Текст книги "Тафгай (СИ)"

Автор книги: Влад Порошин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– И скорую помощь нужно тоже держать наготове, – добавил черноволосый паренёк из соседней комнаты.

– Я считаю, что школа не место для бульварного и пошлого мордобоя, – скорчил недовольное лицо Нестеров. – А директора школы можно будет встретить после третьего урока в актовом зале.

На перемене, где оголтело носились по коридору недоученные в нормальной школе «мамонты и мастодонты», которым самое место в кузнечном цеху, я спустился обратно к девятому «Б». Нужно было срочно пригласить Тоню в кино и на прочую культурную, или как пойдёт, программу, иначе голос в моей черепной коробке обещал устроить ревущую забастовку, сволочь! Кстати в рекреации я её и нашёл в окружении подруг по вечернему обучению.

– Ну, ты и дал! – Выскочил с боку прыщавый Сидоров. – Субботу в унитаз макнул! Он же сейчас не знаю, что с тобой сделает!

– Если после этого не поумнеет, не возьмётся за ум, окажется в инвалидном кресле, и я ему это популярно объяснил, – я взял нужную мне девушку за руку и отвел подальше от любопытной толпы.

– Сходим завтра после уроков в ресторан? – Не стал тянуть я резину, ведь школьная перемена всего пятнадцать минут, поэтому сразу Тонечку и приобнял.

Однако из кабинета вышла классная руководительница, возможно, моей будущей подружки и смерила нас немного презрительным и строгим взглядом.

– Вы случайно не забыли, где находитесь? – Сурово произнесла Виктория Тихоновна.

– Это мы помним, – я задрал глаза на потолок и проговорил как на экзамене. – Улица Юлиуса Фучика дом 2, школа рабочей молодёжи № 30. Юлиус Фучек – это чехословацкий журналист, который написал «Репортаж с петлёй на шее». Казнён на гильотине, его последние слова: «Люди, я любил вас. Будьте бдительны!» Правильно? – При этом моя рука сама собой опустилась на упругую попку Тони и легонько сжала её.

– Вижу, что с вами разговаривать бесполезно, – литераторша, плотно сомкнув губы, пошла в учительскую, красиво цокая стройными ножками.

– Поняла, что учительница сказала? Меньше разговоров, – я наклонился и чмокнул растерявшуюся красавицу прямо в пухленькие губы. – Завтра будь готова.

Тут вновь прозвенел звонок на следующий научный семинар и я, помахав, наверное, не очень сообразительной, хоть и красивой девушке, полетел на свой третий этаж. И третьим уроком была обожаемая мной география, которую я предпочитал там, в будущем, изучать, реально путешествуя по миру. А вот эти рассказы по книжке, где постоянно кто-то в капстранах загнивал и кого-то угнетал, меня сильно угнетали. Поэтому я прекрасно поспал ещё сорок пять минут.

– Хорошо сегодня на учёбу сходил, – потягиваясь, сказал я своим посмеивающимся надо мной одноклассникам. – Ещё бы подушки выдавали, и маски для сна, цены бы нашей ночной школе не было.

Затем я, прощаясь до завтра, пожал руки всем знакомым парням из класса, переобнимав всех девчонок и симпатичных и не очень, чтобы никому не было обидно, и пошёл на встречу с директором. Задача передо мной стояла предельно простая – получить свидетельство о восьмилетнем образовании, желательно без экзаменов и в течение недели, в крайнем случае, двух. Ну, ей богу стыдно в двадцать пять лет иметь лишь справку об окончании семилетки.

В актовом зале вечерней школы, который соорудили, объединив два обычных учебных класса, на сцене творилось что-то сюрреалистичное. Смесь КВНа, самодеятельной песни под гитару и такой же любительской декламации стихов. В роли артистов «эстрады» школьные учителя, а в роли «режиссёра» директриса Агнесса Каримовна, полная женщина лет пятидесяти в очках. Я чтоб не отсвечивать своим богатырским телосложением скромно присел на задний ряд, который скрывался в полутьме, и принялся ждать.

– Если книг читать не будешь, скоро грамоту забудешь! – Задорно выкрикнула географичка, крупная женщина лет сорока.

– К учебе, к станку, к общественной жизни, будь готов строитель коммунизма! – Подхватила молодцеватый настрой другая пока не знакомая мне учительница. И тут же сидящая на стуле с гитарой Виктория Тихоновна заиграла на простых блатных аккордах мелодию, под которую можно было сбацать всё что угодно. Однако остальные пять преподавательниц разног роста, возраста и веса хором затянули высоко-выверенный с идеологической точки зрения текст:

Под солнцем Родины мы крепнем год от года,

Мы беззаветно делу Ленина верны!

Зовет на подвиги советские народы

Коммунистическая партия страны!

– Молодёжь! В поход за знаниями! Добейся признания! – Выкрикнула всё та же звонкоголосая учительница географии.

– А хорошо, чёрт возьми! – Чертыхнулась директриса Агнесса Каримовна из зрительного зала. – Но нам не хватает мощной финальной песни.

– А чем вам школьные годы не нравятся? – Чуть ли не хором спросили сотрудницы и по совместительству актрисы этого учебного заведения, которым судя по лицам, очень сильно уже хотелось домой.

– Вы поймите, девочки, – подскочила со зрительского кресла директриса. – Последнее слово всегда запоминается лучше. В конце нужен напор! Эмоциональный удар! А школьные годы – это детский вальсок. Мы же должны выступить с агитацией перед производственниками, перед рабочими и служащими.

– Мы так до утра здесь просидим, а у меня дома муж не кормленный, – заявила какая-то учительница, всплеснув руками.

– Что ж вы милочка заранее его не покормили? – Улыбнулась Агнесса Каримовна. – При нашей работе и детей, и мужей и прочую живность кормить нужно заранее, с самого утра!

– А вы эту песню спойте! – Не выдержал я, так как тоже хотел уже переговорить с директором и пойти поспать. – «Не повторяется такое никогда». Хорошая песня для взрослых людей, играет на очень сильном человеческом чувстве – ностальгии. Самое то!

Все шесть учительниц на сцене и седьмая директриса разом вздрогнули, так как никто не ожидал, что в зале сидит какой-то здоровенный мужик. Поэтому я чтобы успокоить женский преподавательский контингент вечерней школы встал и вышел на свет.

– Что это за песня такая? – Спросила Агнесса своих коллег, которые в сою очередь просто пожали плечами.

«А это я сейчас очень хорошо зашёл, – тут же сообразил я. – Нет пока такой песни! Пластинка, которая у дедушки валялась и ежедневно била своими звуками мне по мозгам до восьмилетнего возраста, была толи 74, толи 75 года. Опаньки, опаньпушеньки по-па! Вот он мой аттестатик без экзаменов и прочей лабуды!»

– Я хотел сказать, что у меня есть нужная песня для вашего коллектива, – я поводил руками, силясь как-то охарактеризовать данный вид самодеятельности. – Скажу сразу, играю плохо, пою ещё хуже. Слуха нет от рождения. Но в общих чертах показать смогу.

– Тогда давайте поступим так, молодой человек, вы покажете сейчас песню Виктории Тихоновне, – о чём-то задумалась директриса. – А мы пойдём по домам. Завтра продолжим в тоже время! У нас на носу очень ответственное агитационное выступление!

– Прекрасное предложение! – Взвизгнула учительница, у которой муж был ещё не жрамши.

После чего актовый зал вечерней школы опустел буквально за минуту. Лишь на стуле осталась красавица литераторша со старенькой гитарой, которая смотрела на меня с нескрываемой ненавистью.

– Я быстро, сейчас только слова вспомню, – я вынул общую тетрадь, где было испачкано ровно два листка, почесал затылок и начал карябать рифмованные строчки:

В школьное окно смотрят облака,

Бесконечным кажется урок…

«Спасибо дедуля, что гонял этих «Самоцветов» по десть раз на дню! Сейчас с закрытыми глазами каждое слово помню. Потому что девство не забывается такое никогда! Коньки для фигурного катания переточенные под хоккейные, клюшки ломанные и переломанные, а затем по нескольку раз отремонтированные. Каток на замёрзшем пруду. Ворота из деревянных ящиков. Если бы не дед, то я бы даже и до пятидесяти не дожил. Сильный был мужик!»

– Вот готово, давайте гитару, – сказал я Виктории Тихоновне. – Я пальцами быстро перебирать не могу, поэтому вот вам слова, вот ручка. Аккорды записывайте сами.

***

Литераторшу, хоть она и отказывалась, буквально напросился провожать. Во-первых, в одиннадцать часов по нашему Автозаводскому району лучше без охраны не ходить. А во-вторых, с красивой и умной женщиной, не только спать интересно, но и просто прогуливаться. Редкие автомобили, ночные жёлтые фонари, пока ещё на удивление тепло и поэтому на небе ни одной звездочки, так как они все скрыты за плотными и чёрными облаками.

– Не ожидала, что ты способен писать такие песни, – задумчиво произнесла Виктория Тихоновна, назвав меня на ты, что произошло само собой, когда мы мучительно дописывали музыку. – «Первая любовь звонкие года, в лужах голубых – стекляшки льда». Красиво.

– Я ещё на машинке вышивать могу, – улыбнулся я. – Ерунда, детское баловство. А сейчас что-то сочинять нервов не хватает и усидчивости. Ещё от стула попа натирается и болит.

– Для чего тебе хочется казаться глупее, чем ты есть? – Спросила, остановившись около какого-то дома литераторша, и её глаза сверкнули от упавшего на них света автомобильных фар.

– А ты как считаешь, лучше казаться глупее или умнее? – Я встал напротив женщины на расстоянии вытянутой руки. – Только не говори, что лучше быть самим собой. Это тупиковый путь.

«Ну! Ну! Ну! – заверещало сексуальное животное в моей голове. – Ну же!»

– Я пришла, до завтра, – Виктория Тихоновна протянула мне руку с красивыми и тонкими пальцами.

Я и руку пожал, и приобнял и поцеловал.

– Спасибо за прекрасный вечер! – Улыбнулся я, топая в темноту.

Глава 23

Во вторник 14 сентября вместо двухнедельной отработки на заводе, я гонял шайбу на Автозаводском хоккейном стадионе. Конечно, где-то в глубине души осознавал, что поступаю нехорошо, но ничего с собой поделать не мог, и не хотел. Мастер в цехе, правда, очень долго возмущался, когда я ему показал справку, что у меня воспаление среднего пальца на правой руке.

– Как же так Иван, – чуть не плача твердил он, когда я здоровой левой рукой приводил фрезерный станок в порядок, – может хоть, чуть-чуть поработаешь сегодня? Смена ведь только началась.

– Смотри во! – Я гордо показал ему оттопыренный средний палец, который был забинтован и основательно помазан зеленкой. – Между прочим, заразная штуковина и даже в английской медицинской литературе имеет своё отдельное наименование – «факьювирус».

– Это где же ты так? – Спросил Ефимка, отскочив от меня метра на три.

– Всунул туда, куда не надо, – соврал я.

На самом деле всунул я как раз туда куда надо, иначе кто бы мне справку эту липовую выписал, как не медсестра Ольга Борисовна. Но сделала она это с условием, что придёт сегодня на дополнительный медицинский осмотр к четырём часам. А пока я резал коньками лёд вместе с пацанами из «торпедовского» ДЮСШа. Руководил занятием бывший защитник «золотого», точнее «серебряного» состава горьковской команды Владимир Данилович Кудряшов. Он каждый раз делал свисток, когда требовал у нас ускорения.

– Давай мужики! – Покрикивал он на своих мальчишек тринадцати и четырнадцати лет. – Догоняй верзилу!

Верзила – это был я, который уделал уже всех юных «торпедовцев» на целый круг, поэтому резко затормозил около тренера.

– Тебе, Володь, не влетит, если я недели полторы с пацанами у тебя побегаю, поиграю? – Спросил я тренера и по совместительству бывшего судью заводского хоккейного турнира.

– Да, пое…ть, – смачно плюнул он за борт хоккейной коробки. – Ты вообще с Прилепским разговаривал? Всё же лучшую пятёрку почти в одиночку обыграл.

– Нет, но очень много «хорошего» выслушал о себе от Мишина, Федотова и Фролова, – я с завистью посмотрел на парней, которые весело носились по льду. – Сказали, чтоб даже не думал к ним в команду соваться.

– Понятно, – пробормотал Кудряшов. – Много базаришь, давай на лёд, работать надо, пахать, мать твою!

После скоростной подготовки с пареньками я перешёл на наигрывание простейших комбинаций и бросков с ходу. Затем начались двусторонние игры. Меня ради эксперимента Кудряшов определил в команду к двум защитникам, чтобы значит, я в одиночку боролся против троих хлипких нападающих.

– Отрабатываем вариант игры пять на три! – Посмеиваясь, объявил Владимир Данилович, когда моя тройка выехала на свой микроматч.

– Мужики, не стой на путях, – предупредил я детишек.

И начались весёлые покатушки. Только я завладевал шайбой, как на меня словно горох набрасывалась стайка юных хоккеистов. Само собой, никто на ногах устоять не мог. Лишь иногда кто-то мелькал где-то у подмышки, а потом бряк, и даже коньков не видно. Я же нарезал круги по полю, периодически пугая вратаря и загоняя шайбы на разный вкус. И примерно за две минуты в сетке ворот застряло целых пять штук.

– Тафгай! – Крикнул Владимир Кудряшов, не выдержав бессмысленной игры «Гулливера с лилипутами». – Ты знаешь чё? Завтра приходи к 16.00, там занятие у команды 55 и 56 года рождения, парни покрепче, да и побыстрее. А с Борей Чистовским я поговорю, он в прошлом году «повесил коньки на гвоздь» и сейчас с этим возрастом работает.

– Тоже годится, – согласился я. – Для меня на данный момент эти тренировки – самое важное в жизни. Спасибо, Володь. Мужики все целы?! – Спросил я обиженных мною пацанят, пожимая руку наставнику.

– Владим Данилыч, вы больше с нами этого верзилу не выпускайте, – высказалось несколько юных «торпедовцев». – Ему нельзя с детьми играть.

– Запомните! – Кудряшов клюшкой постучал по деревянному борту. – Вы не дети, вы хоккеисты!

***

Перед вечерней школой, я приготовил себе омлет из пяти яиц, и пока моя врачиха разомлев лежала на кровати, я ел так, что у меня за ушами пищало. Осмотр пальца прошёл на самом высоком профессиональном уровне. Я даже задумался о том, что на самом деле, буду очень скучать по Ольге Борисовне. И что она только с моим пальцем не вытворяла, а ведь сейчас в СССР – порнухи нет, литературы соответствующей – нет, даже секса и того по официальной версии – нет. Из разрешённых цензурой внезапных эротических явлений в наличии только капуста и аисты. Поэтому до всего приходится доходить своим умом и не только им!

Вдруг Ольга, как будто услышав ход моих мыслей, подкралась мне за спину и стала осыпать её мягкими и влажными поцелуями.

«Такие губы оставляешь, неблагодарный», – обижено засопел голос в голове, который был категорически против переезда.

– Не уезжай, прошу тебя, я тут без тебя завяну, – шептала медсестра в такт голосу. – С кем хочешь гуляй, встречайся, только про меня не забывай…

Дальше её руки потянулись туда, куда уже было по времени совсем не к месту.

– Стой! – Вздрогнул я. – Сосед скоро с работы вернётся. Быстро собирайся чай пить. Не забудь очки и учебник по литературе.

Ольга Борисовна встала, как танцовщица из стриптиз-клуба и медленно покачивая бедрами, стала надевать на себя разные элементы своей одежды. Чулки на застёжках наделись очень эротично. Из чего я сделал смелый вывод, что наша медицина не только самая лучшая и передовая в мире, но и самая сексуальная.

– А трусики надеть? – Хохотнула медсестра.

– Не будем ломать традицию, – махнул я рукой, чувствуя как у меня всё начинает дымиться. – Давай без них.

И тут действительно в дверь кто-то постучал. Врачиха ойкнула и в платье влетела быстрее, чем я успел открыть дверь.

А за чаем с плюшками, которые принёс Василёк, опять начался обстрел уговорами – не покидать этот славный город, теперь уже к Ольге присоединился и сосед.

– Вы не представляете, что устроил Иван в кабинете директора, – тараторил Василий. – Это же самый настоящий Большой театр. То, что согласовывалось бы полгода, он пробил за полчаса. Иван ты должен остаться с нами!

– Правильно, Васечка, – поёрзала на стуле врачиха. – Ну что он там в этом Челябинске найдёт такого, чего нет у нас?

– Да, у нас есть всё! – Разошёлся сосед. – Мне в отдел продаж, такие как ты люди, позарез скоро будут нужны. Во-первых, шлем этот ты придумал, а значит, и ещё что-нибудь сочинишь! А во-вторых, разве там будут такие врачи, как Ольга Борисовна. Ведь всё бросила, прибежала с работы осмотреть этот…

– Уже лучше, – хмыкнул я, потерев здоровый безымянный палец правой руки. – Народная медицина, можно сказать, вернула человеку важный член организма, – я украдкой бросил взгляд на врачиху, которая немного вздрогнула при слове «член». – Ну, оставляю вас наедине, пошёл в школу. Ведь петушок пропел ещё сутра!

***

На уроке литературы спалось просто замечательно. Виктория Тихоновна стараясь не будить, тихо рассказывала классу о новом революционном литературной герое прошлого века Евгении Базарове из романа «Отцы и дети». Как нигилист, студент и разночинец смело протестовал против либеральных идей «отцов», то есть братьев Кирсановых.

Очень увлекательно, но сон нахрапом быстро взял своё. И только голова коснулась раскрытой тетради, как я сразу очутился в другом автобиографическом произведении – в собственном детстве из будущего. Было мне лет десять или одиннадцать, и жил я тогда с родным дедом на окраине Твери в частном секторе. Учились мы во вторую смену и перед школой часто играли деревенские против городских в футбол, а когда наступала зима, то в хоккей. Городские – это те, кто проживал в однотипных пятиэтажных хрущёвках, а мы же деревня из частных домиков.

– Ванька, пошли с городскими резаться! – Кричал мой друг детства Леха Беспалов, бросая снежки в окно.

А что ему оставалось ещё делать, когда во дворе дежурил здоровенный и злющий Рыжик – пёс неопределённой породы, с рыжей и густой шерстью. Затем мы забегали за другими пацанами. С грехом пополам собирали человек шесть и шли к пятиэтажкам.

Нашу самодельную хоккейную коробку нужно было видеть. Вместо льда утоптанный и укатанный валенками снег, а вместо бортов доски и фанера, которые были просто вдавлены в окружающие сугробы. Плюс после Нового года вокруг вырастал лес из выброшенных новогодних ёлок с остатками праздничной мишуры. Отдельная песня – хоккейные ворота. Штанги из деревянных пеньков, а задняя панель из железной кровати с панцирной сеткой. Играли маленьким резиновым мячиком, который, если как следует засветить, «прижигал» очень прилично. И само собой обходились без коньков, протирали подошву на утоптанном снегу у старых штопанных и перештопанных валенок.

И снился мне как всегда тот самый день, который круто повернул мою жизнь и судьбу моего друга детства. Всё в той игре пошло не так, во-первых городские, устав проигрывать, «укрепили» состав двумя старшеками, двоечниками и хулиганами лет по тринадцать. Во-вторых, на хоккей пришли посмотреть девчонки из нашего и старшего на год класса. А это очень плохо, так как проигрывать теперь никто не захочет, и драка почти наверняка была обеспеченна. То есть опять нам с Лёхой отмахиваться от всей кодлы вдвоём, на остальных наших надежды нет, потому что ребята и хлипкие и мелкие.

До счёта восемь – три городские злились, но держались в пределах разумного. Ну, бортанут кого-нибудь, ну подножку сделают, мне пару раз по рукам прилетело, в спину один раз ударили, а мы всё равно закатываем им и закатываем. Вратарь наш, Вадик, по кличке «Третьяк» с самодельной, из толстой фанеры, вратарской клюшкой перед девчонками так играл, что любо дорого было посмотреть. И после восьмого голешника, а играли как всегда – до десяти, городские стали подозрительно совещаться.

– Чё-то драться не охота, – шепнул я Лёхе, – может быть зафигачить мяч подальше в сугроб и свалить разом?

– Да ты долбанулся, чтобы я при Ленке зассал? – Кивнул он на нашу самую красивую одноклассницу. – Хрен тебе. Если хочешь, беги с остальными, я один останусь.

– Это тебе хрен, чтобы я тебя бросил, – пробурчал я.

Ну и после вбрасывания, понеслось. Я даже не заметил, как прилетело в ухо. Шапка ушанка налезла на глаза, я махнул в ответ наудачу и вдруг попал. Мой тринадцатилетний противник, падая, умудрился шлёпнуться лицом, и у него из носа пошла кровь. После чего он заплакал, как девчонка и был уже не боец. Тех же городских кто моего возраста, я разогнал за минуту. А вот корешу моему прилетело от второго старшека знатно, и губы были разбиты и нос. Что не мешало Лёхе стоять и отмахиваться. Я сразу же вмешался, и дело было почти кончено. Почему почти? Потому что прибежал один мужик и быстро нас растащил по разным концам хоккейной площадки. Оказалось, что этот дядька – тренер детской хоккейной команды. Сказал, что мы с Лёхой молодцы, и такие бойцы ему в команду нужны.

Потом у меня потянулись ежедневные тренировки и турниры, а Лёшка Беспалов, связался с этими тринадцатилетними балбесами, которые его зауважали и пригласили в свою банду, где тоже нужны были смелые и резкие парни. Когда я поехал играть по юношам, Лёха загремел в места не столь отдалённые. Когда я вернулся из США, у моего друга детства было уже три ходки. А в конце нулевых его убили, свои же не поделили что-то. Поэтому блатную шушеру я терпеть не могу! Теперь иногда может раз в год, может два, мне снится, как мы играем тот злополучный хоккейный матч. Я ему пас, он мне ответный, и гол в пустые ворота.

– Ты это, Ванька, прежде чем в Челябу двигать подумай сто раз, – улыбнулся вечно молодой друг моего детства.

На этих словах я вздрогнул и проснулся.

– Что вы, Иван, хотите добавить про Евгения Базарова? – Повторила свой вопрос литераторша, глядя на меня. – Вы же сейчас что-то сказали.

– Я сказал, что мне нравится, как вы преподаёте новый материал. Особенно про «Отцов и дедов» сильно впечатлило, – ответил я, встав с места. – То есть про детей и отцов и прочих родственников.

– Ну, вы же с чем-то не согласны, – раззадорилась красавица Виктория Тихоновна.

«Что ж там было-то в этих отцах и праотцах? – задумался я на несколько секунд. – Баба была какая-то красивая, богатая и одинокая. Одинцова! Вот это я вспомнил, так вспомнил!»

– Если угодно я готов высказать свое пусть малограмотное, но критическое мнение об этом рассказе, который возможно и повесть, и роман в одном флаконе, – я решительно вышел к доске. – Итак, Лев Толстой…

– Тургенев, – шепнули мне с первой парты девчонки.

– Спасибо мои хорошие, я знаю, – я подмигнул подружкам. – Итак, Лев Толстой высоко оценил эту литературную работу Тургенева. Но он как человек увлекающийся загнул сюжетную линию не туда, куда следовало по правде жизни, а туда куда захотел.

– Ты Иван кругами не ходи, ничего он не загибал, – брякнул с третьей парты наш местный отличник и любимец всех учителей.

– Спокойно, я сейчас говорю с революционной прямотой, – я показал рукой на портрет Маркса. – Базаров – это нигилист, революционер, чернокнижец, то есть разночинец. Он имеет четкие суждения, режет лягушек и собирает гербарий. Природа, по его мнению, это мастерская, а он в ней сборщик, то есть кузнец.

– Работник, – подсказала мне нужное слово литераторша.

– Да, работяга! – Я показал большой кулак мировому империализму. – Так чего же он шашни с Одинцовой разводит, когда они остаются наедине? Я вас люблю, хоть я бешусь, хоть это труд и перекур напрасный.

– А что ты предлагаешь? – Пристал как банный лист отличник с третьей парты.

– Взять её, и с пролетарской страстью вовлечь в революционную борьбу и близость женской и мужской противоположностей, – я пару раз махнул кулаком стараясь выбрать выражения попристойнее. – Отсюда моё предложение такое – роман Тургенева «Отцовское детство» переписать, так чтоб в нём Базаров ежедневно в вечерние и утренние часы перевоспитывал Одинцову, наставляя на путь истинный, и издать его на всех языкам миллионным тиражом.

На этих словах раздался спасительный для русской классической литературы звонок, а то я себя знаю, мог бы и до Достоевского дойти и прочих Островских докопаться. Виктория Тихоновна устало улыбнулась и сказала, что на следующем уроке будем писать сочинения по «Отцам и детям».

– Зачем ты устроил этот цирк? – Спросила меня преподавательница, когда я ей помогал нести в учительскую парочку «тяжёлых» книжек.

– От скуки помираю, – признался я. – Мне бы сейчас железо в зале потягать, штангу от груди пожать, ноги прокачать, плечевой пояс. Готовиться нужно к чемпионату по хоккею.

– Так это про тебя была сегодня статья? – Улыбнулась Виктория Тихоновна. – Подожди здесь, – сказала она, забрав книги и войдя в кабинет для учителей.

Через десять секунд литераторша действительно появилась с газетой «Автозаводец», на которой был мой портрет с перекошенным лицом, как будто я разрывал пасть крокодила, и большой заголовок «Чемпион».

– У меня муж редактор этой многотиражки, – пояснила женщина появление странной газеты. – В конце статьи написано, что ты увольняешься. Это правда?

– Каждый должен заниматься своим делом и, не смотря ни на что, двигаться к своей мечте, – ответил я, грустно улыбнувшись.