Текст книги "Возвращение в Петроград (СИ)"

Автор книги: Влад Тарханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Вот так происходит, когда хорошо делаешь своё дело. – Сообщил духу Петра дух Якоба Брюса, наблюдая за подавшим чай слугою, который быстро переоделся и бросился прочь из дворца. Охрана ему вопросов не задавала. Ничему их чёрт не учит!

– А ты куда? – заворчал Брюска, увидев отлетающую душу Николая Второго.

– В рай, наверное… – ответила не слишком уверенно та, еще не осознавая, что уже отмучилась на ЭТОМ свете, но еще на ТОТ не попала.

– Хочу сказать тебе две новости: хорошую и плохую. Хорошая – русская православная церковь признала тебя святым-великомучеником. Вместе со всем твоим потомством и супругой. Невинно убиенными врагами в подвале екатеринбургского дома Ипатьева.

– Химика? – Несказанно удивился Николай.

– Нет, его брата, купца. Не перебивай! – насупился Брюс.

– А вторая, для тебя плохая. Господу нет никакого дела до того, кто кого кем провозглашает. Судит он по делам твоим! А ты, по делам своим оказался достоин адской сковороды! И мученическая смерть твоя в глазах господа только усугубила твою вину. Так что не спеши, полетим, я тебя в Ад подброшу. Там Вельзевул заждался.

Конечно, будучи человеком с весьма своеобразным юмором, таковой душа Якоба и осталась. Никакие сковороды душу Николая не ожидали. Ибо душа – суть нематериальная, и жарить ее на какой-либо поверхности смысла нет. Но кто сказал, что мучения духовные, коим подвергаются души грешные в аду будут менее страшны, чем поджаривание на огне? Они куда как страшнее, ибо изобретательнее!

– А что по-другому никак? –поинтересовался свежепредставившийся Николай.

– Господь сказал в Ад, значит, в АД! – твердо произнёс Брюс.

И так еле мерцавшая душа последнего российского императора стала какой-то совершенно тусклой.

– Пётр, государь, поспеши! – обратился Брюс к последнему истинно русскому императору, точнее, его душе. И та ухнула в тело, которое еще не успело остыть и осознать факт своей смерти.

Души Брюса и Николая несколько мгновений наблюдали, как Пётр осваивается в новом теле, после чего удалились.

Оказавшись в теле Николая, душа Петра осознала, что снова стала глухой и слепой, ну, это по сравнению со своим бесплотным состоянием. А ещё… это тело было каким-то маленьким! Вот! Пётр, от природы довольно крупный мужчина (особенно на фоне своих коротышек-современников) никак не мог с комфортом вместиться в сие, довольно убогое вместилище.

Нет, вроде бы тело ему досталось вполне приличное: Николай за собой следил, был физически развит, не пренебрегал атлетикой, да и дрова рубил регулярно как сказали бы сейчас, пребывал в хорошей спортивной форме. Но дело-то не в форме, а её содержании!

И сейчас содержание никак не совмещалось с формой!

– Какую породу испоганили! – почти дословно произнёс Пётр слова, сказанные императором Александром Третьим своей супруге, датской принцессе[1].

Впрочем, у этого тела было одно преимущество – оно было живым! И устраиваться всё-таки как-то следовало. Иначе никак! И к появлению вызванных на срочную аудиенцию в Зимний трёх весьма взбудораженных этим вызовом персонажей, Пётр в теле государя Николая Александровича как-то, с горем пополам, освоился.

[1] Будучи под действием пары рюмок коньяку, отец Николая, Александр Александрович сказал своей супруге, датской принцессе и русской императрице, весьма миниатюрной женщине: «Какую породу испортила!» и глубокомысленно добавил: «Дура!». Императоры Романовы от Александра Первого отличались статью, были высокими, с хорошим телосложением, настоящими богатырями! Сам Александр Третий при железнодорожной катастрофе держал на своих плечах крышу вагона, давая возможность пассажирам выбраться из оного.

Глава четвертая

Говорится о вреде чая из трав

Глава четвёртая

В которой говорится о вреде чая из трав

Петроград. Зимний дворец. Покои императора

22 февраля 1917 года

Первую чашу пьём мы для утоления жажды, вторую – для увеселения, третью – для наслаждения, а четвёртую – для сумасшествия.

(Апулей)

В теле Николая Александровича Романова Пётр Алексеевич Романов чувствовал себя неуютно. Это было какое-то странное ощущение, не то чтобы тело маловато, нет, масштаб личности маловат! Пётр, очевидно, ощутил ту личную ущербность, что неуверенный в себе император скрывал за показательным упрямством: он почти никогда не менял своих решений, но и никогда не позволял кому-либо на них влиять. Единственным исключением была его Аликс, супруга, гессенская принцесса, которая так и не смогла подарить императору здорового наследника. Вот эта зависимость от семейного счастья, точнее, от одной единственной юбки Петра страшно раздражала, он не мог ее сформулировать, но чувствовал к какой-то особе слабость, позволявшую ей управлять не государством, но императором. Чёртовы бабы! Все беды от них и только от них!

А ещё он никак не мог понять, откуда у этого славного человека такая личная трусость? Кем-кем, а вот трусом государь Пётр Алексеевич не был. И в баталиях участвовал, и на кораблях в бурю плавал, всяко случалось, но вот такое щемящее чувство личной слабости его откровенно пугало и напрягало. Ну что за чертовщина! А еще этот дурачок ввел сухой закон! Где это видано, чтобы на Руси да народу не пить? Глупости это! Он внезапно понял, что обладатель сего тела оказался человеком добрым, но недалеким, обладающим умом, но вместе с этим и леностью, которая не позволила сему уму развиваться и превратиться в самый главный инструмент управления державой. За державу было обидно! Вспомнив о выпивке, Пётр в оболочке Николая решил, что не помешало бы промочить горло, ибо жажда оказалось, имела место.

Первое, что стал искать Пётр Алексеевич – так это вино, хлебное али виноградное. Но ни того, ни другого в его покоях не нашлось. Бар (место для хранения алкогольных напитков) был показательно вычищен его предшественником в сём теле вычищен и все напитки торжественно вылиты на землю. Ибо государь тоже должен сухой закон соблюдать, раз ввёл его в действие. Нет, точно, если человек не пьет, он или сволота, или болен[1]. Николай точно больным не был. Даже пива не нашлось! А жажда уже бывшего-настоящего государя серьезно так стала мучать[2].

Чайник с теплым, чуть уже поостывшим травяным чаем нашелся на журнальном столике как-то сам по себе. Задумавшись о том, как бы справнее отменить сухой закон. Ибо жизнь без вина Пётр себе представить не мог, государь на автомате налил себе полную чашку и залпом выпил чуть горьковатый, но довольно-таки приятный настой. И тут тело скрутило сильнейшей судорогой, изо рта пошла пена.

«Идиот»! – успел подумать Пётр, вспомнив, что в этом чае присутствовал какой-то сильный яд.

А еще через несколько мгновений душа Петра наблюдала, как корчится в агонии его несостоявшееся тело.

– Ну вот, герр Питер, тебя[3] и на минуту оставить нельзя! Что-то да натворишь! Государя-императора уконтрапупил!

– Чего? – удивился дух Петра не появившемуся ниоткуда духу Брюса, а новому, непонятному слову.

– Ну, прикончил, в смысле. Это слово из новой жизни, мин херц, ты еще не такого наслушаешься. Да… А делать-то что? Первый раз вселением я сие тело к жизни вернул. А теперь?

– Так сам в него вселись! – сказанул государь и требовательно уставился на своего друга и соратника. Одного из немногих, кто не предал.

– Не выйдет, герр Питер. Ежели я попытаюсь государство спасать в роли государя ритуал сработает в обратную сторону и обе наши души развоплотятся. Не станет наших бессмертных эфирных оболочек, так доходчиво объясняю?

Брюс почувствовал, что император растерялся от обилия его псевдонаучной терминологии, потому решил объясниться по-простому. Помогло.

– И что теперь делать?

– Ну, этого придётся оставить подыхать…

– Якоб, имей уважение к смерти.

– Да, извини, мин херц, был неправ. Оставим его умирать, ибо помочь ему уже ничем не можем, а душа сего тела уже прописана в адских чертогах.

– А мы?

– А у нас есть запасной вариант. Только смотри, государь, на этот раз осечек быть не должно!

– Ну, постараюсь!

– Кстати, тебе лично сухой закон пойдёт на пользу! Так что пока не отменяй его! Будет время, отменишь! Пить тебе нельзя! Особенно сейчас. Рядом-то князя-кесаря нет! То-то же!

– Эх-ма… – только и смог выдавить из себя Пётр!

– Обет дай, пред лицом Господа, что пока Россию из беды не выведешь, к спиртном не прикоснёшься, даже к пиву! Тогда пойдем по плану Б работать.

– Обет даю!

В зимнем небе раздался гром и сверкнула молния. Лучшего знака, что обет услышали высшие силы, и не придумать. Правда, в народе шептались о знамении говорившим об убийстве государя Николая Александровича, но то обыватели, им всякую ерунду говорить сам Бог велел.

– Тогда полетели! Или как скажет один обаятельный персонаж в будущем «Поехали!».

[1] Нехотя, Пётр повторил (с некоторыми отклонениями) фразу Гоголя: «Якщо людина не п’є, то вона чи хвора, чи падлюка».

[2] По мнению множества попаданцев, в момент переселения тела жажда сильно мучает и следует выпить несколько стаканов чаю, лучше всего, хорошо сладкого (см. «Мы, Мигель Мартинес», цикл про Виноградова).

[3] Хочу напомнить, что по нормам века Петрова даже к государю обращались на «ты». Обращение на «вы» в русском обществе принято не было. Уважение и родовитость показывали при общении, если к имени прибавляли еще и отчество.

Глава пятая

Оказывается, что любое пристанище в этом мире – временное, даже если оно постоянное

Глава пятая

В которой оказывается, что любое пристанище в этом мире – временное, даже если оно постоянное

Петербургская губерния. Царское село. Здание Царскосельского лицея

22 февраля 1917 года

Римляне не отсоединяли себя от тел. Тело – не временное пристанище духа, но дух и есть. Для христиан тело – не я, для буддистов, арабов тоже, для римлян тело рассказывает, кто ты. Ты то, что ты делаешь с телом своим. Христиане зашорили себе взгляд, мы боимся видеть тела, мы не хотим до конца понимать, кто мы, римляне – нет. Они разбирали тело, рисуя портрет души.

(Франц Вертфоллен)

Конечно, никакого полета душ не было. Это оказалось банальное мгновенное перемещение из одной точки пространства в другую. Вот ты висишь (весьма условное определение) над потолком Зимнего дворца, как хоппа! И ты уже у чёрта на куличках, точнее, в здании Царскосельского лицея, в котором расположился штаб кавалерийской дивизии. Случилось это недавно, телефонисты только-только протянули сюда линии связи, а штабные помещения обзавелись необходимыми канцлерскими причиндалами, ведения самого разного учета и отдачи важных боевых приказов. Машинистки и телефонистки еще даже не заняли свои рабочие места, ординарцы бегали как наскипидаренные, солдаты хозяйственной службы наводили видимость порядка. Ожидался сам генерал-инспектор кавалерии, ранее этой дивизией командовавший. Надо сказать, что дивизия пребывала в состоянии переформирования. Точнее не так – ее преобразовывали в корпус. Кавказская туземная кавалерийская дивизия, более известная как Дикая дивизия по приказу главнокомандующего Русской императорской армии, коим стал сам Николая Второй, преобразовывалась в Кавказский туземный кавалерийский корпус. Ранее дивизия состояла из шести полков по четыре сотни каждый, сведенных в три бригады. Ей же придавался 2-й конно-горный артиллерийский дивизион и Осетинская пешая бригада. Дивизия формировалась из добровольцев-мусульман, набранных из народов Кавказа. По спискам в каждом полку было 575 всадников и 25 офицеров и военных чиновников, да 68 нестроевых солдат (обслуживающего персонала).

Реализация решения о формирование корпуса шло весьма туго. после тяжелых боев в Румынии Дикая дивизия остро нуждалась в пополнении, а переформирование ее в корпус – изменение штатной структуры и появление новых должностей, не предусмотренных ранее. Всего же в Царское село должны были подойти два новых конных туземных полка и вместо одной дивизии в шесть полков предполагалось иметь две дивизии в четыре полка каждая. Плюс прибавлялась еще одна пехотная бригада и конно-горный артиллерийский дивизион. В общем, творился бардак, которого именовать иначе, нежели реорганизация не стоило, мы же в армии, а не в борделе!

Висевшие (весьма условно) под потолком штаба две сущности с каменным спокойствием наблюдали за рукотворным хаосом. И обсуждали происходящее внизу.

– В общем, мин херц, тут собрана одна из самых боеспособных частей императорской армии, тем более, сии дикие люди будут преданы государю, как никто иной.

– И что? предлагаешь мне эту дивизия возглавить? Сюда бы Алексашку Меньшикова, тот лучший кавалерист моей армии был. Славный вояка.

– Но и ворюга знатнейший! Правда, судьба ему хвост накрутила. Зарвался, посчитал себя всесильным. За что и поплатился.

– Это да, жадность до добра не доводит! А жаден он был без меры. – Пётр посмотрел (фигуральное выражение) на Брюса.

– Так что, в комдивы, меня, государя?

– Бери выше, государь, в целого комкора![1] Но нет, мелковато сие для тебя. Смотри и слушай сам!

– Были бы уши, так слушал бы, а так просто воспринимаю сие действо, а чем и как, один господь знает. – отвечала мятежная душа первого русского императора.

(воины прославленной Дикой дивизии)

Но тут в здание ворвался довольно высокий сравнительно молодой как для генерала-инспектора человек, сопровождаемый представительной свитой. Души замерли. Войдя в помещение штаба прибывший генерал снял фуражку, стала видна аккуратно подстриженная голова с большой залысиной. На вытянутом овале лица несколько нелепо смотрелись щегольские усики, тем не менее, общее впечатление от сего господина было более чем приятным. Правда, выглядел он несколько помятым, глаза выдавали редкие часы сна, а темные круги под ними –о необходимости работать не покладая рук. Это был недавно назначенный генерал-инспектор кавалерии (и месяца не прошло) великий князь и младший брат покойного уже императора Николая Второго (о чём он не ведал) Михаил Александрович. За ним следовала свита: командир Дикой дивизии, а теперь и формирующегося корпуса Дмитрий Петрович Багратион (из картлийской ветви Багратионов, потомок картлийских царей). Рядом с ним поспешал назначенный руководить штабом корпуса Яков Давыдович Юзефович, мусульманин, выходец из белорусских татар, ранее, при Михаиле, служивший начальником его штаба. Кроме этих, весьма значимых фигур, Михаила сопровождал ординарец, и командиры корпуса: генерал-лейтенант Пётр Александрович Половцев, генерал-майор Фейзулла Мирза Каджар, потомок иранской династии Каджаров и один из претендентов на трон в Тегеране, генерал-лейтенант Иосиф Захарович (Созрыко Дзахонтович) Хоранов, из знатной осетинской семьи, единственный из военачальников православного исповедания (не считая великого князя, конечно же).

– Не пойму я замысел государя. Мысль создать целую конную армию из трёх кавалерийских корпусов двухдивизионного состава, конечно же здравая, но разворачивать конную армию тут, с прицелом наступать на Белоруссию, это нонсенс! Наступать конницей в Прибалтике и по болотам Полесья та еще архисложная задачка. Я понимаю, вырваться на просторы Польши там конармия может прямым ходом и до Варшавы идти, ничто не помешает. Тем не менее, выполнить волю государя мы обязаны. Место для размещения бронедивизиона нашли?

– Ваше… – начал было Багратион, но был нервно остановлен Михаилом.

– Князь!

– Простите, Михаил Александрович, запамятовал. Поутру начали поступать техника и люди. Разместили. Конечно, тут тесновато. Фактически, в Царском селе мы разместили три полка полностью. Один еще расквартировываем прямо с колёс. Третья бригада расположена в окрестных селах, но за пару часов мы ее тут соберем при надобности. А вот куда распихнуть прибывающее пополнение пока даже не знаю. Это две бригады и артдивизион.

– Разрешаю занять дворец и все прилегающие к нему помещения. Распоряжение по двору я отдал еще в столице, так что неожиданностью это не будет. Ценности запрут в особой комнате. Но я уверен, что ваши бойцы будут себя вести достойно.

– Мы, Михаил Александрович, хотя и Дикая дивизия, но не дикари, понятие имеем. – заметил Юзефович.

– Да я, Яков Давидович, в сем и не сомневаюсь. – Они зашли в комнату, где расположился командующий корпусом, князь Багратион. По всей видимости, тут ранее располагался кабинет директора лицея, о чём свидетельствовал небольшой предбанник с местом для секретаря, которое сейчас занимал адъютант командира корпуса.

– В Михаила? – допетрил Пётр.

– В него! Ранее он был вероятным регентом и наследником престола, но специально влез в морганатический брак, дабы никаких шансов занять престол не оставалось. – ответил дух Брюса.

– Ха! Я на шлюхе женился, и все проглотили да государыней-императрицей ее именовали. Кому это мешает?

– Ну, не всё так просто! Семья Романовых тот еще гадюшник! И все они жаждали смерти или устранения Николая.

– Разберемся! Если надо, сократим семейку на пару голов! Не привыкать! – мысленно Пётр уже потирал руки, готовясь взяться за топор. Брюс был доволен. Кажется, герр Питер приходит в себя.

– Есть у меня сомнения, герр Питер, что ты справишься в одиночку. Так что решил я тебе помочь.

– И как? – несколько подозрительно отозвался император, сюрпризы Брюса его начали настораживать.

– Придется мне тоже отказаться от бесплотной сущности и вселится в прямого подчиненного твоего родственничка, командующего кавалерийским корпусом, генерала Келлера. Тот известный монархист, его биографию я изучил, так что проколоться не боюсь. А для решения вопроса со властью еще один кавалерийский корпус, да еще и из ветеранов, будет как конфетка, спрятанная в шкафу.

– Скажи-ка Брюс, а вот эта идея, создавать недалеко от Санкт-Петербурга целую конную армию не ты ли, случайно, государю-главнокомандующему подсказал?[2]

– Ну… я, скажем так, сумел договориться с его тщедушной душонкой.

– Ну и хлыщ ты, Брюска…

– Мин херц, прости меня за инициативу, но мне надо было создать хоть какие-то условия, чтобы ты смог взять власть и удержать её. Михаил чуть ли не единственный родственник, что остался Николаю верен. Как и генерал Келлер был чуть ли не единственным из военачальников, готовым повести свои войска подавить революцию. Но силы их размещались слишком далеко от столицы, кстати, не забывай, ее переименовали в Петроград.

– Болваны! – взорвался Пётр.

– Согласен, герр Питер, но тут как раз пожелать мы ничего не можем, пока власть не возьмём.

– Да… Наслаждайтесь последними мгновениями бесплотного существования, мин херц!

Брюс впал в некоторое поэтическо-романтичное настроение, продекламировал:

– Поедем в Царское село, там улыбаются мещанки, когда гусары после пьянки садятся в крепкое седло. Поедем в Царское село!

– Что это?

– Это начало стихотворения, некого Осипа Мандельштама. Поэта без подштанников.

– Жид[3] или лютеранин? – уточнил государь.

– Жид.

– Но пишет знатно. «Поедем в Царское село». А мы тоже сюда «Поехали!» Вижу, Брюска, смерть тебя не слишком-то поменяла, всё так же любишь пошутить. А почему этот жидок поэт без подштанников?

– Так в революционном будущем главный пролетарский писатель Горький выпишет Мандельштаму штаны, а вот подштанники выписать откажется, мол, хватит и одних штанов.

– Удивительно провиденье твоё, Господи! – произнёс Пётр.

– Абсолютно согласен с тобою, мин херц. – отозвался Брюс. – Но нам пора и приступать!

[1] Напоминаю, душам ведомо не только то, что было, но и то, что будет. А посему некоторые термины будущего тоже им доступны, а чем пользоваться – своими привычными или новомодными –дело каждого духа по отдельности. Мы же их ограничивать не будем, не наша работа.

[2] В РИ до формирования конармии в царском войске так и не дошли руки. А вот Кавказский туземный корпус формировать начали, но уже много позже свершившейся Февральской революции.

[3] Напоминаем, что во времена Петра евреев именовали жидами и никакой негативной коннотации в этом термине не было.

Глава шестая

Говорится о важности делать в совещаниях перерывы

Глава шестая

В которой говорится о важности делать в совещаниях перерывы

Петербургская губерния. Царское село. Здание Царскосельского лицея

22 февраля 1917 года

Любая простая задача может быть сделана неразрешимой, если по ней будет проведено достаточно совещаний.

(Райнер Мария Рильке)

– И всё-таки во взаимодействии с бронедивизионом я вижу серьезные сложности, Михаил Александрович!

Брюс и Пётр возникли в комнате, где проводилось небольшое совещание как раз во время жаркой дискуссии. Говоривший начштаба Юзефович даже раскраснелся и ослабил воротничок кителя, что казалось немыслимым нарушением устава и приличий, но тут, в комнате, было жарко натоплено и позволить себе вольности могли все, кроме великого князя, который смотрел на нарушения эти сквозь пальцы. Докладчик:

– Конечно, бронемашины – это хорошая ударная сила, особенно пушечные. Но сразу возникают проблемы иного плана. Их мобильность далеко не равнозначна мобильности кавалерийских соединений. И если я могу твердо гарантировать марш наших кавдивизий в пятьдесят-шестьдесят вёрст, то уверенности, что техника сможет в таком же темпе преодолеть это расстояние у меня нет. Это раз! Сразу же усложняется обеспечение наших боевых соединений: необходимость постоянно в обозе иметь бензин. Машинное масло, шины, запасные части плюс бригаду ремонтников, которые смогут быстро ввести сломавшуюся технику в строй.

– Я поддержу Якова Давидовича. – вступил в дискуссию Багратион. – Наличие бронедивизиона при всех его положительных качествах лишит наш корпус главного преимущества – подвижности! А манёвренность кавалерийских частей их главное преимущество! Если мы не сможем совершать стремительные! Я подчеркиваю – стремительные марши! То грош цена нашему воинскому соединению.

– Я вижу уникальное единодушие среди старших офицеров – чуть растягивая слова, задумавшись, произнёс Михаил. – Все присутствующие с сиим мнением согласны?

Тут же раздался нестройный гомон – но ни одного слова в поддержку бронетехники сказано не было.

– И что вы предлагаете делать для усиления возможностей вашего соединения? Согласитесь, в рейдах нужна артиллерия, хотя бы для подавления пулеметных расчетов противника, а мобильные пулеметы, которыми оснащены броневики тоже не помешают?

– Михали Александрович! Считаю, надо усилить конноартиллерийский дивизион хотя бы еще одной батареей – этого будет достаточно. А по поводу мобильности пулеметных точек, так вы нам сами подсказали идею, десять дней назад на совещании, помните, что можно попробовать поставить пулеметы на подрессоренные повозки. Мы попробовали. Получилось неплохо! По проходимости эта «тачанка», так ее солдатики окрестили, куда как лучше бронемашины будет, по скорости хода как раз вровень с кавалеристами пойдет, да. она лишена защиты, если не считать щиток максима, но мобильность тут важнее бронированности.

Князь Багратион выглядел весьма довольным собой. Конечно, он знал, что эту идею князя никто не рванулся с места в карьер проводить в жизнь, а вот он углядел реальные возможности!

– И что? Передавать от вас бронедивизион обратно? – подумал вслух великий князь и генерал-инспектор кавалерии по совместительству.

– А вот этого делать не следует, Михаил Александрович! – подал голос генерал Половцев. – Думаю, надо правильно эту приданную нам силу использовать. Что я имею ввиду? Например, доставить бронедивизион к месту намечающегося прорыва и использовать вместе с пехотными частями или даже вездеходами Пороховщикова для прорыва обороны противника. После чего в прорыв входят кавалерийские соединения, но бронемашины остаются в тылу, ремонтируются, пополняются боезапасом и топливом. А используется в точке выхода наших кавалерийских частей из рейда по тылам противника.

– Здравая мысль, Пётр Александрович! Вот только, чтобы знать место и дату выхода соединения из рейда надо иметь радиосвязь. Знаю, что станцию вам выдали, но вот она у вас простаивает без дела. Как так?

– Станцию нам выдали, Михаил Александрович, а вот человека, умеющего с нею обращаться – нет. Пишу, прошу, звоню. Толку – ноль!

– Думаю, этот вопрос, Дмитрий Петрович, я вам решить помогу.

«Тебе пора, момент удачный» – подал сигнал Брюс. И эфирное тело Петра рвануло вниз.

Сидевшее в кресле тело великого князя внезапно обмякло. Тут же совещание превратилось в бардак, поскольку все начали суетиться вокруг потерявшего сознание великого князя. Кто-то побежал за водой (факт: всяких алкогольных напитков в комнате было с избытком, а вот банальной простой воды – нет), кто-то кричал: «Доктора!», а кто-то за этим самым доктором и побежал. Князь дышал, но как-то тяжело, его воротничок сразу же ослабили, как принесли воду – побрызгали ею в лицо, но ничего не помогало. Вскоре явился и местный эскулап. Извлекший из чемоданчика нечто дурно пахнущее. Что и подсунул великому князю под нос. Болезный чихнул и открыл глаза. Доктор пощупал пульс, выслушал сердце пациента и произнёс тоном, не оставляющем и капли сомнения:

– Переутомление, господа! Его императорскому высочеству необходим отдых и десять часов полноценного сна!

Произнеся эту высокопарную сентенцию, доктор с чувством выполненного долга удалился, при этом нервно потирая пенсе. Брюс поведением доктора остался доволен (пришлось с ним немного поработать, дабы тот ничего лишнего не стал искать).

– Господа! Совещание окончено! Прошу помочь перенести его императорское высочество в комнату отдыха[1]. – негромко, но твердо произнёс командующий корпусом, князь Багратион.

Михаила аккуратно перенесли в комнату отдыха, которая была чей-то спальней, во всяком случае, довольно роскошная кровать была цела, на неё великого князя и уложили, со всей осторожностью. Тот сделал знак рукой, попросив всех удалиться, но губы еле слышно прошептали: «Багратион»… Тот всё понял и остался. Еще один знак, и князь склонился к болезному великому князю.

– Мне было видение, князь. Николая отравили. У тебя есть верные люди? Рюмин, камер-лакей. Сейчас прячется в рабочей слободе, доходном доме купца Игнатьева. Надо его найти и узнать, кто ему заплатил.

– Не беспокойся, Михаил Александрович, есть у меня надежные люди. Дато Черкесский, да ты его знаешь, и его побратимы. Всё сделают.

– Поспешите. Его ищут…

И при этих словах великий князь провалился в беспамятство. А вот перед князем из владетельного рода Багратионов стал сложный вопрос: что это было? Симптом воспаленного сознания, утомленного мозга, или действительно послание свыше? Впрочем, приказ-то был отдан, его выполнять надо. А уж что это было… а вдруг Михаилу действительно пришёл приказ ОТТУДА? Багратион не знал, насколько он в этот раз был близок к истине. А такие приказы тем более следует исполнять, иначе потом можно очень сильно сожалеть! И командующий будущим Диким корпусом быстро пошёл искать своих разведчиков. Которые должны были располагаться где-то неподалеку от штаба.

[1] Титулование Михаила абсолютно правильное: он всё-таки великий князь и брат императора, о смерти которого еще никто не знает.

Глава седьмая

Граф Келлер узнает, что есть такая работа – Родину защищать!

Глава седьмая

В которой граф Келлер узнает, что есть такая работа – Родину защищать!

Петербургская губерния. Красное село. Штаб конармии.

23 февраля 1917 года

Пусть родина смотрит на вас с гордостью. Не бойтесь славной смерти. Умереть за родину – значит жить.

(Фидель Кастро)

У графа Келлера случилась любовь, нет, не правильно, не так, надо в этом случае писать с большой буквы – Любовь! Вообще-то граф был удачлив, что в бою на фронте военном, что в сражениях фронта амурного.

Фёдор Артурович был статным кавалеристом-красавцем, даже хромота, ставшая результатом ранения (террорист бросил под ноги графу бомбу, получил более сорока осколков) не мешала его похождениям. А вот простатит – мешал! Стало это результатом посещения борделей, таким образом, Келлер вошёл в плеяду знаменитых российских генералов, завсегдатаев увеселительных заведений подобного толка (наряду с тем же «Белым генералом» Скобелевым, скончавшимся на проститутке, по официальной версии). Но вот случилась она, Зиночка! И вот уже неделю – никаких борделей! Такой своей выдержке граф поражался, сам от себя не ожидал. Вообще-то обычная, на первый взгляд, история военного времени: видный военный, первая шашка российской империи (примерно так обозвал генерала император Николай) и медицинская сестра. Которая выхаживала его после ранения. Фёдор Артурович был дважды женат и в браке имел четырёх детей, но от нового романа это остановить его не могло.

Сейчас генерал писал письмо своей новой пассии. Дело в том, что передислокация корпуса – дело весьма непростое, чем-то необходимо жертвовать, расставлять приоритеты, вот и госпиталь пришлось отправлять чуть ли не в последнюю очередь. Точнее не так, он еще и не тронулся с места. Отправка госпиталя должна состояться через неделю. К этому времен легкие раненые переедут вместе с лазаретом, заодно и дополнительная охрана поезду будет. А тяжелые либо помрут, либо отправятся с эвакуационным эшелоном в Киев. Там сейчас врачи работали на износ. Стараясь вернуть как можно больше бойцов в строй.

Ординарец Николай Николаевич Иванов, ротмистр блаженно спал в предбаннике графского кабинета, впрочем, он готов был в любую секунду вскочить и выполнить приказание своего командира. Иванов был предан генералу до самой смерти[1]. Но сейчас его лицо было совершенно спокойным, видимо, ротмистру снились мирные дни. Прилетевший сюда дух Якова Брюса остался этим фактом удовлетворён: вряд ли что-то помешает его «вселению» на новую квартиру. Оставался вопрос: почему именно граф Келлер? Кто-то из великих людей из будущего говорил, что винтовка рождает власть[2]. Пётр, вселившийся в Михаила Александровича, единственного оставшегося в живых сына царя Александра Александровича мямлить не будет, и наличие цесаревича Алексея, сына Николая Второго с гемофилией его не остановит. И не через такое переступал государь во время своей Первой жизни. Но будучи генералом-инспектором кавалерии реальной власти, основанной на штыках и саблях у него было откровенно маловато. И вот тут целый кавалерийский корпус под боком Петрограда более чем весомый аргумент. Тем более, что части генерала Келлера оставались достаточно боеспособными на фоне распада фронтовых соединений. Тут сыграла свою роль и личность самого графа, не только насаждавшего железную дисциплину довольно жесткими, порой жестокими мерами, но и его харизма, постоянное участие в бою, своим примером он вдохновлял бойцов, готовых идти за ним даже к черту в ад!

Его корпус начал сосредотачиваться в Красном Селе на декаду ранее, чем Дикая дивизия передислоцировалась в Царское село. Посему и порядка тут было больше, и бронедивизион уже пообвыкся к новому начальству, занял свое место в рядах корпуса, которому в ближайшее время предстояло стать конной армией.