Текст книги "Пора охоты на моржей"
Автор книги: Владилен Леонтьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
– Можно еще дать, – предложил старшина. – Как-то надо же заплатить за мясо!
– Кырым, нет-нет, – зашумел старик. – Это подарок. Пусть Влятик будет таким же, как его отец.
Иван Васильевич взял мешок и положил туда пакет сахару, несколько пачек галет и пару банок варенья.
– Тогда и это пусть будет подарком от нас, – сказал он старику.
– Ии, это можно.
Целый день проговорил Владик с оленеводами и только к вечеру, когда старик сказал, что парням надо в стадо, свез их на берег.
– Приходи к нам на чай, – сказал на прощание старик. – А отцу скажи, что видел Рольтыгыргина.
На второй день вернулись пассажиры. Тронулись в путь.
В заливе Лаврентия катер задержали еще на неделю. Сгоняли его с грузом в Нунямо и Янранай, директор с друзьями съездил в выходной на пикник в глубь залива на Мамку, и только после этого «Двойка» пошла в Увэлен.
После встречи на Кукунских горячих ключах Иван Васильевич стал с уважением относиться к своему матросу: расспрашивал про чукчей, про Увэлен, где он еще ни разу не бывал. И откровенно признался, что впервые видит настоящих чукчей, хотя и прожил на Чукотке более десяти лет.
– И как это у тебя язык не сломается, – шутил Костя. – Я, кроме «етти» да «чайпауркин», ни слова сказать не могу, а у тебя все как по маслу идет, и даже не заикаешься.
– Маленьким был, вот и научился говорить, – словно оправдывался Владик.
Катер подходил к мысу Пээк. Высокий и зубчатый, он, как острый нож, вдавался в море. Правее его виднелся длинной полосой остров Имелин – по-русски Ратманова, за ним, еще дальше, белели вершины гор – это уже была чужая, не наша земля. Море тихое и приветливое. Катер плавно перебирается с волны на волну, буравит широким носом воду, спокойно и ровно пыхтит «Йокагама». У Владика на душе становилось радостно и тревожно: начинались знакомые с детства места. Вот сейчас за мысом Пээк покажется прилепившийся на крутом склоне эскимосский поселок Наукан. Сколько раз они в зимние каникулы приезжали на собаках всей школой и показывали свою самодеятельность. Владик тоже тогда занимался в кружке народных инструментов. Правда, играть на балалайке и гитаре он не научился, зато на пиле получалось неплохо. Приезжали к ним в Увэлен и науканские школьники и тоже показывали свою самодеятельность. В русских танцах увэленцы всегда держали первенство, никто не мог переплясать пятиклассника Аркашу Майтагина, но вот в чукотских и эскимосских науканцев обставить не могли. Особенно большой восторг вызывал танец «Чайка». Его исполняли толстенький Вася Тулюна и худенький Саша Таю. В шапках с козырьками, похожими на длинные желтые клювы, они действительно были как чайки. Вот они летят по-над берегом, смотрят сверху, что-то выискивают и вдруг резко падают в воду, выхватывают рыбешку и снова взмывают вверх. Там устраивают драку, пытаясь выхватить друг у друга добычу…
– И как это живут здесь чукчи? – вдруг спросил Владика Иван Васильевич и показал на поселок.
– Это Наукан, – ответил Владик, – и живут здесь не чукчи, а эскимосы. Ничего живут, охотятся в море, – и попросил старшину взять ближе к берегу. – Здесь до самого Увэлена нет подводных камней и у берега глубоко, – пояснил он.
На этот раз старшина последовал совету матроса и повел катер у самого берега. Вскоре Наукан, похожий на птичий базар, скрылся из виду, пошли крутые отвесные скалы, местами прорезанные ущельями и висячими долинами, с низвергавшимися с них небольшими водопадами.
– Вот и мыс Дежнева огибаем, – сказал старшина.
– Где мыс Дежнева? – удивился Владик.
– Да вот он!
– Так это Уйвэн.
– Но в лоции точно показано, что это мыс Дежнева.
Ни увэленцы, ни науканцы никогда не называли его русским именем, хотя все знали, что живут у мыса Дежнева.
Показался мыс Сенлюквин с двумя «братьями», стоявшими один за другим. Сюда Владик с ребятишками часто бегал зимой и забирался на скалу, чтобы посмотреть на кромку припая, где отцы его друзей промышляли нерпу.
– Сейчас Увэлен покажется, – сказал он старшине. – Увэленцы, наверно, уже видят катер, и кто-нибудь кричит со скалы Ёпын: «Катыр! Катыр!» – разговорился Владик. – Иван Васильевич, давайте в лагуну зайдем, там тихо и спокойно, отстоимся и отдохнем как следует. Здесь же море открытое, чуть подует северян – и нам надо бежать в Кенискун.
– Но здесь указано, – листал лоцию старшина, – катерам с большой осадкой не пройти через горловину.
– Да что лоция, я же знаю, какая там глубина, – страстно убеждал его Владик.
– А если сядем? Кто нас стянет?
– Не сядем!
– Ладно, рискнем, – согласился старшина. – Лоцмана надо будет взять.
– Найду! – обрадовался Владик. – Кагье хорошо знает лагуну.
Печальная встреча
Увэлен не встретил их радостным криком «Катыр!». Поселок притих и казался безжизненным. Пролетела стая уток, и не раздалось оглушительного свиста, не последовало выстрелов из ружей. Изредка показывались люди. На берегу с несколькими увэленцами стоял Глебов в нерпичьей куртке и в фуражке. Когда катер бросил якорь, к нему подошла байдара. Отец обнял Владика, пощекотал его своими жесткими усами, поздравил старшину и моториста с прибытием и одобрил решение зайти в лагуну.
– Там действительно будет спокойнее. Придется подождать деньков пять, Иван Васильевич, продукцию мы еще не упаковали. Болеют люди, эпидемия кори и гриппа свирепствует.
– Подождем, – согласился старшина, – а если надо, то и поможем.
Глебов остался на катере, а Владик на байдаре переправился на берег.
– Ка-а-ко-мей! Снова вернулся! – радостным возгласом встретили его на берегу.
– Ии, да, вернулся!
На берегу образовалась небольшая толпа. Здесь были и Рычып, и Кагье, и его одноклассники Тутыриль и Энмычайвын. Владик тут же узнал все новости. Новости были печальные. Не было в живых Янкоя, неделю назад умер Кальхеиргин, тяжело болел старичок Айе.
– Даже на охоту не выходим, болеют люди, – грустно говорил Кагье. – Из всей моей бригады только двое здоровых.
Увэленцы в один голос поддержали предложение провести катер в лагуну, большинство ее знало как свою ярангу, но все же согласились, что лучше всех это сделает Кагье.
Горловина была километрах в двенадцати от Увэлена. Шли недалеко от берега. Временами Кагье делал крутые повороты, определяя маневренность катера, а перед самым входом в узкую горловину попросил всех выйти из рубки, а Владика оставил рядом и сказал:
– Я не знаю, как надо управлять машиной, поэтому ты дергай звонок, когда я тебе скажу.
Кагье уверенно держал штурвал, словно всю жизнь плавал на катерах. Перед самым входом в горловину он попросил сбавить ход.
– Сейчас, сначала посмотрим. Пильгин после шторма всегда меняется, – пристально вглядывался он вперед. – Вот здесь надо! – и повернул к берегу.
Катер, крадучись у самого берега, подходил к узкой горловине. Вода быстрым потоком неслась в море, и казалось, что она падает вниз. Кагье попросил усилить ход, и Владик дал два звонка. Катер задрожал, нос поднялся вверх. Иван Васильевич стоял у открытых дверей рубки, был совершенно спокоен и не вмешивался. Вдруг катер резко повернул влево и полез словно в гору. Крутой, подмытый течением галечный берег был рядом, и в него можно было упереться шестом. Берег медленно проходил у борта катера. Владик по знаку Кагье показал мотористу прибавить еще ход, и Костя все, что мог, выжал из «Йокагамы». Когда прошли самую узкую часть горловины и преодолели барьер, течение стало спокойнее, и катер выровнялся. Еще километра два, уже на полном ходу, Кагье смело петлял по лагуне, обходя косы и отмели, а потом позвал старшину, передал ему штурвал и сказал, что теперь можно идти прямо, тут везде глубоко.
– Молодец! – похвалил его старшина.
– Ии-кун, верно, – согласился с ним Кагье, не поняв, что значит слово «молодец».
Когда катер стал на якорь прямо напротив школы и труженик «Йокагама» затих, а Владик уже было спустил на воду ялик, старшина сказал:
– А тебя, юнга, отпускаю на все время, пока стоим в Увэлене.
– Зачем же? – возразил отец Владика. – Пусть выполняет свои обязанности.
– Ничего, управимся, вахту держать не надо, стоим как в блюдечке.
И Владик съехал на берег.
За пять лет, пока Владика не было, Увэлен почти не изменился. Появилось лишь несколько новых засыпных домов, построили просторный магазин, а в одном из круглых щитовых домов организовали клуб. Раньше все собрания, торжественные вечера проводили в школе, но школа росла, учеников становилось больше, поселковые мероприятия стали мешать ей. И все же Владик сразу заметил, что многие яранги сбросили с себя почерневшие моржовые шкуры, выглянули в сторону лагуны окна, задымили трубы. Обшили свои яранги тесом и толем Кагье и Печетегин. Ко многим были сделаны пристройки – комнатки, в которых жили грамотные дети хозяев. Сами же старики жили по-старому, в меховых пологах. Трудно привыкать к новому быту, даже на кровати спать страшно, – а вдруг упадешь? Нет, лучше лежать спокойно на теплых оленьих шкурах. Так думали старики. Но все же деревянный дом лучше, и люди понемногу строились сами. Собирал дощечки от упаковочной тары Рычып и думал поставить себе новое жилище рядом со своей старой ярангой.
– Хочу, чтобы как в русском доме было, – говорил он Владику и старательно разбирал очередной ящик. Он тут же выравнивал на небольшой наковальне гвозди и складывал их по размерам в баночки из-под консервов. – Окно будет, дверь настоящую сделаю, печку, а то дым в чоттагине.
– Через год кончу школу, приеду, помогу тебе, Рычып.
– Ии, приезжай, поможешь, – согласился Рычып и усадил, Владика пить чай.
– Сейчас хорошо стало, промкомбинат сделали, – не спеша рассказывал Рычып, – твой отец и мне работу дал. Вон, видишь, сколько я клыков приготовил, – и кивнул головой, показав на три обтесанных теслом клыка. – Потом в мастерской в тисках их напильником обработаю и дам Ренвилю, пусть рисует. А за это мне промкомбинат деньги дает. Рентыт тоже работает, шкуры выделывает…
– Смотри, утки! – вскочил Владик, увидев из яранги, как над школой низко пролетела большая стая гаг.
Рычыпа и Рентыт не взволновали утки, они спокойно продолжали пить чай.
– А ты не забыл? – напомнила Рентыт Рычыпу.
– Ванэван, нет, – ответил он и обратился к Владику. – Твой отец говорил мне, что ты приедешь, я подарок сделал, – и, потирая больную ногу, встал и долго что-то искал в большом ящике с одеждой. – Мэй, Рентыт! – крикнул он. – Где же они?
– Там, там, в углу!
– Вот, нашел, – и протянул Владику совершенно новые костяшки. Шпагат еще белый-белый, пять косточек из больших моржовых зубов чисто обработаны напильником и зачищены наждачной шкуркой. – Еще никто не кидал их в уток. Вай-вай, на!
Владик с радостью принял подарок и, волнуясь, заговорил:
– Приеду, помогать буду…
– Ии, верно, верно, – перебил его Рычып. – Ты маленький был, я помогал тебе, ты большим станешь – мне поможешь. Верно, так надо.
И снова, как пять лет назад, у Владика появились новые костяшки.
Отец был увлечен работой, и по нему чувствовалось, что дела по объединению косторезов и швей шли неплохо. Увэленцы с радостью одобрили решение организовать промкомбинат и включились в это дело. Таай, ведущий мастер, с тридцатых годов работавший в косторезной мастерской, съездил в соседние поселки Наукан, Кенискун и Инчоун. Там тоже новую весть встретили хорошо и выявилось много желающих работать в мастерских. Особенно понравилось это дело науканским эскимосам.
Хотя и трудно было с помещениями, все же выделили для нового предприятия два дома в Увэлене и по одному – в Наукане и Инчоуне. Увэленскую мастерскую перевели из старого американского домика в круглый щитовой, что стоял рядом с клубом. Он тоже тесноват, но все же помещение значительно больше. В центре на общем рабочем столе поставили большие тяжелые тиски, установили сверлильный станок, пилу-циркулярку, электрическое точило. У окон разместили длинные столы на четырех мастеров с индивидуальными тисками.
Для пошивочной мастерской приспособили небольшой засыпной домик, стоявший на берегу лагуны. Правда, все это выглядело убого и не отвечало требованиям и нуждам нового предприятия с громким названием «Увэленский промкомбинат по художественной обработке кости и художественной вышивке», но в решении правительства намечалось крупное строительство производственных помещений, интерната для учеников-косторезов, жилых домов. Стройматериалы должны были завезти на будущий год.
К приезду Владика промкомбинат имел свои отделения в Наукане, Кенискуне и Инчоуне и твердо становился на ноги. Люди охотно шли туда: там были твердые заработки, а деньги уже казались им такой жизненной необходимостью, как мясо и жир. Организовалась пошивочная мастерская в Инчоуне, из далекого Сешана переселились в Увэлен братья Куннукай и Куннутегин, перебралась с острова Имелин семья эскимоса Вальтыргина, освоил резьбу по кости бывший бедняк-чаучу Чотгыткы. Так как рабочих мест не хватало для всех желающих, промкомбинат давал работу на дом. И пожалуй, не было человека на маленьком пятачке Дежневского массива, не принимавшего участия в этом деле.
Даже старый, но еще веселый и жизнерадостный старичок Уратагин, друг Таая, с утра садился в мастерской у китового позвонка и теслом обрубал и отделывал клыки, готовя их для граверов-резчиков. Разминал и выделывал шкуры знаменитый и уважаемый увэленский певец и сказитель слепой Пайме, находилась работа и другим старикам и инвалидам. Даже колхозники, когда не было охоты, работали и сдавали свои изделия в промкомбинат, а среди них были замечательные художники.
Рабочий день отца начинался с шести утра. Отец клал в карман пакетики с пенициллином и обходил всех больных, давая по таблетке. Пенициллин в то время был новым сильнодействующим средством, и отцу с большим трудом удалось его достать в бухте Провидения на судах, приходивших из Америки. В маленькой поселковой больничке не было почти никаких лекарств, и местный фельдшер, сетуя на беспомощность, ограничивался тем, что обходил все яранги, мерил температуру единственным градусником, давал совет не раскрывать пологов и запрещал общение между ярангами. Об эпидемии он сообщил в район, округ, но, видимо, и там было трудно с медикаментами.
Русские, жившие в Увэлене, не болели корью, а грипп легко переносили на ногах, и среди них не было смертельных случаев. Для увэленцев это оказалось бедствием. Не стало веселого и разговорчивого собеседника отца Тэгрынкеу, умер брат Тутыриля председатель сельсовета Амтын. Вымерла полностью семья Сены, сын которого Тынетегин был лучшим музыкантом в школе и на слух мог на гитаре или баяне сыграть мотив любой песни, услышанной хоть раз. Рядом со школой, на месте, где стояла яранга Сены, осталась лишь овальная утоптанная площадка и лежали по краям тяжелые круглые камни, которые оттягивали покрышку. Вот здесь был полог, и Владик вечерами любил засиживаться у Тынетегина, слушать его игру на гитаре, подаренной ему школой.
– К черту такие условия! – с горечью и болью ругался вечерами Глебов. – Менять надо яранги на дома, надо строить настоящую больницу. Высунется из полога, где духота, полуголым – и наутро выносим покойника!
В один из дней Владик съездил на катер, взял банку сгущенного молока, две пачки галет, несколько больших кусков сахара и направился к старичку Айе.
На притоптывание ног в чоттагине – знак, что кто-то пришел. – из полога раздался слабый голос:
– Мэнин? Кто?
– Гым, да я, Влятик!
– Како етти! – раздался в ответ тот же голос.
Владик не стал ждать приглашения, приподнял шкуру и наполовину вполз туда.
В пологе лежали трое: справа сам Айе, рядом с ним металась в жару его жена, а у левой стенки лежала Зимина, племянница Айе. Она тоже была в бреду. Все лицо покрылось большими капельками пота. «Мимле! Мимле! Воды!» – шептала она, облизывая языком сухие, потрескавшиеся губы.
Чуть светился жирник. Маленький язычок пламени вот-вот должен был соскочить с фитиля и подпрыгнуть. В пологе очень душно. Айе хотел было сесть, но не смог и, повернувшись набок, пытался улыбнуться Владику.
– Како, како! – шептали губы. – Большой, большой, совсем взрослый. Приехал?
– Да, – ответил Владик. – Приехал. Только ненадолго. Но я вернусь, Айе. С тобой в мастерской работать буду. Лежи спокойно. Выздоровеешь – поговорим.
Владик поправил одеяла на всех больных, чуть приподнял полог, впустив струю свежего воздуха, выправил фитиль в жирнике. Огонек весело пробежал по кромке и засветился яркой ровной полоской. Затем Владик налил из чайника воды в кружку, приподнял Зимину и поднес кружку к губам.
– Зимина, Зимина! Это я, Влятик! Помнишь, в школе я все время тебя за косы дергал? Помнишь?
Зимина чуть приоткрыла свои черные широкие глаза, бессмысленно посмотрела на него, уцепилась за кружку и с жадностью выпила воду.
– Ии-и! – застонала она и повалилась на постель.
– Хорошо, что зашел. Я увидел тебя, – с трудом шептал Айе. – Вэлынкыкун! Спасибо!
– Вот подарок принес, – и Владик выложил галеты, сахар и банку сгущенки. – Может, чай поставить?
Айе ничего не ответил.
– Тогда я пойду, Айе, скажу фельдшеру, отцу. Они лекарства дадут. Вынэ аттау! Пойду я! Еще приду, Айе! – сказал Владик, опустил полог и выполз в чоттагин.
Но подарки остались нетронутыми: наутро все были мертвы…
В мастерской не слышалось смеха, шуток. Косторезы молча заканчивали упаковку костяных изделий. На основной крепкой дощечке сверлили отверстия, ставили собачью или оленью упряжку на подставке, туго привязывали ее, пропуская шпагат через дырочки, чтобы при транспортировке изделие не разбилось, затем уже осторожно сбивали нужный ящик. Таай придирчиво проверял каждую упакованную вещь. Гравированные клыки обертывали бумагой и клали в ящик со стружками или паклей. Меховые вещи: тапочки с красивым узором из оленьей шерсти, цветных ниток и бисера, торбаза из камуса, шапки, коврики – все это укладывали в мешки. Увэленский промкомбинат отправлял свою первую продукцию.
Иван Васильевич стал поторапливать директора, ссылаясь на то, что лагуна мелеет и катер с полной загрузкой не пройдет через горловину: все же кость тяжеловата.
– Скоро эйгынлин – северный ветер будет, лагуна станет глубокой, – успокоил его Кагье.
Предвидение Кагье оправдалось. Когда катер был загружен и готов к выходу, он сам пришел к старшине и сказал:
– Тагам! Поехали!
Тяжело, очень тяжело было на душе у Владика. Не ожидал он, что родной Увэлен встретит его такой печалью. Рычыповские костяшки так и пролежали без дела в карманах. Пустовала гэчеватын – увеселительная площадка: никто не боролся, не бегал до изнеможения по кругу, не слышно было танцевальных песен. Даже ребятишки не подымали возню в поселке, а на скале Ёпын не сидел наблюдатель.
Возвращение
Не сразу после окончания школы удалось Владику вернуться в Увэлен. Его призвали в армию и сразу направили учиться в одно из военно-технических училищ авиации дальнего действия. Учился он с охотой, с интересом. Но, видимо, адаптация к новым условиям жизни и климату оказалась не такой уж простой, и кончилась она для него печально. Он простудился и тяжело заболел, лечили его шесть месяцев в госпитале, был отчислен из училища по состоянию здоровья и отправлен жить к «белым медведям», как определил председатель медицинской комиссии, когда Владик сказал, что ему надо ехать на Чукотку, в Увэлен.
До Владивостока добрался поездом хорошо. Ехал в плацкартном вагоне. Было трудно с продуктами, но сухого пайка, который выдавали на больших станциях по продовольственному аттестату, хватало, и даже оставались излишки хлеба.
На него Владик выменивал на станциях яйца, молоко, вареную картошку, соленые огурцы. А вот во Владивостоке, шумном и многолюдном городе, начались неприятности. Отсюда надо было ехать не поездом, а пароходом. По своей неопытности он не выписал в училище требование на морской транспорт, а без него билет на пароход не давали. В воинской кассе прямо сказали, что нужен документ на приобретение билета или какое-либо отношение, если его брать за наличный расчет. Но где взять этот документ?
Пробовал Владик обратиться к военному коменданту, но там его направили в военкомат, как временно освобожденного от воинской службы, а в горвоенкомате сказали, что они к нему не имеют никакого отношения. Тут еще кончился продовольственный аттестат. Денег не было, просить из дома он не решался, так как пароход отходил через две недели и перевод мог не прийти. Знакомые, у которых он жил, посоветовали обратиться к председателю крайисполкома, депутату Верховного Совета СССР, записали его к нему на прием.
Через два дня председатель крайисполкома принял Владика, внимательно выслушал, позвонил какому-то Василию Петровичу.
– Идите в крайвоенкомат, там все оформят, – улыбнулся председатель и пожал руку Владику. – Это здесь, рядом. Счастливо добраться до родной Чукотки.
И, окрыленный надеждой, Владик бегом пустился в крайвоенкомат. Там его выслушали и велели прийти завтра.
Но ни завтра, ни послезавтра требование так и не выписали. С утра до обеда он высиживал в военкомате и терпеливо ждал. Капитан, которому поручили его дело, все ссылался на занятость.
– До отхода парохода есть еще время, успеем, – успокаивал он.
Но Владику от этого не становилось легче. Ему уже было стыдно идти к знакомым, которые и сами жили впроголодь. На продукты введены карточки, а купить что-либо на базаре он не мог. Отбыв положенное время в военкомате, он шел на морской вокзал, устраивался на скамейке и сидел до самого вечера. Волнение и суета стали сказываться на здоровье. Временами он чувствовал, как подымалась температура, снова начинал болеть правый бок. Вечером успокаивал знакомых, говорил, что требование выпишут, пил пустой чай и ложился спать. А наутро снова шел в военкомат, потом – на вокзал.
Однажды, когда он бродил по морскому вокзалу и искал местечко, где можно было бы присесть, его вдруг громко окликнули:
– Владька, это ты?! Откуда?
От неожиданности он вздрогнул, обернулся и увидел ефрейтора с черными погонами связиста, подтянутого, стройного, с белым свежим подворотничком, в новой гимнастерке и в начищенных до блеска сапогах.
– Володя! Яфасов! – кинулся Владик ему навстречу.
Он хорошо знал Володю Яфасова еще по Анадырю. Володя старше на три года, прошел всю войну, и его грудь украшали ордена и медали. Он часто бывал на школьных вечерах и пытался ухаживать за одноклассницей Владика Розой Сабировой. Круглолицый, курносый, с волосами, подстриженными бобриком, Володя, как всегда, был весел и жизнерадостен.
Они нашли свободное место, присели, и Владик рассказал про все свои беды.
– Да, попал ты в историю, – задумался Володя. – Вот что, пойдем-ка к нам в роту. Познакомлю с командиром, и там уж что-нибудь придумаем. Сам-то я служу в связи, человек самостоятельный, вот уже четвертый месяц как в командировке. Был на Сахалине. Но одному скучновато, вот я и пристроился к одной роте, встал у них на довольствие и вместе с ней думаю двигаться. Пошли!
Рота располагалась в палатках на пустыре.
– Вот, настоящего чукчу привел, – представил Володя Владика капитану – командиру роты.
– Якой же он чукча, самый настоящий кацап, – заулыбался капитан и пожал руку Владику.
В палатке аппетитно пахло солдатскими щами. Владик невольно проглотил слюну.
– Сидайте, – предложил капитан и дал команду принести миску со щами.
Владик сказал было «спасибо», но голод давал себя знать. Он с жадностью съел весь солдатский обед. Сытная еда сморила его. Он осоловел, словно выпил стакан водки, и заклевал носом.
– Не горюй, хлопец, уедешь на свою Чукотку, – подбодрил капитан.
Владик остался ночевать, а утром он с Володей пошел в крайвоенкомат. Но деловой капитан опять сказал, чтобы пришел завтра.
– Да, – задумался командир роты. – Знаешь что, хлопец, давай-ка твои документы, пойду с командиром поговорю.
Через полчаса он вернулся.
– Вот так, билет будет. Главное, что документы у тебя в порядке, курсант.
На следующий день Владик с билетом в кармане, забыв обо всех болячках, ехал вечером к знакомым за вещмешком и личным делом в пакете под сургучными печатями. У остановки трамвая толпилось несколько человек. Казалось, можно было спокойно войти в трамвай, но люди почему-то создали толкучку. В дверях его прижали, и он почувствовал, как из кармана стал «выползать» бумажник с билетом и документами. Владик закричал:
– Там же нет денег!
Кто-то локтем уперся ему в шею, не давая обернуться, его стиснули и втолкнули в вагон. Бумажник выскользнул из кармана. Стало как будто чуть свободнее. Владик со слезами на глазах вглядывался в каждого и говорил: «Там же нет денег! Верните! Кто взял бумажник?!» Но все пассажиры были чем-то озабочены, рассаживались по местам, и кто из них вор, определить невозможно. Владик пробрался к кондуктору.
– Остановите трамвай! У меня документы украли! – просил он кондуктора.
– У меня каждый раз обворовывают людей. Буду я останавливать трамвай из-за каждого, – равнодушно ответил кондуктор.
На следующей остановке Владик сошел с трамвая и бесцельно побрел по улице. Куда идти? Что делать? Кое-как прокоротав ночь на вокзале, он утром обошел все урны, надеясь, что документы могли подбросить, обратился в стол находок, зашел в милицию, военную комендатуру, но нигде их не нашел. То же самое было и на следующий день. До отхода судна оставалось трое суток. Безучастный ко всему, голодный, он бродил по морскому вокзалу. Кругом суетились люди, тащили тюки, мешки, чемоданы, загромождая ими проходы, кричали и ругались. Владик начинал ненавидеть этот суетливый грохочущий город с морским вокзалом и куда-то спешащими людьми.
– Ты что это на поверку не приходишь! – вдруг шутливо окликнул откуда-то неожиданно появившийся Володя. – Мы тебя там ждем, а ты здесь околачиваешься!
Владик молчал.
И только в палатке у капитана он выдавил из себя:
– Все документы вместе с билетом украли, – и съежился, ожидая очередной брани и обычных слов о безответственном отношении к документам.
– Помни, – наставительно сказал капитан, – солдаты не бросают друзей, – встал и командирским тоном продолжил: – Быстро привести себя в порядок, помыться, подшить подворотничок и вместе с ефрейтором Яфасовым съездить к знакомым – одного не отпущу, а то еще и гимнастерку с тебя снимут, – взять барахлишко, какое есть, и к двадцати ноль-ноль прибыть в порт! Ясно?
– Ясно, – чуть слышно прошептал Владик.
– Встать! – вдруг закричал во весь свой командирский голос капитан. – Как надо отвечать командиру, товарищ курсант?
Владик вскочил, как подстегнутый, стал по стойке смирно, взял под козырек и по-солдатски ответил:
– Есть, товарищ капитан!
– Вот так, а то совсем разболтался, – успокоился командир. – Выполняйте задание!
Назавтра в полночь закончилась шумная посадка, и «Войков» отошел от пирса. Через двенадцать дней он входил в бухту, окруженную черными пустынными сопками с пластами снега в распадках.
Несколько дней прожил Владик у отца своего друга и одноклассника Петьки Павлова, а затем ему подвернулся катер гидробазы, направлявшийся на север. Но катер из-за льдов не смог пробиться в Увэлен и высадил Владика в бывшем поселочке Дежнево, в восемнадцати километрах от Увэлена. Владик, в кирзовых сапогах, курсантской шинели с голубыми погонами, закинул за плечи вещмешок с эмалированной кружкой, ложкой и парой грязного белья и тяжело зашагал по чавкающей тундре.
Дорога вымотала его до предела, поэтому он шел медленно и трудно, ноги в сапогах подвертывались на кочках, и он чуть не падал. На вершине холма у реки Тэювеем присел и долго смотрел на родной Увэлен. Вот он растянулся по всей низкой косе. В центре хорошо знакомая родная школа, появились новые домишки, и весь поселок приблизился к полярной станции. Коса была низкой, и с холма казалось, что поселок стоит на белоснежном льду, которым было забито море. Отдохнув, Владик поднялся и снова зачавкал по тундре.
Вот и лагуна. У мыска Эмлытатын, где в древности увэленцы промывали и просушивали моржовые кишки для дождевиков, у берега бродил в воде в замызганной и засаленной кухляночке какой-то мальчишка и так же, как и Владик в детстве, колол острогой из толстой проволоки камбал. Владик остановился и вгляделся в парнишку.
– Айнагу! – узнал он младшего сынишку Келевги и серьезно, как взрослый, сказал по-чукотски: – Эпьючитке! Не броди глубоко!
Мальчишка обернулся, сначала испуганно, а потом удивленно посмотрел на него и, прошептав «Вля-а-тик!», бегом рванул в поселок, показывая белые, размокшие, похожие на лепешки, подошвы своих торбазишек. А Владику стало радостно от произнесенного чукотского слова. Вскоре он был окружен толпой сверстников, которые привели его в небольшую комнатку, где жили отец и мать.
Отец не стал с ним бороться, как Тарас Бульба со своими сыновьями, но крепко прижал его худое и костлявое тело правой култышкой к себе.
– Наконец-то добрался, сынок! – проговорил он и пощекотал его своими жесткими усами.
Мать нежно поцеловала и тут же закрутилась у печки.
Весь вечер у них были гости. Мать на керосинке кипятила уже пятый чайник. Первым пришел Рычып. Он еще больше постарел, сгорбился и стал сильнее прихрамывать. Потом заглянул косторез Таай, а после появился Кагье и сказал по-русски:
– Какой ти, Влятик, кудой-кудой. Окотиться надо, жир есть, мясо.
Отец согласился с Кагье, сказав, что действительно ему нужен свежий воздух, больше двигаться. И все остальные тоже сказали:
– Кейве! Верно!
– Но Влятик же не будет ходить на охоту в этой военной кухлянке и сапогах, – показал Таай на курсантскую одежду. – Ему нужна настоящая чукотская одежда.
– Верно, верно, – поддакнули сидевшие.
– Одежда будет, – заверил отец.
– И еще ему нужны вельвыегыты – вороньи лапки, и акын – закидушка, и инныпин – охотничья палка, – перечислял Кагье.
– Верно, верно, – соглашались все, сидя прямо на полу, держа в руках блюдечки с чаем.
– Пусть пока моими снастями пользуется, – предложил Рычып, – я все равно не охотник.
– Ии-кун, правильно, – согласились с ним.
Так было определено старшими, чем будет заниматься Владик.
