Текст книги "Колония"

Автор книги: Виталий Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

– Угадал, в прошлом году ему пятьдесят исполнилось бы, а погиб он в сорок шесть... да, как раз четыре года назад в декабре.

– Как это случилось?

– Наливай, расскажу... С одной стороны – нелепость, конечно, с другой, может и типично. Ведь это только со стороны кажется – заграница, шмотки, машина, техника... а какова на самом деле, изнутри, жизнь нашего брата, внешторговца? Кончил институт, начал работать, женился, детей завел, стал то ли начальником цеха, то ли отдела, тут вроде бы фортуна улыбнулась – разнарядка пришла или связи завел в райкоме, экзамены сдал и... слушатель Академии Внешней торговли. Правда, на три года от своей зарплаты сядешь на стипендию в двести рублей и учи международное право, банковское дело, бизнес и экономику, да не по Марксу, а по Форду и Рокфеллеру. Потом съездишь на практику и приедешь во внешнеторговое объединение на сто шестьдесят плюс десять процентов за язык. Очень не густо. Единственный шанс поправить дела – уехать в долгую. Дождался своей очереди, съездил, вернулся, дыры закрыл, а годы-то идут, дети выросли, а тут предлагают в страну с влажным тропическим климатом, но начальником отдела. Еще четыре года долой, только успел в жилищный кооператив вступить, машину купить, а тут есть шанс в страну получше, и не просто так, а уже замторгпреда... Вот так и Клочков. Я его лично знал по нашему объединению и соседями мы были. Внешне у него вроде бы все есть, а в долгах, как в шелках. Вот и повез он двух нужных людей в загородный ресторан "Русская изба". Сам за рулем своей "Волги". Приняли они там крепко, такие люди могут принять на грудь... Вышли, со стороны сразу видно, что не хухры-мухры, может это и погубило Клочкова. Баба какая-то стоит, просто одетая. Елку на праздник не нужно, спрашивает. И то верно, какой же Новый Год без елки? Баба говорит, елки небольшие, но пушистые, из питомника, в село только надо заехать, здесь недалеко. Поехали, с шоссе свернули и метров через сто застряли в снегу. Баба говорит, рядом тут, сейчас позовем мужиков, они помогут, только боюсь одна, пусть меня кто-нибудь проводит. Клочков вылез, за бабой пошел, а остальные в машине остались. Ждали долго, пошли искать, а Клочков в поле лежит, топором зарубленный, без шапки ондатровой, все карманы вывернуты. Сам русский мужик, вышел из "русской избы" и погиб от русского топора. Суд был в Немчиновке, я как юрист пытался помочь, да где там, разве на подмосковную мафию управу найдешь? Как выяснилось, и мужик и баба эти просто ограбить Клочкова хотели, а топором попугать, да не испугался он... Улики были все налицо, но местный следователь дело запутал, и судья упирал на то, что Клочков был нетрезв. Жену на опознание возили, кольцо золотое на руке у Клочкова было, а когда отдали хоронить, то кольца уже не было. Жена не выдержала, с суда ушла. Рухнуло все в одночасье, шапке его ондатровой позавидовали, а жил человек сегодняшним днем, может так и надо?.. Налей, давай не чокаясь...

Вернулся Ганеш, сказал, что все в порядке, тем более, что он встретил в полицейском участке своего дальнего родственника, который заверил, что никаких дурных последствий для сааба не будет, если сааб подарит какой-нибудь сувенир типа календаря.

Появился повод выпить уже чокаясь, и, наконец-то, я ощутил облегчение, стало безмятежно весело, Гусаров травил анекдоты, смешно изображал торгпреда, ищущего вокруг себя очки, закинутые высоко на лоб, и мы звали друг друга только Женькой и Валеркой.

В самый разгар нашего веселья Гусаров вдруг склонился ко мне и, хотя в кабинете кроме нас никого не было, понизил голос:

– А вчера знаешь, что было?

– Нет.

– И действительно, откуда тебе знать, ты же не в городке живешь, не в колонии. Володька Айвазян нажрался...

– Он же вроде не закладывает?

– Ага, прямо святой Владимир, пока мадам его рядом. Мы же с ним семьями дружим... Дружили... Ох, уж эта дружба за бугром! Я второй срок сижу, знаю, нельзя верить никому... Понимаешь, ни-ко-му. А здесь вроде бы срослись – чуть что они к нам или мы к ним, все праздники вместе. Вчера на переговорах были в городе, вмазали там раза три под орешки, и то ли без закуски, то ли не так пошла, но у Айвазяна словно крыша поехала. На обратном пути за руль хватался, ноги на ходу из окна высовывал, потом кусаться начал, ну, чистый псих, по городку идем, песняка выдает, еле домой довел, он сел, рубашку начал на себе рвать, мебель ломать. Я домой ушел, через некоторое время его жена прибегает, утихомирь его, говорит, это ты с ним пил, а Вовка уже с палкой по городку бегает, меня ищет. Весовые категории у нас, как ты догадываешься, разные. Вот и пришлось мне ему врезать. Несильно, но достаточно чувствительно, в поддых. И домой отнес на себе, в кровать уложил, он и уснул... И с чего он так, как думаешь?

– Ты же сам сказал, разные весовые категории, комплекс Наполеона, ты же вон какой вымахал, а в нем метр с кепкой на коньках.

– Это ты верно заметил, это я всегда чувствовал, вот только, что же теперь будет, а?

– А что, вас кто-нибудь засек?

– Картину нашего поединка, я думаю, весь городок сквозь занавески наблюдал. Дело не в этом, понимаешь, он же восточный человек, а они мстительные, обид не прощают... А у него торгпред в друзьях, еще бы, такие фирмы...

Я подумал, что лучше в тебя мотороллер въедет, чем "друг" торгпреда твоим кунаком окажется, что ходит Володя Айвазян обычно тише воды, ниже травы, а власть у него огромная, фирмачи-миллионеры часами приема добиваются, да и ему что-то перепадает, иначе быть не может. А вот показать свою власть и богатство свое он в городке-общежитии своих соотечественников не может, вот и стал на себе рубашку рвать, которой грош цена на распродаже, и доламывать мебель, расшатанную поколениями живших до него в той же квартире, да рядом еще такой гигант, не человек – монолит, красавец в усах, укуси его комар...

Воспоминание об Айвазяне и женах привело Гусарова в состояние черной меланхолии перед неизбежной необходимостью возвращения в советскую колонию. Конечно, прежде мы допили с ним вторую бутылку, он просил еще "на посошок", но я развел руками – кончились, мол, боеприпасы, погреб пуст, в тылу сидит Алена и тоже, наверное, ругается.

Наконец, Гусаров поднялся и мы вышли с ним во двор. Сумерки зимнего дня быстро сгущались, и повеяло настоящей прохладой.

Гусаров полез в карман, достал визитку:

– Во, совсем забыл. На-ка. Позвони этому джентльмену, он завтра же возьмет твою битую красавицу и послезавтра вернет ей девственность. Понял?

– Вот за это, Женька, спасибо.

– Визитку не выбрасывай, знай, что он всегда может выручить. Наши часто бьются, а он исправит за день – и концы в воду. Какая авария? Где это видно? Нет ничего... Учись, пока я жив... и пока Айвазян не взялся мстить... У-у-у, карапет армянский...

Гусаров сел в машину, помахал рукой мне и стоящему у открытых ворот Ганешу, врубил газ и рванулся с места, словно стартовал в супергонках "Формула один" в Монако. Раздался удар, скрежет и визг тормозов. Оказалось, что Гусаров слегка не вписался в ворота и снес зеркало заднего вида. Ганеш побежал, нашел отлетевшие в сторону остатки и принес высунувшемуся из окна машины Гусарову.

– Плевать, – махнул рукой тот и уже медленно выехал из ворот.

Зеркало разбил, дурак, не к добру это.

Я вернулся в дом. В столовой и спальной Алены не было.

Отыскал ее в саду по огоньку сигареты.

– Зачем куришь?

– Устала.

Если ты устала, то что говорить обо мне, подумал я.

– Сколько же вы выпили?.. Ужинать будешь?

– Нет. Сыт по горло.

Глава двадцать первая

"Сыт я по горло, до подбородка..." – дальше не помню "...лечь бы на дно, как подводная лодка..." – вертелось в голове на следующее утро бесконечным повтором песня Высоцкого.

В торгпредство я не поехал – машину забрал чинить джентльмен от Гусарова. Явился тут же, хитроглазый, но сразу назвал стоимость ремонта знал, что я все равно могу выяснить истину у своих коллег, неоднократно пользовавшихся его услугами. Вопрос оказался в другом – если оплата наличными, то это одна сумма, если чеком, то сразу плюсуются налоги, то есть в полтора раза выше. Естественно, что выгоднее платить наличными, сбережешь Отчизне деньги, но Отчизна знает, что ее сын, дай ему только такую возможность, тут же часть наличных обязательно прикарманит и поэтому Отчизна запрещает такие сделки.

Джентльмен был в курсе наших взаимоотношений с государственной системой и, учитывая психологию совработника, предложил оценить стоимость работ вдвое выше – поди потом докажи, что столкнулись со скутером, а не с танком. Оплатив ремонт и налоги, остаток честно делился пополам между Джентльменом и Саабом. Получалось что-то около моей месячной зарплаты. Я отказался, также как и с подложной квитанцией Попова, но сделать это с Джентльменом мне было гораздо легче, чем с Поповым, нет и все, не хочу, не нутру.

Джентльмен усмехнулся и уверил, что вернет машину через два дня придется отогнать ее в Старый Город, где народные умельцы-чеканщики веками стучат молоточками по наковаленкам, они идеально выправляют кузов. Кроме того, нужно отыскать новую дверь, эта совсем никуда не годится, и покрасить.

Уехал Джентльмен и снова... сыт я по горло, до подбородка. Настроение было паршивое, я бесцельно пришел в офис и остро ощутил, что будь я дома по-настоящему, в Москве, то врубил бы своих любимых Саймона и Гарфанкля или Моцарта, "Дайр Стрейтс" или "Би Джиз", "Свинглов Сингерс" или Окуджаву, взял бы альбом живописи или томик Джека Лондона. Вспомнилось, как я спасался после смерти Наташи, как выживал... музыкой, картинами, стихами, прозой, кино, театром и... друзьями. Все равно это были годы одиночества... Беда. Не то, чтобы живая и горькая, как лебеда. Нет. Просто ежедневная беда. Когда в бегах, когда с утра рукой в рукав, и впопыхах еда, и чередой труды, то пропадает страх и нет беды. Как будто нет беды. Так день летел. И ночь – в дорогу. Но на рассвете тревожно сердце в бок толкнет и будит смутную тревогу – так мать на вскрик проснется к детям. Что жизнь прошла, что мозг склерозом изувечен и организма грязь и шлак не успевает чистить печень, и все яснее ощущенье пустоты, и все страшней, все выше круча, и вот уже как будто не жил ты – лишь ночью звезды заслонила туча...

Лет до двадцати я был одинок естественно, неощутимо, жил по течению куда прибьет, там и мой круг, потому что не знал, кто и зачем я. Влюбился в кино и первую свою женщину, ставшую моей женой, – получил в подарок единомышленников по киностудии и любовь Тома, а попав в туберкулезную больницу, потерял Тамару, и не хватило сил на кино. В санатории встретил Наташу и всех тех, кто боролся с недугом за свою жизнь.

Ушла из жизни Наташа, и я остался совсем один...

Спасали не только книги и музыка, спасала яхта – как бы случайно, но на всю жизнь свела меня судьба с братством беззаветно влюбленных в парус, солнце и ветер.

От каждого периода моей жизни кто-то остался в сердце моем. Но они далеко.

Никому не верь. Ни-ко-му, убежденно сказал Гусаров. Одинок и пьян был с тоски, весельчак, балагур, умница, красавец. Ни-ко-му, это он про минвнешторг, и я про свое заведение то же скажу, но я верю и буду верить до конца дней своих тем, кто верил вместе со мной в шестидесятые годы, тем, кто останется вечно молодым в памяти моей. Виталька Вехов, например... или его тоже изуродовала Система?

Внутренний звонок.

– Сааб, мистер Веков из каминг, – известил Ганеш.

Виталий уже входил в офис.

– Цел? Без травм? Ну, с боевым крещением! Гусаров мне все рассказал, но я, как освободился, все равно сразу к тебе. Чем помочь? Говори.

– Да вроде нечем, спасибо тебе. И рад, что ты здесь. Не поверишь, я только что вспоминал наших.

– Они тебя тоже не забывают, – Виталий выложил передо мной на стол пачку писем. – Пляши, сааб.

Виталий подробно расспросил меня о происшедшем, о Джентльмене от Гусарова, о сумме за ремонт, в принципе все одобрил, подтвердил, что в этой ситуации лучшего не придумаешь, и сообщил ворох новостей.

Во-первых, Алена должна послезавтра попасть на женский предновогодний чай, Любаша сегодня после обеда заедет за ней, заберет, они подберут из Любиных арсеналов украшения и, может быть, какой-нибудь наряд. Во-вторых, Новый Год будем справлять обязательно вместе. В-третьих, я – как иностранец, только что приехавший в страну на окраине Азии, не должен чувствовать себя дискомфортно, а жить, как и подобает белому человеку в привычной для него обстановке, и потому имею полное право за твердые, как алмаз, доллары в течение первых четырех месяцев выписать видеомагнитофон, морозильную камеру, стереосистему, китайскую ширму или систему для очистки воды... в общем, вот толстенный каталог, открывай наугад, ткни, и палец сааба станет волшебной палочкой, по мановению которой явится желанное. В-четвертых, все мужики передают приветы и готовы навестить товарища в беде, лишь бы вырваться из городка, где все они – рабы советской колонии и своих благоверных. Говорят, Айвазян от тоски так устал, что дуэтом с Гусаровым выступил на главной площади городка. В-пятых, сказал Виталий, я полетел дальше, кстати, по выписке совграждане обязательно будут проситься в соучастники, учти, что выписать можешь, что угодно, но по одному экземпляру, никому не верь, никому ничего не обещай.

Опять ни-ко-му...

Я предложил Виталию, как и Гусарову, по граммульке, но он замахал руками и уехал.

Проводив его, я вернулся в офис и сел за стол.

Письма и красочный каталог. Духовное и материальное, причем в данном случае и материальное – духовно, могу выписать, например, пластинки или компакт-кассеты того же Моцарта или "Би Джиз". Нет, сначала письма.

От Алениных родителей.

От сына... Вот неожиданность.

От Александра Грабовского.

От Мазурова Бориса.

От Седова Димки, Седого.

От Алениных подруг.

От Никитенко Николая.

От моих родителей.

Поздравления с Новым Годом. Мы им тоже писали, но главное, что откликнулись все мои друзья. Настоящие. Нет, естественно, писем от моих подруг, с которыми я встречался до Алены, – синеглазых, черноглазых, кареглазых, сероглазых... от тех, кто меня тоже спасал, к кому ответно вспыхивало чувство или гасло безответно, но это уже личное, об этом ни с кем...

Позвонил Алене, отдал ей письма, сказал про Любашу Вехову, которая заедет за ней после обеда. Ленка, обрадованная, убежала, а я первым делом распечатал письмо отца.

Эпистолярный жанр родителя строг и официален, он, работая в оборонной промышленности, знал, что переписку нашу читает цензура, и поэтому, поздравляя с Новым Годом, желал успехов и благополучия всему местному народу от нашей дружественной страны.

Письма от Сережки, от сына своего, я не ждал. Уж так сложилось, что после развода с Тамарой наши встречи с сыном происходили только в те моменты его жизни, когда он срочно нуждался в моей помощи – больница и операция на желчном пузыре еще в детстве, первый привод в милицию с самодельным самопалом, поругался с матерью, убежал из дома, эпопея с поступлением в институт, неудачная первая сессия, исключение из института и армия.

Поздравлял, как всегда, с юмором, желал мне, как отцу, чтобы сын мой почаще писал и не забывал предка, а уж сын обещал не забывать деда и бабушку.

Саша Грабовский – мой товарищ по киностудии, ставший профессионалом, кинокритиком, кандидатом искусствоведения, с которым мы встречались от случая к случаю, писал, что может быть поедет на кинофестиваль в Индию, а по пути или обратно заглянет ко мне.

Мой яхтенный капитан Боря Мазуров желал, чтобы корма не зарастала ракушками и пусть мне постоянно дует бакштаг, а галс всегда будет правый. Еще вложил в конверт ксерокопию руководства по определению и оценке драгоценных и полудрагоценных камней.

Дима Седов – единственный друг детства, школьный товарищ размашистым почерком, словно сильно торопясь, коротко извещал, что не забыл и что подробно еще пообщаемся, если сможет передать весточку с оказией. Это значит, с кем-то лично, минуя официальные каналы. Это Дима привел меня на яхту, благодаря ему я перечитал почти весь "самиздат", Александра Солженицына, Владимира Набокова, Льва Копелева, книги-притчи Александра Зиновьева.

Последнее письмо было от Коли Никитенко. Поэт и редактор сделал мне новогодний подарок – вставил мои стихи в сборник "Сердце России".

Вот и размышляй о дружбе, оценивай и переоценивай ее деликатные причуды, верь или не верь, но одиноким я уже себя не чувствовал, больше не хотелось ни удавиться, ни напиться и не вертелось в голове "сыт я по горло..."

Глава двадцать вторая

Мир праздновал приход Нового Года двадцатого века, готовился к ожидаемому целый год мгновению, когда можно себе сказать – пусть останутся в прошлом все беды и болезни и будут только мир, радость и благополучие. И да будет на то воля Божия.

В нашей атеистической, бросившей пить державе пошел отсчет новой эпохи, прозванной позже Смутным Временем.

Здесь же не ощущалось праздника, хотя официально не работали госчиновники. По местным обычаям Новый Год, как и в соседней Индии, справлялся по лунному календарю в тот день октября, когда бог Рама вернулся с острова Цейлон после победы над злыми духами.

В советской колонии ритуал новогоднего торжества отрабатывался поколениями загранруководителей и под неусыпным оком профкома-парткома соблюдался в соответствии с рекомендациями и устными пожеланиями сверху.

Состоялся обязательный предновогодний женский чай. Легкий грипп жены торгпреда чуть не испортил все дело, а без первой дамы чай был невкусен и терял всякий смысл. Но слабый пол на выдумки весьма горазд, и вот электрики протянули провода и установили в зале микрофон, а в спальной динамики. Как рассказывала Ленка, поток лести в "прямом эфире" был неудержим, потому что в глаза жену торгпреда еще как-то стеснялись воспевать, тут же обратной связи не было, никто не перебивал, и к микрофону одна за другой, строго по иерархии, подходили сначала жены заместителей торгпреда, потом жены начальников отделов, затем любимицы и, наконец, те, кто приготовил поздравления в стихах, прозе или в виде тоста. Тексты, конечно, заранее были отредактированы строгим цензором – всем составом женсовета. В конце вечера небольшая делегация была допущена в опочивальню и вернулась с радостным известием, что радиопередача удалась и театр одного слушателя создал удачную премьеру, но уж слишком много славословий, нехорошо так, девочки...

На официальный прием в посольстве мы не были приглашены – зелены еще для встреч на столь высоком уровне.

Тридцать первого декабря часов в девять вечера за нами заехали Веховы. На одной машине ехать было удобнее и безопаснее – на три предпраздничных дня город для жителей совколонии был закрыт. Как всегда в это время ожидались выступления местных экстремистов, устраивающий беспорядки в связи с вводом ограниченного контингента советских войск в Афганистан. Действительно, на базарах на стенах общественных сортиров появились черные размашистые надписи "Долой СССР" и "Русские вон из Афганистана!" В остальном проявлений экстремизма не чувствовалось.

В торгпредстве празднично сиял вход, холлы были украшены гирляндами, серпантинами и блестящей мишурой, на стене висела длинная газета, сверстанная по безотказно действующему шаблону – из рекламных картинок выклеивались коллажи, к которым прилеплялись фотокарточки сотрудников торгпредства. У всех одинаково официальные лица, потому что карточки взяты из отдела кадров и сняты специально на визу или анкету. Дима Ушаков планировал на моноплане, который по карману разве что мультимиллионеру, Вася Кузнецов красовался на этикетке одного из лучших сортов кофе, Женя Гуляев был вклеен в монитор компьютера, Арчил Сохадзе вылезал кудрявой стружкой из станка, Володя Айвазян получил фигуру манекенщицы, закутанной в соболя и горностаи, а вот и я рядом с открытым футляром, в котором лежали авторучка и автокарандаш из настоящего золота, такие, что могут красоваться только на столе плей-боя. Под каждым коллажем нескладные стихи с пожеланиями экспортировать, импортировать и всячески увеличивать товарооборот. Вот.

Рассматривание газеты заняло минут двадцать, а потом пришлось бесцельно слоняться по холлам – антиалкогольная кампания докатилась и до заграницы. Проводилась она со все возрастающей инерцией огромного маховика супердержавной госмашины, невидимыми идеологами через средства массовой информации внедрялась мысль благородной внешности – плохо живем и отстали от цивилизации не потому, что неверно управляем, а потому что народ пьет. Если "на просторах Родины чудесной" рубили виноградную лозу, закрывали магазины и ликеро-водочные заводы, то в системе МИДа и Минвнешторга просто запретили все официальные мероприятия, связанные с алкоголем. Исчезли приемы и коктейли или остались такие, где на столы выставлялись лишь воды и соки. Итальянцы разорвали выгодный для нас контракт, обидевшись на то, что на приеме, который они устроили для советской стороны, наши, все до единого, наотрез отказались пригубить хотя бы сухого вина. На официальном новогоднем приеме в совпосольстве, куда съехались, правда, в основном, "демократы", царила та же трезвая скучища, поэтому иностранцы, отдав дань протоколу, под благовидными предлогами вскоре разлетелись. Остались одни советские, человек сто. Тогда вынесли одну бутылку шампанского, налили послу, торгпреду, экономсоветнику и еще одному, неприметному, но явно очень важному человеку, и посол поздравил народ своей колонии и сказал, что он уполномочен выпить за его, читайте, народа, здоровье. Народ сглотнул набежавшую слюну, бросился к машинам и, запершись по домам, срочно наверстал упущенное.

Мы повторяли пройденное и в пиджаках, при галстуках и со стаканами сладкой воды, от которой слиплось нутро, бродили из угла в угол, стояли группками, отчаянно дымили от безделья и томительно ждали двенадцати.

Минут сорок занял концерт художественной самодеятельности. Кто-то прочитал стихи, кто-то спел, кто-то сыграл на рояле почему-то "Революционный этюд" Шопена.

За несколько минут до двенадцати нас впустили в большой зал, где были накрыты столы. Они ломились от заливного, жареных кур, салатов, овощей и фруктов всех сортов, пирожных, тортов и... бутылок с фруктовой водой. Я подумал, что впервые после окончания школы, да и до того родители не отказывали в глотке шампанского, без торжественного боя кремлевских курантов, под речь торгпреда, похожую на обращение ЦК КПСС к советскому народу встречаю Новый Год. Даже в туберкулезном диспансере в женской палате все было праздничней.

Наконец, мы негромко прокричали "ура!", поддержанное всем застольем, и чокнулись осточертевшей кока-колой со льдом.

Я смотрел на Аленку, свою жену, она – на меня, мы поцеловались, и я стал вспоминать про себя, чем же для нас был год ушедший. Главное событие – отъезд и все связанное с ним: оформление, полугодовое ожидание, расставание, перелет, переезд – неужели все это в прошлом? И будет новая жизнь? И как там наши родные?

– Давай за родителей и детей, – словно прочитала мои мысли Елена.

Мы пригубили и опять поцеловались.

– У них там еще половина десятого, старый год даже не проводили. – Я повернулся к рядом стоящим Веховым. – Кстати, о детях... Как ваш Дениска?

– Как, как... Дома торчит, телевизор смотрит.

– Как же так?! Единственный всенародный семейный... и врозь. Весь мир собирается вместе, только мы, советские, врозь.

– Почему только советские? – усмехнулся Виталий. – И китайские, и кубинские, все "демократы" торгпредские и посольские сейчас – единый коллектив, точнее лагерь. А насчет семьи...

Мы обвели взглядом толпу нарядных, внешне веселых мужчин и женщин.

– ... почти у всех здесь дети и все они без праздника, – закончила Любаша.

Я тоже смотрел на окружающих и думал, насколько же неестественна эта ситуация. Весь цивилизованный мир служил торжественные мессы во славу родившегося Бога, клал в полосатые чулки рождественские подарки детям и карнавально радовался жизни, а мы, затянутые под горло галстуками, разделенные с детьми, под проповедь начальника, и впрямь чем-то смахивающего на худого дьяка, пьем газировку и тужимся веселиться.

– И сколько же времени будет продолжаться эта вакханалия? – спросил я у Виталия.

– Не знаю. Раньше обязательно ждали трех часов ночи и опять поднимали тосты, но уже вместе с Москвой.

– Что же нам так и ждать до утра?

– Любаш, а может и впрямь, ну их, перестройка все-таки? – почесал в затылке Виталий.

– Сейчас узнаю. Торгпред ко мне неравнодушен.

Люба пробралась через толпу во главу стола.

– Разрешил, – сообщила она нам по возвращении. – Только незаметно, говорит, по-английски.

Через двадцать минут мы добрались до дома Веховых.

Он стоит отдельного описания. Двухэтажный особняк с двумя боковыми воротами после зеленого газона уходил вглубь всем своим широким телом, выставляя фасад с витринами и неоновой вывеской "ЮЭСЭСАР ТРЕЙД ШОУ-РУМ". Шоу – это шоу, а вот шоу-рум – это комната для шоу. Таких комнат, как мне объяснил Виталий, разбросано по всему свету полтора десятка и зовутся они демонстрационные залы советских экспортных товаров. Созданы они были специально для развития экспорта машин и оборудования из СССР. Фактически товара нет, то есть он есть, но его нет. С одной стороны, есть, потому что товар в СССР все-таки производят, с другой стороны, его нет, потому что все произведенное по законам придуманной экономики фондируется и распределяется, планы, как всегда, нарушаются и не выполняются и потому для продажи фактически товара нет. Сырье есть, а машин нет. Торговля идет так: они – хотим купить у вас установку непрерывной разливки стали или гидротурбину; мы – а у нас фонды все на пятилетку спланированы, если сможем, то через года три; они – тогда в связи с энергетическим кризисом поставьте нам ветряки для электростанций, у вас конструкция лучшая в мире; мы – конечно, лучшая, даже есть заводик их выпускающий, но чтобы расширить его мощности... они – ну, хотя бы партию в тысяча штук; мы – не можем... Получалось, что от рекламы вред один. И был такой период в жизни Минвнешторга, когда советская реклама исчезла – зачем тратить деньги на то, чего нет? Но пропала реклама – и не стало видно ЮЭСЭСАР. Падал престиж. Вот тогда издали Приказ, по которому пятнадцать процентов вынь да положь на рекламу своих товаров, своего имени. В звонкой валюте. Тратой этих денег и занимался Виталий Вехов, директор шоу-рума. Конечно, бывали сделки, где интересы совпадали и заключались контракты, и шли поставки, и тут помогал Вехов – размещал заказы на публикации объявлений и статей в местной прессе, организовывал и проводил симпозиумы и презентации, выставки и семинары. Киноустановки, автозапчасти, различные приборы, подшипники были выставлены в большом зале на первом этаже за стеклянными витринами.

На втором этаже размещались кинозал, каталожная и офис директора. За выставочным залом был конференц-зал с кожаными креслами, диванами, телевизором, видео и стойка бара с высокими стульями.

Над конференц-холлом – квартира Веховых.

На одном из диванов под рев включенного на всю мощь телевизора спал Денис. По ящику шла советская программа "Орбита".

Дениса разбудили, он таращил на нас сонные глаза и никак не мог понять, чему это мы так радуемся, словно вырвались из тюрьмы.

– Вставай, сын, целый год с тобой не виделись, – тормошил Дениса Виталий.

Открыли запотевшее шампанское – редкость по местным понятиям. В тропиках нет в заводе шампанского, как и вин – лучше всего виски. Бутылки с шипучим фейерверком везутся из Союза, хранятся месяцами и тратятся лишь по особым случаям. Мы с Виталием от своей доли отказались, сделали себе по стакану виски с кубиками льда.

Замолкли перед тем как выпить.

– Только не за родину, – брезгливо сморщилась Любаша. – Ненавижу советских квасных патриотов за рубежом, как соберутся, так сразу за родину и молчат так многозначительно. За Сталина добавили бы или лично за...

– Давайте-ка лучше за наших, кто там, в горниле перестройки, сейчас даже новое выражение придумали – прораб перестройки, опять что-то рабское, сразу представляешь себе строителя в каске, трезвого, румяного, уверенно уставившегося в никому неизвестное будущее, потому что – что ему придумает новое Политбюро, он знать не может.

– Тише ты при Денисе, – понизила голос Любаша.

– Шоу-рум тем и отличается от совгородка, что здесь можно говорить правду и не шепотом, а во все горло. Поэтому давай, Любовь моя, за старшего нашего сына, за Ивана и за родителей. А у вас-то как с наследниками?

– У меня дочка Юля, ровесница вашего Ивана, – гордо сказала Елена.

– У меня сын Сергей, ровесник Юлии, – добавил я.

– Что же это получается? – задумалась Люба. – Выходит, все мы стали мамами и папами в одно и то же время? Иван – студент, а вот Дениска поздний у нас, школьник еще. А ваши?

– Юля на третьем курсе, – опять гордо заявила Алена.

– Мой в армии, – вздохнул я.

– А родители живы? – осторожно спросила Люба у нас обоих. – Да, – закивали мы.

– И слава богу! За всех!

Мы, наконец, выпили по-настоящему, и завелся долгий ночной разговор то особое состояние праздника, когда не надо думать даже о том, чтобы выспаться всласть. Любаша с Аленой, потягивая шампанское, – о детях, а мы с Виталием вспомнили нашу "альма матер" и ребят из киностудии. Оказалось, что единственным профессионалом стал Костя Гашетников, он – режиссер студии документальных фильмов, Колька Осинников уехал в США, остальные разбрелись по разным конторам.

– А как тебе служится? – спросил я.

– Интересно. Дело-то творческое. И мир посмотрел. Помню, приехал я в Турцию по линии Арчила Сохадзе, то есть станки рекламировать. Пошли мы в Стамбуле на "капалы чарши", может и не верно называю, крытый рынок. Шум и гам там стоит невообразимый – каждый товар свой криком рекламирует, в лавку зазывает. Через час одурели мы. Тут я и заорал во все горло:" А вот станки двухстоечные, токарно-винторезные, налетай, подешевело!" Никто на меня внимания не обратил, только специалист с завода Орджоникидзе, что с нами был, со смеху покатился да зазывалы заорали еще громче – еще один конкурент явился.

– А мы действительно станки в Турцию продаем?

– Конечно. Причем за твердую валюту. Весь мир давно перестал делать оборудование для мелких мастерских, а в Турции, Индии – нужда. И потом подшипники – дно золотое для этих рынков. А вообще-то мы работаем по анекдоту.

– Какому?

– По-моему, едиственный анекдот про рекламу, который я знаю. Помощник докладывает президенту США: – Русские высадились на Луну, сэр. – Что они там делают? – Красят ее в красный цвет. – Держите меня в курсе... Через месяц: – Сэр, они выкрасили в красный цвет всю заднюю часть и приступили к передней. – Могли бы заднюю и не красить – все равно ее никто никогда с Земли не увидит. Держите меня в курсе... Через месяц: – Они закончили, сэр. – Прекрасно. Посылайте нашу команду, пусть напишут белым по красному "Кока-кола".