Текст книги "Колония"

Автор книги: Виталий Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Торговый представитель – второе лицо после посла по дипломатическому рангу в стране. Назначают торгпреда решением ЦК и Совмина. В конце двадцатых, когда СССР вышел на международный рынок, постепенно в разных странах стали открываться советские торгпредства. Позже, после войны и смерти Сталина, повеяло свежим ветром перемен, объявили, что нынешнее поколение людей будет жить при коммунизме, и великий Советский Союз протянул щедрую руку братской экономической помощи развивающимся странам. Экономическое сотрудничество, в отличие от общепринятых форм торговли, предусматривало возведение гидро– и теплоэлектростанций, плотин, каналов, машиностроительных и металлургических заводов, различных предприятий в обмен на бананы, рис, чай, кофе, джут и прочее, что само собой произрастало на месте под присмотром природы и крестьян. В Африку, в Азию, В Латинскую Америку хлынул поток советских машин, оборудования и специалистов.

Появились, наравне с торгпредствами, аппараты торговых советников, которые курировали строительство объектов экономического сотрудничества, продукция которых становилась конкурентом наших же экспортных товаров. В некоторых странах стройки были настолько масштабны или укрепление обороны страны под видом технического содействия настолько велико, что торгсоветник становился куда более важной персоной, чем торгпред, что не соответствовало табели о дипломатических рангах. Чем дальше, тем глубже становилась пропасть между Минвнешторгом и ГКЭС – Госкомитетом по внешнеэкономическим связям. Две разноликие, принципиально противоположные системы внутри одного организма росли и раздирали его пополам. Тогда возвели еще одну надстройку – ГВК – Государственную внешнеэкономическую комиссию, которая отнюдь не облегчила, а усугубила тяжелое дыхание внешней экономики советской державы.

Наш торгпред твердо стоял на позициях торговли, настоящего бизнеса, торгсоветник возводил редуты объектов экономического сотрудничества, а посол был далек от таких мелких вопросов – куда идут сотни миллионов инвалютных рублей и как их заработать. Зная о ситуации в целом, я и не предполагал, какая роль уготована мне во всех этих процессах.

Длинный, Т-образный стол, портрет Горбачева, рельефная карта страны, на книжных полках томики Ленина, модели самолетов, станков, машин, медали и кубки за развитие торговли. Торгпред появился откуда-то сбоку, из неприметной двери в стене.

Выглядит на свои шестьдесят пять, но рукопожатие крепкое и энергичное. Усадил за стол, сам потонул в кожаном кресле с высокой спинкой.

– Представьтесь, пожалуйста, – попросил он меня.

Я коротко изложил содержание своей характеристики, которая готовилась для оформления моих документов на выезд.

Торгпред внимательно выслушал, полистал календарь, лежащий перед ним на столе, записал мою фамилию, имя, отчество.

– Приглашаю вас на оперативное совещание в пятницу. Прошу быть в пятнадцать ноль-ноль. И еще вот что. Думаю, Валерий Сергеевич, что пора мне раскрыть кое-какие карты. По моему глубокому убеждению, слабо мы здесь влияем на деловые круги через местные средства информации. Нет живого диалога между бизнесменами и оперативным составом. Вы согласны?

– После одного дня пребывания... – напомнил я ему.

– И то верно. Тогда Николай подтвердит. Правильно я говорю? Или тебе трех с половиной лет не хватило, чтобы понять эту простую истину?

– Пункт первый гласит: начальник всегда прав, – с готовностью отрапортовал Николай. – Пункт второй гласит, что если начальник не прав, то в силу вступает пункт первый.

– Подхалим, – усмехнулся торгпред и опять повернулся ко мне. – В прошлом году во время отпуска был я в верхах, там с пониманием отнеслись к моей точке зрения и разрешили мне использовать представителя АПН в чисто своих целях. Часть ваших функций перешла к корреспонденту ТАСС, а вы будете регулярно готовить экономические обзоры, статьи, информацию и публиковать ее в местной прессе. Будем разворачивать частный сектор к нам лицом. Как идея? Проходит?

Торгпред выжидающе разглядывал меня. Острый момент. Ну, Николай, ну, погоди, друг называется. Я-то мечтал поработать самостоятельно как журналист, а превращался фактически в референта торгпреда, его пресс-атташе. Еще придется лавировать между торгсоветником и послом. Вот неудача...

– Поворот неожиданный, но интересный, Семен Иванович, – на ходу соображал я. – Готов приложить все силы и опыт... Единственно...

– Что? – остро пробуравил меня глазами торгпред. – Говорите напрямую, все равно узнаю.

– У меня же еще Индия, Шри Ланка, Мальдивы... Если понадобится...

– Понадобится – обязательно поедете, – хлопнул рукой по столу в знак окончания разговора торгпред. – До пятницы.

Подоспело время обеда. Николай отвез меня, сказав, что будет писать справку для секретаря парткома и что заберет нас к себе в гости часов в шесть вечера.

– Наконец-то, – открыла мне дверь Алена. – Что нового, рассказывай. Что ей сказать? Про разговор с торгпредом?

– Сначала покорми мужа, вопросы потом.

Глава тринадцатая

Я, конечно, все рассказал. И про Андрея Савича, и про Пономарева, и про разговор с торгпредом. Говорил, добродушно посмеиваясь, зачем Ленке лишние отрицательные эмоции? Но ее не обманешь.

Заглянула мне в глаза:

– Ты же мечтал совсем о другом?

– Мало ли о чем я мечтал, стать лауреатом нобелевской премии по литературе, например. Пока не стал. Лучше скажи, как ты тут? Осваиваешься? Или одиноко?

– Ой, и не говори, – поежилась Аленка. – Сижу целый день безвылазно. Боюсь буквально всего – и змей, и мышей, и тараканов. По углам всякая гадость чудится.

– Ну, откуда здесь, в городе, змеи возьмутся? – сказал я, а сам подумал, что было бы с Аленой, если бы попали мы с ней в Гайану, бывшую Британскую Гвиану. Там, как мне рассказывали, экваториальные влажные тропики, а живут наши в одноэтажных коттеджах. Если змея заползает в дом, жена хватает детей и залезает на стол. Звонит по телефону, приходит полисмен, достает пистолет – ба-бах! ба-бах! – и нет проблем, мадам, можете слезать.

– Да, вроде бы, здесь чисто, – согласилась Алена. – С утра служанка убирается. Платье у нее длинное, в сборках. Войдет в комнату, сядет на корточки и давай тряпкой туда-сюда елозить. Где тряпка, где платье не разберешь, такое впечатление, будто собой полы вытирает.

За окном возникла, словно сотканная из послеполуденного зноя, заунывная, тягучая мелодия, по звучанию схожая с шотландской волынкой, только не такая резкая и пронзительная.

– Что это? – с любопытством спросила Алена.

– Я встал, подошел к балконным дверям, раздернул шторы, открыл двойные, сначала стеклянные, потом затянутые металлической сеткой двери и выглянул наружу.

По разморенной, дремотной улице медленно шел очень худой, темнокожий человек в чалме, замотанный одним куском полотна. Его впалые щеки вспучивались шарами, похожими на сферу в середине длинной дудки, в которую он дул. Заметив меня, он тут же сел в тень на обочине напротив и скинул крышку с плетеной корзины, откуда, раскачиваясь вместе с хозяином, поднялся капюшон кобры.

– Ты говорила, что не видела здесь змей? – обернулся я к Алене.

– Где? – с ужасом схватилась она за свое горло обеими руками.

– Весь вечер на манеже заклинатель пресмыкающихся Дудкин со своей партнершей Ядой, – торжественно ответил я.

– Прошу тебя, немедленно закрой дверь, – уже из спальной выглядывала бледная Ленка. – Она сюда обязательно заползет.

Я понял, что ей не до шуток, закрыл обе двери на запоры и плотно задернул занавески.

– Ты что, маленький? – обнял я Алену в наступившем полусумраке.

Она прижалась ко мне.

– В тропиках после обеда надо обязательно отдыхать, – сказал я. – Так меня отец Николай Марченко учил. Быть посему.

Как жить в тропиках и вообще как здесь живется – об этом мы и проговорили весь вечер с Николаем, его женой Галей и сыном Колей. Многое нам показалось в диковинку, не все сразу укладывалось в нашем социалистическом сознании, настолько привыкли мы ездить в набитом битком троллейбусе, жить в клетках высотой в два с половиной метра и постоянно стоять в очередях.

– Николай, а цветы здесь продаются? – спросила Алена, когда мы садились в машину, чтобы ехать к ним в гости. Можно сказать, что и к нам в гости, в наш с Ленкой дом.

– Навалом, – усмехнулся Николай. – Чего-чего, а цветов здесь, как грязи. Кстати, Галуня просила мороженое купить, вот и заедем на маркет.

Маркет – рынок, торговое место, скопище магазинов, ресторанов, лавок, лотков. В каждом райончике – свой маркет. На каком-то лучше покупать обувь, где-то рубашки, но цветы есть везде. Самые красивые и круглый год – розы, бордовые, красные, всех оттенков розовые или лимонно-желтые.

Алена выбрала одиннадцать роз, продавец попытался дать ей двенадцатую, здесь дарят четное число, как у нас на похоронах, в конце концов Николай забрал ее себе, заметив, что пора и ему за три с половиной года подарить супруге цветок, потом продавец подрезал стебли, украсил пушистой зеленью и завернул букет в блестящий целлофан.

– Какая прелесть, – цветы явно доставили радость Алене. – Нет, вы посмотрите, какие розы. И сколько же их здесь, разве сравнишь с Москвой.

– Откуда им взяться в нашей холодной России, – заметил я.

– Ты знаешь, в Норвегии еще холоднее, а цветочные магазины на каждом углу, – не согласился со мной Николай. – Вот мы и приехали и, что удивительно, никого не раздавили по дороге.

Из будки, стоящей около ограды, выглянул солдат в светло-зеленой, цвета выгоревшей травы форме и отдал честь, смешно притопнув ногой.

Ворота отворил, радостно улыбаясь, блестя белыми зубами и белками глаз, черноволосый парнишка в голубой рубашке и синих брюках.

– Гуд ивнинг, сааб, – поздоровался он с Николаем.

Николай величественно, как римский император, кивнул головой.

– Гуд ивнинг, сэр, – склонился передо мной в поклоне парнишка.

– Это наш сторож, уборщик, а иногда и повар, – сказал Николай. – Зовут его Ганеш.

– Гуд ивнинг, – сказал я Ганешу и протянул ему руку.

В глазах Ганеша мелькнул страх и удивление. Не разгибаясь, он слегка и очень почтительно пожал мне кончики пальцев.

– За руку с низшими по касте не здороваются, – негромко прокомментировал ситуацию Николай. – Запомни и крепко запомни, для него ты белый человек, а он для тебя – черный. Будешь здороваться за руку, станешь для него таким же черным и тогда в своем черном сознании он перестанет тебя уважать, следовательно, слушаться.

Не стал я спорить с Николаем, но в душе остался при своем мнении никакой Ганеш не черный, такой же, как и мы. Прав я или нет, покажет мой будущий собственный опыт, хотя вроде бы и сомневаться тут не в чем.

В открытом настежь гараже горела лампа без абажура, освещая два ряда солдатских коек, кованые сундуки и прикнопленный к стене лист с изображением зелено-золотого, красно-желтого, черноглазого бога. Посты военной полиции установлены в домах всех дипломатов, живущих в городе, а не в посольствах или торгпредствах, после того, как террористы убили заместителя премьера, хотя целились в премьера. Снаружи солдатам поставили будки, а под казарму отдали гаражи.

Перед двухэтажным домом и за ним лужайки ухоженных газонов с упругой травой в обрамлении стриженых под изгородь кустарников и низких деревьев, усыпанных красными цветами.

На первом этаже просторная столовая с пятиметровыми потолками. Во всю длину стол человек на двенадцать-пятнадцать под нежно-голубой расшитой синими птицами и цветами скатертью и уставленный сияющими, словно никелированными, приборами и блюдами белого с синим сервиза.

Через небольшой холл – офис, или кабинет. Обстановка сугубо деловая два стола красного дерева, на одном из них пишущие машинки с русским и латинским алфавитами, шкафы и полки с папками для бумаг, но главная достопримечательность – кресло, кожаное, с широкими подлокотниками, плавно изогнутой высокой спинкой, на колесиках, подпружиненное.

– Сядь, примерь, – с понимающей усмешкой предложил Николай. – Не робей, это твое место.

Я погрузился в объятия крахмально скрипнувшего кожей седалища.

– Чувствуешь себя белым человеком? – оскалился Николай. – То-то же.

Рядом с офисом – переговорная, небольшая комната с мягкими диванами и журнальным столиком. На втором этаже квартира, похожей на первый этаж планировки с двумя спальнями, столовой, еще одной пустой комнатой и балконом, выходящим на задний дворик.

Мы совершили целую экскурсию по дому, сопровождаемые Николаем, Галей и Колей, и вернулись в столовую, в торце которой за шторами скрывался эркер, выступ-фонарь, половина застекленного восьмигранника. На низком столике – виски, джин, водка, вино, рюмки, фужеры, ведерко со льдом, бутылочки с содовой, кока-колой, соками, баночки с пивом, металлические чашечки с жареными, подсоленными орешками, картофельной соломкой с перчиком, сигареты "Мальборо".

– Не боишься? – кивнул я головой в сторону бутылок, намекая на полгода как вышедший указ по борьбе с пьянством и алкоголизмом.

– Пусть боятся наши классовые враги, как говорил великий вождь мирового пролетариата, – с кавказским акцентом ответил Николай. – А нам бояться нечего, мы теперь пьем не , как раньше, на троих, а на двоих, чтобы знать, кто донес.

Разумное желание остановить алкогольные реки ежедневных распитий, высушить винные озера банкетных застолий, снизить уровень пьяного океана, в котором тонула страна, очень скоро превратили в очередную кампанию. Вместо того чтобы жесткими административными мерами запретить пьянство на работе, в служебное время, стали ретиво бороться с алкоголем вообще. Они подумали, что мы брезгуем их угощением. Увольняли с работы, понижали в должности, подняли цены, повырубали столетиями выращиваемые виноградные лозы. Как всегда, никто не считал, где польза, где вред. "Как же я попал в вытрезвитель?" – недоумевал герой анекдота. – "Я же честно отстоял три часа в очереди, купил бутылку водки и выпил ее один, в темноте, под одеялом, чтобы никто не заметил." – "Вот когда ты пошел за второй," – вразумили бедолагу, – "тут тебя голого на улице и взяли." До советских колоний за рубежом волна гонений, судя по всему, еще не докатилась, хотя алкоголь исключили из списка представительских продуктов.

– Знаешь, как называют очередь в винный магазин? – спросил я у Николая. – Петля Горбачева.

– Как же мы на родине жить-то будем, Галуня? – всерьез помрачнел Николай. – Было у советского человека единственное право врезать с устатка, да и то отобрали.

– И правильно Михаил Сергеевич сделал, давно бы так, – убежденно сказала Галя. – Хоть немного утихомирились, а то при прежнем торгпреде с утра только до двенадцати дня работали, а потом все на ланчи с фирмами, и пошел гудеж до глубокой ночи.

– В тропиках без дезинфекции не можно, – назидательно сказал Николай. – Тебе, Галуня, как всегда, кампари с апельсиновым соком? Елене, как я выяснил, джин с тоником? Ну, а мы по скотчу, виски со льдом?

– О,кей, сэр, – с удовольствием кивнул я.

– О,кей говорят, когда заканчивают беседу или хотят сменить тему разговора, – заметил Николай. А мы только приблизились к вводной части.

– Ну, как там Москва, расскажите, – выжидающе спросила Галя. – Ой, знали бы вы, как все надоело, как домой хочется, сил больше нет никаких.

Насчет того, что надоело, пожалуй, не встретишь за рубежом советской семьи, которая на словах не рвалась бы обратно, но этому никогда не верится до конца, особенно, если толкуют об этом в Лондоне или на островах Зеленого Мыса, где твердая валюта и круглый год курорт. Помню, в Алжире, это, конечно, не Рио-де-Жанейро, я как приехал, попал на прощальный ужин. Застолье, речи. И вот тот, которого провожали, попросил тишины и обратился к другу с гитарой:

– Давай нашу, заветную.

– А я в Россию, домой хочу, я так давно не видел маму... – запел друг.

Песню подхватили, пели негромко, проникновенно с искренней слезой. Когда закончили, я утешил отъезжающего, чего уж тут расстраиваться, через два дня встретит тебя мама в Шереметьево.

Он удивленно вскинул на меня глаза:

– Ничего, потерплю еще годика два-три в Париже. Нет, уж сначала Франция, а потом Россия.

Иной разговор – Азия или Африка. Марченки объяснили, что кислорода и того здесь в атмосфере меньше на шесть процентов. Что воду из водопровода надо кипятить, остужать, фильтровать и только после этого можно пить или греть для чая. Что сырое мясо мыть раствором марганцовки или красным дезинфицирующим мылом, промораживать в морозильнике, отваривать, а затем можно и жарить. Что все овощи, особенно капусту и виноград, держать до часа в мыльной воде, для чего лучше всего годится отечественное мыло "Хозяюшка", разве вы не привезли, зря, ребята. Что витаминов в местных фруктах-овощах нет, все выжигается солнцем, поэтому и бывают голодные обмороки у детей советских специалистов, которые решили выжить здесь за счет дешевых бананов. Что из-за высокой солнечной радиации загорать категорически не рекомендуется, вот один тут все жарился на солнышке и получил загар и белокровие. Что жара длится с апреля по октябрь и доходит до сорока пяти в тени, что в августе идут дожди , муссон их приносит, вроде не так жарко, зато влажно и всякая нечисть вроде москитов, термитов, змей и крыс выползает и вылетает. Что москитами разносится лихорадка и малярия, а с водой и мороженым – амеба. Что чаще всего в семье амебой болеет ребенок и мать, разве малышу объяснишь, что нельзя тащить в рот, что попало. Что недавно была вспышка тифа в советской колонии, где живут все вместе, хоть и отдельные квартиры, а все равно общежитие, и поэтому в городе, самим по себе, жить лучше, если только с местными ладишь. Что местные добрые и безобидные, но до того безалаберные, что ничем их не проймешь, криком ничего не добьешься, а если они обидятся, то могут ограбить или сжечь машину. Да и со своими надо осторожней, не доверяй никому, кого хорошо знаешь, не дружи, не заводи тесных знакомств, никогда неизвестно, что таится в потемках чужой советской души.

Под высокими потолками медленными птицами кружились лопасти вентиляторов, вея прохладу, горящие свечи, подрагивая пламенем, играли маленькими радугами в хрустале рюмок и фужеров, розы в диковинной вазе расправили венцы своих лепестков, разрезанные тропические плоды обнажили свою странную на цвет и на вкус плоть, в углу помигивала эквалайзером стереосистема, заполняя пространственный объем звуками блюза – картина сказочной нереальности казалась неправдоподобной и зыбкой по сравнению с жестокой действительностью, и, чтобы уравновесить эту дисгармонию, мы последовали совету наших друзей, друзей? Конечно, друзей, хоть и клял я Миколу последними словами в Москве за полугодовое ожидание, да мы неоднократно последовали совету друзей, что лучшее средство в тропиках – это понемногу, но каждый день, несмотря на указ, Москва далеко, Москва не понимает, что здесь это не прихоть, а необходимость. Пили за приезд, за отъезд, за тех, кто в море, заграницей, за тех, кто дома.

Стало хорошо, вечер пролетел, как одно мгновение, и настала пора двигаться. Галя навертела пакеты с едой и фруктами нам с Ленкой и пожелала проводить нас, мы загрузились в машину, Ганеш, радостно улыбаясь, отворил ворота, солдат топнул ногой и мы выкатили на тихую, полуосвещенную улицу.

– Люблю этот город ночью, – сказал Николай. – Грязи не видно и нет толпы, отдыхает душа и глаза. А что, Галуня, поехали на наше место?

– О-бя-за-тель-но, – откликнулась Галя с заднего сиденья, а Николай вставил кассету в магнитофон и запел-застонал Высоцкий:

В синем небе, колокольнями проколотом,

Медный колокол, медный колокол

То ль возрадовался, то ли осерчал.

Купола в России кроют чистым золотом,

Чтобы чаще Господь замечал.

Я стою, как перед вечною загадкою,

Пред великою да сказочной страною,

Перед солоно да горько-кисло-сладкою,

Голубою, родниковою, ржаною.

Грязью чавкая жирной да ржавою,

Вязнут лошади по стремена,

Но влекут меня сонной державою,

Что раскисла, опухла со сна.

Душу, сбитую, дотертую утратами,

Душу, сбитую перекатами,

Если до крови лоскут истончал,

Залатаю золотыми я заплатами,

Чтобы чаще Господь замечал,

Чтобы чаще Господь замечал...

На открывшемся просторе, где не видно скрытых в густой ночной тьме городских зданий, высилась триумфальная арка, под которой похоронен неизвестный солдат и горит вечный огонь. Мы вышли из неподалеку припаркованного автомобиля, и ночное небо в крупных звездах раскинуло свой шатер над нашими головами. Поначалу по газону, а потом скрипя гравием, мы дошли до огня, который выхватывал из темноты, как из небытия, наши лица, и молча постояли.

Будто где-то в поле у костра.

Человеку нужен алтарь, нужен очищающий огонь, тысячилетиями уносящий нетленный дух к звездам.

– Это наше место здесь, – тихо сказала Галя. – Я загадываю желание и прошу, чтобы оно исполнилось. Загадайте и вы.

– Я уже это сделала, – сказала Алена и посмотрела на меня.

Я знал, что она загадала – чтобы все наши были живы-здоровы. И я желал того же. Но еще желал, чтобы, если и произойдут перемены в нашей жизни, пусть они будут к лучшему. Новое, непривычное слово "перестройка" входило в наш обиход, и с этим словом был связан "надежды маленький оркестрик", как сказал поэт.

Глава четырнадцатая

На следующее утро мне понадобилось определенное усилие, чтобы восстановить в памяти вчерашнее, и оказалось, что в машине Николай достал фляжку из бардачка, как все водители называют ящик для перчаток, и мы хлебнули еще по доброму глотку, закусив рукавом, да и покатили с ветерком до хаты. Николай пожелал продолжить и тихо-тихо заспивать украинские песни, но Галуня ультимативно потребовала сказать гудбай дружка дружке. На том и расстались, а я припомнил, как в Лондон приехала на работу семья да на радостях так загудела, что мужики учинили скандал и дебош, и на следующий день их отправили с берегов туманного Альбиона домой. На родину. Такая вот вышла долгосрочная командировка на один день. Зеленый змий – один из самых сильных искусителей за рубежом, и лукавым синим пламенем горят его глаза.

Пошатывало, поташнивало, испарина покрывала время от времени лоб, хотя портрет лица, как у нас шутили в редакции, был относительно свеж. Вот только глаза. Как у кролика. В Аргентине, на выставке, в день открытия тоже себе позволили до третьих петухов. На утро в зеркале себя не признал. И в целях маскировки темные очки надел. Успокоился, когда к автобусу вышел – все в черных очках. Свои люди, из страны Советов.

Выручил Николай, заехавший за мной, он дал мне капли, после чего белки глаз приобрели цвет свежесваренного облупленного яйца.

Чередой прошли визиты в офис Агенства Печати Новости, дом советской науки и культуры, конфедерацию промышленных фирм и другие организации. Калейдоскоп встреч был стремителен, и время бежало, как горный поток. Так прошла неделя. Первая неделя нашего пребывания заграницей.

– Сегодня прощальный ужин, – напомнил мне Николай. – Специально к торгпреду ходил за разрешением. Убедил его, что местным журналистам надо хоть понемногу, но обязательно наливать, иначе высохнут их перья. Конечно, как они сами говорят, пресса у них свободная, независимая, но журналистика, представителями которой являемся и мы с вами, сэр, вторая древнейшая профессия после проституции. Не так ли, милорд?

Милорд был полностью согласен с сэром, но не имел своего собственного опыта общения с местной прессой и потому не представлял себе степень ее свободы и независимости. Был, правда, визит трех журналистов в Союз, и милорд работал с этой делегацией, но одно дело взгляд изнутри, а другое – снаружи.

Прощальный ужин устраивал мистер Джордж, глава фирмы "Интернейшнл Пабликейшнз Прайвит Лимитед", короче "Ай-Пи" или в просторечии работников торгпредства "Интерпаб", что переводилось дословно как международная пивная. Мистер Джордж в советской колонии был больше известен как Жора. Невысокий и крулый, как мяч, в белоснежном сафари он встретил нас у дверей гостиницы "Шератон".

Гостиницы – оазисы с ухоженными садами, стрижеными газонами и голубыми бассейнами. Въезжаешь из душного города, словно в ворота рая, бросаешь ключи от машины бою и попадаешь в прохладный, отделанный разноцветным мрамором с тихо журчащим фонтаном холл. Где-то музыканты, скрипка и рояль, играют неторопливое попурри из знаменитых мелодий, услужливые менеджеры или симпатичные девушки ждут ваших распоряжений, и в это мгновения кажется, что жизнь прекрасна и удивительна, как сказал поэт. В каждой гостинице несколько ресторанов, есть и отдельные холлы, в которых устраиваются приемы. Наш холл гордо звался "Президент".

– Все, кто здесь чествовался, обязательно становились президентами, расплылся в льстивой восточной улыбке мистер Джордж, обращаясь к Николаю.

– Мыколай Ваныч, угораздит тебя стать президентом, не обойди милостью раба божьего Валерку, – заканючил я гнусаво.

– Стыдись, сын мой, – важно и смиренно-назидательно ответствовал Николай, подхватив мою игру, – стыдись такими просьбами тревожить своего рано полысевшего и быстро постаревшего друга, который в поте лица своего набрал, как пчела, каждый день собирающая по капле нектар, на необходимый прожиточный минимум своего бурно подрастающего семейства, отвыкшего от очередей и дефицита всяческих товаров, а ныне возвращающегося в родные пенаты. Иди, трудись, и бог тебе воздаст. А мистер Джордж тебе поможет. Не так ли, Джордж?

Мистер Джордж радостно закивал головой, будто хоть что-то понял из русскоязычного монолога Николая. Тем более, что по форме монолог был архаичен, а по содержанию понятен только советским.

– Мистер Джордж, – перешел на английский Николай. – А ведь среди нас уже есть один президент – это вы.

– Я стал президентом тридцать лет назад, а перед этим я, бедный человек, пришел пешком в советское посольство. Великий Советский Союз подарил мне велосипед и дал заказы. Так я стал президентом.

– А сейчас у него мерседесы и тойоты, – опять по-русски сказал Николай. – И то верно, чтобы президентом стать деньги нужны. И немалые. А так мы конешно, можем. Шо, Галуня, слабо тебе быть жинкой президента?

– А шо, – спокойно отреагировала Галуня. – Можно и президентшей.

На Гале шитое бисером вечернее платье, в ушах, на шее, на пальцах сияют драгоценности. Алена выглядит совсем скромно на ее фоне. Ну, ничего, будет и на нашей улице праздник.

Зеркальные потолки увеличивали вдвое пространство холла "Президент", мягко освещенного отраженным светом скрытых от глаз светильников. Стены обиты бордовым тисненым шелком, в центре круглый стол под белой скатертью, украшенный цветами и ледяным лебедем в натуральную величину. Джордж сказал, что лебедь из льда – для охлаждения, хотя и так веяло кондиционированной прохладой.

Мы выстроились в ряд у входа, как на посольских приемах – Джордж, Николай, Галина, я, Алена.

К половине восьмого вечера прибыли первые гости. Рукопожатия со всеми, объятия с Николаем, поцелуи с Галиной. Чуть поодаль от нашей шеренги наготове официанты в белых куртках и перчатках с серебряными подносами. Гости прихватывали свою порцию и уходили в глубину холла. Наливают здесь грамм по тридцать виски в высокий стакан, остальное – содовая и лед. Наклейки на бутылках английские, хотя виски местного производства. Как сказал Джордж, во всем мире английского виски продается в три раза больше, чем официально производится. Разносят также соки, напитки, но Николай отсоветовал их пить – даже в ресторанах пяти-звездных отелей могут налить в стакан, сполоснутый в каком-нибудь ушате. Иное дело виски дезинфекция. Из закусок – жареная перченая сухая картошка и соленые жареные орешки.

Многих я уже знал в лицо – Андрея Савича, Пономарева. Торгпред не пришел, и на то были свои причины, не пожелал со стаканом отсвечивать в публичном месте, но возлияние разрешил под личную ответственность Пономарева.

Наших набралось человек двадцать, почти все, как в униформе, в сафари, многие пришли с женами. С десяток местных, в основном, журналисты, одетые кто во что горазд – невообразимое сочетание европейского и национального, например, чалма и галстук, пиджак и шаровары.

Дальше случилось то, чего я меньше всего ожидал, чему с трудом поверил бы в Москве. Произошла встреча с мгновенно ожившим прошлым, с вечнозеленым немеркнущим в памяти временем студенчества, что прошумело в нашем Технологическом, в нашей киностудии. Многие годы все свое свободное время – в подвале лабораторного корпуса, на улицах Москвы, в разноцветном карнавале фестиваля молодежи и на политых потом полях целины мы смотрели на мир через объектив кинокамеры. Виталька Вехов пришел в студию на несколько лет позже меня, но это не имело никакого значения в дружине одержимых кино. Туберкулез легких разлучил меня с мечтой стать режиссером, но киностудия навсегда осталась в сердце моем. И по роду своих занятий Виталий оказался в чем-то близок мне – директор демонстрационного зала образцов советских экспортных товаров при торгпредстве, начальник рекламы и душа самодеятельности.

– Проводишь Николая и жду сразу в гости, – протянул мне визитную карточку Виталий. – Живем мы в городе, в демзале, приезжайте в любое время, только позвони заранее, а то благоверная супруга моя, Любаша, сильно ругается, если не успевает пирогов напечь.

Около восьми Джордж, посоветовавшись с Николаем, что ждать больше нет смысла, перешел к микрофону, установленному возле круглого стола с ледяным лебедем, у которого с клюва уже накапало.

– Леди и джентльмены, – произнес он бархатным голосом. – Уважаемый господин Пономарев! Уважаемый господин Марченко! Уважаемый господин Истомин! Разрешите поднять тост за товарища Марченко...

Джордж так и сказал "товариш".

– ... и за мадам Марченко, которые являются представителями великого советского народа, крепкая дружба с которым прочно связывает наши страны, и пожелать им счастливого возвращения на родную землю.

В своей ответной речи "товариш" Марченко поблагодарил господина Джорджа и провозгласил тост за процветание дружественной нации, представителем которой является наш общий друг Жора, он же президент "Интерпаба".

Тут Джордж предоставил слово мне, и я на мгновение растерялся, было от чего, в самом деле в тот момент я был не я, а великая держава и сказанное мною осядет в памяти местных журналистов и, как мнение страны, появится в утренних выпусках газет. К тому же, я не знал, как начать, но выручило общеизвестное:

– Леди и джентльмены!

Я смотрел на этих джентльменов с Таганки и из Сокольников, из Ясенево и Орехово-Борисово, на этих леди из Марьиной Рощи и Дегунино, уроженцев Сибири и Закавказья, Украины и Прибалтики, Средней Азии и Нечерноземья и мне захотелось сказать им, дорогие соотечественники, на родине опять оттепель и появились первые зеленые ростки надежды, задуло свежим ветром перемен и хорошо бы в нужную сторону, чтобы, дай бог, наконец-то... но вместо этого выразил готовность отдать все силы и внести свой скромный вклад в дело развития торговых и экономических отношений наших стран.