Текст книги "Гость из будущего. Том 2 (СИ)"
Автор книги: Влад Порошин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
– Как тебе подручные? – спросил я у Станислава Чекана.
– Нормально, усы подклеим, наколки нарисуем, – кивнул актёр. – У меня тут в сценарии запланирована драка со старшим лейтенантом Казанцевым, когда я из «малины» ухожу огородами. Я же вашего Видова зашибу.
– Драться будем строго по сценарию: удар, блок, падение, со спины кувыркаться будут подготовленные спортсмены, – ухмыльнулся я.
– Так что, начинаем? – спросил бригадир первых советских каскадёров, который тоже куда-то спешил. – Странный у вас какой-то режиссёр, задумал какой-то кипишь-микишь, актёры на месте, а его нет.
– Начинай Александр Самойлович, – распорядился высокий и представительный Чекан. – В 13-ом эпизоде у меня бой на кулаках с этим белобрысым пареньком. – Станислав Юлианович показал на Олега Видова. – Значит, я ухожу задами, перескакиваю через забор, и тут меня встречает опер, который сидел в засаде.
– На сколько секунд драка? – поинтересовался Массарский.
– Секунд на 20, – пожал могучими плечами актёр.
– Толя, иди ко мне, – засуетился бригадир каскадёров. – Я, значит, преступник, выбегаю на дорогу, а ты меня бьёшь из-за спины, так как прятался в засаде. Потом я падаю, ты ко мне подходишь, а я хлоп по колену ногой, и набрасываюсь на тебя, и начинаю душить. Давай-давай, работаем.
– Феллини, а я догадался – кто преступник, – зашептал мне на ухо Евгений Леонов, когда на татами Массарский и его ученик стали разыгрывать сценку больше похожую на схватку двух алкашей за бутылку пива около общественной бани. – Я – этот преступник, то есть мой реставратор Гена Маслов. Я ведь по сценарию влюблён в героиню Лены Добронравовой, предлагаю ей уехать в Одессу, где мой друг обещает место главного инженера мебельной фабрики. А она мечтает переехать в Москву. Мне деньги нужны для кооперативной квартиры.
– Ну и что? – хмыкнул я и улыбнулся, так как на борцовском помосте каскадёры потешно катались из стороны в сторону. – Директрисе музея тоже деньги нужны. Она с мужем стоит в очереди на машину – это раз. Второй реставратор, которого играет Гера Штиль, имеет картёжный долг – это два. Археолог в исполнении Кожевникова ухаживает за молоденькой Настей Вертинской. И ему деньги нужны, чтобы устроить своё личное счастье. А Вертинская могла своим бывшим однокурсникам проболтаться, что во время создания новой выставки на полчаса будет отключена сигнализация. Кстати, у вашей зазнобы Добронравовой сосед по коммуналке отсидел, правда по политической статье. Но вдруг у него злость на советскую власть проснулась?
– То есть мы все под подозрением? – тяжело вздохнул Леонов.
– Все, – кивнул я, но вздохнул с облегчением, так как каскадёры закончили свой номер боевой самодеятельности.
– Ну, как, Стас, годится? – с гордостью спросил у актёра Чекана бригадир каскадёрской группы.
– Нормально! – громко высказался я. – Мне понравилось. Разрешите представиться, Феллини, режиссёр этого самого кипиша-микиша.
Я вышел на борцовское татами и пожал руку товарищу Александру Массарскому, который ещё прославится работой в «Белом солнце пустыни», в «Стрелах Робин Гуда», в «Золотой мине» и во многих других отечественных кинокартинах.
– Родственник что ли? – хмыкнул бригадир каскадёров.
– Как и все, сын своего отца, – протараторил я. – Поединок получился хороший, но мы будем снимать чуть-чуть другое кино.
Затем я подтащил к краю самодельного татами гимнастический подкидной мостик, выбрал из молодых каскадёров самого крепкого парня и дал ему в руки большую боксёрскую подушку.
– Встань на маты в трёх метрах от мостика, – попросил я паренька под тихие шёпотки своих актёров. – Подушку держи перед грудью.
– Хотите с разбегу боднуть меня головой? – усмехнулся смышлёный ученик Массарского, чем вызвал смех остальных молодых и крепких спортсменов.
– Я разве бык, чтобы бодать? Держи крепче, герой Шипки! – хохотнул я и отбежал к самой стенке спортзала.
«Ну, родной, не обделайся у всех на виду», – пробурчал я про себя и резво рванул, как на пожар. Сначала в зале раздалась барабанная дробь от топота моих ног по паркету, затем громкий хлопок от соприкосновения ступней с деревянной поверхностью откидного мостика. И наконец, в стремительном и молниеносном полёте я громко закричал: «кияя!» и со всей силы шибанул двумя ногами по боксёрской подушке.
– Б…! – выкрикнул каскадёр и, отлетев вместе с подушкой на три метра назад, вполне профессионально брякнулся на спину.
И тут же раздались аплодисменты моего актёрского ансамбля.
– Вот так, товарищи каскадёры, мы и будем работать, – сказал я, поднявшись с татами.
– А это сейчас что такое было? – почесал мощный затылок Александр Массарский.
– Можно назвать и японским каратэ, – улыбнулся я, – но, по сути, это обычное боевое самбо или если угодно рукопашный бой, основанный на русской народной боевой забаве – буза. За работу товарищи. У меня ещё много интересных задумок.
Глава 9
– Феллини, друг! Дай я тебя обниму! – закричал Эдуард Хиль, как только наша компания актёров и актрис вошла в фойе ресторана «Нева».
– Здравствуй, Эдик, – пробурчал я и подумал: «Развод на запись новых песен начался. Ну, дядя Йося, всё просчитал, прохиндей от искусства. Вот не сойти мне с этого места, сейчас Эдуард полезет с комплиментами к Нонне, а потом вдруг поинтересуется – когда мы будем писать новый миньон?».
– Нонночка, выглядишь великолепно! – выкрикнул певец и поцеловал руку немного раскрасневшейся девушке.
– Спасибо, Эдик, – смутилась актриса.
Но тут в фойе ресторана вошёл Савелий Крамаров, который спорил о чём-то с Владимиром Высоцким и Львом Прыгуновым. И Эдуард Хиль, сделав большие глаза, гаркнул:
– Федя! Косой! Дай я тебя обниму! Я сейчас из Минска с гастролей приехал, дал двенадцать концертов за три дня, так народ в зале пищал, но требовал «нашу пионерлагерную»! Оказывается, весь Минск нашу короткометражку смотрит.
– Москва тоже смотрит, – проворчал Крамаров. – На улицу выйти нельзя. Понимаешь, Эдуард, жизни ведь никакой не стало.
– У нас на Таганку тоже билеты не достать, – ревниво буркнул Высоцкий.
– Да-да, – закивал головой Хиль, – Таганка, все ночи полные огня. Сава, – певец схватил за руку Савелия Крамарова, – хоть ты скажи этому узурпатору, – кивнул он в мою сторону, – что пора писать новую пластинку. Народ ждёт новых песен, которые строить и жить помогают.
– А я с этим узурпатором больше не разговариваю, – заворчал Крамаров. – Сейчас в спортзале договорились побоксировать вполсилы. А он как даст без предупреждения в бок. Я теперь вообще сниматься не буду.
– Я и ударил вполсилы, – виновато буркнул я. – Просто после Пороховщикова чуть-чуть не рассчитал. И вообще, хватит ныть. Рёбра целы, остальное до съёмок заживёт.
– Молодцы, что договорились! – к нам спустился из зала довольный собой дядя Йося Шурухт. – Сегодня у нас 4-е июля, значит 8-го добро пожаловать в «Дом радио», я уже договорился. Так же сделаем четыре песни: «Вода-вода» и ещё что-нибудь.
– Аха, «Вода-вода», – прорычал я, загибая пальцы, – «Земля в иллюминаторе», «Небо в клеточку, друзья в полосочку» и мани, мани, мани, маст би фани ин зэ рич мэнз уёрлд!
– А мани – это у нас что? – почесал затылок дядя Йося.
– Мани – это свободно конвертируемая валюта, – рыкнул я и, взяв под руку Нонну, пошёл в зал ресторана, где уже были накрыты столы.
Конечно, спустя примерно два часа, пока шёл весёлый банкет, я поддался настырным уговорам дяди Йоси. Да, денег от фирмы «Мелодия» в своём кармане я пока не ощущал. Но сотрудничество с этим монополистом советского музыкального рынка, давала мне несколько неоспоримых бонусов. Во-первых, как поэт-песенник я получал официальный признанный цензурой статус. Во-вторых, в новый миньон можно было вставить две песни из своих же «Тайн следствия». Чем это не реклама детективу? И в-третьих, Нонна уже настроилась на бурную гастрольную деятельность, поэтому репертуар популярных песен следовало постепенно расширять.
– Итак, какие песни попадут на пластинку? – спросил дядя Йося Шурухт, вытащив записную книжку.
В этот момент наш длинный стол, который стоял в отдельной нише, опустел, так как актёры решили немного потанцевать.
– Хиль споёт «Вода, вода, кругом вода», – кивнул я. – Затем запишем «Позови меня с собой».
– Нонночка споёт? – хмыкнул Шурухт.
– Нет, Алла Пугачёва, – буркнул я и, увидев вытянутое лицо дядя Йоси, добавил, – шутка. Петь будет Маша Распутина.
– Юмор у тебя, Феллини, стал ещё ниже ватерлинии, – заворчал он. – Ты ещё придумай какого-нибудь несуществующего Андрея Разина и…
– И Веру Брежневу, – помог я раскрыться богатой фантазии своего дальнего родственника.
Однако услышав фамилию члена ЦК, дядя Йося мгновенно переменился в лице и, двинув локтем меня по руке, тихо прошипел:
– Запомни, Феллини, в нашей стране хорошо шутит тот, кто не шутить про ЦК КПСС. Поехали дальше. Какая будет третья песня?
– Песня гонщиков. Я думаю, что Нонна и Эдик Хиль споют её дуэтом. Но сделаем композицию не в бардовской манере, как исполняет Леонид Фёдорович Быков, а в танцевальном стиле диско. Туц, тац, туц, тац, туц, тац. В общем, молодёжи понравится.
– Диско-диско, – криво усмехнулся дядя Йося Шурухт, – и чего только люди не придумают. А стиль копья или ядра есть? Или метательной гранаты? Ха-ха. Ладно, пусть будет диско. Какая у нас четвёртая вещь?
– Пока не знаю, – пожал я плечами, встав из-за стола, потому что музыканты в ресторане заиграли медленную композицию, и оставлять в такой момент Нонну одну на танцполе мне не позволила вполне естественная ревность.
«Что же мне придумать ещё? – медленно соображал я, пока пробирался к танцующим парочкам. – Была идея запустить в массы „Черного кота“, но буквально на днях эту задорную песенку я услышал на магнитофоне у наших киношных звукорежиссёров. Михаил Танич и Юрий Саульский меня, гостя из будущего, уже опередили. Можно сказать – увели чёрного кота из-под самого носа».
– Девушка не танцует, – рыкнул я, когда какой-то подвыпивший гражданин схватил крайне недовольную Нонну за руку.
– А ты кто такой? – проревел детина, который фигурой чем-то смахивал на медведя.
И мне по толстой глумливой харе, которая крепилась к телу практически без шеи, тут же захотелось от души врезать. А потом в воспитательных целях добавить по печени и по сопатке.
– Я – твоя героически сломанная челюсть от несчастного случая на танцах, – буркнул я и, толкнув плечом в плечо детину, увёл Нонну в самый центр танцпола.
– Я так испугалась. Наши вон там, не видят, я шла к столу, а этот как схватит, – прошептала девушка, пока музыканты на эстраде играли что-то смутно знакомое из западной музыки.
– Ничего не бойся, я с тобой, – улыбнулся я. – В следующий раз кричи: «спасите, пожар». Тогда бы ты этого кабана своим меццо-сопрано вмиг довела бы до «медвежьей болезни».
Я приобнял в танце актрису, а у самого в голове крутилась только одна мысль: «Какой советский музыкальный хит явить миру? Конечно, люди этих 60-х годов мало чем отличаются от своих потомков, но кое в чём разница всё же была. Сейчас практически у всех на лицах читалась вера в светлое будущее. Мы – первые в космосе. Партия и правительство в кои-то веки затеяло масштабное гражданское строительство. Люди постепенно стали перебираться из подвалов и бараков в собственные малогабаритные квартирки. Значит завтра, будет лучше, чем вчера! А когда народ в большинстве своём видит, что быт налаживается, то появляется огромное желание жить, творить, рожать детей, писать стихи, петь самодеятельные бардовские песни. Тут всякие дебильные „муси-пуси милый мой“ не пройдут».
– Ты меня не слушаешь? – спросила Нонна.
– Извини, задумался. Не знаю, какую песню подобрать для второй нашей пластинки.
– В смысле подобрать? – опешила девушка. – А у тебя их много?
– Много, только в голову лезет всякая чушь. Ты смотри? – удивлённо пролепетал я.
Потому что в этот момент музыканты сделали небольшую паузу и Савелий Крамаров, который танцевал с Настей Вертинской, снял чёрные очки и пошёл в сторону нашего стола. И вдруг к нему выстроилась целая очередь поклонников. Кто-то просто хотел его похлопать по плечу, кто-то просил автограф, а одна настырная дама прижала Саву к своей объёмной груди и оставила на щеке огромный след от красной губной помады.
– У нас на Таганке некоторые поклонницы тоже бывают слишком импульсивны, – недовольно проворчал Владимир Высоцкий, который сейчас потанцевал с Ириной Губановой и также шёл к столу. – Кстати, Феллини, будете в Москве, могу сделать вам контрамарочку.
– Спасибо, Владимир Семёнович, – улыбнулся я, – я с Нонночкой обязательно приду, когда вы поставите Гамлета. Гул затих. Я вышел на подмостки. Прислонясь к дверному косяку, я ловлю в далеком отголоске, что случится на моем веку. Спросите товарища Любимова: «А не взяться ли нам за Вильяма нашего Шекспира?».
– Кстати, Гамлета с гитарой ещё никто не играл, – захихикала Нонна и прочитала ещё одно четверостишие из стихотворения Бориса Пастернака:
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
– А это мысль, – засмеялся Высоцкий. – Давайте за это выпьем.
– Но в пределах разумного, – буркнула Губанова, которая рассталась с актёром Гурзо как раз из-за пристрастия к «зелёному змию».
– Между прочим, Крамаров совсем не пьёт, и вот результат, – кивнул я в сторону актёра, на котором опять повисла какая-то посторонняя женщина.
* * *
Во вторник 7-го июля по просьбе Леонида Быкова я пришёл на киностудию к 9-и часам утра. Леонид Фёдорович попросил, чтобы я свежим незамыленным взглядом посмотрел на съёмку эпизода, где Зайчик и Наташа разговаривают по телефону. Точнее немного пьяненький Зайчик говорит в трубку телефон-автомата, а Наташа отвечает ему, сидя рядом на скамейке. «Сама ситуация вроде комичная, – сказал Быков, – но нет какой-то легкости, как-то не смешно. А надо чтобы зритель хохотал, как на твоей короткометражке».
«Хохотал, хохотал, – думал я, рассматривая декорацию трёхэтажного дома, которую возвели в кинопавильоне. – Чтобы народ хохотал, диалоги должны быть острые как бритва, без постороннего словесного мусора». И пока главный оператор Сергей Василич руководил осветителями, а гримёры укладывали последние мазки тонального крема на лица Леонида Быкова и Нонны Новосядловой, я полистал сценарий. Диалог главных героев был в целом неплох, если сравнивать с тем материалом, который будут писать сценаристы сериалов в следующем веке, но до уровня Гайдая текст явно не дотягивал. Воду из него требовалось выжать, а комичного абсурда добавить.
– Что, переписал текст? – спросил через десять минут Леонид Быков.
– Переписал, – кивнул я. – Вы тут в оригинале три раза спрашиваете, хорошо ли вас слышит Наташа, а это стопроцентный брак. А у Наташи вообще все фразы унылые как у воблы вяленной.
– Молодец, – хитро улыбнулся Быков, – не зря я тебя позвал. Нонночка, держи новый текст.
Тут в павильон впорхнула Нонна в белых брючках и бежевом свитере и, взяв мои бумаги, защебетала:
– Совсем другое дело. А то в старом сценарии я была какая-то размазня. Кто молодец, что посоветовал позвать Феллини?
– Так вы сговорились? – догадался я, видя хитрые и довольные лица актёров. – Ладно, репетируйте, схожу в кафе. Василич, без меня не начинайте!
– Топай-топай, стажёр-практикант, – хохотнул главный оператор Сергей Иванов и опять стал командовать осветителями, так как по сценарию на улице была ночь, и на актёров требовалось направить точечные источники света, что довольно непросто.
А в кафе же, как всегда решались творческие вопросы глобального значения. То тут, то там обсуждались новые сплетни, и всё чаще разговор шёл о надвигающемся Первом всесоюзном кинофестивале. Кстати, до этого первого фестиваля съезд лучших работников кино проходил уже трижды: в Москве, в Киеве и в Минске, но на регулярной основе его решено было устраивать только сейчас.
– Феллини, кто получит главный приз: «Живые мёртвые», «Тишина» или наш ленфильмовский «Гамлет»? – окрикнул меня Женя Татарский, который пил кофе с Алексеем Германом и двумя неизвестными мне юными актрисами.
– Все фильмы достойны, – ответил я обтекаемо, чтобы меня не втянули в напрасный и бесполезный спор. – Но лично для меня показатель силы кинопроизведения в том, если оно будет востребовано и актуально спустя десятилетия.
– «Гамлет» вечен, – прорычал Герман. – А Григорий Козинцев – гений.
– Тогда почему на просмотр нашего «Гамлета» чуть ли не в принудительном порядке ведут школьников, половина которых в кинотеатре спит? – завёлся я. – А рядом люди штурмуют кассу на «Парижские тайны».
– Потому что твои «Парижские тайны» для средних умов, а «Гамлет» – это для избранных, – отмахнулся Алексей Герман.
– Гений тем и отличается от среднего ума, что его киноязык и его работа понятны любому человеку, – заметил я и с кружкой кофе поспешил перебраться подальше от Германа и Татарского.
Я всё ещё не мог определиться с песней для завтрашней записи. В своей голове я перебрал десятки исполнителей и ансамблей: «Верасы», «Синяя птица», «Самоцветы», Валерий Леонтьев, Юрий Антонов, но всё было не то. Нужна была песня до безобразия простая и заводная.
– Чем тебе не понравился «Гамлет»? – опять спросил Алексей Герман, усевшись напротив меня.
– Лёша, давай потом, – пробубнил я.
– А когда?
– Ну, хорошо, – сказал я, тяжело вздохнув. – Первые пять минут картины Козинцева – это какие-то волны, какой-то замок, какой-то перекидной мост. Потом мужики в чёрных балахонах о чём-то бухтят. Если не читал «Гамлета», то уже хочется взять ноги в руки и бежать.
– Ну, ты бы конечно снял лучше? – усмехнулся Герман.
– Для начала я бы поменял способ, которым Клавдий убил отца Гамлета. По пьесе он его втихаря отравил, но для кино – это убого. Кино – это не театр. У меня бы в первые пять минут на экране разыгрался бой рыцарей враждующих королевств. И в вовремя битвы Клавдий всадил бы отравленную стрелу прямо в грудь короля. Красиво, эффектно и кинематографично. И вечный бой, покой нам только сниться. – Я сжал свой мощный кулак. – Зрителя нужно «брать за грудки» с первой же секунды и не отпускать его внимание ни на минуту.
– Глупости и пошлое заигрывание с обывателем, дурновкусие, – пролепетал Алексей Герман. – Лично я всю ночь уснуть не мог, после премьеры. Такие меня переполняли эмоции.
– Как ты сказал? – я буквально подскочил на стуле. – Почему в семнадцать лет парню ночью не до сна?
– Я не знаю, – буркнул Герман и, посмотрев на меня как на сумасшедшего Гамлета, отсел за свой столик.
«Почему в семнадцать лет песня немногого грустна? – допел я про себя хит конца 60-х годов, который назывался „О чём плачут гитары“. – Вот что завтра буем записывать в „Доме радио“. Просто, доступно, душевно, никакого принца Датского и самое главное не пошло».
* * *
В кинопавильоне №1 создавалось полное ощущение, что действие происходит поздно вечером или ночью. Леонид Быков, играя пьяненького гримёра Зайчика, усиленно колотил рукой по рычагу телефон-автомата и дул в трубку.
– Алло? Аллё? Ап-чи! – громко и очень натурально чихнул Леонид Фёдорович.
– Будьте здоровы, – сказал голос Нонны Новосядловой, которая оставалась в данный момент за кадром, ведь камера на крупном плане держала нашего нелепого Зайчика.
– Наташа – это вы? – широко улыбнулся Быков-Зайчик. – А это я – Зайчиков, то есть Кроликов. Ну, в общем, вы меня должны узнать, мы с вами вместе работаем в театре и живём на одной лестничной площадке.
На этих словах камера медленно отъехала от нашего гримёра и в кадр попала и Нонна-Наташа, которая сидела на скамейке.
– К сожалению, я вас очень хорошо узнала. Кто была та женщина, с которой вы сидели в ресторане? – грозно выпалила актриса.
– Я вам, Наташа, сейчас всё объясню, – пьяно засмеялся Зайчик. – Меня сначала арестовали в милицию, а там сказали, что нечего здесь просиживать штаны и послали охранять общественный порядок.
– Куда? В ресторан? – сказала Нонна-Наташа и в этот момент моя любимая актриса не выдержала и громко захохотала.
– Нет, ха-ха-ха, сначала в другое место, ха-ха-ха, – загоготал Леонид Фёдорович.
– Камера стоп! – заорал я. – Хватит, в конце концов, ржать! Что вы как дети? У нас плёнка кончается. Василич, скажи им.
– Лёня, плёнка кончается, ха-ха, – захихикал главный оператор. – Имейте совесть, ха-ха.
– Василич, ты – взрослый человек, ты-то чего хохочешь? – я погрозил оператору. – Сними на крупном плане вопрос Нонны, а остальной диалог сделаем на «общаке». Безобразие. Бондарчука на вас не хватает! Он из вас сейчас бы верёвки свил, две штуки.
– Всё, я готова, – пролепетала Нонна, сделав серьёзное лицо.
– Камера, звук, хлопушка, начали, – махнул я рукой, проклиная себя, что согласился на сегодняшнюю съёмку, так как мне требовалось готовиться к своему дебютному детективу.
– Куда послали? Сразу в ресторан? – спросила Нонна-Наташа, похлопав огромными ресницами.
– Нет, сначала в другое место, – ответил Быков-Зайчик, дважды дунув в трубку, из которой слышались гудки. – А потом уже в ресторан. Там самый большой процент…
– Кого? Незамужних женщин? – Нонна опять похлопала ресницами.
– Нет этих… правых нарушений. Давайте не будем о грустном. А вы знаете, Наташа, какая сейчас на небе Луна? – Леонид Фёдорович задрал голову к потолку кинопавильона.
– Знаю, круглая. Кто была эта женщина? – прорычала Нонна-Наташа.
– Понятия не имею, мы с ней не успели познакомиться, – Леонид Быков тяжело вздохнул. – У неё муж сидел по соседству.
– И это всё, что вы хотели мне сказать? – Нонна вскочила со скамейки и сжала свои маленькие кулачки.
– Нет, я хочу сказать, что я вас очень…. Да что же это за гудки? – Быков-Зайчик несколько раз дунул в трубку. – Почему в трубке постоянно что-то гудит?
– Потому что вам нельзя пить! – Нонна-Наташа топнула ножкой.
– Это вышло как-то стихийно.
– Спокойной ночи, товарищ Зайчиков, – сказал актриса, и решительно пошагала в подъезд.
– Я не Зайчиков, я – Кроликов, – виновато пролепетал Быков-Зайчик. – Ап-чи. То есть Кролик.
Актёр повесил трубку, посмотрел на круглую луну и, пошатываясь, вышел из телефонной будки и одновременно за пределы кадра. Затем Леонид Быков, устало плюхнулся на скамейку и скомандовал:
– Стоп, снято. Что-то, братцы, я устал. Совсем запарился.
– Тогда сейчас быстро выпили по кофейку и пишем второй технический дубль, – заворчал я. – Париться в бане, отдыхать на природе и гулять по берегу Черного моря, товарищи киносъёмщики, будем потом, когда сдадим кинокомедию в Госкино.
Я нажал кнопку на пульте, которая выключала табличку «Тихо, идёт съёмка» на входе в павильон, и буквально через секунду в помещение влетел ещё один «запаренный» товарищ, дядя Йося Шурухт:
– Феллини, срочно к директору Илье Николаевичу! – закричал он, распугивая технических работников. – Будут ругать – кайся, будут критиковать – не выступай.
– А если станут унижать, можно не вставать на колени? – пробурчал я.
– Балабол! – рявкнул Шурухт.
