Текст книги "Гость из будущего. Том 2 (СИ)"

Автор книги: Влад Порошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Глава 10

Директор «Ленфильма» Илья Киселёв родился в Каховке, в городке, основанном на месте крымскотатарской крепости Ислам-Кермен. Из-за чего каких только кровей не было намешано в нашем руководителе. И иногда в гневе Илья Николаевич напоминал цыганского барона, который сейчас схватится за нож и с криком «зарежу» бросится в бой.

– Ты посмотри, что наделал? – прорычал Киселёв, ткнув пальцем в угол кабинета, где лежал новый мешок писем.

Кстати, тот факт, что народ со всей страны слал по поводу моей короткометражки целые килограммы писем, выводил из себя не только директора киностудии, но и многих маститых режиссёров, к которым никто не писал.

– Марки хорошие есть? – спросил я, пытаясь держать постную мину на лице. – А что, вдруг что-нибудь редкое к конверту пришпандорили? У нас народ талантливый, он может всё, – я подошёл к бумажному мешку и схватил первое попавшееся письмо в руки, которое прислали из Челябинска. – Между прочим, в мире есть такие редкие экземпляры, которые из-за печатного брака были изъяты из обращения, но кое-что люди уже успели приклеить к конверту. И теперь эти раритеты стоят огромных денег.

– Отцепись от почты! – рявкнул Илья Николаевич. – Сядь! Ведёшь себя, как Дунька Распердяева.

– Почта России – жди, пока рак на горе свистнет, – пробурчал я и, вернув письмо на место, присел напротив Ильи Николаевича. – Если есть ко мне какие претензии, то я не виноват. Ничего не знаю, ничего не видел, веду здоровый образ жизни, перед сном читаю Энгельса в переводе на белорусский язык.

– Не тарахти. И без тебя голова гудит.

– И вам значит, Энгельс не зашёл?

– Не перебивай! – заорал Киселёв, стукнув кулаком по столу так, что закачалась его любимая настольная лампа.

– Я за вашу лампочку больше платить не буду, – буркнул я.

Тогда Илья Николаевич наградил меня таким взглядом, что я решил больше человека не нервировать. Директор же тяжело вздохнул, выдвинул верхний ящик стола и выложил на столешницу ещё одну телеграмму. Какого она была содержания, мне разглядеть не удалось, но подпись я прочитал моментально, так как там было напечатано: «Н. Хрущёв». «Ну, всё, допрыгался, – подумал я. – Теперь отправят в Нарьян-Мар снимать про тяжёлую жизнь оленеводов и нелёгкую судьбу ездовых собак. Дошутился, Феллини».

– Эта телеграмма пришла сегодня утром, – со скорбным лицом произнёс Илья Киселёв. – Сам товарищ Никита Сергеевич Хрущёв посмотрел твоё кинопроизведение, – он ещё раз тяжело вздохнул. – Теперь сам должен понимать – дело твоё табак. Готовь, эх, готовь карман шире, премию тебе выписали! Ха-ха-ха, – загоготал он. – Что, сморишь как Дунька Распердяева? Ха-ха! Госкино с твоей безделушки, которую ты состряпал за один день, напечатало полторы тысячи копий. Вот ознакомься.

Илья Николаевич вынул из бумажной папки ведомость, по которой всей съёмочной группе были начислены солидные суммы денежных вознаграждений. Всех меньше, по 700 рублей, получили звукорежиссёры и технические работники. Остальным членам группы причиталось разовое вознаграждение от тысячи рублей и более. Исполнителя главной роли Савелия Крамарова поощрили премией в две тысячи целковых. А мне как автору сценария и режиссёру постановщику выписали больше всех – две с половиной тысячи.

– Не зря мы в Москве заехали к Аджубею, – довольный своим розыгрышем произнёс товарищ Киселёв. – Теперь ты осознаёшь, что детектив, над которым ты работаешь, не должен получиться хуже короткометражки?

– Ху, – выдохнул я, и непроизвольно схватился за бок, так как в той жизни при стрессах у меня кололо именно в боку. – Считайте, что уже снято гениальное кино. Актёры – звезда на звезде, и звездой погоняет. Я ручаюсь, что мы просто порвём советский кинопрокат.

– А вот у меня есть сомнения. – Илья Николаевич открыл ещё одну бумажную папку и показал мне фотопробы моих актёров. – Это кто такой?

Директор протянул мне фотокарточку Александра Пороховщикова, который позировал в чёрной водолазке и свето-серой куртке.

– Замечательный актёр, боксёр, лучший кандидат в советском союзе на роль капитана Андрея Ларина, – хмыкнул я. – Хоть кто-то у меня в кадре будет драться без дублёра.

– Драться без дублёра, – проворчал Киселёв. – Ему 25 лет, а он нигде пока не засветился. А вдруг не потянет роль? Вдруг он просто смазливый парень?

– Не засветился? Значит, мы его засветим, – хмыкнул я. – Это жизнь, Илья Николаевич, кто-то выстреливает в раннем возрасте, кто-то в позднем, а кто-то, увы, никогда. Я за Пороховщикова ручаюсь головой.

– А сёстры Вертинские? – директор протянул мне ещё две фотографии.

На одной Марианна была в чёрных брючках, серой блузке и в белом пиджачке. На этом фото она изображала иностранную туристку из Западного Берлина. На второй фотографии, тоже чёрно-белой, Анастасия позировала в облегающем фигуру платье до колена и в коротком жакете. В реальности жакет был красный, а платье молочного цвета, но для моего черно-белого кино это не имело никакого значения.

– Сёстры Вертинские – это наше национальное достояние, они собой легко украсят любую даже самую бездарную киношку, – буркнул я. – Не вижу никаких проблем.

– А я вижу, – рыкнул Киселёв. – Зачем ты напихал в картину одних красавиц? Добронравова, Гурченко, Ноннка твоя, сёстры эти. Устроил из детектива цветник! – директор неожиданно грохнул кулаком по столу. – А если в Смольном твои художества не понравятся? И где ты только такие «тряпки» нашёл? Это же преклонение перед западом!

– Какое преклонение? Они же у меня не голые, – завозмущался я. – И новые женские заграничные «тряпки» получились перешиванием старых отечественных, благодаря золотым рукам талантливого костюмера. Кстати, за сестёр тоже ручаюсь головой. И вообще, если мне не доверяете, то ищите другого режиссёра. А я поеду в Москву, и после поздравительной телеграммы от Хрущёва меня на «Мосфильме» с руками и ногами оторвут.

– Сволочь, – тихо выругался Илья Николаевич. – Черновой монтаж покажешь мне 25-го числа, понял?

– Считайте, что вы его уже посмотрели, – на автомате выпалил я и с виноватым видом добавил, – в том смысле, что я его уже сделал.

– Пошёл прочь! – вновь закипел товарищ Киселёв, у которого взыграли цыганские гены. – Выделываешься, как Дунька Распердяева! Уйди с глаз! А то я за себя не ручаюсь!

Именно эти выкрики услышал дядя Йося Шурухт, который всё это время топтался в приёмной нашего нервного и впечатлительного директора. И когда я вылетел пулей из кабинета Ильи Николаевича, лицо дяди Йоси напоминало выжитый лимон.

– Что? – прошептал он, выскользнув следом за мной в коридор. – Что там случилось?

– Дядя Йося, дай я тебя обниму, – я обхватил своего перепуганного дальнего родственника богатырскими руками. – Поздравляю, сбылась наша идиотская мечта.

– Какая мечта? – проворчал мужчина, освободившись из объятий.

– Нас с тобой повысили, – улыбнулся я. – С этого дня вы – директор целой киностудии, а я главный режиссёр.

– Какой киностудии?

– Нарьян-Мар, – гордо объявил я во всеуслышание. – Две с половиной тысячи километров от Москвы. Зато рядом Печора и Баренцево море. Ты только представь, какой это просто для творчества: олени, северное сияние, собаки. Одним словом – тундра.

– Какой Нарьян-Мар? Какая тундра? – сквозь зубы процедил дядя Йося.

– А что? Не надо было за тебя просить? – буркнул я, сделав один шаг назад. – Извини, приказ уже подписан.

И вдруг бумажная папка с важными документами, которую держал Шурухт в руках, внезапно с короткого замаха полетела в мою голову. Я резко нырнул вниз, сработал навык, наработанный годами упорных тренировок. Но дядя Йося эту папку не выпустил и, как только она просвистела над макушкой моего головы, взмахом от себя он попытался рубануть по лицу второй раз. Но и теперь реакция моих юных мышц была быстрее.

– Какой Нарьян-Мар⁈ – заорал Шурухт. – Да я тебя сейчас разорву на части!

– Спокойно! – отскочил я ещё на несколько метров. – Там, у Баренцева моря, хороший незагазованный воздух, который полезен для нервной системы.

– А мне нравится дышать газами! – заревел дядя Йося и ринулся размахивать папкой направо и налево. – Я люблю ленинградскую загазованность!

– Стой-стой-стой! – затараторил я, чтобы немного перевести дух. – Хорошо, так и быть. Как приедем на Печору, с меня свободная выхлопная труба.

И в этот момент папка с бумагами всё-таки вылетела из руки Шурхута, но из-за упрямого сопротивления воздуха вместо моей головы воткнулась в дверь ближайшего кабинета. Тогда дядя Йося сжал кулаки и пошёл врукопашную.

– Товарищи, что за шум? – стали возмущаться коллеги, выглядывая в коридор, пока мой дальний родственник пытался меня нокаутировать.

Надо сказать, что это получалось у него неважно, потому что я порхал как бабочка и жалил словами, как пчела. А тем временем мой противник уставал всё сильнее и сильнее. «Вот что значит, по утрам не делать зарядку и холодного обтирания», – захохотал я про себя и выкрикнул вслух:

По «Ленфильму» слух прошёл —

Наш Шурухт с ума сошёл!

Завязал с большим кином,

Чтоб торговать сухим вином.

– Не в рифму и не смешно, – остановился и тяжело задышал дядя Йося.

– Всё, мир, – я поднял две руки вверх. – Не поедем мы к Баренцеву морю, поднимать местное кинопроизводство. Я отказался. Теперь пошлют кого-нибудь из корифеев.

– Кого? – поинтересовалась чья-то любопытная голова, выглядывающая из дверей.

– Не знаю. Хейфица или Козинцева, – соврал я. – Там хорошо, там олени и северное сияние. Но это не точно. Скорее всего, поедет кто-то из москвичей.

– Болтун, – обиделся на меня Шурухт.

– Дядя Йося, – шепнул я ему на ухо, – нам премию выписали за короткометражку. Мне – два с половиной рубля, тебе – рубль, умноженный на тысячу.

– С этого и надо было начинать, – устало улыбнулся мой дальний родственник.

* * *

Вечером после съёмок «Зайчика» Нонна, получив в кассе полторы тысячи премиальных рублей, вместе с гримёршей Лидией Сергеевной поехала по магазинам. И хоть мне тоже требовался новый костюм, я от этой дурацкой затеи наотрез отказался. Я вообще пока не мог привыкнуть к советским очередям и магазинной толкотне. Потому что к хорошему привыкаешь быстро, а отвыкаешь медленно. Вместо охоты за шмотками я, оставшись в рабочем кабинете один, ещё раз принялся перелистывать сценарий, мысленно прокручивая в голове слабые места.

Однако долго скучать не пришлось. Сначала, на три минуты забежал декоратор дядя Юра Куликов, мой сосед по коммунальной квартире из комнаты напротив. Он показал два портрета Святого Луки. Первый портрет был выполнен с хорошей деталистикой, и состоял из двух аккуратно соединённых больших фотографий, второй схематично намалевали большими грубыми мазками краски. На этом вольном эскизе Святого Луку можно было разглядеть лишь при очень большом желании.

– Этот будет висеть до резки ножом, – дядя Юра приподнял качественный портрет. – Этот холст преступник безжалостно разрежет в темноте. Как?

– Круто, – кивнул я. – Дядя Юр, премию получил?

– За что?

– За короткометражку. Ты же мне декорировал «камеру смертников». Беги, пока кассир не ушёл.

– Ну, Феллини, не ожидал, спасибо! – сосед пожал мне руку и, оставив портреты, буквально трусцой выскочил в коридор.

«Двоих ребятишек народишь, ещё не так запрыгаешь», – усмехнулся, и в этот момент в кабинет зашла соседка по коммуналке, которая жила в комнате наискосок. Галина Васильевна трудилась в реквизиторском цехе, но узнав, что я снимаю детектив, попросилась костюмером, где зарплаты и премии были гораздо выше. Она мне дома показала несколько своих старых платьев, перешитых на дочь, и я решил, что лучшего специалиста для картины не найти. Именно из-за Галины Васильевны директор сегодня удивлялся «модным тряпкам», в которых щеголяли на фотопробе мои актёры. Кстати, следом за Галиной Васильевной в мой кабинет вошла и дочь Анюта. Девушка этим летом сдала выпускные экзамены в школе и по идее должна была готовиться к поступлению в ВУЗ, а не разгуливать по киностудии.

– Здравствуй, Феллини, – замялась Галина Васильевна. – Вот не хочет никуда поступать. – Кивнула она на дочь. – Хочет как ты, сразу идти работать в кино.

– Правильно, чему хорошему могут научить разные профессора, разговоры разговаривать? – криво усмехнулся я, не зная как объяснить девушке, что я учился и очень много, а ещё больше работал и повышал квалификацию на разных операторских и режиссёрских курсах, где мы разбирали и анализировали сотни лучших кинолент со всего Мира. – Почему не хочешь продолжать учёбу в институте? – проворчал я, уставившись на немного смешную и нелепую девушку, которая сегодня надела праздничное выпускное платье в форме колокола.

– Не интересно, – буркнула она. – Хочу снимать кино.

«Хорошо, хоть не рвётся в артистки, в которые попадают лишь единицы наивных девчонок, а затем из этих единиц на регулярной основе снимается ещё меньшее число девушек. Остальные в лучшем случае играют кроликов или зайчиков в ТЮЗе», – подумал я и, тяжело вздохнув, произнёс:

– Имеется вакантная должность «хлопушки». Пусть поработает, может быть поумнеет. А там глядишь, и учиться захочется.

– Шалопайка, – пробурчал Галина Васильевна на дочь. – Спасибо, Феллини.

– Пока не за что. И ещё тут вам двести рублей просили передать, – я выложил деньги на стол, которые взял из своей сегодняшней премии. – Это премиальные за использование кота Чарли Василича в съёмках «Зайчика». Если картина хорошо выстрелит в кинопрокате, дирекция заплатит дополнительно.

– Я же говорила, мам, что кино – это дело перспективное, – захихикала Анюта.

– Всё равно надо получать образование, на «хлопушке» всю жизнь не проработаешь, – проворчала соседка и почему-то с виноватым видом взяла, честно заработанные котом, деньги.

«А ведь Галина Васильевна права, – подумал я, когда мои соседки покинули кабинет. – Мне срочно нужны какие-нибудь хорошие корочки. Это там, в Голливуде, всем до „звезды“, есть у тебя образование или нет. Ты главное снимай классное кино, которое будет собирать хорошую кассу, остальное вообще не важно. К примеру: Джеймс Кэмерон был водителем грузовика и техником на съёмочной площадке, Люк Бессон – ассистентом режиссёра, Стэнли Кубрик – фотографом, Квентин Тарантино – продавцом видеокассет, Дэвид Финчер – разнорабочим на киностудии. У нас же в СССР без бумажки ты – букашка, лишь с бумажкой – человек. Пройти бы какие-нибудь курсы и желательно экстерном. Заплатить бы кому-нибудь за красивую корочку и забыть про эту неприятную формальность».

На этих унылых мыслях я снова разложил на столешнице листки со сценарием детектива. И вдруг дверь в кабинет снова кто-то открыл.

– Товарищи дорогие, можно я поработаю⁈ – вспылил я. – Завтра всё порешаем!

– Нет, сегодня, – возразил режиссёр Григорий Михайлович Козинцев, который неожиданно оказался перед моим столом. – До меня дошли слухи, что ты, неуч и бездарь, мало того, что критикуешь моего «Гамлета», так ты посылаешь меня работать в Нарьян-Мар. По какому праву, мальчишка⁈ Кто ты вообще такой⁈

– Про Нарьян-Мар я слышал в Москве, когда ходил в Госкино, – соврал я, а что ещё мне оставалось делать? – Но по последним слухам ставку главного режиссёра в две тысячи рублей в месяц сочли чересчур высокой. Да и вообще, пока этот проект решили закрыть до лучших дней. А что касается вашего «Гамлета», то я лишь кулуарно высказал своё предпочтение другой картине, а именно «Живые и мёртвые».

– Что ты можешь в этом понимать, мерзавец⁈ – рявкнул Козинцев. – Снял какую-то мерзкую кинокомедию про дурака, и ещё имеешь наглость высказывать свои глупые предпочтения⁈

– Вы же, Григорий Михайлович, сделали себе имя, сняв трилогию про Максима? – усмехнулся я. – А он у вас тоже вроде не профессор, не кандидат наук, не лётчик-космонавт. Обычный парень, молодой рабочий с заводской окраины, который близок простому народу. Где эта улица, где этот дом? – запел я, подражая актёру Борису Чиркову, – Где эта барышня, что я влюблён?

– Хватит паясничать! – режиссёр хлопнул кулаком по моему столу, чуть не разметав листки с раскадровками. – Учти, я этот разговор так не оставлю. Ты начал снимать очередную бездарную дрянь без худсовета, без кинопроб, без утверждённого сценария. Я знаешь, куда дойду, чтобы прикрыли твой балаган?

– Зря, – я встал из-за стола и так как ростом был выше Козинцева, ему пришлось поднять голову, чтобы посмотреть мне в глаза. – Я не хочу с вами воевать и ругаться, но в обиду своё кино не дам. Я собрал замечательную команду актёров и замечательную киносъемочную группу. И никому не позволю угробить этот коллектив.

– Да что ты можешь? Ты – никто, – захохотал Григорий Михайлович.

– Ну, во-первых, я могу доказать, что ваш «Гамлет» – это плагиат на одноимённый фильм 1948 года, который снял Лоуренс Оливье. Вы скопировали типажи почти всех актёров, скопировали все режиссёрские решения, скопировали киноязык и общую атмосферу английской картины, которая выиграла четыре Оскара. Вы даже сняли почти те же ракурсы.

На этих словах товарищ Козинцев заметно сник, схватился за сердце и медленно присел в кресло.

– Где ты смотрел Лоуренса Оливье? Этот фильм не шёл на наших экранах, – тихим голоском простонал режиссёр.

– В Германии, я там служил, – соврал я, вспомнив как в той жизни с коллегами разбирали эти фильмы. – Вы хоть понимаете, как будут смеяться над нашим советским кино, когда вы пошлёте своего «Гамлета» на какой-нибудь международный фестиваль? Каждый будет улыбаться вам в лицо, а за спиной нашёптывать, что мы, советские люди, воры и ничего не можем снять своего. Что, сердце? – перепугался я, так как Козинцев закрыл глаза. – Вызвать врача?

– Что ты хочешь? – пролепетал он.

– Не мешайте мне работать, а я буду нем, как могила, – пожал я плечами. – Мне некогда воевать и ссориться.

– Ладно, – ещё раз простонал Григорий Михайлович и, приподнявшись из кресла, пошёл к двери, – посмотрим, что ты наснимешь сам. Удачи желать тебе не буду.

– Ничего, справлюсь как-нибудь своими силами, – сказал я вслух, а про себя добавил: «без Лоуренса Оливье».

Глава 11

В пятницу 10 июля ближе к закату солнца, благодаря протекции первого секретаря Ленинградского обкома, из Михайловского сада сотрудниками милиции был вежливо выпровожен весь праздношатающийся народ. В конце концов остограмиться, поиграть в шахматы или домино, а также познакомиться с прекрасными ленинградскими девушками можно было и в другом месте. Взамен к зданию Михайловского дворца, где располагался Русский музей, главный оператор моего детектива Дмитрий Давыдович Месхиев с помощью техников натащил всевозможной киношной техники.

– Первый кадр «Тайн следствия» такой, – сказал я, пританцовывая около оператора. – Камера по рельсам медленно наезжает на бывший дворец великого князя Михаила Павловича. За кадром на низких частотах слышится гул ветра: «хуууууу».

– А сквозь дымку тумана через ветки деревьев парка пробиваются лучи заходящего солнца, – закончил за меня предложение Дмитрий Давыдович. – Знаю! Ты мне это в восьмой раз рассказываешь.

– Захлопотался, – пробубнил я, – я думал, что в шестой.

– В шестой, седьмой, какая разница? Дай спокойно поработать! – вспылил главный оператор. – Шевчуков, ну что ты мнешься как девочка? Больше напускай тумана, больше! Криворукий. Мужики, тащите два прожектора на восток. Дадим пару лучей с противоположной от солнца стороны.

– Ладно, через пятнадцать минут снимаем, а то упустим земное светило, – проворчал я и пошёл к группе киноактёров, которые над чем-то весело потешались.

И хоть в этих первых кадрах никаких актёров не предполагалось на съёмку приехали почти все действующие лица будущего детектива, кроме Леонида Быкова, Игоря Дмитриева и Игоря Горбачёва. Быков и Горбачёв сегодня в павильоне «Ленфильма» заканчивали снимать «Зайчика», эпизод, где бюрократ Шабашников принимает иностранную делегацию. А Игорь Борисович Дмитриев сказал, что в приметы не верит, так как давно вышел из юношеского возраста. Остальные же с живым интересом собрались на торжественное мероприятие, на котором после первого отснятого кадра будет разбита тарелочка с голубой каёмочкой. Затем кратковременный фуршет и продолжение работы, ибо с этого часа каждый съёмочный день будет на вес золота и бриллиантов.

– Феллини, есть разговор, – перехватил меня дядя Йося.

– Давай завтра, а лучше послезавтра, – отмахнулся я. – Мы, как ты хотел, второй миньон два дня назад записали? Теперь дай на фильме сосредоточиться. Потом обговорим гастроли.

– А я как раз по фильму и хочу поговорить, – зашептал мой дальний родственник, который после записи нового песенного материала, стал одолевать идеей концертов под вывеской творческих встреч с актёрами «Ленфильма».

Сама по себе задумка была замечательная, но раньше октября невыполнимая. Во-первых, на мне висел детектив, заказанный в Смольном. Во-вторых, нужно было подождать, пока песни разлетятся по стране. И третье – кто будет петь, кто играть, в каком составе ехать по городам и весям, как всё это грамотно оформить, чтобы не прицепилась ОБХСС? Нонна в сентябре вернётся на учёбу. У Эдуарда Хиля договор с Ленинградской филармонией. Гораздо реальней выглядела перспектива заключения Нонной контракта с той же филармонией. После чего она могла вполне легально выступать и с Хилем, и без. Правда, тогда деньги пролетали мимо загребущего кармана дяди Йоси. Вопросов было множество, а ответов пока никаких.

Кстати, запись миньона в «Доме радио» прошла на удивление мирно и оперативно. Сначала Хиль сольно спел «Вода-вода», затем Нонна исполнила «Позови меня с собой», а потом они дуэтом записали «Песню гонщиков» и «О чём плачут гитары». Только руководитель оркестра Александр Владимирцов, когда прощались, сказал, что в следующий раз гонорар придётся удвоить. Ведь, по его мнению, мы деньги лопатой гребём, а они, простые музыканты, перебиваются с хлеба на воду. И хотя дядя Йося распинался, что деньги лопатой гребёт за продажу дисков государство в лице фирмы «Мелодия», а мы пока не видели ни рубля, товарищ Владимирцов всё равно остался непреклонен.

– Я сегодня заключал договоры с актёрами, расписывал, кому какую категорию присудить… – затараторил Шурухт.

– Короче, без подробностей? – не выдержал я.

– Короче Высоцкого нужно отчислять, – шепнул он. – Никакой он не актёр театра на Таганке. Его недавно за пьянку из театра имени Пушкина турнули. Он простой безработный махинатор.

– Ну, допустим, Высоцкий пока не в штате, его Любимов на «постоянку» возьмёт в сентябре? – пробурчал я. – Допустим Высоцкий – врун? Вот мы его сейчас уволим, а завтра он станет всесоюзной знаменитостью, что тогда?

Шурухт недоверчиво покосился на Владимира Семёновича, который сейчас громко хохотал, рассказывая какие-то байки своим коллегам актёрам.

– Шутишь? – пролепетал дядя Йося. – Кому он, хриплый горлопан, нужен?

– А сколько у нас на эстраде хриплых горлопанов? – спросил я. – Ни одного. Ты понимаешь, какая слава ждёт первого? Высоцкий уже сейчас кое-что хорошее пишет, а через пару лет его песни зазвучат из каждого окна.

– Да? – Шурухт растерянно почесал затылок и, тяжело вздохнув, буркнул, – ладно, тогда пусть снимается. Слушай, а может его тоже записать?

– Можно, но лучше годик подождать, – кивнул я. – Пока и писать-то особенно нечего. И вообще, воротила шоу-бизнеса, дай на фильме сосредоточиться.

– Я – советский человек, – обиженно пролепетал он. – Просто чуть-чуть деловой.

– Кому ты втираешь? – буркнул я и, еле-еле отвязавшись от дяди Йоси, подошёл к актёрам.

Мой актёрский ансамбль уже второй день в нашем городе на Неве как бы готовился к роли, пропитываясь мистической питерской атмосферой. К примеру, вчера такое вживание в роль закончилось в моей коммунальной комнате. Днём Нонна и сёстры Вертинские, одевшись в сценические костюмы, пошли гулять по Ленинграду, вечером они же встретились в ленфильмовском кафе с компанией: Крамаров, Высоцкий, Видов и Прыгунов. А когда кафе закрылось, то вся компания переместилась в мой дом, потому что в ресторане сидеть дорого, а в гостинице «Астория» никто шуметь не позволит.

Я же вчерашние сутки потратил на общение с дирекцией Русского музея, доказывая им, что детектив снимаем с целью предотвращения подобных краж, а не наоборот. Кстати, для съёмок из «Эрмитажа» привезли настоящий портрет «Святого Луки», который я потребовал повесить рядом с распятием Иисуса Христа кистей Карла Брюлова. Но что такое настоящая живопись, мне довелось узреть, лишь вернувшись в родную комнату. На моём письменном столе были разложены вино и закуска, в воздухе вился кинематографичный сигаретный дым, а в кресле, развалившись, сидел Высоцкий с гитарой, остальные гости с фужерами в руках разместились кто где. «Натюрморт с гитаристом», – пробубнил я про себя.

Вот и сейчас перед стартом съёмочного периода я вновь поймал себя на мысли, что зря взял в картину Владимира Семёновича. Уж слишком у будущей советской звезды характер компанейский. Если так дело и дальше пойдёт, то он мне весь актёрский ансамбль угробит на корню.

– Сава, Володя, отойдём на пару минут, – попросил я Высоцкого и Крамарова. – Вы, голуби сизокрылые, когда в Юрмалу у меня улетаете?

– Так это, как раз по этому поводу и хотели поговорить, – затараторил Савелий Крамаров. – Сегодня у нас пятница 10-е, а наш эпизод снимается по графику во вторник 14-го. Так какой смысл туда и сюда лишний раз мотаться? Логично?

– Допустим, – буркнул я. – Значит, поступим следующим образом: днём во вторник – съёмка, вечером во вторник – билеты на поезд до Юрмалы. Я с «Мосфильмом» ссориться не хочу.

– А если форс-мажор? – усмехнулся Владимир Высоцкий.

– Для форс-мажора имеется всего четыре причины, – буквально прорычал я, – землетрясение, наводнение и смерть. Однако этого в ближайшие дни сто процентов не произойдёт, я ручаюсь.

– А что четвёртое? – спросил Крамаров. – Это дело? – Савелий щёлкнул себя пальцем по горлу.

– Четвёртое – это прилёт инопланетян и торжественная встреча братьев по разуму, – улыбнулся я.

– Феллини, у меня всё готово! – крикнул главный оператор Дмитрий Месхиев.

И действительно первый план детектива получался фантасмагоричным. Туман, созданный дымовой машиной, красиво стелился между деревьев Михайловского парка, а лучи оранжевого заходящего солнца создавали причудливые объёмные узоры. Из-за чего казалось, что дворец, где размещался Русский музей, волшебным образом материализовался прямо из страшной и загадочной сказки.

– Внимание, товарищи! – заголосил я. – Тишина на площадке! Анюта неси хлопушку. Звук, камера, начали!

Актёры и технические работники дружно подошли к камере, за которой колдовал Месхиев. А моя соседка и дочь нашей костюмерши, Галины Васильевны, словно рысь, выскочила перед объективом, направленным на окна Михайловского дворца, и высоким голосом неожиданно заорала:

– Эпизод один! Сцена один! Дубль один!

«Переволновалась бедняга, – подумал я и, мысленно перекрестившись, добавил, – поехали, с Богом».

* * *

Спустя примерно час в прохладных покоях дворца, где царил полумрак, тихо шумели осветительные приборы, которые дополнительно освещали лишь один зал на втором этаже музея с древними иконами. И в данный момент объектив небольшой ручной кинокамеры «Конвас-автомат» выглядывал из-за угла и смотрел глазами преступника на то, как трудятся музейные работники.

Директриса музея Наталья Суркова, в исполнении Людмилы Гурченко, показывала научному сотруднику Павлу Гурьеву, в исполнении Алексея Кожевникова, куда установить подставку для нового экспоната. А сам экспонат, деревянную скульптуру медведя, держала в руках научная сотрудница Маргарита Фомичёва, роль которой исполняла Анастасия Вертинская. Музейщики о чём-то тихо переговаривались. Гурьев своим недовольным видом давал понять, что в этом месте деревянный медведь не будет сочетаться с иконами, развешенными вдоль стен. И тут неожиданно директриса посмотрела в ту сторону, где прятался вор. И объектив, так называемой субъективной камеры, резко спрятался за угол.

Затем мы глазами преступника увидели, как он пересёк вестибюль второго этажа, быстро пробежал два крохотных зала с какими-то портретами и пейзажами начала прошлого века. И наконец, оказавшись в большом и просторном помещении, где были представлены картины на Библейскую тематику, мы теми же глазами проклятого расхитителя социалистической собственности рассмотрели лик распятого Христа.

«Ты что задумал, поганец? – мысленно вопрошал вора распятый спаситель. – Чего тебе в этой жизни не хватает, сволочь? Жив, здоров, руки и ноги целы, ни дурак, ни урод. Опомнись, остановись!». Но наш преступник включил фонарик и посветил на портрет Святого Луки, на грустного и старенького дедушку, который что-то безмятежно записывал в толстую книгу. И тут же на крупном плане нож безжалостно вонзился в многострадальный холст 17-го века, точнее в простенькую копию дорогущего холста.

– Третий дубль делать? – спросил меня главный оператор Месхиев, при этом немного поморщившись, так как киноаппарат, с которым он сейчас бегал по залам музея весил ни много, ни мало шесть с лишним килограмм.

– Первый дубль – самый лучший, второй – технический, третий для бездарей, – пробурчал я. – Подсними вид ночного Михайловского сада, но в движении, как будто преступник быстро выглянул в окно. И ещё пробеги объективом мимо нескольких мраморных статуй.

– А потом?

– Потом пятнадцать минут перекур и снимаем сцену, где все шесть музейных сотрудников общаются друг с другом. И у нас на сегодня останется проходка вора-преступника по аллее сада, где его встречает милицейский патруль.

– И всё таки я не понимаю, почему вор сам подошёл к патрульным? – тяжело вздохнул Дмитрий Давыдович, смахнув пот со лба.

– Во-первых, чтобы засветить усы, которые носит муж директрисы и ввести следствие в заблуждение, – пожал я плечами. – Во-вторых, это психологический приём, чтобы патруль ничего не заподозрил, подойди к нему сам, спроси уверенно о чём-нибудь и покажи, что тебе нечего скрывать от органов правопорядка.

– Темнишь ты что-то, Феллини, – обиженно пролепетал главный оператор, который чуть ли не ежедневно старался выпытать имя настоящего преступника.

* * *

– Товарищи дорогие, – всплеснул я руками, – я всё понимаю, время уже половина одиннадцатого, всем хочется принять душ, выпить чашечку кофе, расслабиться в собственной кровати.

– Нам хочется в «Асторию» на продолжение фуршета, – проворчал актёр Георгий Штиль, исполнявший в картине роль реставратора Дьячкова. – Эти вон уехали, а мы всё ещё пашем.

Часть актёров, которые не участвовали в съёмках, выпив по паре глотков шампанского на природе, действительно уехали в «Асторию» и уговорили дядю Йосю продолжить праздник там. В принципе, я не возражал, так как, зная прижимистый характер Шурухта, был уверен, что большой и шумной пьянки он не допустит.