Текст книги "Колония"

Автор книги: Виталий Владимиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Только ничего не говорите и не глядите им в глаза, – вспомнил я твердое наставление Ричи.

Я прошел дальше, кожей ощущая горячий взгляд бородача, и возблагодарил бога за близорукость Алены.

Чудеса сада сотворил один человек, чиновник почтового или какого другого ведомства – неважно. Ушел на пенсию и начал копать свои траншеи, лепить фигурки, строить мостики, высекать скалы для водопадов. И не помешал ему худсовет и не остановил его секретарь парткома по идеологии, не погасил его искру Божию. Тем страшнее обитающие в саду чудес террористы.

До столицы оставалось километров тридцать, мы возвращались с ощущением благополучного исхода нашей опасной затеи. Впереди, не торопясь, рулил брат Ситы, она же пересела к нам. Мы видели, как девочка лет пятнадцати перебежала дорогу, но ее окликнули, она обернулась, опять двинулась вперед и, передумав, резко побежала обратно. Скрип тормозов, сандалетка, взлетевшая вверх от удара. Девочка скатилась на обочину, автомобиль брата, вильнув, резко ускорил движение, а мы невольно остановились.

Было полное впечатление, что за каждым деревом, высаженным вдоль дороги, пряталось человек по десять – такая мгновенно нас окружила толпа. Они стали кричать, что Ричи сбил девочку. Ричи что-то резонно возражал в открытое с его стороны окно. Но пойди поймай того, кто уехал, а эти здесь. Отдельные нестройные выкрики превратились в хор, кто-то двинул по крыше рукой, удар гулко отозвался внутри. Всей пятерней они стали бить, как в барабан, по капоту, по крыше, по переднему затемненному стеклу. Ритм ударов яростно нарастал, перед моими глазами отскакивали и сплющивались о стекло человеческие ладони, привыкшие возделывать поле, а сейчас, словно ожившее войско из сада чудес, они жаждали добраться до моего горла – неужели это последнее, что я увижу в своей жизни?

Ричи переключил рычаг и, резко набирая скорость, задним ходом, как ногу из болота, вырвал машину из толпы. Кто-то пытался за нами бежать, но мы были уже достаточно далеко, чтобы развернуться.

Отъехали с километр в гробовом молчании. Ричи остановился на обочине.

– Что делать будем? – спросил я у него.

– Думаю, лучше вернуться другой дорогой, но я не знаю, хватит ли бензина. Кроме того, я боюсь, что брат Ситы поехал в полицию. Он очень честный, и это будет ошибка, если он сделает это. Ему понадобится моя помощь. Кажется, здесь недалеко есть заправка...

Мы стояли у бензоколонки, когда подкатил автобус. Местный, с оторванными дверями и выбитыми стеклами. Десятки пар враждебных глаз уставились на нас. Ричи стоял снаружи. К нему подошел кто-то из выскочивших пассажиров. Что-то спросил Ричи.

Тот пожал плечами, жестом показал на капот авто. Подошедший внимательно осмотрел капот, заглянул в машину.

– Да сними ты эту шапочку, – театрально-радушным голосом произнесла Ленка, не глядя даже в мою сторону. – Она всем в глаза бросается.

– Думаешь, поможет? – спросил я, зевая.

Спектакль удался. Автобус уехал. Мы медленно двинулись от заправки.

– Что он у тебя спрашивал? – поинтересовался я у Ричи.

– Они захватили рейсовый автобус и организовали погоню.

Спросил, не мы ли сбили девочку. Я сказал, видишь, нет никаких следов.

– Что теперь?

– Посмотрим.

Ричи подъехал к месту происшествия.

Пусто. Никого. Словно опять все попрятались за деревья.

Через десяток километров у полицейского поста увидели машину брата Ситы. Ричи свернул на обочину.

– Сита, отвези мистера Валери и миссис Хелен к себе домой, чтобы родители не беспокоились. А я тут все улажу.

Сита пересела за руль, и через полчаса мы были у нее дома. Ричи с братом появились уже поздним вечером.

– В полиции сказали, правильно сделали, что уехали. Иначе могло случиться, что угодно. Девочка уже в больнице, есть ушибы. Сначала плакала, а когда мы дали ее родителям четыреста крошей, заулыбалась.

– А если бы насмерть?

– Обошлось бы дороже, в тысячу, в полторы.

Ричи еще долго извинялся перед нами, пока вез нас домой.

Не успели войти – телефонный звонок. Парторг Гриценко.

– Ты где шляешься? Торгпред сказал, что ты в какую-то библиотеку отпросился, нигде тебя нет.

– По саду гулял.

– Подписали твои документы на продление. С тебя стакан. Дед почему-то упирался, ты с ним не поругался часом? Уговорил его, вспомнив, что тебе пятьдесят скоро стукнет. Тут уже стаканом не отделаешься. Завтра на службе будешь?

Я повесил трубку, не успев осознать случившееся, как Ганеш принес письмо. В нем знакомый редактор сообщал, что договорился об издании книги моих стихов. Но за взятку. Как свой своему. И за свой счет. Шлите рукопись, сэр.

Ладно, теперь хватит и на взятку. Еще один год впереди.

Глава сороковая

Не год, а полтора.

Сквозь жару, сквозь сезон дождей, сквозь Новый Год уже без Веховых, и снова жара и дожди.

От жары и гари

что-то тошно мне.

Розовое сари

на моей жене.

Московские друзья – профессиональные поэты завидовали мне – наберешься впечатлений, напишешь цикл стихов про заграницу. Впечатлений набрался, а вот со стихами...

... Проснулся в полутьме зимнего медленного рассвета, выпил горячего чая на кухне, глядя, как постепенно сереет припорошенный двор в окне.

Лыжня начиналась сразу за домом. Воздух пропитан влажностью талого снега и охладился за ночь, как дайкири – коктейль с взбитым льдом. Хорошо, что ребята из торгпредства дали лыжи, что сегодня воскресенье и они спят, компенсируя свои заграничные будни, груженые переговорами и встречами.

Солнце поднялось, но не проглянуло сквозь плотные облака, и белый снег слился с белым небом в день-альбинос. В открытом поле лениво задувал ветерок, в лесу было скрипуче тихо. Холодный кислород, растворяясь в горячей крови, гальванизировал мышцы, с каждым сокращением которых съедалось пространство бега.

Через незаметно минувшее время лыжня уперлась в лесок, и я узнал его – стоило только пройти между полосатыми столбами, и через полчаса буду дома, в своей квартире. Что толку торчать в торгпредской гостинице? В полуголодной командировочной неуютности...

И я свернул с лыжни. После горячего душа включил музыку и под придыхание свингующего саксофона заснул.

Открыл глаза с ощущением неясной тревоги. Но на работу еще рано... На какую работу?

Не рано, а безнадежно поздно – граница открыта только по воскресеньям, а уже понедельник, утро. Виза пропала, встречи сорваны, как вернуть лыжи?..

Этот сон в первый раз привиделся мне в Финляндии, и с тех пор я не раз пересекал границу, убегая домой. Во сне. Где реализуются неосуществленные желания.

И с отпуском ничего не получалось, надо было ждать подтверждения продления из Москвы, оно обычно приходит в последние дни, а иногда и часы. Вроде по телефону сказали, что есть, но телефон к делу не пришьешь. И сидят люди на чемоданах на всякий случай с билетами в кармане. Бывает и не дождутся. А бывает...

– Телекс пришел! Еще утром. Ирочка Карасева его случайно в ячейку завхоза положила.

И все же чем же милы или постылы страны заморские сердцу советскому?

Хорошо посмотреть жизнь зарубежную туристом из окна автобуса или номера отеля, в котором бассейн и рестораны, пройтись с гидом по достопримечательностям, и останутся на фотографиях дворцы и храмы да живописные пейзажи. При этом – копеечный мизер карманных денег, едва хватающих на сувениры – брелок, разовая зажигалка, колготки.

Иные следы в памяти от временных деловых поездок – переговоры, рабочие ланчи, переговоры, вечерние приемы. И небольшой запас командировочных, тянущих на маленький магнитофон или кожаное пальто.

Но только после трех-четырех лет жизни в стране, если, конечно, не отделен языковым барьером, начинаешь понимать логику быта и психологии, каноны религии и смысл обычаев чужестранцев.

А когда по-настоящему остро ощущаешь, что находишься заграницей?

В чужой стране.

В чужестранности.

Вот картинка рядового рабочего будня в торгпредстве – Петя Гладков уныло-задумчиво изучает техническую документацию какого-то агрегата, у него сегодня переговоры, Арчил Сохадзе, призывая всех в свидетели, кипятится, потрясая рекламацией покупателя, которому прислали неисправный станок, Ирочка Карасева томно прикроет глазки: "Вам телекс..." и обязательно обопрется бедром о стол – тянется привычная ежедневная рутина, а глянешь в окно – там пальма и на ней здоровенный зеленый попугай с перламутровыми пуговицами глаз.

И пронзает ощущение экзотики.

Под мягкую музыку по коврам входишь в расписной драконами ресторан пятизвездочного отеля и знаешь, что не надо смотреть меню с тех колонок, где проставлены цены – рядом катится необъятный мистер Джордж и уже ждут предупредительные официанты. И возникает ощущение раскованного освобождения от тягот и забот земных. В родном отечестве таких чувств не испытываешь.

Тропики чужестранны по-своему. Заразившись гепатитом, я был вынужден отказаться от спиртного, а ведь это – один из трех китов, на которых долгие годы держались колониальные режимы: виски – от инфекции, пробковый шлем – от жары и стек – от непослушания и лени. Жить в тропиках тяжело – недаром по совколонии ходила легенда, что англичане после трех лет пребывания в тропиках у себя в стране неподсудны. Им, словно больным, якобы многое прощалось.

Чужестранным образом жизни пропитываешься ежедневно и незаметно. Приедешь ли в дом к мистеру Джорджу или Ричи, или Сите и всплывает в разговоре то та, то другая история или случай из жизни.

Из их жизни. Ненашей.

Кому-то из друзей Ричи понадобилось, чтобы его коттедж подключили к газопроводу. Ричи сказал другу, что у него есть клиент в местной "Ойлкампани", который за взятку все сделает, если, конечно, Ричи даст рекомендацию. Сговорились. Газ провели. Клиент пришел к Другу за деньгами. Друг дал пятьсот.

– Мы же за тысячу пятьсот договаривались?!

– Но это слишком дорого.

– Тогда мы газ отключим.

– А я скажу, что ты взятку берешь.

Ругались, пока Ричи не добавил тысячу своих. Хотел сделать добро потерял деньги, потерял друга, потерял клиента.

Однажды дальний родственник Джорджа набрал у разных а долг и скрылся. Разные собрались толпой и к Жоре пришли.

– Отдавай, не то разгромим твой офис.

– Я у вас брал?

– Нет.

– Он у вас брал?

– Да.

– И ищите его.

– Но ты – родственник.

– Я вам давал за него поручительство?

– Нет.

– Идите в полицию.

Разные не успокоились. Пошли на местный базар, привели с собой толпу. Самосуд здесь очень популярен. Это идет от сельской общины, которая особенно сильна в провинции. Базарный суд признал логику Джорджа справедливой, но Разные не успокоились и вскоре к Джорджу явился капрал местной полиции с требованием вернуть деньги за родственника.

– Раз ты не ищешь настоящего должника, а пришел ко мне, – сказал Джордж капралу, – значит, они тебе дали взятку. Сколько тебе до пенсии осталось?

– Год.

– Хочешь уйти на покой в чине капрала?

– Да.

– Сколько лет ты ждал этого чина?

– Пятнадцать.

– У меня полно знакомых газетчиков, они напишут, что ты взяточник, и тебя выгонят со службы.

Говорят даже, что в Азии есть страна, где чиновники платят налоги с взяток. Наши местные мздоимцы тоже сильно поднаторели в своем бизнесе.

Один из многочисленных сыновей Джорджа получил повторный счет за телефон. Пришел в контору.

– Я уже платил по нему, – сказал он чиновнику.

– Чем можете подтвердить?

– Вот квитанция.

– Покажите.

Чиновник взял квитанцию и съел ее. А после взятки отметил бы в книге регистрации, что счет оплачен.

Богатство, благополучие здесь и в любви большой подспорье. Один из мелких служащих фирмы "Интерпаб" влюбился в дикторшу телевидения. До беспамятства. Познакомился с ней и стал преподносить дорогие подарки кольца, ожерелья, золотые браслеты. Попросил ее руки. Сыграли пышную свадьбу. В первый день медового месяца он встал перед ней на колени и признался, что он – бедный и все взял в долг из-за любви к ней. Она оценила его чувство, вернула ему драгоценности, но брак расторгла.

Торгпред часто посылал меня на переговоры с неизвестными фирмачами:

– Узнай, чего они хотят...

Я узнавал. Чаще всего такие встречи кончались ничем, иногда я говорил Галкину и Айвазяну:

– Это по твоей части.

Почти всегда в конце переговоров следовали приглашения в ресторан или в дом, или предлагалось приятное путешествие. Я вежливо отказывался. Знал и таких, кто никогда этого не делал.

Однажды пришла Чалма, бизнес, говорит, хочу.

– В какой области?

– Не имеет значения. Деньги есть, готов вложиться.

– Ткацкое дело устроит?

– Да.

– Мы готовы поставлять ткацкие станки, проблема в их техническом обслуживании на местах. Беретесь организовать сервис за процент от контракта?

– Да.

Дело получалось нешуточное, миллионов на пять валюты. Петя Гладков сигналит в Москву: шлите человека. Человек приехал. Слетали они с Гладковым в другой город вместе с Чалмой. Действительно, может.

– Контракт подписываем?

– Да, – отвечает Чалма.

– Когда?

– Завтра. В двенадцать. И на ланч.

Чалма не пришел. Исчез. Растворился. Человек из Москвы растерян, зол, недоумевает:

– Я же ему все карты раскрыл, полный расчет показал. Что я теперь генеральному скажу? Что фирма не пришла на подписание? Месяца через три Чалма появился опять, бизнес, говорит, хочу, деньги есть, готов вложиться.

– Мы же предлагали вам бизнес?

– Э-э-э, он мне все подсчитал до последнего кроша. За дурака меня принял? Раз все говорит, значит, точно обмануть хочет. Только где? Не знаю, поэтому рисковать не буду.

В другой раз к Гуляеву на переговоры пришел бизнесмен. Не в чалмы, не в сандалиях на босу ногу, не из тех, кто любит скрестить свои конечности и оглаживать голые пятки, почесываясь в самых неприличных местах. Бизнесмен был не из таких. Уровень фирмы сразу виден по тому, как отпечатана визитка, есть ли телекс, факс, отделения в других городах и странах. У Бизнесмена с этим было все в порядке. Разговор пошел об электронных компонентах, в которых нуждалась наша промышленность.

– Можете сделать?

– Покажите образец.

Через три недели приносит почти точную копию. Отправили ее в Москву на испытания. Ответ московских специалистов: сделано вручную, судя по всему – на местном базаре, из некондиционной проволоки и какой-то глины.

Бизнесмен настаивает:

– Давайте контракт подписывать.

– Ваш образец никуда не годится.

– Причем здесь образец?! Мы переговоры вели? Вели. Образец вы попросили? Попросили. Я вам его дал? Дал. В чем же дело?

– Ваш образец никуда не годится.

– Причем здесь образец?

Пришедший на очередные переговоры представился как господин Гупта. Прекрасный английский, четкость, конкретность, обязательность. Строитель. А в Союзе как раз решили построить несколько гостиничных комплексов, чтобы качать валюту.

Господин Гупта в срок принес свои предложения. Проверили – представитель крупной строительной компании, имеющий международные связи. Вот с ним с разрешения торгпреда я ходил в рестораны.

Переговоры шли достаточно успешно, Москва заинтересовалась предложением, когда господин Гупта попросил со мной конфиденциальной встречи. Отвез в клуб английского типа. Сели в уголке, выпили по стаканчику.

– Прошу вас, никто не должен знать о содержании нашей беседы.

– Обещаю.

– Я уволился из компании.

– Вас уволили?

– Нет, сам ушел. Я у них работал недолго. До того был в министерстве строительства, возглавлял возведение крупных международных объектов. Когда наш министр ушел в отставку, я решил принять предложение компании. Как вы знаете, во главе стоят три брата. Кроме меня директором работал сын одного высокопоставленного чиновника. Обнаружилось, что сын открыл кредит за рубежом на подставное лицо и положил себе в карман сто тысяч. В прошлую субботу братья вызвали на работу сына и меня. Других служащих в офисе не было. Только адвокат и трое типа телохранителей. Стали допрашивать сына. Он сознался. Они велели ему написать расписку на триста тысяч. Сын написал. Сказали, звони отцу, пусть заверит расписку. Сын отказался. Его начали бить. Даже не телохранители, один из братьев усердствовал. Чуть не убили. Сын позвонил отцу, тот прислал доверенное лицо, расписку у адвоката заверили. Только тогда сына отпустили. Его в госпиталь увезли.

– А вы тут причем?

– Они меня специально пригласили, чтобы неповадно было. Но я честный человек. Ушел от них. И вот честно предупреждаю. Лучше откажите им под благовидным предлогом. Они поняли, что я могу к вам пойти, угрожать мне стали, но у меня связи в правительстве остались – охрану около моего дома выставили.

– Неужели так опасно?

– А что вы хотите? Здесь очень дешевая рабочая сила. А им удалось в Африке контракт заключить на крупное строительство. Получают за это в долларах, а рабочим платят крошами. Безработные у них под окнами тысячами сидят, ждут, чтобы их наняли. Им достаточно мигнуть, они разрушат мой дом, и никто не узнает, в чем дело. Я хотел свое дело организовать, бизнесом заняться, но теперь боюсь.

Бизнес есть бизнес. Взлеты и падения. Расчет, риск и ответственность.

Мистер Джордж, наш Жора из "Интерпаба" несколько раз в своей жизни начинал с нуля. Рядовой лавочник, он бежал с десятками тысяч других, в одну ночь потеряв все, когда Пакистан откололся от Индии.

Пришел в представительство АПН и сказал, что готов взяться за любую работу. Стал вроде курьера ходить по редакциям местных газет. Через год мои коллеги подарили ему велосипед, а Джордж заказал себе первый костюм у портного. Гордый Жора приехал на прием в совпосольство, припарковал свой велосипед среди лимузинов, и когда, здороваясь, низко поклонился послу, пиджак на нем треснул. У дешевого портного и нитки гнилые.

Через десять лет мистер Джордж имел машину, офис и компаньона. Через пятнадцать лет вложил все деньги в производство фильма в Индии и прогорел. Вернулся к своему бизнесу – имеет несколько домов, штат человек в тридцать, несколько машин, в том числе "Мерседес". Удостоен международных наград в области рекламы и информации. Отмечен великим вождем Ким Ир Сеном. Стал таким толстым, что на нем трещат пиджаки, сшитые у первоклассных портных. Чтобы скинуть вес, купил себе велосипед-тренажер. Начал с велосипеда и кончил велосипедом. Между ними – жизнь.

Цена жизни, как акция на бирже, может упасть до нуля в любой момент. Ежедневно разворачиваешь газету – еще двое погибли от рук террористов, рухнула стена, некачественно строили – придавило пятерых, произошла утечка газа – отравились двадцать три человека... Все газеты, все журналы обошла страшная фотография: комнатные вентиляторы, словно птицы, раскинули под потолком лопасти, как крылья, и несут страшную добычу. Повесились. Трое. Три девушки, так и не узнавшие наслаждения любви и радости материнства. Одной – двадцать два, второй – восемнадцать, третьей шестнадцать. Три сестры. Семья мелкого железнодорожного служащего. Вырастил, выучил. Но замуж выдать не мог. Где взять для каждой по сто тысяч на приданое плюс расходы на недельную свадебную церемонию.

Реальность чужестранности вторгается в сознание в Азии, конечно, по-иному, чем в Европе или США. "Восток – дело тонкое", – говорил русский солдат, шагающий под белым солнцем пустыни в родные края. Но я по гроб не забуду, какая, в отличие от московской дождливой слякотной осени, стояла солнечная теплая весна в Буэнос-Айресе.

– Пойдем, передохнем, – по-волжски окая, предложила мне Вера Петровна, художница из Палеха. Глаза распахнутые, как васильки, коса венцом уложена на голове.

Мы вышли через задние ворота павильона советской выставки. Вера Петровна скинула туфли, прошла босиком по траве газона и грузновато села, расставив толстоватые в икрах и бедрах ноги. Щурилась на солнышко, улыбалась и рассказывала, какие гостинцы она привезет домашним.

Из здания напротив, недалеко, метрах в ста-двести, выскочил молодой парень, торопясь, пересек пустую автомобильную стоянку и перемахнул через невысокую сетку на столбах – ограду железной дороги. Он уже бежал по шпалам, когда из здания появились солдаты. В зеленой пятнистой форме, высоких шнурованных ботинках, с автоматами наперевес. Один из них тоже перелез через ограждение, встал на одно колено, прицелился. Короткий треск. Парень, вскинув руки, упал. Уже не торопясь, еще двое солдат присоединились к стрелявшему и все вместе пошли вдоль рельс. Наклонились, подхватили убитого и поволокли к дверям пакгауза.

Весеннее небо... Пестрая очередь в павильон вдали...

Русская крестьянка, сидящая на земле...

– Чего-чего, а уж хунты у нас не будет. И так в гражданскую вдоволь наубивались, – тихо сказала она. – Не приведи, господь, жить на чужбине.

А все равно рано или поздно невольно примеряешься – остался бы ты здесь навсегда? Дома-то тоже несладко поди.

Советский бизнесмен. Словосочетание абсурдное, а что у Системы не из разряда зияющих высот? Я знал одного, он относился к числу одаренных, добросовестных и неглупых. И достиг поста генерального директора одного важного внешнеторгового объединения, которое давало главное – свободно-конвертируемую валюту, СКВ. План по СКВ считался, как высота на войне. Возьмешь – получишь орден, нет – пойдешь в штрафные батальоны. Сам по себе план – это одно, но есть главное – рапорт о плане. Вовремя, то есть к концу года, и об успехах. Как раз для такого рапорта не хватало полтора миллиона СКВ. И сумма не очень великая, да если бы необязательно к дате выполнения социалистических обязательств, к двадцать пятому декабря... Тут подвернулась фирма, готовая взять товар на эту сумму. Она, правда, еще не расплатилась по старым контрактам, но президент божился, что не обманет. И чек подписал. Для полного ажура в рапорте чек приняли. Ордена и премии за взятие высоты получили. А президента посадили в тюрьму, жулик оказался, часть полученного товара, предназначенного для нужд своего отечества, налево перепродавал.

В это время генеральному директору за его рапорты, своевременные и ласкающие слух высокого начальства, предлагают отбыть торгпредом в страну, где платят пять тысяч "березовых" чеков в месяц и климат хороший. Только кто же у него объединение примет, если товар отгружен, но не оплачен? Генеральный туда-сюда, родители, говорит, приболели, сейчас не могу, но отказался. К тому времени президента фирмы из тюрьмы выпустили, но платить он был не в состоянии.

Генеральному предложили еще одну страну, но с климатом похуже. Отказываться было нельзя – третий раз не предложат.

Тогда-то и была задумана и осуществлена многоступенчатая операция: через представительство западногерманской фирмы в Болгарии и их сингапурских партнеров путем новых поставок, скидок и конвертации инвалютных рублей в клиринг, а потом в СКВ задолженность была погашена.

Генеральный уехал торгпредствовать, а через два года его призвали к ответу – ревизия обратила внимание на сложность расчетов. Когда разобрались, то и прокуратура и ОБХСС сказали, что криминала нет, никто себе ничего в карман не положил, все было ради Его Величества Социалистического Обязательства. Но тут началась, как снежный ком, кампания по разгрому внешторга – торгпреда выгнали из партии и уволили.

Лакированная картинка зарубежья из нашего социалистического лагеря привлекательна – ради нее бежала замуж за местного знакомая всей нашей советской колонии одна гражданка. Впрочем, даже гражданство она сменила. А он пожил с ней и развелся. Она приходила к воротам торгпредства и ждала, когда кто-нибудь выйдет – работу просила или хотя бы поговорить на родном языке.

А чужестранцем можно ощущать себя и в Союзе. Мы приехали как-то в командировку в Таллинн – писать об Эстонии. Жили в "Интуристе", пили ликер "Вана Таллинн", бродили по средневековым улочкам, гуляли по Певческому полю, по развалинам храма в Пирите и однажды по шоссе углубились в лес. Он был чист и торжественен, как воскресная месса. Деревья обступили нас и словно поднимались вместе с нами по пологому склону. Но человек тем и отличается от зверя, что живет не в единстве с природой, а диктуя свои законы. Свои социалистические обязательства по отношению к ней. Так и мы натаскали сучьев и шишек, и лениво пополз вверх дымок костерка. Он быстро разгорелся, и мы растерянно увидели, что языки пламени побежали по сухому мху и хвойной подстилке, серое пятно пепелища в короне приплясывающих огоньков неудержимо расползалось, и я представил себе, как огонь перейдет на молчаливо смотрящие на нас сосны, и понял, что это – чужой лес и что мы потом скажем людям, говорящим на эстонском языке, в свое оправдание. Сообразили, забросали костер песком, но ощущение преступившего чужой закон осталось.

Разобраться бы дома, где твой дом.

И жить надо там, где твой дом.

И умереть.

И лечь в родную землю.

Восток.

Жара.

Горшок надет

на кол в заборе.

Как срубленная голова...

Это все, что я написал в стихах о загранице – не пишутся они там.

Глава сорок первая

Мы уже привычно пережили жару и сезон дождей, событий особых не было, лишь проводы, проводы... В прощальных застольях почему-то всегда участвовала Маруся, жена одного из специалистов промышленности. Она выбирала момент, когда компания уже достаточно разговелась, выходила на середину с таинственным видом и, как большой, неожиданный и приятный сюрприз для окружающих, жеманно объявляла, что сейчас исполнит напутственную песню, написанную на мотив "Домбайского вальса". В первый раз прошло на "ура", на третий – вызвало кривую усмешку, на пятый – опоздавшие осведомлялись, был ли уже исполнен хит сезона, и радовались, что очередной бенефис Маруси прошел без них, на седьмой – попросили Марусю исполнить на "бис". Так под "Домбайский вальс" неудержимо сужался круг наших друзей и знакомых.

Уехали Айвазяны, с которыми мы за последний год сошлись – бывают такие спокойные, ненавязчивые, легкие отношения, когда-то вместе едем прогуляться в парк, то поужинаем, то побродим по магазинам. Возвращались Айвазяны не по своей воле – врачи определили у Татевик, жены Володи, какие-то нелады по женской части и предложили сделать операцию. Володя, не доверяя местным эскулапам, не столько хирургам, сколько техническому персоналу, тщательно обследовал больницу и удостоверился, что в подвале стоит дизель-генератор, а в бачке есть топливо. Это оказалось отнюдь не лишним, потому что именно в тот момент, когда Тата лежала на операционном столе, во всем районе вырубили свет и Володя тут же прибежал в подвал. За ним пришел абориген и запустил двигатель.

Казалось, что Володя предусмотрел все возможное, даже кровь Тате переливали советскую – собранную добровольцами колонии. Но то ли кровь подменили, то ли попалась заразная, но через сорок пять дней Тата заболела гепатитом – также как и я. Вылечить ее до конца не смогли – по непонятным причинам держалась температура, пока врачи не вынесли вердикт: дома и стены помогают.

Проводили Гусаровых, Сохадзе, Гуляевых, Гриценко. Собрались домой и Святослав с Леной.

Время нематериально и неуловимо для нашего восприятия, но оказывается есть моменты, когда можно остро ощутить, почувствовать различие между прошлым и будущим. Прощальные встречи происходили на границе двух времен. Когда ежедневно едешь в торгпредство и знаешь, что завтра будет то же самое, то есть ощущение, что сегодня как бы простирается в завтра. Если же завтра не будет того, что было сегодня, то связь обрывается и сегодня уходит в прошлое. Когда завтра не будет сегодня – это и есть прошлое.

И еще.

Время застывает на длительность разлуки. Мы – здесь, а все наши там, и в памяти родных и друзей мы остались такими же, какими были тогда – год или два назад. И для нас время жизни тех, кого мы не видим, остановилось в нашем сознании в момент расставания.

Сын сообщил мне, что женился. И уже никогда в памяти моей не будет воспоминания о его свадьбе. Этого события не будет в моем прошлом – останутся только короткие строки письма.

Зато чужая свадьба – Ричи и Ситы – запомнилась. Прием со стороны жениха в его доме для родственников и друзей невесты, ответный прием в доме невесты, прием в ресторане только для друзей жениха – прощальный "мальчишник" и, наконец, долгое шествие по улицам города от дома до специального шатра, сооруженного в саду пятизвездного отеля. Жених в белом костюме, в золотом уборе на белом коне с мальчиком – символом будущего сына – на руках в окружении несущих свет. Раньше тащили факелы, позже керосиновые лампы типа примусов, а сейчас – трубки дневного света. За женихом – громыхающий оркестр. Музыканты одеты в опереточные зелено-желтые костюмы, высокие белые сапоги, на головах накручены красные тюрбаны. Дуют, что есть мочи, в трубы, бьют в барабаны, а друзья и родственники пускаются в пляс. Шествие длится несколько часов, жених, наконец, меняет седло коня на кресло, рядом сажают невесту в золотом убранстве, каждый из гостей подходит, надевает им гирлянды цветов и дарит подарки. К вечеру в шатре зажигают свечи и обводят жениха и невесту вокруг небольшого алтаря.

Ричи несколько раз покидал свой трон, подходил к нам, жаловался, что утомился от этих бесконечных церемоний, мы ему тоже повесили на шею гирлянду и подарили расписную хохлому. А как все происходило у сына? Ездили к мавзолею Ленина, могиле Неизвестного Солдата? Не знаю...

В конце августа я уехал в командировку. Опять в Лонгбей. На неделю с выставкой. Позвонил оттуда и услышал слабый голос Алены:

– Валера, мне плохо...

В больницу она ехать наотрез отказалась. Я дозвонился до Барсукова, он привез врача, и Алена оказалась на больничной койке с диагнозом тропическая лихорадка. На следующий день я почувствовал, как что-то кольнуло в пояснице и прошло. Через два часа боль вернулась, помучила немного и отпустила. Через час приступ повторился. А потом интервалы между приступами становились все короче, а боль все сильнее – хоть криком кричи.

Оказалось, что пошел камень из почки. Так и я попал под капельницу. Когда камень вышел, я еле упросил докторов отпустить меня и, прилетев домой, застал бледную Алену, которая, ничего не говоря, расплакалась и протянула мне письмо от сына.

Отец регулярно писал нам, не реже раза в месяц и обязательно нумеровал письмо. Всегда находил слова поддержки, ободрения и, если и жаловался, то только на непогоду. Правда, последние два месяца известий от него не было, что мы относили на счет летнего периода.

Оказывается, еще в апреле у мамы случился тяжелый инфаркт. Она уже поправлялась и ходила. Отец сидел у нее в палате, когда сердце не выдержало и у него. Он побледнел и стал сползать со стула. Мать сумела кое-как затащить его на кровать и докричалась до медсестер. Прибежавший врач, молодой парень, мгновенно понял, что у отца – клиническая смерть и массажем и уколами сумел запустить сердце.

Получилось так, что маму вскоре выписали, а отец остался в больнице. Вскоре и он поправился и готовился к выписке. Однажды даже медсестры поймали его на лестнице черного хода, где он делал зарядку, несмотря на запреты – считал, что активность – самое лучшее лекарство. Но то ли клиническая смерть, то ли инфаркт что-то нарушили в организме отца – при обследовании перед выпиской у него обнаружили резко прогрессирующий рак поджелудочной железы. Врачи решили матери об этом не сообщать – сказали только моему сыну который регулярно помогал бабушке с дедом. А сын рассудил, что мой приезд делу не поможет, а только напугает родителей.