Текст книги "Юго-Восток"

Автор книги: Виталий Сертаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

29
МОРОКИ

Вышли только на шестой день.

Иголка раньше не могла. Так и сказала – смолите свои катера и ждите, пока пацанчика не пришлю. Ну чо, передумал я за те шесть дней немало. Как утром огонь на башне крекинга зажгут, как молитву вдалеке запоют хором, у меня аж в животе пучит. Десятку свою вспоминал, бойцов, Степана, Кудрю, Быка, как вместе на охоту ездили, как добро в закрома Факела таскали. Праздники веселые вспомнил, как пели красиво, на Крещение, на Успение, на Рождество Светлое. Вспомнил, как асфальтовых шпалой бил, эх, весело жилось, аж прослезился почти. Но после вспомнил батю, как он меня из родного дома гнал, и враз слезы высохли.

Иголка ждала нас на опушке, за крайними складами таможни. По ней видать было, что плакала: глазья темные и щеки скукожились. Она вообще маленько странная стала, дерганая, блевала пару раз. Может, съела чего не надо или папашу боялась. Оделась как парень, через плечо вязанка поленьев березовых, еще на спине мешок толстый, еще спереди на ремне склянки, банки, коробочки какие-то. Ну чо, не на Базар идем, не мог я у ней поклажу перенять, потому как боец должен быть налегке.

– Чич обещал – после догонит, – объяснила Иголка. – У нео нюх больно сильный, они шама за лесом даже чуют, вот так.

– А при чем тут обезьяны?

– А при том. Они с Пасеки кой-чего прожигать ходят, вот так. До самой мусорной фабрики ходят, тропку протоптали. Кой-чего для вояк прожигают, вот так. Мы по ихней тропке пойдем, только тихо.

Мы с рыжим глазья друг на дружку выпучили.

– А Чич откуда знает?

– Ой, Чич много чего знает.

– Дык… не могут же вояки с обезьянами дружбу водить!

– Ой, умничал один такой. Могут – не могут! – передразнила Иголка. – Куда им деться, если пасечники прожигать оружие отказались? Или самим в Поле лезть, или к нео на поклон идти.

Ну чо, потопали мы по росе, пока солнышко не встало. Мне сразу подозрительным показалось, что Чич с нами не пошел. Рвался-рвался, ешкин медь, а сам спрятался. Неужто кио испугался? Ясное дело, чо-то нечисто тут.

Обезьяний дух мы засекли, уже когда на Пепел вылезли. Шли они грамотно, след в след, хрен разберешься, сколько их прошагало. Туман наползал и справа и слева, солнышко в тучи спряталось, а под ногами хлюпало все теплее. Комары тучей поднялись, ага, таких здоровых даже на отстойниках не водилось. Хорошо, что мы заранее молочком пчелиным намазались, Иголка с собой принесла. Норы стали попадаться, хрен поймешь, кто в них живет. Жаб здоровых ядовитых видели, паука видели, птиц в паутине душил. От поганок продыху не было, противные, бахромчатые, сапог некуда ставить. А попробуй тронь – семена с них жгучие лезут, потом глазья не отмоешь.

Среди поганок бревна валялись, кто-то давно накидал, вокруг трава черная вымахала метра полтора высотой.

Вроде тропинка узкая получилась, что ли. Первым полагалось мне путь торить, но, как до гнойника на асфальте добрались, Иголка вперед вылезла. Вылезла – и взад ни в какую. Упрямая, ешкин медь, сам черт с ней не сладит. Но после оказалось – все верно она сделала, ага. Гнойников тут вдоль тропы несколько, и воняет здорово, и дым из-под земли лезет. Места поганые, но зато у гнойных провалов никакая крупная тварь не выскочит, они ямы в земле чуют. Базар отсюда уже не видать, холмы пепельные скрывают, даже башни с факелом уже не видать. Скоро нам пришлось тряпки мокрые на хари накрутить, уж больно гарью понесло.

– Здесь они облегчались, – Иголка потыкала мокрое бревно. – Четверо или пятеро, вот так.

Я присел маленько, принюхался. Иголка не ошиблась – нео отдыхали совсем недавно. Последний шел, оглядываясь, на цыпки вставал, по траве рыскал. Может, и боялись кого, да вряд ли нас.

– Тут прошли не только обезьяны, – я показал Иголке слабый след от военного сапога. – Кио уже с ними, но не вижу, сколько их.

– А может, это не кио? – задергался рыжий. Ясное дело, рыжий их не шибко любит, потому что с кио лялякать трудно. Проткнут тебя штыком – и готово, поди объясни, что ты просто пошутил.

– Это кио, вот след другого, – я не стал объяснять рыжему простых вещей, которые с детства знает каждый охотник. Вояки ногу иначе ставят, они ж тяжелее нас, след глубже.

– Куды ж они прутся-то? – почесал в затылке Голова. – Славка, там же гнойник большой и тропе конец…

– Они свернут, – Иголка развязала узел, погладила березовое полешко. – Они свернут к фабрике, только пойдут в обход, без дороги. Нам лучше держаться за ними. Новую тропу здесь пробивать опасно.

– К самой фабрике? – У меня аж зубы зачесались. – Но туда с боков нельзя, там Поле шляется…

– Ты глянь! За ними держаться, говоришь? – Голова мечом поддел чью-то лысую башку. – Антиресный предмет, Славка!

Предмет был занятный. Череп взад вытянутый маленько, вроде как молотком приплюснули. Там не только башка, там все тулово на краю гнойника нашлось. Только вполовину уже травой проросло, да внутрях крысы проели. Уж такая на Пепле хитрая погода – никогда не понять, давно ли мертвяк лежит. Может, от того, что дымит из-под земли, вроде коптильни получается?

– Кто это? – затряслась Иголка. Она хоть и смелая, а всяких там мертвых трупов почему-то трогать не любит. Вот Голова – тот любит, тот с детства любую гадость на Автобазу тащил. Били его за это, ага, пока я его защищать не стал. Тогда Голова начал мне дохлых лягух, муравьев и прочие радостные вещи таскать. Еле я его отучил от некультурных привычек!

– Чужаки, из пришлых, – я поковырял дохлятину. – Вон еще два, и еще… Случайно, видать, на Пепел влезли, заночевали тут.

Обошли мы дохляков, костер их убогий обошли. Когда бревна на тропе кончились, я маленько заробел. Не то чтоб напужался, а так – слегка, что ли. Потому что дальше мы не охотились. Нечего тут охотникам делать. Черная трава стояла стенкой, только разгибалась, где обезьяны недавно путь проломили. Мы теперь совсем ни хрена не видели: кроме высокой травы вокруг вылезли жесткие палки борщевика с пухом поверху, с колючками острыми. Зацепится такая колючка за одежку – хрен ее отдерешь. Палок было много, пролезать трудно, зато спереди захрустело. Стало слыхать, как обезьяны себе дорогу рубят. Они ж такие, ешкин медь, прятаться толком не умеют и не хотят. Для глупых нео от врага спрятаться – это позор, что ли.

– Вот она, фабрика…

Скрип-скрип. Скрипнуло впервые.

– Славка, скрипит где-то или у меня в ухе?

– Не галди. Ружье лучше проверь.

– Ой, тихо вы оба!

Залегли мы. Хотя лежать тут вовсе не симпатично. Земля вроде как маленько качалась, стало пузу тепло, хоть ложись голышом да засыпай. Но на Пепле засыпать нельзя. Тут даже на одном месте стоять долго нельзя.

Заросли перед нами как обрезало, голый песок впереди, парило с него едва заметно. За серыми плоскими холмами торчали корпуса фабрики. С дороги, когда едешь за водой, комбинат кажется ближе, но попробуй подойди! Ты к нему, он от тебя, только воздух теплый дрожит и глазья щиплет! Ну чо, лазили туда, было дело, только половина наших на Факел не вернулись. Одни в труху серую насквость провалились, и охнуть не успели, других скорлопендры пожрали, а кто от газа гнилого задохся. Следы скорлопендр я и сейчас видал. Недавно наискось от нас стая пробежала, но вроде как на север ушли. Я не стал Иголку пугать, и без того зубы стучат.

Тихо тут было, аж жуть, только скрипело что-то, вроде качелек детских. Скрип-скрип, и никак не уймется. Мусорный комбинат выглядел совсем не так, как жилые кварталы на юге Капотни. Там дома как дома, людьми брошенные, птицами обжиты, зверьем всяким, крыш-травой. Здесь все не так, бежать отсюдова хотелось. Только падальщики кружились вдали или просто вороны толстые. Из дыр в крышах кое-где вился дымок, из труб поваленных тоже чуток дымило. Много стекол не порушилось, блестели, точно буркала слепые. Справа мы видели широкую дорогу, что вела к фабрике от Пасеки. По той дороге можно было втрое быстрее сюда дошагать, дык никто в своем уме и там не пойдет. Коняки – и те упираются! Я еще помню, как скорлопендры разом патруль пожрали, те и охнуть не успели…

– Славка, вон они, нео!

– Ой, молчи, не зови лиха!

Иголка махнула, перебежали мы маленько вперед, метров десять, тут из пепла кусок опоры торчал, мхом заросший. Слева за холмами тоже виднелась дорога, прямо сквозь кусты. Куски плит бетонных стояли дыбом, из пепла торчали колеса и крыши машин. Я вспомнил, батя рассказывал – когда-то все почти люди ездили на нефти, уж такой богатый народ жил до войны в Москве.

– Иголка, они прямо на фабрику идут. Нам что, за ними? – задергался рыжий.

– Лучше за ними, – уперлась Иголка. – Да вы радоваться должны, что обезьяны тут. Они дорожку верную протопчут.

Нео вели себя маленько непонятно. К воротам комбината не пошли, двинули по стеночке в обход, в сером пепле увязая. Потом вроде подались взад, сквозь заросли борщевика рубиться стали. Вроде как зайцы, следы путали. Их было пятеро, здоровые мужики с поклажей, один с охотничьим обрезом, один – с двумя громадными самопалами в лапах. Тот, что с самопалами, пузатый, плешивый, показался мне знакомым.

– Вижу, вижу, не галди. Думаю, как обойти-то? Мы ж как тараканы на столе, тут далеко видать… Иголка, а нам точно туда? А в другом месте для Чича нет ли Поля подходящего?

– Ой, никак кто-то напужался? – прищурилась моя женщина. – Может, в другом месте и есть, да я там не была.

– И вовсе никто не напужался, – разозлился Голова, – а просто привычка такая, жопой в бане на камни не садиться, ясно?

– Где твой отшельник, ешкин медь? – добавил я жару. – Обещал провести, а сам сбежал?

– И вовсе он не мой! – зашипела Иголка. – Он сказал – я вам не нянька, до мусорки сами дойдете. Глядите, где нео ступали, там ногу ставьте. Нео глупые, конечно, могут не в то Поле влезть, надо следить…

Скрип-скрип. Скрипело противно. А еще вроде как дышал кто-то. Такой звук жалостливый… вот я с Бурым когда в обнимку сплю, он так порой вздыхает.

– Это газ из-под пепла выходит, – успокоила Иголка. – Ой, а ну тихо, не ровен час, заметит. Хорошо, что мы сразу за обезьянами не побежали.

Она показала пальцем. Мы с рыжим разом выпучились. Мне стыдно стало, как это охотник, а позже девчонки приметил. И правда, хорошо, что мы за нео вприпрыжку не кинулись. Не успели бы до ворот комбината добежать, ага.

Увидали мы в одно время. Поле смерти, не торопясь, наползало слева. Вроде и не торопясь, а очень даже быстро. У меня аж в животе зачесалось, а рыжий дышать перестал. Ясное дело, не каждый день такую дрянь встретишь. Если честно, я видел Поле раза три, и то издалека. Оно походило на тучу или на облако, почти прозрачное такое, лишь маленько розовым отдавало. Облако ползло по щебню, потом по серому песку, прямо между нами и забором фабрики. Хвала Факелу, в траву Поле не полезло, бежать нам пока не пришлось. Сквозь розовую гущу все виделось перекошенным, что ли, прицелиться бы я точно не смог. Мне еще показалось, понизу, у самой земли, из тучи росли короткие такие ножки. Даже не ножки, ешкин медь, а вроде щупальцев мягких.

Позже оказалось – вокруг мусорной фабрики кружило сразу несколько Полей смерти. Для них тут как медом намазано, это нам отшельник рассказал. Дык и на Кладбище они раньше кружились, пока зараза с могил не сгинула. А вообще-то никто толком не знает, как их отвадить или приманить. Даже пасечники не знают. Но ходить к цехам надо с умом, сперва самый умный с полешкой или с пчелами дорогу торит…

– Гляньте, с ними трое кио!

– Ага, явились, родимые.

Я воякам маленько позавидовал. Нео их вроде как охраняли, что ли. Кио на пузе по колючкам не ползали и гарью не дышали. Ненадолго их всех стало видно, сквозь розовую мглу. Пять здоровых обезьян и худые кио рядом с ними, все вместе шлепали уже за воротами, собирались свернуть за угол. Там был заезд для больших машин, вроде моста, видать когда-то высоко, над землей поднимался, а нынче весь золой засыпан.

Я подумал, что, если там цел асфальт, хрен мы их по следу найдем. А у них нюх-то посильнее нашего. Сквозь мокрую тряпку я вдыхал сплошной дым, аж в глотке першило. С такой дымовухой, ешкин медь, я и самого вонючего нео не учую.

Снова заскрипело, вроде как ближе. Вроде как по листу железному кто-то песком тер.

– Славка, ты глянь, это ж они, те самые, с которыми ты дрался! – Рыжий сунул мне биноклю. – Я ихние номера на всякий случай запомнил.

Пригляделся я, охнул. Голова не ошибся – рядом с нео топали Сто шестой и Сто девятый. Морды вроде почти одинаковые, волосы на башке квадратом растут. Рука, которую я сломал Сто шестому, уже шевелилась нормально. А вот шея у Сто девятого была маленько набок, ага, точно он прислушивался к чему-то. Ихний командир Сто второй отвалил в сторонку с седым нео, они там копались в мешках. Вот ведь друг у меня умный, я бы издалека вояк точно не различил, уж больно они похожи!

– Теперь пошли, прямо по их следам, – скомандовала Иголка. Отвязала одно березовое полешко, прикрутила к нему веревку и замахнулась. Полено отлетело за границу красноватой тучи. Туча клубилась у самой земли, там внутрях словно что-то шевелилось. Туча вытянулась влево и вправо, хрен обойдешь.

– Хорошо, – обрадовалась Иголка, вытянув назад полено. – Вон, немножко только прожарилось. Пробежим, если никого не встретим.

Ну чо, побежали мы. Ясное дело, без милой моей колдовки я бы в жизни сюда не сунулся. Кому на Факеле расскажи – не поверят, что опытный охотник сам по дурости в Поле смерти влез.

Ну чо, особо страшного внутрях ничего не случилось. Хотя я не разглядывал. Дышать только перестал, и рыжий тоже не дышал. Как пупырь надулся, ага, едва глазья на щеки не выпали, мешки подхватил и вперед меня чешет. Внутри небо стало тоже красным, пепел казался не серым, а белым, что ли. А еще тут казалось теплее, и воздух ползал туды-сюды. А может, это вовсе не воздух ползал, чо-то мне об этом думать не хотелось.

Побежали до зарослей борщевика, где обезьяны крюк дали, ага. Потом взад до стены, их следы на пепле отлично было видать. Сбоку от следов песок воронкой осыпался, ешкин медь, закрутит в такую – и конец! Из дряни выкатились, ага, я полной грудью задышал, едва от гари не скрючился. Ну чо, забор тут – одно название, давно под пеплом похоронен. Ближний к нам корпус до половины засыпало, а может, и выше – не поймешь, сколько было этажей. Здание треснуло, в щели тоже песок набился.

– Скорее, за нео, – подгоняла Иголка.

– Дай передохнуть, – разнылся Голова. – Славка-то здоровый, а я человек умственного труда, я с двумя пудами за спиной бегать долго не имею радости, уфф!

Хотел я рыжему нос в щеки вбить за такие притворные слова, да вовремя вспомнил, что он месяц с заразой кладбищенской боролся и вправду ослаб. Забрал я у него тогда аркебузы и обе фляги с водой за спину закинул, хотя рыжий и упирался. Но больше взять не могу, иначе сам завою.

Пробежались маленько до угла, где обезьяны скрылись. Над углом кое-как читалась надпись, что-то про взвешивание, со стрелочкой. Совсем мне тут не нравилось, аж волосья на спине дыбом встали. Цеха красные, облезлые, окна узкие, все в пепле, зола на два пальца толщиной лежит, в камень плотный сбилась. И снова вроде вздыхает кто-то, горько так, завыть в ответ хочется.

– Нео могут ошибаться, – повторила на бегу Иголка. – Они глупые, но…

– Храни нас Факел, это еще что?

Рыжий воткнулся мне в спину, едва не повалился, вовремя я его поймал. Иголка отскочила от угла назад. Там был широкий двор, или проезд что ли, как лучше-то сказать. Сверху поперек висели стальные балки. Посреди прохода высился какой-то агрегат, наполовину сгнивший. Следы обезьян вели в обход агрегата, вдоль ряда ворот. Мне вовсе не понравилось, что ворот в красном здании много, ешкин медь, и что за каждыми – темнота. Но еще меньше понравилось то, что плясало сразу за углом.

– Не машите руками, тихо обойдем, – Иголка аж побелела, я ее такой нервной до того не видал.

– Может, переждем? – икнул рыжий. – Оно же… там же внутри…

– Я же сказала, нео часто ошибаются, – скорчила рожицу Иголка.

Маленькое Поле смерти вовсю обедало. Самое поганое, что обезьян внутри был до сих пор жив. Мне его маленько жалко стало, что ли. Лучше уж себе кровь выпустить, чем такое терпеть. Видать, перед тем как лезть в Поле, обезьян нарочно разделся и отдал дружкам оружие. Стало быть, сам себе участь выбрал. Обезьян был жив, но походил на себя все меньше.

Он пузырился. Ноги у него как-то странно подогнулись, казалось, что вся туша расползается, прямо как тесто у мамани. Шерсть с него вылазила, зубы выпадали, глазья слезились. Кажется, он нас заметил сквозь темный дым, ага, даже башкой подергал, но тут же сник. Там, где отвалилась шерсть, сквозь голую кожу вылезли вены, мышцы обвисли, стало видать, как вздуваются легкие. Нижняя челюсть, которой нео легко щиты патрульным перекусывают… его нижняя челюсть развалилась, зато вместо нее на шее отворились черные щели…

– Жабры, Славка, жабры у него, – задергался Голова.

– Не галди, вижу.

У бедного обезьяна не только жабры выросли. Лапы сплющились, когти отвалились, пальцы срослись… все больше его лапы походили на рыбьи плавники, что ли.

– Почему они сбежали? Почему бросили своего?

– Они не сбежали, его все равно не спасти, – Иголка почти успокоилась, шустро вертела головой. – Он сам забрался, хотел стать сильным. Может, пьяный был или вечером Поле перепутал.

– Такое для Чича подходит?

– Ой, такое никому не подходит. Для Чича… вниз нам надо.

Это Поле было вовсе не прозрачное и не розовое, скорее похоже на багровый такой дым. Я про такую гадость не раз слыхал, но не поверил. Забредали к нам иногда на Базар здоровенные нео, раза в два толще обычных. Однажды два таких антиресных свиней на Факеле своровать пытались, ров с огнем перешли, кусок стены своротили, мостки своротили… Ну чо, против картечи пока кожи не придумали. Прожигайся сколько хочешь, а с дыркой в животе сильно не поворуешь.

Побрели мы вдоль стенки кирпичной, в окна и ворота заглядывали. Над первой дырой криво висела надпись, гра-ну-ляция, что ли, не разобрать. Там оказалось не совсем темно, лежали непонятные штуки вроде сеток таких сполющенных. Очень много их было, на десять метров в высоту навалено. Я бы ни за что не сообразил, но рыжий – молодец, не зря он самый умный.

– Это мусор запрессованный был, – догадался Голова. – Только мусор сгнил, а крепеж пластиковый не гниет.

Я попытался себе представить, сколько же народу надо, чтобы столько дряни напрессовать, но так и не смог. Пресс-то штука знакомая, на автобазе две штуки есть. Но мы, пожалуй, всей промзоной и десятка таких сеток мусором не набьем…

Сгнило, конечно, не все. Ясное дело, есть такие штуки, что не портятся. Такие хитрые вещества раньше химики выдумывали, ага. Мы свернули в узкую щель, здесь до неба тянулись штабеля из прессованного пластика.

Вдруг Иголка снова показала пальцами, чтобы мол затихли и вовсе не рыпались. Мы точно ждали чего-то. Ну чо, пасечница среди нас на Пепле самая умная, грех ее не слушать.

Скрип-скрип. Все ближе. Я оглядел бесконечные кривые штабеля прессованного мусора. Что-то приближалось. Теперь я точно знал – что-то плохое приближалось. Но не котях, не живоглот, что-то неживое. Потом мы услышали голоса нео. Обезьяны были рядом, в соседней щели, за мусорной горой.

– Почему не идем? – шепотом спросил рыжий.

– Тихо, оно рядом, – цыкнула Иголка. – Голодное…

Скрип-скрип. Для охотника нет ничего хуже, когда не можешь разобрать, чо за напасть. Нео замерли на другой стороне мусорной горы, тоже вроде как чего-то ждали.

Скрип-скрип.

Совсем близко.

– Ох, храни нас Факел…

– Мальчики, если к нам свернет, бегите к Пасеке, я задержу.

– Ты чо, какая Пасека?

А потом мы увидели себя.

По кривому проходу к нам плыли трое. Сперва я не понял, за ствол схватился. Иначе не скажешь, плыли как утки по воде, ноги у них почти не дрыгались. Один парень здоровый такой, на голову выше другого, в штанах защитных, в выворотке меховой, за спиной крест-накрест меч да пулемет. Харя у парня не сказать чтоб больно телигентовая, скорее наоборот, хочется быстро уйти и больше не встречаться. Не узнал я себя сперва. Дык я ж не каждый день на себя в зеркалу любуюсь, я ж не девка какая, чтоб прыщи на носу искать! Зато рыжего узнал по башке рыжей и Иголочку мою красивую узнал…

Ох, ешкин медь! Слыхали мы про этих тварей, хуже котяха, хуже медведя, тех хоть напужать можно! А эта сволочь, ежели в оборот возьмет, душу вмиг высосет, сухарь один останется.

– Мороки это, Полем подосланы, не смотрите, – Иголка снова приматывала к поленцу длинную веревку. – Бежим. Если успеем сытое Поле найти, они за нами не сунутся.

– Сытое Поле? – на бегу спросил я. – А если не успеем?

– А если сунутся? – глупо спросил рыжий.

Щель свернула влево, здесь прессованные кубы развалились, пришлось прыгать, как по камням. Иголка прыгала легко, а я все больше проваливался. Откашляться хотелось зверски, выхаркать всю гарь, да шуметь тут не стоило. Когда я проваливался, в пепел по колени уходил.

У поворота я оглянулся. За нами тихо плыло облако с мороками внутри. С какой бы скоростью мы ни бежали, Поле не отставало. Мой морок глядел мне прямо в глаза, и не злобно вовсе, вроде как задружиться хотел. Тут Иголка мне со всего маху по ноге как врежет! Не больно, я же твердый, но мозги маленько починила.

– Откуда они берутся? – Рыжий на бегу стучал зубами.

– Это Поле… – Иголка тоже пыхтела, много вещей на себя навешала. – Оно… они иногда так охотятся… не все одинаковые… ой, мамочки! Сюда, за мной!

– Может, их… огнеметом? – Мы пролезли под связкой толстых проводов.

– Не выйдет! Они сами распадутся, если мы спрячемся… они наши мысли слушают… чем больше боишься, тем они злее… ох, сюда!

Щель опять свернула вправо, мы выскочили в очередной широкий двор. Здесь валялись подъемники, которыми мусорные кубы наверх пихали. Земля стала почти горячей. Мы вылезли через окно, но оказались не наружи, а в следующем дворе. Когда-то наверху была крыша, теперь она развалилась на две части, повисла вовнутрь. Изнутри висел гнутый железный балкон, под ним валялись засохшие трупы нео. Эти прожигаться явно не собирались, сдохли в одежке, с топорами и факелами. Еще здесь начиналась длинная такая штука, с колесами и лентой, вроде тех, что на бульдозерах. Голова потом разобрался, штука называлась конвейер, по ней мусор катился на сор-ти-ровку. А наверху была дыра, в которую мусор прямо с машин скидывали, ага.

Мороки стали крупнее. Поле ползло легко, ему не мешали ни мусор, ни ямы. Мы неслись со всех ног, но гады догоняли. Пожалуй, до них осталось метров десять. Про себя я решил – не буду смотреть назад. Уж больно жутко видеть, как Иголка, выше меня ростом, тянется толстенными ручищами к моему горлу…

– Сюда, быстрей сюда!

Ясное дело, живые обезьяны нас давно заметили, не могли не заметить, мы топали да еще и орали. Теперь точно стрелять придется, иначе не отцепятся, а мне ну вовсе тут стрелять не хотелось. Где же этот проклятый отшельник, ешкин медь, где его Насосная станция?

Мы полезли вниз по крутой железной лесенке, потом еще раз вниз. Там заперли за собой дверь, старьем каким-то привалили.

– Голова, где спички? Факел давай!

Пыхнуло, первый факел в расход пошел.

– Иголка, куда теперь?

Я так и не понял, лазила она сюда раньше или нет. Мы пару раз по узким проходам вильнули, совсем темно было, но вроде никто не догонял. Выскочили на свет, попали вроде как в большую будку, одна стена прозрачная, у другой – машина, пульт с ручками. Упали, отдышались маленько, рыжий стал слова умные читать.

– Лицен-зия Рос-технад-зора… обезвре-жива-ние отходов пятого класса опас-ности… ни фига себе. Теперь ясно, почему сюда дряни столько собралось… а вот еще загадочно… порядок ути-лиза-ции ртуть-содержа-щих…

– Бежим, они здесь! – вскинулась Иголка.

– Как нам их отогнать?

– Я же сказала – сытое Поле искать или бежать на Пасеку!

Я прежде Иголки на ноги вскочил. Три морока вплывали бесшумно, никакая дверь с запором их не задержала. Я разбил стекло, прыгнули мы из будки вниз, ешкин медь, на твердый пол. Под потолком с карканьем заметалась стая ворон. Оказались мы опять в большом цеху, здесь торчали трубы, целая куча труб с вентилями и окошками. Сквозь щели в полу свистел горячий дым. Я сперва даже не поверил, что ноги опять по ровному бегут, не тонут в золе. Пол здесь был гладкий, вроде плитки, побитый маленько, в квадратиках. Еще здесь сохранилась крыша и кран под потолком. Высоко сквозь окошки попадал свет, факел стал ни к чему. Голова аж завыл от жадности, когда кран, и тросы стальные, и кабеля увидал. Но нашлась в цеху и другая вещь, уж всяко антиреснее. С другой стороны цеха качались створки ворот, за воротами ползало еще одно Поле.

– Вот оно, тихое какое! Я его помню, оно тут давно трется…

– Хвала Спасителю!

Иголка раскрутила веревку, зашвырнула поленце прямо в прозрачную красноватую тучу. Заглянуть за тучу получалось плохо, кажись, там был когда-то склад, штабеля трухлявых ящиков завалились на бок.

– Ах, зараза, ты глянь! – завыл Голова.

– Не галди, – я обернулся, мороки приближались. Мне хотелось завыть вместе с рыжим, потому что поленце темнело, обугливалось что ли.

– Славушка, порви веревку, скорее! Намотайте вокруг себя, рты не разевайте, держитесь прямо за мной!

Иголка выдернула березовую чурку, та вполовину обуглилась. Ясное дело, лезть в такое Поле – чистая дурь, коли смертельные лучи дерево выжигают. Но отступать некуда. Я живо порвал веревку на три куска. Веревка изменилась, стала в два раза толще, горячая и вроде как жирная, что ли. Но мне ее разглядывать особо некогда было, мороки подобрались почти вплотную. Тот, который я, вырос с небольшого могильщика. Правда, он был вполовину прозрачный…

– Держитесь за руки, держитесь за веревку, – Иголка потуже затянула веревку вокруг пояса и первая шагнула в красную тучу.

Внутрях мне стало худо. Ясное дело, здесь нельзя торчать и минуты. Сразу вспомнился нео с жабрами. Лучше бы я сам застрелился.

– Вот, зараза, здоровое какое, – захрипел Голова. Он с перепугу голос потерял.

Иголка знала, чего ждать, даже вовсе не удивилась. Рукой нам махала, чтоб за ней шли, только куда идти, не шибко понятно. Потопали мы, ешкин медь, ноги в каких-то ямах застревают, снаружи все перекошено, вроде шевелится что-то, а мороки гадские за нами полезли. Полезли – и сгинули, подергались маленько и пропали.

Не знаю, как рыжий, а мне совсем худо стало. Из глазьев слезы полились, с детства не плакал, ага. Из носа кровь закапала, сперва я даже не заметил. Потом не выдержал, пузо-то напрягать, вдохнул маленько и чуть не задохся. Дык будто не воздуху, а огня вдохнул. На рыжего рядом глянул – ешкин медь, у него на харе кожа слазит! Сколько мы так мучились – не знаю, трижды успел Факелу помолиться, уже хотел пообещать Спасителю, что к мамане домой вернусь, если выберусь…

Ясное дело, чуть – не считается. Иголка первой из тумана выскочила и сразу на пол грязный повалилась. Сидит, за веревку хватается, рот разевает, а веревка вокруг нее дымит. Я следом выпал, и тоже – бух, хорош вояка, коленки не держат. А кишка эта, что вокруг пояса, и впрямь раскалилась. Хорошо, что я твердый, а рыжему потом бока пришлось неделю мазать, обгорели все бока, ага. И харю пришлось мазать. Иголка-то умная, она веревку скинула. После уже рассказала про хитрости пасечников. По первости кидают в незнакомое Поле чурочку березовую, хотя и пчелы серые годятся. Ну чо, если сразу не сгорит, тогда можно рискнуть, веревку закинуть. Веревка та почти для любого Поля шибко вкусная, но Иголка так и не сказала, из чего ее тянут и чем промачивают. Пока Поле вкуснятину свою грызет, можно на куски порезать, обвязаться и насквозь пройти. Или отсидеться маленько, ежели Поле тихое и сытое. Но это уж кому как повезет.

Выходит, нам повезло, ага. Потому что мороки пропали.

Красная туча теперь болталась позади, перегораживая проход. И тихонько тянулась к нам толстыми прозрачными ножками. Видать, вкусные мы ему показались, с радостью бы дальше обедало.

Рыжий блеванул маленько, пока я от него кишку эту жирную отдирал. А еще все железное разогрелось. К примеру, нож не сильно, а «Печенег» – жутко раскалился. Еще немного – и патроны бы рванули! Голова ружье скинул, ножи отбросил, воет, обжегся, ага. Иголка железа почти не носила, хвала Факелу, зато кашляла, аж зашлась вся, бедная. Ну чо, я ей легонько по спине настучал, тут она кашлять перестала. Глазьями ворочает, ротом воздух хватает, точно рыба, и на меня некультурные слова шепотом хрипит.

– Охх, ты чего, ты ж меня чуть не прибил!

Я даже обиделся маленько. Хотел ей рассказать, как я двоих пацанов спас, костями рыбными подавились. Один, между прочим, с той поры вообще не кашляет, никогда, улыбается теперь все время.

Но рассказать я ничего не успел. Позади дважды щелкнуло, у меня сразу ухи вспотели. Знакомо щелкнуло, только кио так умеют.

– Хомо, стоять! Бросай пушку, и на колени!