Текст книги "Пора охоты на моржей"
Автор книги: Владилен Леонтьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Владик «схватил» девушку
Весной в жизни Владика произошло большое событие: он влюбился. Влюбился первый раз и, как он думал, по-настоящему.
Из далекого северного поселка Иннун приехала погостить в Увэлен к пушнику Гэманто девушка Валя Тынэринтынэ, Владик знал ее еще тогда, когда ему было девять лет, а ей – шесть.
И вот он снова встретил Валю. Она стала взрослой. Белокурая, с тонким, слегка курносым носиком, она больше походила на русскую девчонку, и лишь чуть-чуть раскосые глаза говорили о ее чукотском происхождении. Как и все подростки, она была худенькой и костлявой. Она ни в чем не уступала мальчишкам-сверстникам: могла начать с ними борьбу и побороть, а в беге никто из них не мог ее опередить.
Вначале Валя, как и Нина Номнаут, которую Владик стал забывать, задорно посмеивалась над ним, а он не обращал на нее внимания и никак не реагировал на насмешки. Но однажды, когда Владик приволок с припая две нерпы, она подошла и тихо сказала:
– Влятик, возьми меня с собой на охоту!
И было в этой просьбе что-то тревожное, зовущее и совсем не походило на те насмешки, которые она бросала ему вслед.
Владик смутился и тоже ответил тихо:
– Но ты же девчонка…
– Мне дедушка всегда говорил, что я не девчонка, а мальчишка. Думаешь, я стрелять не умею, да? – обиделась она и ушла.
Владику стало не по себе: напрасно обидел девушку. И вечером, набравшись смелости, он зашел к Гэманто и долго пил там чай. Говорил больше Гэманто, все расспрашивал про охоту, про мастерскую. Валя с Маюной, дочкой Гэманто, сидели в сторонке, делали вид, что чем-то занимаются, и похихикивали. Выпив три кружки чая, что не очень-то понравилось Гэманто, который считал, что юноша не должен пить много воды, Владик выбрался из полога и уже из чоттагина спросил:
– Ты же на охоту хотела?
– Но у меня нет винтовки.
– Я достану, – пообещал он.
На охоту Валя с Владиком, конечно, не пошла, так как для этого нужна была не только винтовка, но и многое другое, да и не пустил ее Гэманто, который был твердо убежден, что женщинам охота ни к чему. Но теперь Владик почти каждый вечер приходил пить чай, а потом они с Валей стали встречаться где-нибудь на берегу или под скалами у местечка Ёпын. И Владику было хорошо с Валей. Она понимала его и любила слушать рассказы об охотничьих похождениях, а Владику уже было о чем рассказать. Разговаривали они по-чукотски. Владику нравилось, как она говорит на чистом женском языке, как взрослая женщина, и если он скажет:
– Кол гитигым гарыркойгым… Однажды убил я моржа…
Она удивленно воскликнет и, процокав, переспросит:
– Ка, гацицойгыт! Ты убил моржа!
С древних времен заведено так, что чукотским женщинам не положено говорить, как мужчинам; они по-своему цокали и шипели, заменяя в чукотских словах звук «р» звуками «ц» или «ш». Если мужчина говорит рыркы – морж, кырым – нет, клегран – землянка, то женщина скажет цицкы, кыцем, клегшан.
И если рассказывала что-нибудь Валя, то Владик хорошо понимал ее женский язык – это было естественно и обычно. Так говорят настоящие чукотские женщины.
Владик раньше пытался дружить с русскими девчонками, но ничего не получалось. Когда он учился в четвертом классе и жили они в круглом щитовом домике, его соседкой была москвичка Алла Суворова. Она была красивой и очень нарядно одевалась. Владик пытался подружиться с ней, она ему нравилась, но он никак не мог найти с ней общий язык. Она мечтала о цветах, Москве и все время вздыхала: «Как тут скучно!» Владик не представлял себе, как можно скучать в Увэлене. Иди и катайся на санках вместе с мальчишками, как делают чукотские девчонки, а в пургу можно забраться в любую ярангу и без конца слушать сказки. Потом Суворовы переехали в другой домик, так как к Глебовым приходило много чукчей, соседям это не нравилось, и Владик в школе перестал обращать на Аллу внимание.
А с Валей Владику было хорошо. Она его понимала. Ее тоже очень тревожил предстоящий отъезд его в Ленинград.
Однажды в начале мая Владик и Валя сидели на берегу и смотрели, как солнце все ниже опускалось к горизонту.
– Скоро утки полетят, зверобои на моржа в море пойдут, – сказал Владик.
Но Валя не думала об утках и моржах.
– Ты вернешься? Да?
– Вернусь, Валя! Обязательно вернусь!
– Я тебе сошью самые хорошие торбаза, и ты будешь у меня красивее всех, – она вдруг прижалась своей прохладной щекой к щеке Владика, а потом коснулась кончиком носа мочки его уха. – Я тебе нерпу разделывать буду. На охоту будем вместе ходить. Да?
– Да, Валя, – шептал Владик.
– Ты не думай, что я слабая женщина. Я сильная и ни в чем тебе не уступлю.
Владик боялся пошевелиться. Щека Вали потеплела, и он чувствовал ее ровное горячее дыхание. Он снял рукавичку и взял Валину руку.
– Ты вернешься и будешь, наверно, большим человеком, – шептала Валя. – Я тоже буду учиться, чтобы не отстать от тебя.
Владик еще крепче сжал Валину руку, а потом повернулся, посмотрел прямо в карие глаза, крепко прижал Валю к себе и по-русски поцеловал в губы.
Уже солнце стало подыматься и начинало приятно пригревать, а они все сидели на гальке, прижавшись друг к другу…
Радостно и тревожно было на душе у Владика. Радостно от того, что пришла к нему настоящая любовь, и грустно, что надо было уезжать. Дома не знали о переживаниях Владика и готовили его в дорогу. И никто в Увэлене ничего не знал. Только Армоль на следующий день, встретив Владика, таинственно улыбнулся и сказал:
– Наконец-то схватил девушку, – и весело подмигнул ему.
Оказывается, Армоль сидел на скале Ёпын и в бинокль наблюдал за Владиком с Валей.
«Чертова скала, – все видит», – подумал Владик, но на Армоля нисколько не обиделся.
Весна в тот год торопилась. Пролетели утки. В конце мая сорвало припай, и увэленцы не выезжали в Наукан, а охотились прямо на месте. Рабочие промкомбината распределились по колхозным бригадам, так как шкуры на их промкомбинатовской байдаре устарели, местами сгнили; их сняли и пустили на подошвы для тапочек и торбазов, а новые моржовые шкуры, чтобы покрыть байдару, ни увэленский, ни науканский колхозы не дали. Им запретили это делать, сказав, что байдара промкомбинату не нужна, – пусть охотятся с колхозниками.
Владик не пошел в море, но иногда выходил на припай, караулил нерпу, стрелял уток, а больше сидел в мастерской, резал по кости и подменял моториста Таната, который охотился с колхозной бригадой Келевги.
Валя задержалась в Увэлене, хотя могла бы уехать еще до распутицы. Гэманто не говорил ей прямо, но намекал, что она уже давно гостит и пора бы ехать домой, но Валя ждала, когда поедет Владик.
Однажды Танат, когда охоты не было, зашел в мастерскую, осмотрел свой любимый «Рейнер», протер его чистой тряпочкой, затем подсел к Владику и сказал:
– Ты скоро уедешь, далеко уедешь. Возьми на память мой инструмент. Скучно станет, по кости резать будешь, меня вспомнишь. Я все равно в промкомбинате работать не буду. Уйду, наверно, в колхоз, – и положил перед Владиком мешочек с чехольчиками, в которых лежали самодельные рашпили, разные стамесочки и цикли.
Владик хотел было возразить Танату, но подошел Таай и сказал:
– А это тоже возьми с собой, – и протянул ему два хороших клыка. – Инструмент есть, клык нужен.
Не успел Владик поблагодарить друзей, как Танат, загадочно подмигнув Тааю, произнес:
– Ты иди, Влятик. Я посмотрю за мотором. Там на берегу Валякай – Валечка – ходит. Иди!
«Они уже все знают, – подумал Владик. – Ну и пусть!» И выбежал из мастерской.
В конце июня льда в море не стало, весенняя охота кончилась. Пошли вельботы на север и на юг.
В один из дней Владик, в новом полупальто, наглаженных брюках и блестящих ботинках, с небольшим чемоданчиком, сопровождаемый отцом, матерью и толпой увэленцев, вышел из дома и сел в вельбот Кагье, которого направили в Пынаквын за запчастями для моторов и попросили подвезти Владика и других пассажиров до Лаврентия. В вельботе уже сидели угрюмый Лебедев, прораб Лосицын, пристроился у мотора Онно, решивший вернуться в свой родной Янранай. Рядом у берега стояли вельботы из Иннуна. В одном из них сидела Валя. Она была в новой цветастой камлейке, а пушистый мех капюшона окаймлял ее разрумянившееся лицо. Владик не сводил с нее глаз.
– Вынэ аттау! Трогаемся! – скомандовал Кагье.
Тронулись и иннунцы. Один вельбот пошел на север, второй – на юг. Владик глядел на иннунский вельбот до тех пор, пока тот не скрылся из виду. Кагье понимал состояние Владика, передал руль сыну Тымневакату и присел рядом.
– Красивая, – кивнул он в сторону скрывшегося вельбота. – Хозяйка хорошая будет.
– Ии, красивая, – прошептал Владик и вдруг невольно улыбнулся. «И Кагье уже знает», – подумал он и грустно заметил: – Кагье, если бы ты знал, как тяжело уезжать…
– Ии, верно, – согласился Кагье.
– Я уже был там, на материке. Мне не понравилось… Люди какие-то не те, шумно, скучно, все куда-то торопятся…
– Но ты же вернешься к нам? Верно?
– Конечно, – шевельнул губами Владик.
– Уедешь, выучишься. Большим начальником станешь. Ты хотя и русский, но как чукча, хорошо знаешь нашу жизнь. Вернешься, мы тебя председателем колхоза выберем.
– Нет, Кагье, председателем я не буду. Детей учить буду.
– Ну что ж, это тоже нымелькин – хорошо, – согласился Кагье.
Вельбот плавно шел с волны на волну. Море было тихим, спокойным. Пригревало солнце. Справа по борту проходили знакомые места: Сенлюквин с двумя братьями, щетинистый Увэюн, древняя крепость Сенлюн. Вскоре прошли Наукан и, обогнув мыс Пээк, взяли курс на мыс Нунямо. К вечеру вельбот был в Лаврентия.
Заведующий районо обрадовался приезду Владика. Он давно ждал его и сказал, что Быстраков уже три раза напоминал о нем. Попросил подождать два-три дня, пока придет направление на учебу из Анадыря. Но из окроно ответили, что направление дают только тем, кто работал учителем или окончил педучилище. Владик было заколебался и хотел вернуться домой, но заведующий районо сказал:
– Ладно, беру ответственность на себя и выпишу направление от своего имени.
И Владик уехал…
Конец первой части
Я тоже хочу говорить по-русски
Рассказ
Председатель колхоза «Красный путь» Леонид Васильевич Белый отказал инспектору облоно в оленьей упряжке:
– Все ездовые олени в извозе. Забрасываем продукты и оборудование геологическим партиям. Упряжек нет. Все.
– Жаль, – ответил инспектор. – Как же быть?
– Не знаю, не знаю, – листал на столе какие-то бумаги председатель, не глядя на инспектора. – Летите самолетом. Он будет через десять дней.
«Но ведь сверху не увидишь неграмотных и малограмотных людей, не поможешь им, не проверишь, как идет ликвидация неграмотности в тундре», – размышлял инспектор.
Вдруг кто-то настойчиво потянул его за рукав. Он оглянулся и узнал курносого, всегда улыбающегося учителя красной яранги Калявьегыргина, с которым уже побывал в нескольких оленеводческих бригадах.
– Давай выйдем, – и учитель потащил инспектора на улицу. – Что ты с ним разговариваешь? – тихо сказал он по-чукотски. – Мы перебросим тебя в бригаду Лили, а с ним рядом кочует бригада Айны из колхоза «Новая жизнь». Тебе же туда надо? Да?
На следующий день еще засветло инспектор выехал с оленеводами и к полудню добрался до бригады Лили. Попили чаю, поговорили. Народ в бригаде оказался почти весь грамотный, работы инспектору не было. Бригадиру, видимо, не очень-то хотелось иметь лишнего гостя, и он, нарушая этикет чукотского гостеприимства, спровадил инспектора. К вечеру, молодой и черный, как негр, пастух Тымненто, ловко управляя оленями, на прицепе доставил инспектора в бригаду Айны.
Осенью, в период самых темных ночей, Лили и Айны очень близко подошли со стадами друг к другу. И случилось так, что большая часть оленей Айны смешалась со стадом Лили. Отбить оленей тогда же было трудно, и они решили сделать это зимой перед началом отела и просчета стад. В это горячее время и попал инспектор к Айны. Триста голов оленей, только что отбитых от трехтысячного стада, удержать трудно, и Айны с пастухом Тымко старались как можно дальше отогнать их.
Подъехал инспектор в сумерках. Ни яранги, ни палатки, лишь слышно было, как доносились из негустой чащи леса надсадные крики и понукания.
– Мэнин?! Кто там?! – окликнул Айны, услышав шум подъехавшей оленьей упряжки.
– Гым, Тымненто. Это я, Тымненто!
– Аа, – отозвался Айны. – Но вроде бы вас двое?!
«Как это он мог догадаться, что нас двое?» – подумал инспектор.
– Да, это со мной русский командированный, – ответил Тымненто.
– Как-а-ко-мей! – раздраженно воскликнул Айны, а затем понеслась брань. – Ракылкыл рэтын! Ненужное привез! Как будто не знаешь, что сейчас нам некогда возиться с командированными! – и прибавил самые ругательные чукотские слова, перемежая их русской бранью.
Инспектор понимал состояние Айны и знал, что попал под горячую руку. На время отела в оленеводческие бригады направляли для «руководства и контроля» массу уполномоченных. Ими были заведующие районо, финотдела, инспектора загсов и другие представители, не имеющие никакого отношения к оленеводству. Все это ложилось тяжелым бременем на пастухов. Им приходилось следить не только за стадом, но и ухаживать за уполномоченными, которые были беспомощны в тундре, и выслушивать их «дельные» указания. И сейчас, когда олени готовы разбежаться в любую минуту, лишний человек для Айны был ни к чему.
– Мэркычгыргэгыт! – продолжал громко ругать Айны пастуха.
Тымненто был в смятении и не знал, как ему поступить: везти инспектора обратно или же оставить здесь, в тайге. Но инспектор успокоил его и тихо сказал:
– Экуликэ! Молчи!
И вот из-за деревьев появилась маленькая подвижная фигура в пушистой легкой кухлянке, с открытой головой, обындевевшей от пота и горячего дыхания. На спине болталась шапка, как змея волочился длинный чаат – аркан. Человек решительно подошел на чукотских лыжах – вельвыегытах к Тымненто и, не глядя на командированного, скомандовал:
– Вези обратно!
– Да он… – хотел что-то сказать пастух, но Айны твердил, перебивая его, одно и то же: «Тагам! Вези, вези его обратно!»
Наконец пастуху удалось шепнуть на ухо Айны: «Он же хорошо понимает чукотский язык».
Айны застыл с раскрытым ртом и медленно сел в пушистый снег, погрузившись по шею.
– Мэ… мэ… – мычал он, пытаясь что-то произнести, и замолк.
Айны удивленно и испуганно смотрел на инспектора, одетого так же, как и он, и ничего не мог сказать. Раскрывал рот, но звуков не получалось.
– Я все понимаю, Айны, – спокойно сказал инспектор на чистом чукотском языке, – я не буду у вас лишним человеком, – и протянул руку Айны, помогая ему выбраться из снега.
Айны медленно поднялся, успокоился немного и спросил:
– А где спать будешь? – показал он кругом.
– А вы где?
– Мы в снегу.
– И я в снегу.
– Мы палатку поставим, – и на лице Айны стала появляться улыбка.
– Что ж, очень хорошо, – ответил инспектор. – В палатке все же теплее.
– Конечно, – согласился Айны и рассмеялся: – А здорово я тебя отругал?
– Да, неплохо. Вот только где ты научился по-русски ругаться? – спросил инспектор.
– Да в поселке плотники дома новые строят для нас, так вот…
– Тогда понятно, – сказал инспектор и дал знать Тымненто, что он может возвращаться обратно, а сам спросил Айны, где у них палатка и прочее имущество. Айны ответил, что палатку пока ставить не надо, это можно сделать быстро, а вот развести костер и поставить варить мясо – это надо. И, показав, где лежит небогатый кочевой скарб, пошел снова сгонять оленей в стадо.
Вскоре в лесу заполыхал костер. Над ним повис котел с мясом и рядом чайник. Примерно через час в темноте стали показываться олени. Некоторые из них смело подходили к костру и большими выпуклыми глазами смотрели на огонь. Блики костра отсвечивали в их зеркальных глазах. Олени, видимо, были привычны к огню и не боялись его. Инспектор попробовал погладить оленя, но он спокойно отступил в темноту. Смелее всех оказался годовалый теленок Выбор, которого назвали в честь выборов в местные Советы. Выбор был светло-русого цвета с темной, словно испачканной в саже мордой, маленькими, как у козлика, прямыми рожками и большими задумчивыми глазами. Он подошел и, не пугаясь, ткнулся в рукав инспектора. Тот протянул руку, и теленок стал лизать ее шершавым языком.
– Соли просит, – сказал подошедший Айны. – Вон там в мешке у нас есть еще немного.
Инспектор достал щепотку соли и на ладони протянул Выбору. Тот с жадностью слизал ее. А когда он снова стал просить, Айны слегка ударил его чаатом и прогнал.
– Много соли не надо давать, – объяснил он.
Палатку поставили быстро. За едой и чаем завязалась беседа. Досада на командированного прошла, а готовый ужин растопил сердце бригадира. Айны подробно расспрашивал, откуда инспектор, почему так хорошо знает чукотский язык, и остался удовлетворенным, узнав, что встретился с анкалином – приморским человеком, выросшим в далеком Увэлене. У инспектора не было ножа, и Айны, видя, как тот мучается с большим куском мяса, протянул свой и сказал:
– Неудобно так есть, ножом отрезать надо.
И инспектор, как и оленеводы, отрезал перед самым носом кусочек мяса и без хлеба, которого не было у оленеводов, смачно жевал его, слегка подсаливая.
Напарник Айны, молодой пастух Тымко, высокий и крепкий, казался чем-то опечаленным, в разговор не вмешивался и лишь изредка произносил «Ии – да» или чему-либо удивлялся.
– Ты чего такой грустный? – спросил его инспектор.
– Да я всегда такой, – тихо ответил Тымко.
– Жениться не может, – объяснил за него Айны. – Невест нет в Ыпальгине.
– Когда у тебя будет отпуск, то поезжай-ка в Чукотский район. Там много красивых девушек, есть и чавчыванавкагтэ – девушки оленеводов, – посоветовал инспектор, зная, что чаучу неохотно берут в жены приморских чукчанок, так как они мало сведущи в кочевой жизни, хотя швеи отменные.
Тымко засмеялся и ничего не ответил.
Спали чутко. Айны часто приподымал голову и с закрытыми глазами прислушивался: он по слуху определял, как ведут себя олени. Но животные были спокойны и лежали в рыхлом снегу.
…Вот уже второй месяц кочевал инспектор из бригады в бригаду. Его, как посылку, переправляли на оленях с одного места на другое. Сначала его встречали настороженно, но знание чукотского языка раскрывало душу оленеводов, провожали его как друга и говорили: «Жаль, что уезжаешь, с тобой очень интересно было».
По отчетным данным тридцатых годов, неграмотность среди чукчей была ликвидирована, введена письменность, но к концу пятидесятых неграмотных снова оказалось много, укрепилось мнение, что родной язык не нужен, он мешает обучению, а чукотская письменность непонятна чукчам. Советские и партийные органы приняли все меры, чтобы окончательно ликвидировать неграмотность, и поставили эту задачу перед отделами народного образования и культуры. В поселках, где население жило оседло, организовать обучение было просто, в тундре же гораздо труднее. Постоянные перекочевки, занятость оленеводов – все это осложняло ликвидацию неграмотности. Но надо было искать какие-то пути, разработать рекомендации и дать советы, как обучать кочевое население. И инспектор, решая эти проблемы, разъезжал по тайге и тундре, знакомился с людьми, выявлял неграмотных и малограмотных, помогал учителям красных яранг. И у него уже складывалось определенное мнение по этому вопросу.
Инспектору очень понравилось, как работает учитель красной яранги Калявьегыргин. Несколько дней он пробыл с ним в бригаде Семена Дьячкова. Сам бригадир по национальности эвен, был сиротой, но как приемный сын вырос в чукотской семье. Своего родного языка он не помнил, хорошо говорил по-чукотски и немного по-русски и умел читать только по слогам. Сначала Семен не обращал внимания на инспектора, но потом, когда ближе познакомился с ним, изменил свое отношение. Калявьегыргин же сразу влился в бригаду, словно был ее членом. Пока инспектор знакомился с оленеводами, Калявьегыргин уже продирался через кустарник и пересекал путь отбившемуся косяку оленей.
А вечером сидели в теплом пологе. Стадо рядом с ярангами, и всем слышно, как оно себя ведет. Калявьегыргин разложил учебные принадлежности, достал свежую почту, а на задней стене полога повесил политическую карту мира. Сначала просмотрел с оленеводами «Огонек», прочитал кое-что, затем добрался до «Крокодила». Оленеводы смеялись над карикатурами, а вот подписи им были непонятны, и они просили Калявьегыргина прочитать и перевести.
Вот тут-то он, заинтересовав оленеводов, брал букварь и начинал совершенствовать с ними навыки чтения и учить их русскому языку. А потом, когда оленеводы уставали складывать слоги в слова и произносить трудные русские звуки, он переходил к беседе. Показывал на карте страны социализма, капиталистические страны и рассказывал о последних событиях. Инспектору пришлось помочь учителю и подробно рассказать о жизни разных народов.
Проснулся инспектор раньше всех и, стараясь не тревожить спящих, осторожно выбрался наружу. Стояла удивительная тишина. Ярко светили звезды. Потрескивали на морозе деревья. Олени уже встали и выщипывали мох, зарывшись наполовину в пушистый снег, из-под которого видны были лишь спины и рога.
Инспектор впервые был в таежной зоне Чукотки и за два месяца не почувствовал даже легкого дуновения ветерка. Стоял жгучий пятидесятиградусный мороз. Это было непривычно после восточных районов, где пурги почти каждый день, а сильный мороз – большая редкость. Инспектор на себе ощутил коварство мороза. Выйдет утром из теплой яранги на улицу, кажется, что тепло, и не успеет оглянуться, как начинает руками хвататься за нос, уши. И мчится в теплую ярангу, оледеневший от стужи. А когда он ехал с проводником Наргыно по Малому Анюю в Илирней, то через каждые десять-пятнадцать минут вскакивал с нарты и бежал рядом с упряжкой, стараясь согреть ноги.
– Ты что, к соревнованиям готовишься? – без всякой улыбки спрашивал ехавший впереди Наргыно, спокойно голыми руками набивая свою трубочку табаком.
– Да нет, ноги мерзнут.
– Аа, ну беги, беги. Это хорошо. Перед отбивкой соревнования будут. Наверно, первое место займешь, – иронизировал проводник.
На первом привале, когда надо было дать отдохнуть оленям и подкормиться, Наргыно спокойно сказал, глядя на новые теплые торбаза инспектора:
– Ты, наверно, носки надел?
– Да!
– Сними их, и будет тепло.
Инспектор последовал совету. Тут же у костра снял торбаза. На ногах было надето две пары чижей – меховых чулок и шелковые носки. Наргыно взял торбаз, пощупал, как лежит соломенная стелька, слегка взбил ее, подправил и передал торбаз инспектору. То же самое он сделал и со вторым торбазом и сказал:
– Не надо двое чижей надевать, одних достаточно. Надень вот эти, – и, нагрев над костром более пушистые чижи, подал их инспектору. – Носки выброси совсем.
Инспектор переобулся, сунув голые ноги прямо в шерсть чижей, и ногам действительно стало тепло. После он уже всю дорогу сидел на нарте, учился управлять ездовыми оленями и не тренировался в беге.
Постепенно инспектор привык к морозам, но вот наука езды на оленях давалась труднее. Когда инспектор познакомился с оленеводами и заговорил с ними по-чукотски, они решили: раз разговаривает по-нашему, то и ездить на оленях должен уметь. Это было для них бесспорным. Впервые сев на нарту с парой оленей, инспектор не знал, как стронуть их с места. Собачьей команды они не понимали, какие и куда тянуть поводья и что делать с тины – длинной тонкой палочкой с маленькой косточкой на конце для погони оленей, – он не знал.
– Калявьегыргин, выручай, – обратился он к учителю красной яранги. – Неудобно позориться. На собаках ездить умею, а вот на оленях еду впервые.
– Хорошо, ты поезжай вперед по следу, а я за тобой и в случае чего помогу, – ответил Калявьегыргин и стронул оленей инспектора с места.
Вначале Калявьегыргин сопровождал инспектора, но потом ему надоело плестись кое-как, и, убедившись, что олени идут нормально, он лихо обогнал его.
А олени хотя красивы и горды, но порою бывают коварны и мстительны. Оказывается, подходить к ним надо только с правой стороны, и то очень осторожно, не делая резких движений. Чуть взмахнул рукой не так, они шарахаются в сторону, запутывая постромки и ломая легкую нарту. Даже постромки на левом олене надо поправлять через правого, что не очень-то удобно. А то, бывало, бегут себе по уже проложенному следу, сидишь спокойно и смотришь по сторонам, любуешься пейзажем, и вдруг ни с того ни с сего как махнут в сторону: ты в глубоком снегу барахтаешься, чертыхаешься, а упряжка застряла в кустарнике. И в тот раз, когда Калявьегыргин сопровождал инспектора, олени уперлись на перевале и стали как вкопанные. Инспектор тыкал в них тины, дергал поводья, а они, как упрямые ослы, не двигались с места. Встать с нарты он боялся: вдруг удерут и оставят его в тайге. Он уговаривал их, просил, но они стояли и что-то пережевывали. Остальные упряжки были далеко. Но вот показалась одна упряжка, и, взметая снег, лихо подкатил Калявьегыргин.
– Что они у тебя?
– Да вот стали, и не могу сдвинуть с места, – ответил инспектор, вставая.
– Садись, – приказал Калявьегыргин и задал оленям такую трепку, что сломал тины.
Олени сорвались с места, и седок только успевал удерживать нарту ногами, чтобы не перевернуться на кочках.
Узнав, что инспектор, разговаривающий по-чукотски, еще не умеет управлять оленями, к нему стали относиться более чутко.
В бригаде старого Кымыныквата они заранее запрягли оленей и, держа правого ведущего за поводья, посадили инспектора на нарту, дали в руки тины, поводья и объяснили, как надо пользоваться ими. Но когда олени рванули с места, инспектор не смог удержать их, и они понеслись прямо на дерево, оказавшееся на пути. Олени-то разошлись, порвав постромки, а нарта врезалась в дерево.
Инспектору было стыдно, что с ним возятся, как с маленьким ребенком, а он никак не может освоить езду на оленях. Из-за него на целых два часа задержался отъезд в бригаду. Старый Кымыныкват успокоил инспектора, сказав, что и у детей не сразу все получается, и дал команду пастухам выловить убежавших в стадо оленей, а сам принялся ремонтировать легкую нарту с выгнутыми, похожими на петли, полозьями.
Постепенно инспектор стал осваивать искусство езды и, когда приехал к Айны, уже овладел им.
Когда проснулись Айны и Тымко, чай был готов, и они, окинув взглядом стадо и убедившись, что все олени на месте, попили чаю и стали собираться в дорогу. Быстро уложили на две нарты кочевой скарб, выловили четырех оленей, запрягли их и тронулись в путь.
До основного стада было километров восемьдесят. Впереди ехал Айны, за ним инспектор, сзади шло стадо, за которым следовал пастух Тымко. Он не позволял оленям разбежаться. Часа через три, обнаружив хорошее пастбище, остановились, чтобы дать подкормиться животным да и попить чайку самим. Дальше впереди пошел Тымко, а Айны замыкал шествие. Потом и инспектор освоился с приемами перегона небольшого стада и тоже стал иногда замыкать шествие. Часто, показав направление, Айны предлагал инспектору идти вперед и пробивать дорогу в рыхлом снегу. После стада оставалась широкая полоса снега, вспаханного сотнями ног.
Больше недели кочевал инспектор с Айны и Тымко. Гнать быстро оленей нельзя – потеряют упитанность перед отелом, поэтому через каждые десять – пятнадцать километров останавливались. Перед этим Айны, выехав вперед, долго выискивал удобное место для отдыха, каким-то неведомым путем определял наличие ягельника, вскапывал снег и говорил:
– Здесь ночевать будем. Если корм хороший, олени не разбегутся, можно спокойно отдыхать.
Когда инспектор ехал впереди, он фотографировал стадо и все время расспрашивал бригадира.
– Как называется такое дерево?
– Ынкэн гээвоттот. Это лиственница, – отвечал Айны.
Инспектор снова спрашивал:
– А как называется этот перевал, по которому мы сейчас подымаемся?
– Просто лыпыткын – перевал.
Но однажды, когда Айны был впереди, а инспектор следовал за ним и опять что-то спросил, Айны остановил упряжку и решительно подошел к нему:
– Ты хочешь хорошо знать чукотский язык? Да?
– Верно, – ответил инспектор. – Мне все интересно: и как горы называются, и деревья, и речки, и перевалы.
– Я тоже хочу говорить по-русски!
– Это же хорошо, Айны, – улыбнулся инспектор. – Я с удовольствием помогу тебе. А почему тебе хочется знать русский язык?
– Потому что без русского языка в поселке я как немой. Все говорят по-русски – даже дети! А я бригадир. Говорят, хороший бригадир, передовик. Меня часто зовут в район, даже в Магадан ездил. Все говорят по-русски, я тоже хочу.
Айны вытащил из-за пазухи записную книжку с надписью «Участнику межобластного совещания оленеводов» и подал инспектору.
– Вот тут справа есть буквы, и ты записывай чукотские слова и тут же рядом пиши их по-русски, чтобы я знал, как правильно называется лыпыткын – перевал, гээвоттот – лиственница, вылгил – береза и другое.
Инспектору было приятно желание Айны, и он с удовольствием выполнял просьбу бригадира, а тот стал более словоохотлив и даже сам начинал рассказывать истории, связанные с названиями рек и гор.
– Кэпэрвээм – Росомашья река названа так не потому, что там водились росомахи, а потому что на этой реке умер большой чаучу по имени Кэпэр. Сначала чукчи называли ее Кэпэрин вээм – Кэпэра река, а потом стали говорить просто Кэпэрвеем. А когда-то давно-давно эта река по-другому называлась, не нашим словом. Я не помню его…
– А вон, видишь, гора с двумя вершинами? – показывал Айны вдаль, где виднелась высокая сопка, выделявшаяся среди окружающих гор. – Это Чевыттъым – Черепа людей. Там действительно лежит много черепов. Говорят, что давно-давно на этой горе была битва чукчей с какими-то пришельцами. Чукотским отрядом руководил богатырь Лявтылеваль – Повелевающий Кивком Головы. Перед боем он произнес заклинание, заставил своих воинов пожевать мухоморов, и они победили врагов…
Как-то в пути, когда инспектор с Айны остановились, поджидая отставшее с Тымко стадо, Айны попросил его:
– Вот, говорят, есть такая книга, где написаны слова по-чукотски и по-русски…
– Словарь, – догадался инспектор.
– Верно, ысловар. Ты достань в Магадане такую книгу, я очень хочу хорошо знать русский язык.
– Пришлю, Айны. Обязательно пришлю, – ответил инспектор. – Но один словарь тебе не поможет, Айны. Нужно знать не только слова, но и уметь ими правильно пользоваться.
– Ии кун, верно, – согласился Айны.
Однажды вечером, когда стадо успокоилось, а пастухи сытно поужинали и напились чаю, инспектор решил почитать оленеводам книги на чукотском языке. В округе очень уж много было разговоров, что книги на чукотском языке непонятны и их не читают чукчи. Инспектор достал рассказы Мамина-Сибиряка, переведенные им в студенческие годы, когда он учился в Ленинграде, и стал читать рассказ про медведя, который забрался в комариное болото и нахально улегся спать. Читал он медленно, выразительно, а когда дошел до места, где медведь выворотил дерево и стал разгонять им комаров, то Айны с Тымко не выдержали и расхохотались. Они долго не могли успокоиться.
