Текст книги "Тафгай 2 (СИ)"

Автор книги: Влад Порошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Всё равно летят, – хмыкнул вредный дядя в шляпе и поспешил сделать ноги.

Тут в моей голове что-то перемкнуло, злость разом отключила все сдерживающие неразумное поведение инстинкты и я, зарычав как медведь, двинулся в подтрибунку. Мимо милиционера, который дежурил на входе в служебные помещения, я пролетел, как кабан-секач, который не знает преград. А в дверях раздевалки, столкнувшись с главным тренером Прилепским, я без слов ломанулся так, что тот отлетел в сторону.

– Тафгаев! – Взвизгнул ассистент главного Виталич. – В ми в ми в милицию захотел?!

– Совсем мозгами херакнулся?! – Крикнул главный тренер, который всё же удержался на ногах.

– Я с мужиками пять минут перетру, выйдите от греха за дверь, – я показал ручкой, куда должны были сейчас отправиться Прилепский со своим верным ассистентом.

– Александр Тихонович не уходите, – подал голос капитан команды Коля Свистухин.

– Пойдём Тихоныч пока чайку попьём, – пролепетал Виталич. – Если что, тут наряд милиции дежурит.

– Приводи всё отделение, – пробурчал я, буравя взглядом притихших торпедовцев. И дождавшись, пока в раздевалке кроме игроков никого не осталось, сказал. – Если сейчас «булочками» своими активно двигать не начнёте, то запомните, я, когда с «Крыльями» буду против вас играть, всех на льду переломаю.

– Да, ладно Иван, игра-то ничего не решает, – первым высказался бывший капитан Лёша Мишин.

– А вы знаете, что там, в НХЛ на тренировках никогда не играют двусторонних встреч, – уже чуть успокоившись, продолжил я воспитательную беседу. – Потому что игроки одноклубники минуты через две начинают ломать друг друга и драться. Ведь если ты где-то недобежал, отыграл спустя рукава, тебе контракт хороший никогда не предложат. Вот такие турниры как наш, у них называются выставочными матчами. И там все носятся и рубятся как в плей-офф. Иначе вместо основной команды отправят тебя в фарм-клуб, где платят в разы меньше.

– А фарм-клуб это что? – Заинтересовался Ковин.

– Это как наш горьковский «Полёт» из класса «Б», – пояснил я.

– Да, чё говорить, дикий оскал капитализма, с которым нам не по пути, – робко заметил Свистухин.

– Парадокс, – я криво усмехнулся. – Играя там за деньги они, в конечном счёте, более честно относятся к своему ремеслу. А вы сейчас предаёте хоккей, предаёте лучшую часть своей жизни.

– Чего делать-то? Говори, – встал со своей лавки вратарь Виктор Коноваленко. – А то один кричит, другой учит. Что по сути предлагаешь?

– Значит так, пара защитников Астафьев и Фёдоров играют через смену, – я стал загибать пальцы. – При них на льду порядка больше. Против лучшей тройки «Химика» Козин – Ликсюткин – Голиков, которые нам две банки закатили, будет выходить тройка Соколовский – Орлов – Шигонцев. Ваша задача прессинговать и не давать им спокойно дышать. Цепляйте аккуратно, толкайтесь, вяжите их по рукам и ногам. Ты, Мишин со своими верными кунаками должен активно играть в атаку. И наконец, третья тройка, Скворцов – Свистухин – Ковин. Ты, Николай, должен разгрузить пацанов от черновой работы, должен добавить жесткости звену. Лезь активней на пятак и скидывай на фланги.

– А ты что, тренер? – Вдруг поднялся со своего места Саша Федотов. – Может, мы с твоими предложениями не согласны.

– Кто не согласный, сейчас здесь ляжет, и на третий период не выйдет, – я сжал пудовые кулаки, которые давно чесались, чтобы прогуляться по наглым и безответственным харям.

– Мужики, давайте на третий период, – робко заглянул в раздевалку ассистент Виталич.

– Пошли, – я пару раз хлопнул в ладоши, – активней булочками двигаем. А я на скамейке запасных за вашими спинами постою, проконтролирую.

Конечно, в третьем периоде, когда я появился около скамейки запасных, Прилепский был очень не доволен, но когда ребята задвигались, взвинтили темп, главный тренер успокоился. И даже не стал разбираться, почему поменялась очерёдность выхода на лёд троек нападения. И согласился, что его любимчик Коля Свистухин в тройке со Скворцовым и Ковиным хорошо смотрится.

Кстати, именно они и размочили счёт. Свистухин удачно поборолся в средней зоне, не глядя отшвырнул шайбу на левый фланг Скворцову. И Сашка как метеор улетел от опекающего его игрока. Ворвался в зону атаки, срезал угол и неожиданно для вратаря и защитников «Химика», которые вытянулись на него, сделал гениальный пас себе за спину. И Вова Ковин, накатывающийся следом, расстрелял практически пустые ворота.

– Да! – Заорал я.

– Го-о-ол! – Грянула дружно вся наша скамейка запасных.

– Хорошо разыграли, Тихоныч, – вкрадчиво сказал главному тренеру ассистент Виталич.

– Нормально, – улыбнулся Прилепский. – Молодцы! Теперь я вижу, что моя установка до вас, наконец-то, дошла. Активней надо идти на добивание! – Похвалил тренер приехавших на смену Ковина, Скворцова и Свистухина.

После пропущенной шайбы, к сожалению, проснулся и «Химик» и игра тут же пошла на встречных курсах. Это когда на атаку одной команды, тут же идёт атака другой. Такое рубилово очень нравится зрителям, но для тренеров – это настоящая нервотрёпка. Мне, конечно, ещё там, до смерти случалось немного потренировать мальчишек, и сейчас снова вернулись те ощущения спортивного мандража и тренерского бессилия, когда сам не можешь выйти на площадку. И я не заметил, как скинув плащ на ящик с запасными клюшками, сам полез к бортику, где принялся покрикивать и подбадривать хоккеистов.

– Хорошо, хорошо, играй жестче в отборе! Слышь защита, не тяни с пасом в среднюю зону! А ты, какого хрена не пошёл по краю? Тебе же коридор открыли, так херачь по нему! Куда ты лепишь от синей линии? Игрок же перед тобой! Обрежешь, мать твою, удавлю!

– Ты это, Тафгаев, – вмешался в мои тренерские действия Прилепский, – шёл бы на трибуну. Кто тут главный? Ты или я?

– Не бзди, Тихоныч, сейчас вторую положим! – Я со всей дури хлопнул главного тренера по плечу, и до него дошло, что сейчас лучше под руку мне не попадаться.

И я как в воду глядел, буквально через полминуты, невысокий и юркий Фролов пролетел по правому краю, и сделал роскошную передачу на левый борт, где шайбу подобрал Леша Мишин и хорошим кистевым броском поразил открытый ближний угол ворот.

– Вот так! Да! Молодчики! – Торжествовал я.

После смены ворот в третьем периоде, по давно устаревшему спорному правилу, темп игры немного упал. Все «поднаелись» и воскресенцы, и мои горьковчане. Даже я запыхался и чуть-чуть охрип.

– Булочками двигаем, булочками! – Хрипел я. – Что с тобой, Николай? – Спросил я тяжело дышавшего Колю Свистухина, который только что заменился.

– Устал что-то, – признался мне центрфорвард.

– Подожди, сейчас у главного спрошу, – я похлопал хоккеиста по плечу. – Тихоныч! – Гаркнул я главному тренеру. – Тут Свистухину расслабляющий эротический массаж нужен! У нас лимит по девочкам ещё остался?

– Чего, б…ь, ему нужно?! – Офанорел Прилепский.

– Девочки ему нужны, – подсказал кто-то с другого края скамейки запасных, и вся команда грохнула от смеха.

– Харе ржать! Смена! – Охладил я криком шутников. – Орлов, Соколовский, Женя Шигонцев очень нужно сделать вбрасывание в зоне атаки, – я тревожно посмотрел на табло, которое отобразило, что осталось всего две минуты до конца игры. – Выручайте мужики!

Время в спорте, сколько бы сам не играл, под конец встречи всегда бежит по-разному. Когда выигрываешь сам, то слишком медленно, а когда проигрываешь – слишком быстро. Вот и сейчас для меня секунды неслись со скоростью света. Вроде новая тройка нападения только что отвоевала шайбу, как уже тридцать секунд улетели в вечность навсегда. Вроде, только что ребята вошли в зону атаки и заставили вратаря «Химика» зафиксировать в ловушке непослушную шайбу, а уже до конца игры всего осталась одна минута.

– Коноваленко! Витя! – Я сунул два пальца в рот и свистнул что есть силы. – Давай сюда на скамейку.

– Зачем это? – Спросил вратарь, подъехав к бортику.

– Пульку в преферанс не с кем расписать, – махнул рукой я. – Сдайте Сергеичу козырей побольше. Мишин, Федотов, Фролов на лёд, защитники Астафьев, Федоров тоже пошли и… Свистухин Коля. Не посрами отец родной! – Я за шиворот буквально оторвал парня от скамейки. – Защита по воротам не щёлкаем, а делаем кистевой бросок, чтобы шайбу можно было подправить и затолкать.

– Ты чего развоевался? – Очнулся главный тренер, когда уже все шесть полевых игроков выкатились на вбрасывание. – Игра турнирного значения не имеет.

– Турнирного – нет, а принципиального – имеет, – хриплым голосом ответил я. – Ты, когда собираешься отрабатывать вариант игры с шестым полевым игроком?

– Не твоё дело, – отмахнулся Прилепский и посмотрел на лёд.

Саша Федотов удачно поборолся на вбрасывании и шайбой завладел наш защитник Юра Фёдоров. Пас на Астафьева, тот сделал ложный замах и дал дальше по левому борту на Мишина. Алексей хотел было вернуть обратно, но пас на синюю линии уже был перекрыт, поэтому он запустил шайбу по закруглению за воротами, где за неё пришлось повоевать Фролову. Ещё немного и воскресенцы перехватили бы чёрный заколдованный диск и шмальнули по нашим пустым воротам. Но в борьбу влез Коля Свистухин, который играл второго центрального нападающего и откинул шайбу опять защитнику Фёдорову.

– Да бросай ты, мать твой! – Не выдержал, стоящий у борта тренер Прилепский. – Время же идёт!

– Ложный замах и перевод налево! – Заорал почти тут же я, так как на нашего защитника уже выдвинулся нападающий «Химика».

И слава советскому спорту, Фёдоров сыграл по-умному. Замахнулся, дождался, когда соперник кинется под шайбу, показал, что отдаст налево другому защитнику Астафьеву, но вместо этого выкатился ещё на более удачную позицию и бросил по воротам. Однако вратарь воскресенцев отбил шайбу блином. А дальше я наблюдал всё как в замедленной киносъёмке. Чёрный капризный диск подскочил вверх, на него тут же бросились защитники «Химика» и наши нападающие, а он в этой толкотне опустился ровнёхонько чуть пониже спины Коли Свистухина и уже после отрикошетил в сетку ворот.

– Го-о-ол! – Заорали наши игроки.

– Товарищ судья, гол забит рукой! – Кинулись к судье хоккеисты «Химика».

– От жопы залетело, какая, б…ь, рука?! – Заблажил от бортика Прилепский. – Спроси кого угодно!

Судья секунд десять чесал затылок, и отталкивал от себя возмущённых несправедливостью слепой судьбы воскресенцев. Затем махнул рукой и показал на центр площадки. А это значит, спорить дальше было бесполезно, 3: 3. В последние пять секунд, которые остались до конца встречи зрители стоя устроили овацию обеим командам.

– Молодцы! Молодцы! – Скандировали трибуны.

Лично я, стёр рукавом, взмокшей на груди и подмышками, рубашки выступивший на лбу пот. «Вот и всё, пора прощаться с горьковским «Торпедо», – подумал я. – Неплохая команда, заводная. Кстати, заодно и «Крыльям советов» помог остаться на втором месте».

* * *

Уже впотьмах весёлые и уставшие почти всей командой мы возвращались в гостиницу. Парни много шутили про счастливую задницу Свистухина, а Николай, тоже посмеиваясь, всех шутников слал куда подальше. Тут от «Алмаза» до «Ленинграда» идти-то всего ничего, метров двести. Поэтому я, уже внутренне расслабившись, позабыл про оборотней в погонах и про уркаганов с ножичками, как вдруг из темноты выскочил мелкий шкет.

– Дядя, – дёрнул он меня за рукав. – Подойдите, пожалуйста, вас там зовут.

Я посмотрел, куда указал мне мальчик. Там, в тусклом свете уличного фонаря около ворот стадиона «Металлург» стояло четверо парней разной комплекции. Ни лиц, ни тем более намерений, с которыми они приглашали меня на беседу, разобрать было нельзя.

– С тобой пойти? – Спросил Леша Мишин.

– Пойдём, только чуть что не влезай, и ничего не говори, – кивнул я головой.

– И я с вами, – сунулся было Свистухин, но его я остановил:

– Ты Николай уже сегодня подвиг один совершил, не искушай судьбу дважды.

«В принципе, четверых бы я и один уработал, – мелькнуло в голове, когда мы с капитаном команды подходили к непонятным ребяткам. – Но эти, наверное, пришли не воевать, а поговорить. А разговор – это самое мудрое, что придумало человечество, чтобы разрешать казалось бы неразрешимые конфликты. Ведь только дураки сразу лезут в драку, которая в любой момент может закончиться плохо для всех сторон конфликта».

– Ты, что ль Тафгай? – Спросил меня невысокий, но коренастый парень, затушив на моих глазах сигаретку о свою ладонь и выбросив её куда-то на землю.

– Если быть точнее, то Гарольд Вильсон, но можно и Иван Иванович, – я украдкой бросил взгляд на руки этих типчиков. А то я-то от ножичка увернусь, а Мишин может и не успеть. И слава советской милиции, никаких колющих и режущих предметов я не обнаружил.

– Гарольд Вильсон, – криво усмехнулся коренастый. – За то, что ты поломал моих ребят, стоило, конечно, тебя порешить. Но Сват сам первым вытащил пику, поэтому конфликт считаю исчерпанным. На будущее лишь хочу предупредить не борзей. И не таким рога обламывали.

«Умно, – ухмыльнулся я про себя. – Этот неизвестный мне авторитет решил, проиграв в драке, сделать вид, что так бы победил, просто сам сегодня не захотел».

– Рога, значит, обломаете? А копыта? – Улыбнулся я. – Спокойно, – я заметил какое-то нездоровое движение среди спутников коренастого. – Когда это будущее наступит, тогда и будем решать, кому что делать. А теперь, бывайте граждане мазурики.

Я развернулся и, не дожидаясь дальнейших «тёрок», потащил Леху Мишина быстрее к команде и дальше в гостиницу. Устал я, однако, от Череповца. И мне сейчас очень сильно захотелось домой, в гости к девчонкам в общагу или в медпункт к Ольге Борисовне, в общем, туда, где легко и спокойно на душе.

Глава 5

«Лётчик высоко летает, и земли ничем не задевает», – примерно так поскрипывал фюзеляж отечественного самолёта АН-24-Б. В Череповец летели на биплане, АН-24, системы «кукурузник», а обратно в Горький благодарное за игру на турнире начальство расщедрилось на моноплан. Крейсерская скорость – 460 км в час. Дальность полёта до 2800 км. И самое главное – это наличие достижения цивилизации, то есть туалета в хвостовой части салона. А то хорошо, что на турнир добирались с дозаправкой в Ярославле, иначе мужики после пары литров слабоалкогольного пива не долетели бы в целости.

– Видишь, Иван, с каким трепетом относится дирекция завода к команде, – бухтел мне в ухо начальник «Торпедо» Михал Дмитрич, постукивая ладонью по обивке самолёта. – А ты в «Крылья» собрался, а зря. У нас в Горьком летом красота! Рыбалка, Ока, Волга и…

– И шашлык, – добавил я. – Успокойся уже Дмитрич, ты мне полчаса спать не даешь. Я своих решений не меняю. Если только чудо какое-нибудь произойдет?

– Какое? – Ухватился за соломинку, как тонущий в болоте обещаний начальник команды.

– Ну, допустим, если Волга потечёт вспять или небо упадёт на землю, – пробормотал я, стараясь заснуть. Так как сегодня в гостинице промурыжили до пяти утра, три раза откладывая время вылета.

– Я ж с тобой по-серьёзному говорю, а ты всё юмором шутишь, – в шестой раз обиделся Дмитрич и замолчал на целую минуту.

– Если по-серьёзному, – я приоткрыл один глаз, – то если прилетит вдруг Хоттабыч на ковре-самолёте и бесплатно покажет кино, то сто процентов остаюсь в «Торпедо»! И точка! – Я отвернулся от начальника команды и попытался хоть как-то на откидном кресле поудобней пристроить свою мощную тушу.

И уже стал почти засыпать, и видеть сквозь пелену бело-голубого марева двух сестричек близняшек, которые покрывали моё тело жаркими поцелуями, как меня разом вернул в явь приятный женский голос.

– Товарищ Тафгаев не хотите ли пройти в кабину самолёта? – На меня смотрела голубоглазая блондинка с причёской под каре, стюардесса не то Галя, не то Валя. – Вас приглашает капитан рейса.

Я оглянулся на соседнее кресло, где обиженно сопел Михал Дмитрич, пожал плечами и согласился. В салоне же почти все уже спали, даже самые отъявленны картёжники Орлов, Котомкин, Свистухин и Шигонцев. Аппетитная фигура бортпроводницы, которая шла впереди и соблазнительно покачивала попкой в синей по колено юбке, тут же пробудила в голове несносный мне голос.

«Надо брать», – привычно загундел он.

«Вот никогда не поверю, что тебя зараза нельзя будет в будущем заткнуть!» – привычно ответил я.

А стюардесса, пока я вёл бредовый внутренний диалог, открыла дверь в кабину самолёта. «Ну что сказать? Тесновато будет», – подумал я, упираясь головой в потолок. Кроме тесноты бросилось в глаза множество различных приборов и куча всяких тумблеров переключения неизвестно чего прямо над головами капитана и второго пилота, которым я пожал руки.

– Вон видишь огни? – Спросил меня капитан и сам же ответил. – Это город Кинешма. А вон река – это Волга. Скоро дома будем.

– Может, порулить хочешь? – Спросил, наверное, в шутку второй пилот.

– Если честно, жить хочу, – улыбнулся я и вызвал смех у лётчиков.

– А многие в детстве мечтали стать лётчиками и космонавтами, – совершенно серьёзно заметил командир экипажа.

– Было что-то такое, писали в школе сочинения на тему «Кем я хочу быть?», – поддакнул я. – Лично я сразу написал, что хочу в будущем стать клоуном. Что тогда в классе началось – смех, крик, срочно родителей в школу…

Я хотел было рассказать смешную историю, как водил деда к классной руководительнице, а до этого в парикмахерскую и в магазин покупать «пиджак с карманами». Но вовремя опомнился, что это у меня в той жизни был дед, а здесь я из детского дома.

– Чего они в школе так всполошились? – Удивился второй пилот.

– Да, была в классе у нас Зазнайкина, точнее фамилия у неё была Зайкина, но все звали Зазнайкиной. Встала она и сказала: «Стыдно тебе должно быть, Тафгаев. Все будут социализм строить, а ты над нами, значит, будешь смеяться». А я возьми да и ляпни: «Это, смотря как будете строить!» У классной чуть инфаркт не случился. Из пионеров меня на неделю турнули. Но потом, чтоб отчётность не портил, обратно галстук заставили надеть.

И тут вдруг я заметил, что капитан и его второй помощник как-то напряглись. И вспомнил, что я сейчас не в бандитских девяностых и не в жирных нулевых, а в самом эпицентре брежневского застоя.

– В общем, перевоспитала меня тогда школьная общественность, наставила на путь истинный, – прокашлялся я. – Я даже с этой Зазнайкиной целовался, когда постарше стал. Кстати, из парней ни лётчики, ни космонавты не получились. Кто-то спился, кого-то убили, кто-то шоферит по дорогам страны. А девчонки, вместо киноактрис, почти все пошли по торговой линии работать.

– Да, детские мечты, это как первая любовь – безответны, – вдруг выдал глубокомысленный тезис капитан самолёта. – А твоя-то мечта сбылась?

– Мечта – пока нет, – я тяжело вздохнул. – Но работаю сейчас по специальности. Веселю людей, махая клюшкой на хоккейном льду.

– А что ж ты, Иван, из «Торпедо» уходишь? – Спросил второй пилот.

– С «командиром экипажа» не сработался, – ухмыльнулся я. – Не буду вам больше мешать. Пойду, посплю перед посадкой.

«И здесь уже, в самолёте, все всё знают! Сейчас ещё в Горьком каждый будет интересоваться – а почему? – подумал я. – Ничего, у меня нервы крепкие!»

* * *

К родимой общаге на проспекте Ильича из аэропорта «Стригино» меня доставил наш клубный «ЛАЗовский» автобус. На выходе я в сотый раз уверил начальника команды Михал Дмитрича, что в понедельник в 18.00 буду как штык «на ковре» у директора завода. Тем более без баула с хоккейной формой и экипировкой, которую я должен был сдать завтра в понедельник в профком предприятия, мне не подпишут обходной лист.

А когда автобус отчалил, я покрутил головой по сторонам. Листья с деревьев практически все опали, и больше никаких перемен, вокруг одна стабильная на долгие годы стабильность. Я взял в руки пробитую бандитским ножиком сумку, клюшки, баул с формой и попёрся в общежитие. В девять часов утра жизнь в нашем общем доме уже помаленьку закипала. И пока я тёмкал свои объёмные вещи по лестнице на четвёртый этаж со мной даже кое-кто успел поздороваться. На стандартный вопрос: «Как сыграли?» Я отвечал по-простому: «Зае…ись».

А вот в комнате меня ждал сюрприз. Сначала в нос удар стойкий запах перегара, а затем я различил две скрюченный фигуры. Одна покоилась на кровати соседа, а другая прямо в одежде нагло завалилась на мое законное койко-место. Весь стол был изгажен остатками еды, открытыми консервными банками и заставлен бутылками разного литража, цвета и конфигурации. Под столом я заметил пять пустых трёхлитровых банок из-под томатного сока. На полу тоже что-то было разлито и что-то из бывшей закуски безжалостно раздавлено.

Поэтому, не снимая ботинок, я прошёл к соседской койке, и убедившись, что эта белобрысая башка принадлежит именно ему, громко прокашлялся. Эффект от звука, который я издал ртом, оказался нулевым. Василёк всё так же дрых, что-то бормоча во сне. И как мне не хотелось применять грубую физическую силу, всё же пришлось, откинув одеяло, одной рукой приподнять за майку своего, потерявшего человеческий облик, соседа.

Затем я легонько, так чтобы случайно не сломать нос, шлёпнул его по щеке. Потом встряхнул и ещё раз отвесил слабенькую пощёчину. Наконец веки Василька медленно разомкнулись, в бессмысленной и глупой улыбке растянулся рот, и я услышал глухой малознакомый хрипловатый голос:

– Иван? Ты же должен же через два дня… появиться… в воскресенье…

– А это не я, это смерть твоя геройская, – еле сдерживая накатывающую злость, сквозь зубы процедил я.

– Ну, тогда я ещё посплю, – Василий хотел было нырнуть обратно на подушку, но не тут то было.

Я его схватил одной рукой за трусы, другой за майку и, приподняв над грязным полом, понёс в угловую комнату с умывальниками.

– Это куда мы летим? – Прохрипел Василёк, беспомощно дёргая ногами.

– Мыться! – Выпалил я и открыл первый попавшийся кран с холодной водой.

Светловолосая голова соседа, подчиняясь насилию, которое оказывала на неё моя здоровенная рука, нырнула под струю. Первый этап купания я ограничил десятью, может пятнадцатью мучительными секундами.

– Лучше? – Спросил я, придерживая Василия за шею.

– Хуже, – промямлил он.

– Значит, сейчас точно полегчает, – я опять согнул паренька буквой «г» и продолжил водные процедуры. – А сейчас как? – Спросил я, вынув соседа из-под струи примерно через тот же промежуток времени.

– Сейчас хорошо, – чуть-чуть заикаясь и постукивая от холода зубами, соврал Василёк, которому больше не хотелось заниматься оздоровительным закаливанием. – Неужели сегодня уже воскресенье? – Спросил он, заметно протрезвев. – Вроде вчера только был четверг. Это куда же два дня пропали? А, Иван?

– Значит так, слушай сюда, Герберт Уэллс, – я показал свой кулачище. – Сейчас хватаешь веник, ведро и тряпку, и чтобы они в руках у тебя мелькали, как кегли у циркового жонглёра во время премьеры. Комнату привести в идеальный показательный порядок, – я выдохнул, чтобы немного успокоиться. – Кто на моей кровати дрыхнет?

– А это подчинённый мой, Семён Натанович, мастер золотые руки, – ответил Василек, приплясывая босиком на бетонном полу.

– Просил же директора, чтоб выделили для работы непьющего, – махнул рукой я, и, осознав, что моя просьба была из разряда фантастических, обречённо пошёл приводить в чувства второго клиента.

Однако второй клиент, мастер золотые руки исчез, пока я купал под краном его непосредственного начальника. Ни записки не оставил, ни открытки. Но вряд ли его похитили. Ведь что можно взять с работяги, кроме профессиональных болячек? Значит, Натанович вовремя сообразил, что в гостях, если там задержаться и напакостить, может быть очень плохо.

– Ты меня Иван извини, – бормотал Василёк, натянув трико и ползая по комнате в поисках веника и тряпки. – Я виноват, но я не виноват. Прикрыли мой экспериментальный цех по производству хоккейных шлемов. Главный экономист заявил, что эта затея глупая и нерентабельная. Вот мы с Натановичем с горя и… Так уж вышло.

Василий наконец-то разыскал поломанный до половины веник и начал выметать продукты нетрезвой и нездоровой жизнедеятельности.

– У меня иногда возникает мысль, что нашу страну кто-то проклял, – сказал я, следя за усердной работой соседа. – Сначала в ней был дефицит колбасы и свободы, затем дефицит логики и порядка, а потом в дефиците оказались разум и совесть. Вот кого всегда было в избытке, так это идиотов. В общем, я в гастроном. Приберёшься, пастельное бельё смени!

– А ты сейчас про что говорил? – Не понял меня Василий, остановив в дверях.

– Я говорю веником рабой активней, Герберт Уэллс доморощенный.

Гастроном, который я больше всего любил посещать находился в трёх минутах ходьбы от общежития в желтых Бусыгинских домах. Назвали квартал в честь первого жильца и зачинателя стахановского движения в машиностроении, кузнеца с Автозавода Александра Бусыгина.

Наверное, потому что в них квартировалась местная элита, а так же учителя, врачи и инженеры, в магазине можно было хорошо отовариться. Купить дефицитную куриную тушку или «охотничьи колбаски», которые можно было грызть. Неожиданно из дверей гастронома выпорхнула до боли знакомая миниатюрная женская фигурка. «Если ошибусь, то хотя бы познакомлюсь», – подумал я, подкрадываясь к незнакомке, похожей на дочку физогра Самсонова.

– Девушка, а вы верите в комсомольскую дружбу между мужчиной и женщиной с первого взгляда? – Спросил я перепугавшуюся Светку Самсонову. – Привет, как папа?

– Ты с ума сошёл! – Взвизгнула она, отскочив от меня на три метра. – Я тебя чуть авоськой не огрела! А в ней, между прочим, две банки тушёнки и банка сгущённого молока. И я с посторонними на улице не знакомлюсь, – пробурчала она и ускорила шаг.

– Даже не хочешь попрощаться? – Я своими длинными ногами в полсекунды нагнал Светку и, пристроившись рядом, взял нужный темп. – Я ведь скоро уезжаю.

– Куда опять? – Бросила девушка не глядя на меня.

– В Антарктиду, – почему-то вырвалось у меня, и Светка, наконец, остановилась и уставилась большими зелёными глазами. – По методу академика Бреденко будем переселять белых медведей с северного полюса на южный, а пингвинов наоборот на север.

– Ты, Тафгаев, врун и лгун! – Выпалила дочка физорга. – Весь Автозавод знает, что ты в Москву намылился. В эти… в «Советские крылья».

– Давай хоть на прощание поцелуемся, – растерялся я от скорости распространения слухов.

– Кикимор своих из общаги целуй! – Бросила Светка и припустила как на уроке физкультуры при пересдаче зачёта по бегу на средние дистанции. Большей скорости мешала тяжёлая авоська, которая не давала грамотно по классике работать руками, и периодически стукала девушку по правому бедру.

«Ну, вот и попрощались», – грустно подумал я и пошёл затариваться курами, овощами и колбасой, если звёзды на небе сегодня сошлись в нужной для удачных покупок конфигурации.

* * *

Скажи мне хоть кто-нибудь, что после того разгрома в своём жилище, который я наблюдал рано утром, вечером опять будет похожий разгром, то я бы просто рассмеялся в лицо такому «Нострадамусу». Но видимо у моей 404 комнаты судьба такая, что гуляют в ней с песнями и плясками уже четвёртый день подряд. И хоть поводы для веселья всё больше грустные, но ведь хорошо сидим!

Закуски навалом, выпивки по минимуму. Васильку нельзя, я не пьющий, а девчонкам из женского общежития: Нюрке, Лариске, Таньке и Нельке и пары бутылочек сухого вина достаточно для настроения. Они и без вина от меня сегодня ни на шаг не отходили, то обнимут, то поцелуют, а то и то и другое сделают одновременно. Но потом Нюрка вперёд всех, устроившись у меня на коленях и периодически ёрзая своей хорошенькой попкой, оглядывала надменным взглядом единоличной победительницы своих менее удачливых подруг. Позже к столу бутылку портвейна притащили Толя и Коля, волосатики-неформалы, с которыми мне довелось поиграть в волейбол на первенство завода. И сейчас они терзали блатными аккордами две размалёванные акустические гитары:

В доме восемь на Тверском бульваре

Ясно было даже детворе,

Что из сто седьмой квартиры парень

Самый симпатичный во дворе.

Е-и-е, – орал Толик, подражая Мику Джаггеру, и через септаккорд дуэт хиппарей по второму разу исполнял две последние строки.

Не играл для них он на гитаре,

И не рвал тюльпанов на заре.

Проходил он даже мимо Тани

Самой симпатичной во дворе…

Встретил я этих оболтусов случайно, когда возвращался из магазина с покупками. Парни же, напротив, вместо замороженной курицы и прочих продуктов питания, тащили куда-то две завёрнутые в покрывало гитары. Слово за слово, мой небольшой рассказ об играх в Череповце, их повествование о создании своего заводского ВИА, дескать, надоело трескать портвейн без какого либо полезного дела. И вот они заглянули на вечерок в поисках нового песенного материала, который я пообещал им показать. Ведь в Череповце столько новых песен «сочинили» дворовые музыканты! На, самом деле, я мог им показать слова и аккорды всего трёх песен: «Ты так красива», «Не повторяется такое никогда» и «Что такое осень». Жаль, что в будущем музыкой мало интересовался, кто ж знал, что занесёт в этот 1971. Хорошо хоть не в 1917.

Дослушав несчастную историю любви самого красивого парня на Тверском бульваре, девчонки весело захлопали в ладоши.

– Спойте ещё что-нибудь мальчики, – попросила музыкантов Лариска, стреляя глазками и невинно покусывая свою нижнюю губу.

– А может, нам лучше Иван изобразит уличные череповецкие песни? – Хитро глянул на меня Николай.

– Ваня, ты ещё и поешь? – Удивилась Нюрка.

– Я ещё и на машинке «Зингер» делаю хохломскую вышивку крестом, – засмеялся я. – А теперь серьёзно, парни, а вы какую песню собираетесь сбацать в профкоме, чтобы вам выделили деньги на инструменты?

– Эту, – кивнули разом неформалы.

– Тогда в профком можете даже и не ходить, – вдруг заявил, скромно молчавший весь вечер Василёк. – Я нашу заводскую бюрократию во, как изучил! – Сосед провёл ладонью руки себе по горлу.

«Да, будь здоров, Васю промурыжили всякие шишки и шишечки из заводоуправления, – подумал я, вспоминая его рассказ. – Хотя так напиваться до потери количества дней в неделе – тоже не выход! Что же мне Коле и Толе изобрести?»

– Вспомнил! Аккорды блатные, зато слова заводские! – Я встал, аккуратно сдвинув недовольную Нюрку, и вырвал листок из общей тетради, с которой несколько раз сходил в вечернюю школу.

Затем настоятельно попросив не мешать, начал царапать как курица лапой, это мой фирменный подчерк, слова песни из творчества ВИА «Самоцветы» с дедовской пластинки. Скоро этот «шедевр» будут крутить до дыр на всех фестивалях и комсомольских стройках страны, чтобы тем самым поднимать временно куда-то опадающий дух молодёжи и студентов.