Текст книги "Колония"

Автор книги: Виталий Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Присутствующие встретили одобрительным гулом все три тоста, и единый поток внимания к официальной части прощального ужина разбился на ручейки отдельных бесед. Самопроизвольно произошло и разделение на группы по общим интересам и статусу: коллеги из АПН – с местными журналистами, пресс-атташе посольства – с Пономаревым, сотрудники торгпредства – по отделам, машинному, сырьевому, экономическому. Женщины объединились в отдельную стаю.

Я стоял с Николаем, и к нему подходили то один, то другой, чокались, обнимались, желали мягкой посадки и часто спрашивали меня:

– Как там Москва? Сухой закон?

Я отвечал, что пьянь исчезла с улиц, что, действительно, безумные очереди за водкой, но если сильно захочешь, то все равно достанешь, зато при наличии отсутствия не выпьешь лишний раз.

Кто-то из подошедших тихо спросил меня, почти на ухо:

– О реформе внешней торговли ничего не слышно? Говорят, что будут отчислять процент за заключенные сделки? Тогда, наверное, имеет смысл не торопиться сейчас, попридержать контракты, а? Мужики во Внешторге так и делают, это мне точно известно.

Про реформу я ничего не знал, но подумал, что прямая личная материальная заинтересованность советских бизнесменов изменила бы, наконец, парадоксальную ситуацию – внешнеторговый советский работник, человек с двумя высшими образованиями, знанием иностранного языка, с окладом сто шестьдесят рублей в месяц да еще обремененный семьей готовит контракт на миллионы долларов и сидит на переговорах рядом с акулами бизнеса, не имея ни цента, ни копейки выгоды от сделки.

Где-то через час под большими металлическими подносами запылали спиртовки и собравшиеся, взяв по тарелке, обошли два длинных стола, выбирая по вкусу и желанию кто шашлычок из куриных ножек в соусе карри, кто говядину с шампиньонами или свиные эскалопы, кто рыбу в кляре, рис с шафраном, рис с зеленым горошком, рис с овощами, жареную картошку, салаты. Все это вкусно, но приперчено, со специями, обжигает с непривычки рот, и тут единственное спасение – погасить пожар кисловатым югортом.

Отдельный стол для вегетарианцев, и блюд для них приготовлено ничуть не меньше, чем для мясоедов. Где в Москве увидишь такое?

Обычный прощальный ужин на тридцать персон...

– Куда же девать пустую тарелку? – спросил я у Николая.

– А под стол, – кивнул он головой вниз.

И действительно, то один, то другой гость подходили к столам с подносами и, наклонившись, прятали за занавес белой драпировки скатерти свои тарелки, а официант с другой стороны стола нырял вниз и уносил их.

На сладкое – ананасы, манго, клубничное, ванильное, шоколадное мороженое, желе, суфле, взбитые сливки.

– Вот здесь и таится погибель моя, – перефразировал пушкинскую строку Николай, имея ввиду десерт, – изумительно вкусная вредность, а отказаться сил никаких нет.

После сладкого обнесли маленькими рюмочками с коньяком и ликерами, и народ стал постепенно расходится. В конце концов остались Марченки, Джордж и мы.

– Спасибо вам огромное, – обняла Галя Джорджа.

И вдруг расплакалась.

– Ну, что ты, – попытался я утешить ее. – Через два дня дома будешь. На родине.

– В том-то и дело, домой едем, – сквозь слезы сказала Галя. – И страшно.

И правда, повезло нам с Аленой, подумал я, пробудем здесь три года, а уж к тому времени закончится перестройка. И стихнет ветер перемен. И заживут люди спокойно и счастливо.

Глава пятнадцатая

День отъезда Марченко – суббота – день нашего переезда в квартиру, которая станет нашим пристанищем на три, а может и больше лет. Только бы не меньше.

С утра пораньше мы приехали с Аленой к Марченко. Галуня повела Ленку по дому, давая ей последние полезные советы и наставления, как лучше здесь благоустроиться, показала, что они оставляют нам в наследство.

По субботам прямой рейс до Москвы, без посадки в Дели и Ташкенте. В субботу удобнее возвращаться в Союз – есть воскресенье, чтобы очухаться от перелета. Тем более, что летишь днем, а не ночью. И еще важный момент для отъезжающих – груз. Оплачивается по восемьдесят килограмм на душу плюс по двадцать на билет, у Марченко на троих – триста кило, кажется много, но мы набили доверху коробками из плотного картона не только небольшой автобус, пришедший из торгпредства, но и легковую машину и отчалили в аэропорт, чтобы заранее оформить багаж.

Все возвращаются отсюда по субботам. Кроме временно командированных и тех, кому пришлось это сделать не по своему желанию, а по воле случая. Несчастного случая. Об этом вспомнил Николай, когда миновали развилку дорог между местными и международными авиалиниями:

– На этом перекрестке, вот также в субботу наш завхоз возвращался из аэропорта, где сдавал багаж какой-то делегации. И сбил велосипедиста. Увидел, что раздавил человека – и по газам. И тем же рейсом, через три часа, улетел прямо в Шереметьево. Жену с вещами отправили через неделю. Год всего просидел заграницей. А куда деваться? Посадили бы на каторгу. Тропическая каторга, это тебе даже не наша Колыма. У меня один знакомец в Африке до сих пор сидит.

В здание аэропорта я прошел, предъявив свой сертификат – черную книжечку, выданную взамен паспорта, на которой было вытеснено: полудипломат. Не то, чтобы получеловек, но во всяком случае не полноценный представитель, защищенный всей мощью своей державы и международных конвенций, но состоящий под покровительством всего этого. Кроме нас, второсортных, есть еще и третьесортные – трудовая армия советских специалистов.

Черноглазый чиновник в зеленой униформе и розовой чалме, не торопясь, прицепил к каждой коробке по бирке, проверил билеты, посчитал что-то на микрокалькуляторе и объявил Николаю, что перевес его багажа составляет шестьдесят килограммов.

– Ну, что такое шестьдесят килограмм на три билета, сэр? – широко улыбнулся Николай.

– Это по восемьдесят крошей за кило, итого четыре тысячи восемьсот, сэр, – не менее лучезарно улыбнулся в ответ чиновник.

– Совсем сдурел парень, – глядя на розовую чалму, сказал по-русски Николай. – Это же моя месячная зарплата.

– Что вы сказали, сэр? – улыбка исчезла с лица чиновника.

– Я очень, очень худой, сэр, – перешел на английский Николай. – И жена моя худая, и сын совсем худой. Считайте, что каждый из нас временно поправился на двадцать килограмм.

– Сожалею, сэр, – чиновник стал строг и непроницаем и даже вроде бы позеленел под цвет своей униформы.

– А где представитель Аэрофлота мистер Барсуков? – погасил и свою улыбку Марченко.

– Вот-вот появится.

И действительно, у дальней стойки мелькнула голубая рубашка с золотыми шеврончиками на рукавах.

– Желанный гость любого советского дома, – усмехнулся Николай. – Мистер Барсуков по кличке Сумчатый, или Кенгуру. У него всегда на столе в офисе сумочка лежит. Кладешь в нее молча бутылку виски и нет у тебя перегруза. Имей это ввиду.

Барсуков и впрямь был похож на хомячка.

– Отмучился? – пожал он руку Марченко.

– И не говори, – вздохнул Николай. – Знакомься, Валера Истомин, моя замена.

Кенгуру кивнул мне, глянув мельком. Я же поймал себя на том, что весь подобрался, как Тонкий перед Толстым в рассказе Чехова.

– Сколько? – понимающе спросил Барсуков у Марченко.

– Шестьдесят.

– Ноу проблем, – важно сказал Кенгуру розовой чалме.

Хорошо, когда нет проблем. Обязательно надо будет пригласить Барсукова в гости. И налить.

Вернулись мы на легковой, отпустив автобус, и около дома обнаружили несколько машин с голубыми дипломатическими номерами, которые все начинались с цифры шестьдесят шесть.

Шесть-шесть, Си-Ди, корпус дипломатик. Номер СССР. У Абу-Даби скорее всего номер первый. Или у Афганистана.

– На посошок прикатили, – прокомментировал Николай сборище "дипломатов". – Как на прием.

В столовой несколько человек стояли со стаканами в руках.

Одни мужики. Жены в другой комнате передавали напоследок Гале кто письмецо, кто маленькую посылочку.

Налили и мы себе.

Завелся разговор, сразу, естественно, о перевесе, потом о местной таможне, оказалось, отсюда нельзя везти игрушечное оружие, всякие там пластмассовые пистолеты и автоматы, на нашей же таможне трясут за виски, за видеокассеты, за чай, за кожаные изделия, пальто, дубленки, шубы. Заодно обсудили, на что сейчас спрос в Союзе, почем кожа и барахло, украшения из полудрагоценных камней и жемчуг. При получении багажа в Шереметьево запросто можно недосчитаться ящика или двух. Украдут при разгрузке. Протыкают коробку прутом, ищут технику – магнитофоны, музыкальные центры, видео. Убытки возмещает родной Аэрофлот по весу, что-то около десяти рублей за кило и мороки не оберешься. А в каждой коробке товара на тысячи. Так что технику лучше всего везти в руках. А сколько потащишь? И в чем? Есть раскладные сумки на колесиках, "смерть аэрофлота" зовутся. Но против них местный персонал сильно ополчается, не пускают, велят сумки в основной багаж сдавать. Остается стоять насмерть. Или мистера Барсукова, нашего Кенгуру звать. В Шереметьево тележек не достать. Куда деваться с грузом, с этими коробками, чемоданами, сумками? Раньше как хорошо, нашел носильщика, дал ему десятку, он тебя мимо таможни провезет, знает, к какому таможеннику лучше идти, чтобы быстрей пропустил, а теперь? Говорят, какой-то кооператив организовали, все тележки у него. В дверях родного Отечества рэкетиры ждут, у них все такси схвачены, они специально тех, кто с большим багажом, выбирают, и что человек с этими коробками, женой и ребенком против них может поделать?

Картина получилась такая безрадостная, что мы налили себе еще по одной.

Тут жены пришли, шумно сразу стало, а потом разом стихло, потому что настал момент, который с полным правом можно назвать последним.

– На кольце царя Соломона было начертано "Все проходит", – сказал, глядя в свой стакан, словно именно там лежало царское кольцо, старший юрисконсульт, он же председатель профкома, нет не профкома, профком это партбюро, а месткома Женя Гусаров и впрямь с пышными гусарскими усами. – Прошло время и настало время нам попрощаться с Николаем и Галиной. Что им можно пожелать? Самое главное – чтобы вернулись домой, к своим родным и близким, здоровыми, поскольку всем известно, что и через год и через два, тут никто не застрахован, а вылезет где-нибудь в печенке-селезенке амеба и замучишься лечиться, потому как специалистов и лекарств в России супротив амебы нет. И вообще, эта простейшая пакость сильно противопоказана белому человеку, в отличие от аборигенов. Анализы сдал? Все в порядке?

– Бог миловал, – серьезно ответил Николай.

– По моему разумению и не могло быть ничего плохого, потому что амеба не переносит алкоголя, косеет быстро и удаляется из организма, насыщенного живой водой. Марченки же, как всем известно, а здесь всем о всех известно, на здоровье не экономили, лекарство целительное, – Гусаров поднял стакан и посмотрел на свет светло-желтую жидкость, – принимали регулярно. Второе пожелание – хорошо вернуться. Многие заграничные мужи начинают мнить о себе, общаясь с членами, я говорю в образном смысле, высоких делегаций, верят их широким обещаниям, а вернувшись в нашу высокохудожественную действительность, не выдерживают обманутых надежд, долгих очередей и маленькой зарплаты. Где и кем будешь службу дальнейшую проходить, коли не секрет?

– Да вроде бы в родном АПН, – осторожно сказал Николай. – На том же регионе стран.

– Можно предположить, что годика через три опять сменишь Истомина. Это и есть мое третье пожелание, ибо жизнь человеку дается только один раз, как объяснил нам классик, и надо прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Ну, и традиционно, чтобы число взлетов у тебя строго соответствовало числу посадок. Я имею ввиду самолет.

Выпили до дна, присели на дорожку, кто на что, помолчали минутку и поднялись.

Алена осталась, а я поехал с Марченками.

"Пили мы – мне спирт в аорту проникал, – я весь путь к аэропорту проикал. К трапу я, а сзади в спину – будто лай: На кого ж ты нас покинул, Николай!"

Эти слова из песни Высоцкого крутились у меня в голове, повторяясь как на заезженной пластинке все два часа, пока самолет не взлетел и пока я с Ганешем перевозил вещи.

В этих хлопотах, разборке и приборке время пролетело незаметно, и был уже поздний вечер, когда мы сели, наконец-то, ужинать. Чай решили пить на балконе, где стоял столик и легкие алюминиевые кресла.

Черное небо с крупными звездами раскинулось над головой.

Чужое небо, чужие звезды, зарево чужого города. Теплый вечер ноябре.

– А змеи не ползают по балконам? – спросила Алена.

– Нет, они любят в постель забираться, – сказал я и по глазам Алены понял, что шутка не удалась.

Решил сменить тему:

– Письма Гале отдала, не забыла?

– Отдала, конечно.

– Ну, и что ты в них написала?

– Разве это расскажешь?

Глава шестнадцатая

Проснулся от того, что почти падаю с края широченной плоской кровати Ленка тесно прижалась, вытеснив меня почти совсем, хотя с ее стороны свободного места хватило бы с избытком еще на двоих. Кровать – деревянная, с резьбой в мавританском стиле: вязь арабских букв сплетена в причудливый орнамент, инкрустированный белой костью. Шторы на окнах плотно задернуты, солнечный свет с трудом пробивается по краям, под высоким потолком застыл трилистник широких лопастей вентилятора, вдоль стены розового цвета длинный узкий стол, трехместный диванчик и от пола до потолка двери встроенных шкафов темного дерева.

Я осторожно высвободился от Ленки, прошел мимо белого туалетного столика с трехстворчатым зеркалом в ванную комнату, выложенную серым мрамором. В приоткрытое окно доносился отдаленный шум улицы, автомобильные гудки и музыка.

Умылся вкусно пахнущим мылом, оделся и по винтовой лесенке вышел на плоскую крышу. В безоблачном голубом небе светило неяркое зимнее солнце. Не жарко, но потихоньку пригревало.

Во дворе солдаты разложили стираное исподнее сушиться на газоне, Ганеш поливал дорожку из шланга, увидел меня, согнулся в поклоне.

Я помахал ему рукой и слегка размялся – побегал по крыше трусцой, сделал наклоны, поприседал, а когда спустился вниз, то увидел Ганеша уже в столовой. Перед ним стояла Ленка в халатике.

– Как по-английски будет огурец? – спросила она меня нетерпеливо.

– Какамбер.

– Так вот, – сказала она Ганешу по-русски. – Десять какамберов.

И показала ему две руки с растопыренными пальцами.

– А помидоры? – опять повернулась она ко мне.

– Минутку, мадам, – попросил Ганеш Алену и исчез.

Вернулся минут через пять с книжкой, похожей на детский букварь. Нашел в ней страничку, где красочно отпечатаны темно-красные помидоры, ярко-зеленые огурцы, коричневая картошка и фиолетовые баклажаны с английскими названиями.

– Господи, удобно-то как, – восхитилась Алена.

С книжкой-выручалочкой у нее с Ганешем возникло полное взаимопонимание, и вскоре Ганеш отправился на местный рынок.

Позавтракав, мы с Аленой занялись каждый своим – она разборкой вещей, а я пошел в свой кабинет, то бишь офис. На дверях – табличка "директор" и передвижной указатель "в" и "аут". Если "в", то директор на месте, если в "ауте", то и нечего попусту в кабинет заглядывать. Удобно.

Я поставил указатель на "в" и с полным основанием вошел в кабинет.

Деревянный стол вишневого цвета, кожаное кресло на колесиках с высокой спинкой, два телефона – внутренний и внешний, стеллаж с папками и книгами, на стене портрет Ленина и календарь с полуголыми девицами.

Я посмотрел на такое сочетание, подумал и снял девиц.

Итак, директор, с чего начнем, спросил я самого себя, погрузившись в кресло. С верхнего ящика, с первой бумажки...

Трех часов мне едва хватило, чтобы просмотреть только то, что было в столе. Довольно на сегодня.

Позвонил по внутреннему Алене. В спальне ее не оказалось. Нашел в столовой.

– Елена Сергеевна? Директор кушать хочет.

– Ой, это ты? А я думала, что Ганеш.

– Устала?

– Не столько устала, сколько надоело. Может, погуляем, сходим куда-нибудь?

– Голодный никуда не пойду.

– Да все уже готово, иди, жду.

Я повесил трубку... По телефону... В собственном доме... А хорошо быть директором... Еще лучше хозяином...

Я встал из кресла, оглядел кабинет, подумал и снял портрет Ленина, водрузив на его место календарь. Чем же я не хозяин? Машина есть – сейчас сядем и двинем куда-нибудь...

Алена пришла в восторг от моей идеи. После обеда Ганеш помыл посуду, и я объяснил ему, что хотелось бы поехать в город, посмотреть какую-нибудь достопримечательность. Ганеш покивал головой и перечислил несколько названий, которые мне ничего не говорили. Тем не менее, и я солидно покивал в ответ и выбрал "форт" и "моск", рассудив, что форт он и есть форт, а что такое "моск" и с чем его едят, посмотрим.

Воскресный послеполуденный город ленив и сравнительно пуст. Минут за двадцать мы добрались до широкой шумной площади, забитой туристами, мелкими ларьками с сувенирами, вездесущими мальчишками и нищими попрошайками, киосками с водой и мороженым, велорикшами и двухместными колясками с впряженными в них низкорослыми лошадками. С одной стороны площадь обрывалась рвом, правда сухим, без воды, за которым высились отвесные крепостные стены форта. Бойницы и башни из красного песчаника, словно пропитанные кровью некогда здесь сражавшихся, молча смотрели поверх суетливой толпы в даль далекого прошлого. Через ров шел мост с двумя каменными боевыми слонами, охранявшими деревянные, кованые ворота.

Внутри форта мы сразу попали в длинный ряд магазинов. Чего только не было за их витринами и на выносных лотках?! У Алены глаза разбежались. Россыпи бус – гранатовых, аметистовых, из бирюзы, золотого песка, браслеты, ожерелья из слоновой и верблюжьей кости, серебряные и золотые цепочки, кольца, диадемы, кулоны, серьги, нитки жемчуга, изумруды, рубины, бриллианты, тонко выписанные миниатюры на слоновой кости, яркая, разноцветная батика, фигурки из сандалового дерева – ошарашивающее изобилие, кажущееся нам, северным людям, вычурным и избыточным. Впрочем, так показалось, скорее всего, только мне, судя по загоревшимся глазам Алены, ей вовсе не претила эта роскошь. Здесь же высились стеллажи, стояли прямо на улице вешалки, забитые кожаными пальто, куртками, свитерами и кофточками ангорской шерсти, платьями, жакетами, блузками и юбками...

– Валера, давай купим что-нибудь, – тоном девочки, которой хочется куклу, попросила Аленка.

– Обязательно купим, только сначала давай-ка приценимся, сравним дорого или нет.

– А кожаное пальто с меховым воротником дорого?

Ганеш сказал, что рынок здесь дорогой, бойкое место, и пальто, что приглянулось Ленке, тянет под тысячу.

– Вот и считай, Алена, если я получаю пять тысяч в месяц, то выходит, пять пальто, а если поторговаться, то и шесть выкроим. И не торопись, это же все никуда не исчезнет, не денется, тут тебе не Москва и добра такого – горы на каждом углу.

Успокоилась она все-таки, когда выбрала себе простенькую, но симпатичную сиреневую кофточку.

Магазины кончились, и мы вошли еще через одни ворота во внутреннее пространство форта, где прямая дорога, выложенная красным обожженным кирпичом, через зеленый газон вела к прямоугольному возвышению, обрамленному высокими тонкими колоннами. В глубине его на троне восседал когда-то раджа, или король, и вел прием, одаривая милостями или верша расправу.

За залом приемов открылся сад с дворцами и храмами, он был вознесен над городом, как и подобает сану владыки, поскольку обитателями сада были царственные особы, диковинные звери и птицы да стража из евнухов. Беломраморные стены дворцов были инкрустированы цветами из полудрагоценных камней, окна закрывали ажурные, вырезанные из единого монолита каменные решетки, на полах когда-то лежали дорогие ковры и подушки золотого шитья и везде протекала вода. Путь ее был замысловато проложен по всему саду, но точно рассчитан так, чтобы в любом уголке сада было прохладно, и тихо шумел небольшой водопад. Водяные стоки были устроены так, чтобы вода или ниспадала тугим гладким сливом, или веселой толчеей сверкала на солнце. Воды не было, как и ковров, судя по всему, с тех пор, как рухнула империя, страна обрела независимость и хозяином дворцов стало государство. Распахнутые солнцу, всем ветрам и дождям здания стали постепенно ветшать, толпы туристов вытоптали сады, полудрагоценные камни повыковыривали из стен, и только усилием воображения можно было представить себе былое величие.

Нагулявшись по саду, мы вышли из форта и направились было к машине, но Ганеш стал показывать куда-то рукой, повторяя:

– Моск! Моск!

Мы пересекли площадь перед фортом и углубились в лабиринт старого города.

Улочки, узкие настолько, что можно достать руками от стены до стены, нечистоты, стекающие вдоль домов, запах жирного чада от готовящейся где-то еды и грязные оборванцы, не спускающие с нас черных диковатых глаз. Резкий контраст по сравнению с вознесенными на высоту форта садами.

Моск оказался большой мечетью, неожиданно открывшейся за очередным поворотом.

Ганеш пытался затащить нас внутрь, но потускневшее желание знакомиться с такой экзотикой у нас совсем пропало, когда мы увидели несколько прокаженных с вывернутыми руками и ногами, торопливо ковыляющих к нам.

– Мне страшно, – потащила меня Алена за руку назад.

Я не сопротивлялся.

Впечатление от клоаки старого города было настолько сильным, что Алена молчала всю обратную дорогу и только позже, после ужина, сидя на балконе в новой сиреневой кофточке, она спросила:

– А когда мы опять в форт поедем?

Глава семнадцатая

Ничего нельзя загадывать заранее – в следующий раз в форт мы попали нескоро. Но об этом попозже.

Мой первый, мой настоящий рабочий день.

От дома до торгпредства пятнадцать минут на машине. Сначала по кольцевой, вечно забитой, гудящей, ревущей, в душной синеве отработанных газов. Пробки в местах автомобильных аварий, что произошли ночью. Случаются они почти каждый день – по ночам грузовики гонят через город и водители часто засыпают за рулем.

Через три перекрестка – поворот в широкие тихие кварталы посольств. За мощными платанами и эвкалиптами двухэтажный особняк торгпредства с неводами различных антенн на крыше. Постовой отдает честь, притопнув ногой, и по пандусу плавно заходишь к дверям.

Дежурная за стеклянной перегородкой кивает головой, здравствуйте, мол, проходите. На столике в коридоре разложены рассортированные по алфавиту адресатов письма из Союза. Проверил и я стопку на "и", но нет, рано еще.

В нашей комнате во всю стену карта страны, пять письменных столов, столько же железных шкафов-сейфов, небольшой столик с пишущей машинкой и постоянно включенный радиоприемник. Мои соседи – среднее звено, оперативный состав, уполномоченные, старшие инженеры – по-разному называют тех, кто готовит сделки, встречает делегации, обеспечивает программу пребывания, то есть мотается с командированными по магазинам, пишет письма и справки, отвечает на телеграммы. Оперативный состав – та пружина, которая крутит весь механизм внешней торговли, а заводит эту пружину начальство в лице торгпреда или его замов. Рядовые армии советских бизнесменов должны иметь два диплома – инженера и экономиста, владеть одним, а то и двумя языками, знать страну пребывания и ее людей, работать с фирмой и официальными организациями. Спектр их деятельности неограничен – от представителя супер-державы до носильщика чемоданов. Обязанности распределены по группам товаров, а поскольку штатное расписание загранучреждений определяется взаиморавной квотой, определенной межправительственным соглашением, то на каждого приходится по несколько всесоюзных внешнеторговых объединений, в номенклатуру товаров которых входят сотни, а иногда и десятки тысяч наименований.

Сев за свой стол, я первым делом просмотрел список уполномоченных и ознакомился со сферой их деятельности. Дмитрий Ушаков – самолеты, автомобили, суда, запчасти, Василий Кузнецов – хлеб, хлопок, чай, кофе, Григорий Галкин – лицензии, Петр Гладков – машины и оборудование, Владимир Айвазян – кожаные изделия, ткани, готовое платье, Арчил Сохадзе – станки, Виталий Вехов – заведующий демонстрационным залом советских экспортных товаров, реклама, ярмарки, выставки, Константин Гриценко – книги, плакаты, пластинки, Евгений Гуляев – электроника.

В нашей комнате – Гладков, Айвазян, Вехов, Гуляев и я.

Заняты кто чем – в основном читают местные газеты. Пришла Ира Карасева, наша секретарша, принесла телексы, письма. Больше всего Гладкову.

Пропиликало девять утра по радио, в ответ у кого пискнули, у кого заиграли мелодии наручные электронные часы и пошли новости на местном языке.

Виталий Вехов покрутил ручку настройки, поймал другую станцию с музыкой.

– Сделай потише, – попросил его Гуляев хриплым голосом. – А то у меня после вчерашнего...

– В стакане оказалось больше льда, чем джина, сэр? – посочувствовал Вехов, имея ввиду севший голос Гуляева.

– Всего хватало, – мучительно улыбнулся в ответ Гуляев.

– А потише сделать я не могу, – вздохнул Вехов. – На то нам завхоз и выдал радио, ибо враг всегда подслушивает, разве ты не знаешь об этом?

– Где враг? – заглянул под стол Владимир Айвазян. – Нет врага. Может в сейфе?.. И здесь нет... Слушай, мистер Гуляев, а если враг подслушивает, значит, хочет государственную тайну узнать, верно?

– Хочет, – подтвердил Гуляев.

– Почему не продашь?

– Чего?

– Тайну.

– Так где же ее взять? Все секреты им давно известны. Нет у меня тайны, хоть зарежь. А то давно бы продал.

Мужики скалятся. Никто, конечно, всерьез не принимает этот разговор, но им, имеющим дело с настоящими бизнесменами, слишком хорошо известно, чего стоят наши изделия, наша коммерция и сколько тумана и секретности вокруг чаще всего пустопорожних дел.

– Кстати, чуть не забыл, – поднял голову Гладков. – Володя, у тебя не будет тысячи до получки?

Айвазян смотрит на Гладкова.

Заграницей не принято просить или давать в долг. Вдруг что-нибудь стрясется, где потом возьмешь. Ни в коем случае не вступать в денежные отношения с соотечественниками – так рекомендуют и различные инструкторы.

Но тысяча – это вроде бы немного.

– Ты у Васи Кузнецова спроси, самый богатый человек в нашем заведении, недавно опять партию чая закупил.

– Вася – большой человек, к нему не подступишься, чай купить, это тебе не ткацкий станок продать. Нас тут с Васей торгпред вызвал, говорит, плохо у нас с планом по машинам и оборудованию, давай, говорит, Вася, потряси своих чайников, пусть раскошелятся. Пошли мы с Васей на переговоры. В отель "Меридиан", знаешь, новый такой билдинг в центре, во французский ресторан. Официанты за спиной стоят, тарелки подогретые, блюда изысканные, фирмачи не знают, как угодить. Вася сидит, как Будда, и молчит, как изваяние. Только за коньяком с десертом вздохнул и, словно одолжение сделал, тихо так молвил, купите станки по переработке джута у господина Гладкова. Фирмачи на меня уставились и один заикнулся было, на хрена, де мол, мне эти совагрегаты. Но Вася бровь недовольно поднял, и фирмач тот язык с десертом проглотил. Вот это я понимаю бизнес... Но у Васи, как у всякого богатого человека, ты же знаешь, наличных никогда не имеется, ни к чему ему эти крошки...

– Придется дать, – развел руками Айвазян. – А насчет бизнеса не скажи. Мы тоже можем. Была у нас знаменитая история в свое время. Подразвалили мы в очередной раз сельское хозяйство и настолько основательно, что начали хлеб за валюту покупать. С шестьдесят четвертого, как Хрущева сняли. Или раньше, точно не помню. Так вот, каждый год ездила делегация от Минвнешторга на переговоры. Контракты на сотни миллионов. Вот и подписал наш начальник главка эти контракты с небольшой оговоркой по неустойкам, если американцы нарушат сроки поставки. И случилось же так, что неурожай у капиталистов и не сумели они обеспечить поставки вовремя, и у нас свое же зерно покупали по бешеным ценам. Они потом книгу целую выпустили о том, как русские их надули, и о начальнике отдельную главу что он ест, что пьет, как себя ведет.

– Про нас такого не напишут, – вздохнул Петр Гладков.

Зазвонил телефон.

– Тебя, – послушав, передал мне трубку Виталий Вехов.

– Валерий Сергеевич? – спросил приветливый женский голос.

– Слушаю вас.

– Я из женсовета. А как зовут вашу супругу?

– Елена Сергеевна.

– Оказывается, тезки вы с ней по батюшке. Передайте ей, пожалуйста, что завтра в шесть часов вечера состоится женский чай. И обеспечьте, чтобы Лена обязательно приехала.

– Мне тоже быть?

– Нет, женский чай у нас проходит без мужчин.

– Хорошо.

Женский чай – своеобразное ежемесячное заседание женсовета. Возглавляют женсоветы при посольстве, торгпредстве, аппаратах торгсоветника жены послов, торгпредов, советников или их приближенные. Обсуждают проблемы досуга, дают общественные поручения, фактически же контролируют обстановку в семье, следят за тем, чтобы крепок был моральный дух и семейные узы.

На следующий день Ленка долго советовалась со мной, что надеть, сетовала, что у нее не пропустили ее украшения на таможне, вернулась с чая через два часа какая-то придавленная и чем-то явно озабоченная.

– Ну, что? Расскажи.

– Да, ничего особенного, пили чай, все было очень вкусно... Во-первых, нас представили... Нас, я имею ввиду новеньких, только что приехавших. Каждая вставала и рассказывала о себе... Рассказала и я...

– А чему было посвящено заседание вашего женского клуба?

– Разве тебе не сказали?

– Нет.

– Ну, как это... Встреча с офицером госбезопасности... Он нам про обстановку в стране говорил, про нарушения всякие... Оказывается, город был закрыт в это воскресенье, то есть выезды запрещены в особо опасные районы... Он сказал, что вот и у вас, в торгпредстве, есть нарушители...

– Кто же?

– Он сначала не хотел называть, но тут все закричали, что конкретнее, пусть все знают имена наших героев...

– Ну и что?

– Конкретно он никого не назвал, но сказал, что машину представителя АПН в торгпредстве, то есть нашу машину, видели в воскресенье в форте.

– А разве форт закрыт для посещения?

– Для наших да.

– Там же советские туристы бродили тучами.

– За них отвечает туристическая фирма, а за нас – он.

– А откуда я знал, что город закрыт?

– Где-то распоряжение у дежурной есть. И вообще, прежде чем выезжать в город, надо обязательно дежурной сообщать, куда.

Я вспомнил, вспомнил двоих в сафари, в которых ходит все мужское население советской колонии, они стояли около магазина с кожаными изделиями, я им еще улыбнулся, проходя мимо, признав в них своих, а они посмотрели в мою сторону, но как-то мимо, насквозь, как сквозь пустоту. Что у них было в тот момент за стеклянным равнодушием их глаз? Ну, что, попался, голубчик, новенький видно, надо взглянуть на номер его машины, припарковался-то, небось, на площади, не сообразил, что спрятаться надо, доложим куда надо, изложим в рапорте, пусть ему мозги прочистят, вот и мы отработали свой заграничный хлеб, проявили бдительность, теперь можно и расслабиться...