула она его в щеку. – Но у меня есть «Тошиба».
– Будет еще один. Для туалета. Твой – стерео, этот – с памятью и программой. Не нравится?
– Нравится, нравится. Ох, тяжелый. Сколько дал? Когда купил?
– Ерунда. Сущие пустяки. А тяжелый оттого, что пайка покрыта спецсоставом. Для тропического и влажного климата. Ну, ты готова?
– Я-то готова, но обещала девочкам накрыть за них столы. Пойдем часа через два.
Морозов подумал и согласился. Если на проходной вновь «шманают», то через два часа таможенники или устанут, или вообще снимут пост.
* * *
После досмотра «Амура» Тарасов направил нас помогать пассажирской группе в досмотровом зале. Работали напряженно – туристов было более пятисот, то есть в среднем на каждого инспектора приходилось до тридцать-пятьдесят человек.
В самом начале моей таможенной практики я в основном заботился о том, чтобы не напутать в бумагах, в нужном месте пристукнуть печатью, расписаться, где следует, пропустить то, что положено. А о том, чтобы отыскать спрятанное в тысячах вещей, будто нарочно созданных для сокрытия контрабанды, мало надеялся.
С каждым днем у меня все больше развивалась интуиция. Постепенно наловчился угадывать контрабандистов. От входной двери, вернее от проема в стеклянной стене, закрытой зеленым пластмассовым жалюзи, в мою сторону направлялся очередной путешественник, а я уже следил за его походкой, глазами, движениями рук, затем, во время разговора – за интонациями, ответами, реакцией на неожиданные вопросы и, таким образом, экономил драгоценные минуты, не перекладывал с места на место вещи, не прощупывал, не ворошил. Техника техникой, но главное – личный контакт. Стоило недолго побеседовать, узнать, что из себя представляет человек, заглянуть в глаза – и можно было прогнозировать. Правда, порой попадались изумительные артисты или я просто ошибался, принимая волнение, вполне понятное у человека, отправляющегося за кордон и проходящего контроль, за страх быть пойманным с поличным.
Здание морвокзала выстроено на славу, но кондиционеры устанавливали не иначе, как в конце квартала. За стеклянными стенами полыхала июльская жара, и в досмотровом зале вместо желанной прохлады было душно. Кроме того, сверху, из ресторана, просачивались запахи кухни. Чтобы немного освежиться, я в перерыве между пассажирами выскакивал на несколько секунд из зала и усиленно дышал запахами водорослей, смолы, нагретого асфальта. Насмотревшись на пришвартованный «Амур», помечтав о кружке холодного пива, возвращался за столик.
Легкий гул голосов, шарканье ног, чемоданы, тележки, носильщики в форменных фуражках делали досмотровый зал похожим на багажное отделение. Вдоль широкого прохода стояли высокие столики, за которыми работали инспектора. Из-за того, что жалюзи не пропускали дневной свет, зал был освещен мертвенным светом неоновых ламп.
Раскрыв паспорта, я посмотрел на багаж, на его владельцев.
Передо мной стояли – худой, наголо остриженный турок, мнущий в руке кепку, его маленькая, полная, грустная жена и сын лет десяти, как и отец, коротко остриженный. Мальчик украдкой посматривал на меня из-подо лба и тотчас опускал глаза. Глядел затравленно, видно, боялся моей формы, боялся того, что и отец, и мать ждут моих слов, что они все вдруг оказались зависимы от волн незнакомого человека.
– По-русски понимаете? – спросил я турка.
Он поспешно закивал, словно кто-то невидимый стал толкать сзади в затылок.
– В декларации значится, что вы должны указать, есть ли у вас валюта, золото, серебро, драгоценные камни или вещи, принадлежащие третьим лицам. Вы везде проставили по-русски «нет». Значит, все ясно?
– Да.
– Хорошо. Только вы забыли поставить подпись. Прошу!
– Да-да, – засуетился турок.
Он сунул кепку в карман пиджака, извлек из внутреннего кармана шариковый карандаш и, придерживая левой скрюченной рукой листок таможенной декларации, стал вписывать корявыми буквами свою фамилию.
Я подмигнул мальчишке. Он отвернулся.
– Кем вы там работали?
– Сторож. Очень бедный. Плохо жить. Хочу здесь жить.
Я смотрел на них, невысоких, каких-то помятых. ехавших, вероятно, четвертым классом, и не мог понять, что мне в этой картинке не нравится. Есть такие картинки, на которых что-то нарисовано неверно. Предлагается отыскать ошибку художника. Я пока не мог найти ничего.
За спиной турка бесшумно вырос Никитин. При своем росте и телосложении он двигался мягко, как кошка. Работая на «пассажирах», он не отдыхал в перерывах у своего столика, а подходил ко мне, помогал, подсказывал. И все не спеша, без лишних слов и жестов. Я присматривался к манере его работы, старался подражать. В напряженные дни, когда пассажиры густыми потоками пересекали границу в обоих направлениях и суда безостановочно сменялись у причалов, только такое спокойствие и выдержка могли помочь выдержать колоссальную нагрузку. В некоторые дни на каждого из нас приходилось до сотни человек. Скажи каждому только «здравствуйте» и «до свидания» – и то устанешь.
Став к туркам спиной, для чего ему пришлось обойти стол и приблизиться ко мне, Никитин негромко спросил:
– Беседуешь?
– Начал.
– Ну и как?
– Посмотрим.
Никитин уловил недовольные нотки в моем голосе и деликатно удалился. Понял, что я сам могу работать. Не первый день!
Я попросил турка открыть один из многочисленных чемоданов, стал просматривать его содержимое, продолжая задавать вопросы: откуда, с какой целью приехал, к кому, на какой срок. Много, конечно, не узнаешь из этой схемы, но общее мнение составить можно.
– Так куда едете? – спрашивал я, наблюдая за руками, остававшимися в поле зрения. Руки и ноги – вот что выдает людей. Лицо может остаться предельно бесстрастным, руки и ноги – нет. Если не покроются ладони испариной, то, как минимум, пальцем шевельнет. Или коленкой дрыгнет. Вон турок не выпускает из руки кепочку, вытирает ею ладони, а цена той кепочке мизерная. Забудешь – обрадуешься, что новую покупать придется.
