Текст книги "Юго-Восток"

Автор книги: Виталий Сертаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– Бык, слушай команду, – сказал я. – Дай мне свой огнемет. Будешь за старшего. Поворачивай оглобли на просеку. Пасечникам от дьякона поклон передашь, гостинцы выгрузи. Без меня начинайте воду качать. Скоро догоню. Чо, все ясно? Ну, вперед.

Парни маленько обалдели, да и застыдились, что ли. Выходило, что я тоже устав нарушаю. Не положено командиру самому в дозор или разведку итить.

– Твердислав, давай я с тобой. Вдвоем живее обернемся. – Степан с плеча меч потянул.

Ну чо, пошли мы вдвоем. Вот это уже правильно. Вроде как командир и с ним боец. Едва в золу влезли, ногам совсем тепло стало. Один холм перевалили, червя мертвого у норы видели, весь мухами облепленный. Здоровый червь, пасть такая, что ногу запросто перекусит. За вторым холмом подстанция показалась. Трубы да опоры скособочились, иные упали, хвощом заросли. Стены серые, в трещинах, во мху, в лишаях, кое-где отвалились, каркас ржавый изнутри прет, ешкин медь, прямо как ребра человечьи. Вокруг куски опор валяются, большие и мелкие, да иза-ля-теры всякие, во, выговорил!

Мужик лежал ничком. За ним в серой пыли тянулся бурый след. И это был никакой не приблудный. По цвету шерсти на рубахе, по коже штанов мы сразу узнали пасечника. Шапки на нем не было, седые волосы измазались кровью.

– Степан, преверни его, что ли, – на всякий случай я взялся за кишку огнемета.

Чо-то мне тут совсем не нравилось сегодня. Пусто, даже обычная дрянь, мошкара, не летает. Никак Поле где-то неподалеку. А если Поле, могут и мороки вылезти, не к ночи их поминать…

– Храни нас Факел, – Степан перевернул мужика и перекрестился.

У пасечника не было половины лица. Слиплось все черной коркой, ни глаза, ни уха. И шею сморщило, и плечо, ну точно в кипящее масло окунули. От кровищи вся рубаха до пупа колом встала.

– Ты его знаешь? – Я присел рядом, за руку мужика пощупал, сердце вроде билось. Пасечники не заразные, их можно трогать.

– Тут разве разберешь? – Степан тревожно оглядывался. – Видал такое, Слава? Это осм, сука такая, поцеловал. Хорошо, что промазал.

Откуда-то долетел крик. Я вскинулся, ушами поводил, но не поймал, откуда.

– Как это? Ты ж говорил – они неопасные… – Я стал вспоминать, какая тварь еще может на живом человеке кожу до мяса сварить.

– С виду и я неопасный.

– Зачем же он с ним целовался?

– Так плюются они, гады.

– Отнесем его к лесу? – Мне показалось, снова закричали. Вроде баба, коротко так. И в ответ с другой стороны, от мусорного завода донесся вой. Никак крысопсы, эти завсегда на чужой страх бегут!

– Давай, бери за ноги.

Мы взялись за мужика, и тут он очнулся. Забился весь, застонал:

– Ги… гиго…

– Чего? Ты нас не бойся, мы тебя на Пасеку отнесем!

Туман был совсем близко, мне это вовсе не нравилось. Вот-вот нас как шапкой накроет, тогда огнемет не поможет. Любая сволочь сможет близко подобраться. До Пасеки было всего ничего, за пять минут добежим…

– Иголка… – Мужик разлепил губы, половина рта у него выглядела так, будто горящую головешку грыз.

Я взял у Степана фляжку, там бражка на травах была, ядреная, ага, мертвого поднимет. Влил мужику маленько в рот. Тот захрипел, закашлял, кровью меня забрызгал.

– Чо? Где иголка, ты о чем? Степан, прикрой взади, я его один донесу.

Потопали мы взад. Я первый, Степан с огнеметом кружился. Крысопсы завыли, уже ближе. Тут мужик совсем от браги очнулся, как мне в грудь когтями вцепится!

– Иголка там… лесникова дочь… Иголка. Помоги… найди ее…

– Где там-то? Где? Чо вы туда без охраны полезли?

Тут в третий раз женский крик долетел. Пасечник корчился от боли, уцелевший глаз слезился. Еще ногти он с пальцев содрал, пока полз.

– Там Поле… прожигать клинки ходили… маркитантов заказ… они нас выследили… Иголка наверху… спряталась…

– Да где? На подстанции, что ли?

Пасечник раззявил перекошенный рот, губы треснули, кровь пошла. А сам глаз закатил.

– Бегом, бегом, – зашумел взади Степан. – Славка, до леса надо донести, наших догнать, уж потом лялякай!

Мигом мы добежали до улицы, спрыгнули в раздолбанный асфальт, донес я мужика до границы его родимой Пасеки. Наших уже след простыл, ага, только трава спрямлялась, под колесами замятая. Но уехали недалеко, по просеке кустистой быстро не разгонишься.

– Степан, донесешь его? Наших догони, там разок пальните, мигом пасечники прибегут.

– Твердислав, ты чего задумал? Ты это брось.

– Степан, ты не слыхал разве – девка там потерялась!

Тут дядька Степан сказал про меня много антиресного. Я аж присел маленько, ага. Надо бы его попросить, чтоб научил так культурно выражаться, а то я все больше кулаком в нос умею…

– Хорошо бы вместе, – согласился я. – Дык его-то куда, тут, что ли, оставим?

– Иг… иголку спаси… – захрипел пасечник. – Брось меня… факельщик. Все равно не жилец…

Пристроили мы его в кустах, сами взад побегли. Через туман, ага. Я ствол огнемета на руке нес, динамкой крутил, искру проверял. Потому как, ежели крысособаки – мечом хрен отобьешься! Бежали по следам, что раненый оставил. Он ножик втыкал, за ним тянулся и себя вперед втягивал. Видать, не только рожу сварило, ноги тоже не слушались. Зато в бурьяне просеку за собой проложил.

Подбежали к подстанции вплотную. Тихо тут, но не так, как на Факеле. Дурная тут тишина, ешкин медь. То зашуршит под низом, в норах, то заухает, то вроде как ржет кто-то… Колючка тут висела лохмотьями, по ней вьюн густо нарос, нехороший вьюн, листья белые в пузырях, ага. Столбы от колючки перекошены, ворота упали давно, по ним следы колес в пепле отпечатались. Жутковато тут внизу, воронье поднялось тучей, закаркали, сволочи! У них гнезда поверх широких труб, и в дырах гнезда. Трубы вверх в небо уткнулись, точно птенцы голодные клювы растопырили. Мы по бетонке пробежались, дорожка ровная, если не считать костей. Костей тут столько, ешкин медь, видать – крошили друг друга страшно. Но кости старые давно псы растаскали, валялись тут и свежие. Такое уж место – Пепел, не знаешь, откуда смерть подберется!

– Вон оттуда он бежал, – указал Степан.

– Храни нас Факел… Ну чо, пошли, что ли?

Очень мне туда лезть не хотелось, внутрь. Дык до последнего я надеялся, что пасечник-бедняга где-то наружи с осмами, или с кем там еще, схватился. Но следы вели к раздвинутым воротам ангара. Здесь мужик еще ковылял, припадая на коленку, кровью плевал, но шел. Вон и сума его валяется, никто ее не тронул!

Степан взвел тетиву аркебуза, я вертанул кран огнемета. Все верно, нам пока стрельба ни к чему. Проскользнули между створок, ну и воротища тут! В них, видать, не раз палили, но свалить не смогли, перекосило только. Метра четыре высотой ворота, на колесиках закисли. А когда-то ведь ездили, ага! За воротами все равно светло, со второго этажа насквозь дыры, и с третьего. Стены всюду в дырах, посеченные. Рванула здесь бомба, что ли. Балки толстенные выгнуло, а рельсы, что под воротами, – вообще в узлы скрутило.

– Тихо… чуешь, шебуршит где-то?

– Кажись, дальше, во дворах…

Степана учить не надо, он сам меня учил. Хорошо что тут песку, дряни всякой по колено нанесли, почти без шума дальше потопали. Я бойцу махнул – мол, давай низом, вдоль рельсов, а сам – по лесенке, бочком, вверх покрался. Лестница, гадость такая, заскрипела, даром что цементная, аж кусками осыпается. На стенах плесень многоцветная, лишаи висят, паутина – ну точно борода серая, прямо логовище нечистого, не к ночи помянуть!

– Помогиии-ите!

Показалось или нет?

На втором этаже окна широкие, ошметки занавесок железных звенят, кое-где куски стены вырваны, дык здорово бомбили. Широкий коридор, засыпанный трухой, вдоль коридора – комнаты. Все что могло сгореть, тут давно сгорело. С потолка свисали пучки обугленных проводов. Проводов тут вообще очень много, мы прежде раза три сюда забирались, и все равно – и десятой части, ешкин медь, не унесли.

Я маленько пробежался вдоль разбитых дверей. Деревянных нет, все из негорючего пластика. Кое-где до сих пор виднелись надписи… непонятные. Бух-гал-терия, к приимеру, во! Никто про это слово не знает, даже батя, я спрашивал.

Почти до поворота добег, когда увидал остатки костра. Вот это чудеса! Здесь ни одна животинка с Пасеки не приживается, стало быть – заразно все, и людям долго тут нельзя. Это кто ж такой смелый али дурной совсем? Угли быстро потрогал, едва теплые. Топлива тут давно нет, издалека натаскали. Неужто батя правду говорил… мол, осмам гадким как раз там вольготно, где нормальный хомо за три дня легкие выхаркает?

За поворотом в нос шибануло тухлятиной. Здесь коридор расходился аж в три стороны, а еще две лестницы – вверх и вниз. На верхних ступеньках валялся труп в защитке. Но он тут давно лежит, не воняет, и никто его не трогает. Все, что в нем вкусного, давно сожрали. Зато в правом коридоре я нашел раздувшегося крысопса. Антиресный такой, взади рыжий, хвостяра лысый с шипами, а перед весь черный, не такая порода, как на Лужах, ага. Морда тоже раздулась, мухи с него тучей взлетели, не первый день гнил. Рядом я следы других псов приметил, ошметки шерсти, кровь аж до потолка…

Видать, стаей крались, это они умеют, крысиная, ешкин медь, порода! Крались, да кто-то их крепко приложил, коли через окна второго этажа сигали, вон следы когтей всюду!

Только вот не пасечники, те с псами не вяжутся. Они вообще зверье не режут, не стреляют. Ни разу не слыхал, чтоб хоть один зверь пасечника покусал, ага. Толкуют, снадобья у них такие, намажешься – кого хошь отпугнет…

Я прислушался, перестал дышать. Ну чо, где-то точно шевелились, и вроде шел я верно. Шевелились вроде там, где большая яма от бомбы или ракеты. Когда уже дохлого пса пробежал, взад оглянулся – ешкин медь! Тварюга в пасти вроде как руку держала… Не, не руку, рук таких не бывает.

Ну чо, вернулся я взад. Рука тоже гнила, длинная, в пятнах и кружках таких мокрых, ну точно как у осьминога речного. Я ж помню, мы одного кольями забили, когда он, сволочь некультурная, сети рыбацкие поволок. А тут, храни нас Факел от такого… вроде и рука, и пальцы, но че-то не хочу я такую руку жать.

– Помогите! Ааа-а! Не тронь меня!

Меня аж подкинуло. Мигом через все ступеньки пролетел, мигом еще коридор, на самом краю рваного пола залег.

– Не тронь меня! Только попробуй, подойди! Ааа-а! Помогите!

Голос ближе. Но слабый, охрипший, ломается.

Дальше – ползком, кучи мусора огибая. Потолок надо мной висел низко, того и гляди рухнет. Побег туда, где бомба или ракета упала, кто теперь скажет. Пробило насквозь все этажи вместе с крышей. Да не просто пробило, а внизу, ешкин медь, яма с водой получилась, только купаться там лучше не надо. Светляки там подлые шныряют, под кожу такой влезет – без ножа хрен вынешь. Подобрался я к краю, заглянул вниз, ага. Дыра шириной метров двадцать. Обвалились лестницы, стены, окна, машины какие-то. А чо, красиво даже. Всюду штыри острые торчат, кабеля толстенные, на них крыш-трава да цветы болотные висят, обживаются. Наверху вороны кружат, но здесь гнезд не вьют, заразно тут до сих пор.

На дальнем от меня краю провала стояла девчонка.

13
ИГОЛКА

Девка красивая, очень. Я как увидал – аж зажмурился сперва, ну с непривычки, что ли. Оробел маленько, ага. Я сразу понял, что девка с Пасеки, только прежде ее никогда не видал. К нам скотину проверять точно не приходила. Сама маленькая, щуплая, косы под платком закручены, точно на иголку похожа. А глазья-то, глазья! Ну прямо бешеные глазья. Синие-синие!

Но робел я не долго. Увидал, кто к ней лезет, аж во рту пересохло. Четыре гада там копошились, они меня пока не видали, увлеклись, ага. Двое внизу, на краю воронки, с сетью приплясывали, один сбоку по отвесу подбирался, еще один балку щербатую обнял и почти к ногам девки долез. Живьем хотели заловить. Хорошо, у ней топорик был, ага, она на уступчике держалась и топориком махала, мешала уродам подобраться. Но я-то видал, силенок у ней почти не осталось.

Я мигом загнал пульку в аркебуз, взвел тетиву. Огнем не взять, зацеплю эту самую Иголку, ешкин медь!

Эти все лезли. Бошки пупырчатые, голые, рты вперед, ну словно клюв у галки али вороны, только у галок хоть перья есть. Руки у них… я руки сразу узнал. Видать, они тут в подстанции давно окопались, ага, и с псами схлестнуться успели. То-то крысопсы по Пеплу кружат, чуют, ешкин медь, что кто-то обживается. Трое осмов были в дерюгах с какими-то цифрами, кажись с военной машины гнилой брезент содрали да на себя скроили. Зато четвертый, самый антиресный, он в старинном бабском платье красовался, ага. Я такое платье у сеструхи в журнале видал. Снизу широкое, словно колокол, пушистое, а над поясом узкое, с пуговками и такими прозрачными цветочками на плечах.

Я этого красивого первым пристрелил.

Он со стенки сорвался, в воду зеленую грохнулся. Жалко платья маленько, наши девки с такого платья бы визг подняли.

Дружки красивого хари задрали, зашипели. Тот, что ближе всех к Иголке подобрался, в одной щупальце аркан держал, видать, живой захватить хотел. Тут двое снизу сеть отбросили, ешкин медь, и шустро так в стороны попрятались. Очень уж шустро, я так не умею.

Один тут же стрельнул. Дунул, гнида такая, в трубку, хрен увернешься. Маленько я увернулся, однако, стрелка не в харю, а сбоку в плечо ткнулась. Не пробила, хвала Факелу, навряд ли там малиновым вареньем было намазано.

– Степан, стреляй!

– Уже иду, Славка, их тут много!

Грохнул самопал, за ним другой. Визгу было, ешкин медь!

Ну чо, спустился я вниз. Не так быстро вышло, как хотел. Арматурины гнилые, взяться страшно, цемент кусками сыплется.

Двое на меня полезли, да так хитро, не ухватишь. В честный бой гниды не совались, разумели, кто тут главный. Один вверх по стене побег да в дыру скрылся. Другой тоже по стенке, стрельнул, и шасть – за шкафы. Там шкафы такие рядками стояли, железные, из каждого обрубки проводов торчали.

Тот, что в дыру в потолке убег, с окна вдруг ввалился. Я еле нагнуться успел, в бетон стрелка ткнулась. А гада этого – и след простыл!

Тогда я тоже к шкафам прыгнул, ага, за крайним схоронился, аркебуз накрутить хотел, да некогда. Ну чо, кран огнемета повернул, динаму дернул, самое время тут дизифекцию устроить.

– Славка, ты жив там? Ах, тварь такая, я тебе!

В темноте застучало по металлу, потом вода вроде плеснула. Девка снова закричала, но не так, как раньше, не жалостливо.

– Сзади они! Берегись, плюнет!

Молодцом, девчонка, ешкин медь, Степану, выходит, помогала! А я ему даже крикнуть в ответ не мог, чтобы себя не выдать. Нутром чуял – подбирались, сволочи, близко. Одного я по тени заприметил, ага. Он по потолку рванул, хотел сверху меня обнять, что ли.

Ну выпал я ему навстречу вовремя. Только когда бензин в закрытом месте пускаешь, харю надо в сторону держать, а то в глазья огонь летит. Шарахнул я в осьминога в упор, в башку, славно так, аж мозги у него по потолку размазались. А сам он от потолка быстро отклеился, мне под ноги свалился. Горит и орет, орет и горит. Не, никакой он не осьминог, почти как человек, я его близко разглядел. Только руки-ноги вытянулись, дык они у его вроде как без костей, что ли.

– Степан, я здесь!

– Слава, я уже иду! Берегись, чтоб не плюнули!

Долго мне болтать не дали. Тот, что за окном прятался, снова показался, только из другого уже окна. А за ним – еще двое, оба в рванье, ну в жисть не скажешь, что вояки! Первый клюв растопырил, захлюпал так, словно отхаркнуться хотел… ну и плюнул.

Это хорошо, что он клюв сперва открыл. Я шкафом успел прикрыться, хотя тут же взад отбегать пришлось. Такой хрени никогда не видел, чтоб холодное железо потекло! Дык я, если честно сказать, чуть в яму с водой не грохнулся. Шкаф, что передо мной, мигом язвами покрылся, зашипел, заплевал все вокруг. Это второй гад плюнул! Маленько все же на руку и на рубаху попало, больно, аж жуть! Хорошо, что рубаха из дубленой кожи. Хотя маманя после так заштопать и не смогла, решето из рубахи получилось, ага.

– Хомм-мо, убиррайссся…

– Это нашшш домм…

Ох ты, ешкин медь, я сразу и не понял, кто это шипит. Вроде как прямо в башке зашипело. Ни фига себе, это с каких же это пор всякие гниды на Пепел права заявляют?

Я на шкафы навалился, они ж гнилые, один за другим посыпались, пылища взлетела, ни черта не видать, только окон проемы. Ну чо, подсветил я с огнемета, славно так подсветил. Двое взад в окна кинулись, а сбоку еще третий лез, и ему, засранцу, хватило! А чо в окна кидаться, такое пламя и в воде не сбить! Вони от них было, хоть нос зажимай, а визгу-то! Потопал я взад, на край воронки, поглядеть, как там Иголка. Иду себе, в пыли, как в тумане, огнемет баллоном за все углы бьется. Все же неудобно его внутри зданий таскать. Да и вообще, тяжеленные они, и часа не проносишь, как плечо гудит.

– Эй, Иголка, как тебя там, не ходи никуда! – кричу. – Стой на месте, сейчас сниму тебя!

Она заметалась маленько, да кто б на ее месте не напугался? И чего ее в развалины понесло одну? Точнее – не одну, их же двое было, мужик еще тот. Заметалась, не знает, то ли слезать с уступчика, то ли дальше там прятаться. Я б тоже на ее месте запутался. Глянул я – а Степан двоих положил, еще двое его маленько в угол загнали. Вояки из них никакие, сразу видать, но Степан не дурак подставляться. Там, рядом с воронкой, залитой водой, такая штука торчала – вроде как кабина, гнутая вся, внутри кнопки, рычаги, машина какая-то была. Голова умный, он говорит, это вроде рас-перди-тельный щит, во, выговорил. Короче, дядька Степан за щитом пригнулся, то вылезет стрельнуть, то взад прячется. Двоих уложил, прочие попрятались, издалека плевались. Жуть, как они плевались, железо спереди у рас-пер-дительного щита текло, еще маленько – и Степана видать станет.

– Твердислав, берегись, по потолкам бегут!

Ну чо, я не ждал, за кабеля схватился, и через воронку как прыгну! Скобы, что кабеля держали, толстые, да хилые, дык ясно, сколько лет тут гниют! Скобы одна за другой со стены повылетали, а я культурно так над зеленой водой перелетел, прямо в заросли поганок.

Может, и не поганки вовсе, проверять неохота, ага. Я еще, пока летел, вентиль дернул, чтоб пожарче баньку устроить. Ну чо, устроил двоих этих, что к Степану лезли, как следует прожарил. Нео бы обрадовались, без соли бы навернули. Увлекся маленько, за ними в темноту побег, но не догнал. Хорошо, Степан меня осадил, ведь я весь запас бензина выжег.

Взад вернулся, на Степана гляжу, он на меня, оба как черти чумазые, не к ночи помянуть, поганки горят, кабеля тлеют, дым вонючий по полу стелется.

– Ты как, Степан?

– Уходить надо, десятник. Их много тут, где-то внизу прячутся. Если разом кинутся, не отобьемся. Вон, гляди, еле руки спас, – показал мне, что от меча его осталось.

Чо мне глядеть, у меня кожа на локте и так дымилась. Такой уж я дерганый – если разбегаюсь, раскричусь, боли долго не чувствую. Степан нос рукавом закрыл, дышать мочи не было.

– Где внизу-то? – удивился я. – Мы ж тут лазили, внизу подвалы обвалились все, негде там жить…

– Есть там трубы, они снизу пришли, – это Иголка сказала.

Я чуть не подпрыгнул, ага. Не то чтоб напужался, а про девку маленько подзабыл. А она с порожка кое-как слезла, руки ободраны, щеки ободраны в кровь, вблизях еще меньше оказалась. Но – красавица, ешкин медь!

– А ты как здесь, милая? – Степан поднял ствол, первым потопал к выходу.

– Кое-что прожечь надо было… – Девчонка на меня все глядела.

– Кое-что? – хмыкнул Степан. – На маркитантов горбатишься?

– Ой, а что, нельзя?

Ух ты, девка-то зубастая, подумал я. Только из пасти ее вынули, а уже норов кажет. Но мне это даже понравилось. Мне в ней вообще все нравилось, чо уж тут кривить.

– Откуда тебе про подвалы известно?

– Лесничий про все знает… Ой-ой, а где торба моя?

А я точно костью подавился. Много чо ей сказать хотел, да все никак рот не открывался. Заклинило, ага. Иду себе, грабли-то растопырил, и чую – беда, небось решит, что я совсем некультурный.

– Не до сумки, милая, – Степан толкнул сапогом дохлого осма. Впереди ворота показались, в щель туман ползет.

– Я без торбочки не уйду, она тут где-то, – заявила Иголка.

Встала колом, меня оттолкнула и назад по мусорным кучам полезла. Ну и девка, я аж рот раскрыл. Только что ее едва не сожрали! И ведь нашла суму свою, здоровая, тяжелая, ага.

– Там мед, молоко пчелиное, нельзя бросать! – через плечо суму повесила, аж самой не стало видно.

– Давай понесу! – предложил я.

Степан только зубами сверкнул. Ну чо, он прав, не годится бойцу на себя чужой вес брать. Если драка вдруг, как от меда ее избавлюсь? Но меня точно светляк кусил, ешкин медь, а может, и правда колдовать ихние бабы умеют? Может, маманя права моя, заколдовали меня, вот и хожу, словно мухомора переел?

Забрал я у нее сумку, тяжелая. С подстанции выбежали, на душе полегчало. Только Иголка хромала, видать, ногу свернула маленько, когда с верхотуры прыгала. Степан с огнеметом теперь кружился, а мы себе рядом шли. Ну чо, потихоньку развязался мой язык, но смотреть на нее в упор все равно как-то не получалось.

– Ты с Пасеки?

– С лесничества я…

– Погоди… то есть как? Пасека – она и есть Пасека.

– Не-а. У нас две семьи разные. Есть южные, они себя люблинскими зовут, а мы – кузьминские, вот так.

– А чо я тебя на базаре не видал?

– А что я там забыла-то? – Смеялась она хорошо. Так смеялась, у меня внутрях аж звенело что-то. – А я тебя раз видела… Ты с Факела, так?

– Ага. Слушай, а это правда, что вы факельщиков чумазыми зовете?

Она снова засмеялась. Точно колокольчики маленькие хором зазвенели.

– Не только факельщиков зовем, всех заводских. Кто в лесу-то живет, пахнет чище, вот так.

Я краем глаза все ж косил. Мертвяки-деревья еще ближе стали, туман густо по холмам полз. Там, где мы червя дохлого видали, только лужа слизи осталась. Кто-то его уже сожрал, ага. Уж такое Пепел место, вечно кто-то кого-то кушает.

Стал я придумывать, чо бы еще у ней спросить. А то уже до просеки добрались, а я точно жабу проглотил. Квакаю, икаю, ешкин медь, а толком ничо сказать не могу.

– Ну что, хвала Факелу, вроде выбрались? – Дядька Степан перекрестился. – Скажи, милая, зачем они тебя в сеть ловили?

– Ой-ой, мне от папки-то как попадет, – захлюпала вдруг Иголка. – Он нам говорил, чтоб в развалины не ходили. Еще третьего дня там осмов видели… а мы не послушались. То есть это я не послу…

Некультурно маленько получилось. Мы как раз дошли до места, где пасечника того раненого оставили. Ну чо, помер он. Иголка его увидала, на коленки бухнулась и давай качаться влево-вправо. Я думал – заревет, чо тогда делать? Но не заревела, носом зашмыгала.

– Это я виновата. Я его туда уговорила. Потому что след от Поля был. Сильный след, прямо через развалины…

– Мы никакого Поля не заметили.

– Так оно вчера прошлось. По кругу катилось, вот так. Мы его давно ищем.

Мы со Степаном переглянулись, ага. Одинаково с ним подумали, он мне после признался. Вот бы такую девку к нам в роту, лучше любого крысопса врага бы чуяла! Дык недаром их зовут, когда дичь подстрелим или скотинку новую покупаем. Уж такие у них носы чуткие, у пасечников, – любую заразу за версту чуют!

– Степан, ты догоняй наших, а я ее маленько провожу, мало ли что…

– Это точно, мало ли что, – согласился боец. – Вон лес какой густой, конечно, проводи!

Эх, вбил бы я ему башку в плечи за шуточки глупые! Я аж вспотел, пока такую хитрую штуку придумал, ну насчет того, чтобы проводить. Ну чо, ушел Степан по следу телег. Иголка на меня поглядела странно. Тоже небось удивилась – чо это я ее в родном лесу спасать собрался?

– А можно… тебя потрогать?

– Трогай сколько хочешь, – вздохнул я. Такая уж моя доля, вечно все пялятся. Но этой синеглазой я бы разрешил себя хоть гвоздем целый день тыкать.

– У нас-то двое таких было… твердых-то, – чтобы пощупать мне голову, она встала на цыпки, серьезно так обсмотрела всего, ухи повертела, в шею потыкала. – Они умерли маленькие. Мой отец говорит, раньше такая хворь называлась рак. Рак был разный, добрый и злой. Раз ты не умер, у тебя добрый, вот так.

– Не знаю я про рак… у твердых кожа внутрь растет. Как сосуды с кровью пережмет, так малек и гибнет. А у меня внутрь не пошло, ага.

– А чего у тебя нос плоский? Побили сильно?

– Не, он всегда такой.

– А чего виски седые?

– Это у меня от бати. Он тоже молодым поседел.

Она подергала меня за пальцы, потерла ладони. Я вдруг понял, что не хочу ее отпускать. Ну не то чтоб зазвать ее малину смотреть, я про то даже как-то и позабыл сперва. А просто… напужался вдруг, что она уйдет – и все.

– А чо тебя Иголкой звать?

– А ты чего смеешься-то? Имя мое не нравится, так?

– Не, не, я не смеюсь. Я это…

Вот, ешкин медь, иду за ней и чувствую себя каким-то отсталым, что ли.

– А меня Твердислав.

– А я слыхала. Тебя дружок так звал. Дальше за мной не ходи, отец заругает.

Она круто так развернулась и спиной к осинке притерлась. Травинку в зубах кусает и глядит так странно, вроде сказать что-то хочет, а не говорит.

– Дык… как же ты в лесу одна? Тут опасно ведь… – сказал и сам чуть не заржал. Чо-то я поглупел сегодня, может, на Пепле гари надышался. Чтобы пасечница, да в своем родном лесу забоялась? Да она вообще не из пугливых. Вон каких уродов, и то не забоялась.

Огляделся я. Вроде ветка где-то под ногой скрипнула. Или показалось. Такая чащоба тут, с двух шагов ничего не видать. И пахнет тут вкусно, не так, как у нас в бункерах. Честно сказать, у нас на Факеле некультурных еще хватает. Нажрутся всякой дряни, а потом это… хоть вентиляторы врубай. Как я туда Иголку приведу? Она ж привыкла в лесу, вон, цветочки всякие нюхать…

Тут аж зубы у меня во рту зачесались. Это оттого, что в глазья ее синие глядю, ешкин медь, вот всякая фигня в башку и лезет.

– Ты это, вот чо… ты, может, на Базар-то приходи?

– Может, приду.

– В понедельник, а? Драки посмотрим, весело будет. Может, кто музыку сыграет…

Она вдруг ко мне притиснулась, на цыпки встала, да как чмокнет в шею. Дык до щеки не дотянулась маленько. Но я от ее поцелуя едва в муравейник не сел. Забыл, куда шел и чо дальше говорить. А ведь сочинил умные слова, ешкин медь!

– Ты чо? Ты это…

– Ты меня спас. Вот что.

Повернулась… и пропала.

Уж на что я с детства охотник, могу три часа в лежке тура ждать, а ее сразу упустил. Раз – и нету, только ветки разогнулись. А птицы как чирикали, так и дальше, ни одна не потревожилась.

Ну чо, потопал я взад. На просеку вылез – а там наши, с бочками громыхают. Я про Иголку все думал. Дык чо тут сказать, ну никак из башки выкинуть не мог. Как взад шли – дороги не замечал, башка словно пустая, только и вижу, что глазищи ее синие-синие.

– Ты чего лыбишься? – испугались за меня парни. – Может, укусил тебя кто? Может, кровь пустить, полегчало чтоб?

Ну молодцы, ага, тревожатся за командира. Ясное дело, русский человек просто так лыбиться не станет. Это только в журналах драных, там у всех рожи врастяжку. Дык вот двести лет назад и доржались, чо от них осталось-то?

В понедельник, думал я. И так тепло чо-то стало… ну вот когда пса своего ночью обнимаю, даже еще теплее. Хорошо, если Иголка придет. Надо мамане рассказать, что ли…

Но скоро повидать Иголку не получилось.

Потому что в субботу на нас напали пауки.