Текст книги "Лилия в янтаре. Исход (СИ)"

Автор книги: Виталий Чикризов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 25 страниц)

xiii.

[Год 1263. Август, 16; Между первым и третьим часом.]

... придворный врач императора Феодосия I Марцелл из Бордо дает рецепт излечения опухоли, основанный на гомеопатической магии. Возьмите корень вербены, разрежьте его на две части; одну из них обвяжите вокруг шеи больного, а другую подержите над дымом. Как дым сушит вербену, так и опухоль высохнет и исчезнет. Если впоследствии больной проявит неблагодарность по отношению к своему избавителю, искусный врач может легко за себя отомстить, опустив вербену в воду; как только корень начнет впитывать влагу, опухоль появится вновь.

– Джеймс Джордж Фрезер. Золотая ветвь. Исследование магии и религии.

– Уже мало кто даже из тех, что я знаю, помнит имена Двенадцати Богов или способен к призыванию Лар, обычному среди тех, кого в прежней империи называли этрусками. О призыве более сильной сущности, например Бахуса, никто и мечтать больше не может. А ведь он не из самых высоких. Что же говорить о призыве Венеры? О Диане и говорить нечего.

Наши ноги мерно топтали разнокалиберные камни брусчатки, неся нас к центру города, хотя и в обход. Мы с Марией шли впереди, Гвидо с девочками в нескольких шагах позади.

– Мало даже тех, кто может заговорить простенький амулет на удачу. Хотя тайком продаётся таких немало. Да только как проверить? Повезло и повезло. А там уж поди разберись: амулет помог, или так само случилось. А вот более серьёзных, на приворот, например, днём с огнём не сыщешь. Изредка, кое-где, в селениях контадо, подальше от больших городов, говорят, крестьяне вешают над колыбелькой новорожденного чимаруту. Но тех, кто может сделать и заговорить настоящий малоккьо – почти и не найти.

– А ты можешь?

– Могу. Только сложно это. Если просто так, без заказа настоящий амулет делать – не купит никто. Очень дорого получится.

– Я думал, это просто там пошептать...

– Правильный заговор знать надо, это так. Только мало этого.

– А заговоры откуда? Книги какие-то изучаете?

– Какие книги, что ты? Заговоры, заклятья призывов, обряды – это всё только внутри семьи, от предков.

– Наследственное, что ли?

– Да нет. Какие тут могут быть завещания.

– А причём тут завещание?

– Ну так наследства без завещания не получишь. Без завещания всё в казну отойдёт.

– А, понял. Я не так выразился. Я имел ввиду, что способности по крови передаются.

– Не знаю. Может быть. Как там узнать-то? Просто все девочки в семье учатся. Кто больше, как Паола, кто меньше, как Лоренца. Кто станет стрегoй, кто – нет. Это у меня всё не так вышло, а обычно девочки от матерей и бабок учатся, и так от начала времён человеческих.

– Так уж от начала?

– А как же? Кто-то ведь научил первую женщину. Или ты думаешь, кто научил, то человек был? Человек сам ничему не учится, всё от природы берёт. А природу боги создали. И в природе всё божественное. Чего бы человек ни умел – он либо природе подражает, либо богами научен. На то они и боги. Но хотя да, не совсем от начала времён. Но давно, ещё до старой империи. Ещё до того, как в Тоскане жил народ [13 Туски], чьим именем эта земля зовётся до сих пор, тогда были другие люди [14 Апеннинская культура, ок. 1500 г до н.э.; первые индоевропейцы на Аппенинах. Имели тесные культурные связи с Крито-Микенской цивилизацией.], но зло уже пришло на землю. Тогда Диана, родив Иродию от своего возлюбленного брата, бога Солнца, Несущего Свет, послала её на землю восстановить справедливость. Иродия стала смертной, и ходила среди смертных, и видела, как страдают бедные от богатых, рабы от хозяев, и слабые от сильных. И не было у них оружия защитить себя. Тогда Иродия воззвала к Матери Диане, и та сказала ей: дочь моя, возьми от меня силы, и как ты человек, а не дух, то стань же первой ведьмой из всех в мире. Будешь ты учителем среди мужчин и женщин, и будут они изучать колдовство на погибель притеснителям своим. Учи их искусству отравления, дабы постигла кара величайших повелителей, что недоступны железу, да умрут они в своих дворцах. Научи их поднимать бури, вызывать громы и ветры, чтобы губить урожаи неправедно обогатившихся. Покажи, как поражать неисцелимыми язвами и насылать саранчу, глад и мор. Жрецы и священники будут насылать на вас порчу, а ты и твои ученики, благословляя во имя моё, нанесите им двойной вред и вред вдесятеро, и говорите им: ваш бог о трёх лицах, и все – демоны. Воистину Бог – отец не ваш. Скажи так: я приду, чтобы уничтожить всех людей зла и вымести сор, а тот, кто был беден, но имел душу, тот будет вознаграждён...

Оба-на... так она социалистка, выходит, стихийная? Хотя нет, не стихийная: идеологическая база-то подведена, только на противоположной атеизму платформе, и место мутанта марксэнгельса занимает светлая богиня, а в роли пророка Ленина – Иродия с, по сути, той же программой и теми же лозунгами.

– Как всё одинаково-то. Ничего нового, кроме имён. Давно, говоришь, всё это было?

– Очень давно.

– М-да... И что, где у больного улучшение? – опять непонимание на лице. Трудно тут метафорами говорить. – Я говорю, уже не первое тысячелетие мир болен, лечите вы его, лечите, а улучшения нет как нет. Всё то же самое: богатые угнетают, сильные обижают, а хитрые обманывают. Впустую, видать, все ваши усилия. Почему?

– Откуда мне знать? Иродия моих предков учила, а не меня. Она ушла, а с тех пор многое изменилось. Но мы не сдаёмся. Да ты и сам помнишь:

"покуда последний из давних врагов

не ляжет покрытый землёю холодной".

– Ну, да, да... помню. Только собираетесь вы тайком, всё реже и реже, и становится вас всё меньше и меньше, и можете вы тоже всё меньше и меньше... Могу тебя обрадовать, зная будущее: скоро от вас вообще ничего нe останется. Не так вы всё делали, поэтому проигрываете. Христианство победит.

– И что, станет лучше? – печально вздохнула Мария.

– Да не особо, если честно. Та же херня: есть бабки... деньги то есть, делаешь, что хочешь и будут тебе жопу лизать. Нет бабок – и никому ты нахрен не нужен, а в случае чего и ничего не докажешь. И насилуют, и убивают, и угнетают. Попы – воруют и брешут, в бога сами не верят, жрут от пуза, бухают, шлюх элитных к воспалённым местам прикладывают... Вообще-то даже хуже: право защищать себя отнимут совсем. Сделают аморальным.

– Сейчас у крестьян тоже нет прав себя защищать, но это как раз и есть христианское изобретение. Мы – против этого.

– Зато за разбойников?

– Конечно.

– А они чем лучше? Честные? Не грабят, не убивают, не насилуют?

– Вот именно, что честные. – Мария не задержалась с ответом ни на секунду. Видать, такой вопрос не раз тщательно обсуждался на их партсобраниях, или что там у ведьм, и ответ уже был озвучен и рекомендован к применению в широких массах. – Да, они убивают. Но насилие и зло неизбежно, оно в человеке, как и добро. Мы не знали бы добра, если бы не знали зла. Они – две половины души. Как душа может существовать без половины?

– Маш, не грузи меня своей доморощенной философией. Тут у вас ещё даже не родились те монстры игры словами и идеями, которые к моему времени уже были изучены студентами и успели стать пыльными, затасканными цитатами. И вот тебе подходящая: теория без практики мертва. Чего стоят твои рассуждения о необходимости зла в душе, если ты и сама не знаешь, что такое душа? Это раз. И два: если такой честный разбойник будет насиловать Паолу, к примеру, я уверен, что все твои рассуждения развеются, как дым, и ты этого благородного человека огреешь тем, что под руку подвернётся. Да ещё и нехорошие слова говорить будешь. Что, не так?

– Носить зло в душе и причинять зло – это разные вещи. Думать про плохое и делать плохое – не одно и то же. И если человек творит насилие другим, то он должен быть готов принять насилие к себе. С разбойниками всё ясно: они творят зло и прячутся от наказания, зная, что рано или поздно всё-таки будут наказаны...

– То есть, они зло, они творят насилие, они заслуживают наказания, но ты всё равно за них?

– Они, творя зло, часто поражают гораздо худшее зло. Чем нобиль, уводящий из-под венца невесту по праву первой ночи, лучше того насильника, что лишил бы её девственности, ворвавшись в дом? Чем нобиль, не делающий ничего, но, почему-то, считающийся собственником земли, на которой трудятся вилланы, и который забирает у людей честно заработанные продукты и деньги, не давая ничего взамен, лучше грабителя? Нет, он хуже. Потому, что от разбойника можно защищаться, а от нобиля – нет, потому, как он – закон. Чем же хорош такой закон, что выгораживает худших насильников и грабителей? А разбойники, нарушая такой закон, грабя и убивая нобилей, заставляют тех считаться с тем, что есть и ещё кто-то кроме них. Иначе нас бы совсем превратили в бессловесный скот.

– Ну да, разбойники, как движущая сила социального прогресса...

– Я опять не понимаю тебя.

– Да это я так... Ну, хрен с ними, разбойниками. Но, вроде, никаких таких ужасов нобильских в Фиренце не наблюдается? – я вдруг вспомнил крик Пеппины: "Будет он меня ещё нобилями пугать! И где – в Фиренце!"

– Нет. Тут давно не было такого засилья нобилей. Но теперь они вернулись.

– Кто? Нобили? Что ты имеешь ввиду?

– Ты не знал? Гибеллины это и есть нобили. Среди гвельфов их тоже немало, но всё же там главные не они, а деньги.

– С этого момента подробнее, пожалуйста. Что за деньги?

– Большие деньги. Все банкиры, торговцы и цеховики – гвельфы.

– Хреново дело.

– Почему?

– Потому, Маш, что твоя теория с разбойниками – это детский лепет. А вот деньги... Наш мир устроен так, что всегда и везде побеждают деньги. Исключений не бывает. А хреново потому, что я, оказывается, за плохих парней играю, которым скоро крышка. Можно даже не трепыхаться. Постой, а ты, получается за гвельфов?

– Нет. Менялы, старшины цехов, главы кланов... все они только и думают, как обманом нажить больше денег, но никто из них даже и не помышляет заработать честным трудом. Но ещё хуже то, что гвельфы – это Церковь.

– И?

– Среди священников есть много хороших людей, и не важно, что, узнав, кто я, они бы сразу отправили меня на костёр. Вера у них такая. И они искренне хотят сделать людей лучше. Только вот такой священник никогда не станет не только кардиналом или хотя бы епископом, но даже и аббатом, не говоря уже о престоле Святого Петра. Там давно уже не в чести благочестие. Наверху Церкви – те же нобили, только называющиеся по-другому. Они ещё хуже. Нобили назвали свои прихоти правом, обман – законом, грабёж – налогом и пошлинами. Череду предков, убийц и развратников, они назвали родом, а потомственное чванливое бездельничанье за счёт других – благородством. Но они хотя бы не идут учить людей, как тем жить. Церковники же, запуская руку в кошель кузнеца, ткача или пахаря, называют это податями и десятиной, вещают о том, как они всех любят и учат смирению и воздержанию, призывают как можно более уподобляться Господу. Но разве эти десятины идут на благие дела, а не на их дворцы и расшитые золотом наряды? Разве, призывая к воздержанию, они сами не тучны, словно раскормленные боровы? Разве, уча смирению, не они первые, впадая в грех гордыни, присваивают себе право наставлять, осуждать, и карать других? Разве не они, наставляя паству о нравственности, совращают прихожанок и содомируют молодых послушников? Разве, везде проповедуя о чистоте душевной, не они первые ложью, подкупом а то и телом своим получают церковные должности? Разве это не запрещено в той Святой Книге, которой они клянутся? Ради чего же они это делают? Неужто чтобы приблизиться к Господу?

– Не смотри на меня так. Я ничего такого не проповедовал. Я вообще не поп. Чего ты вообще так завелась?

– Что?

– Переживаешь так, говорю, чего? Ну, не верят они сами ни в то, чему учат, ни даже в того Бога, которому, якобы, служат. Тебе-то что? Ты ж, вон, вообще на другом конце. Ты в Диану веришь...

– А ты? – перебила она меня. – Сам-то в кого веришь?

– Не люблю я вопросы религии, – вздохнул я. – Непременно кому-то на мозоль наступишь и нежные чувства оскорбишь... Вот удивительно, пока люди без этого общаются, то мир, дружба и жвачка. Как только свои миролюбивые религии начинают сравнивать, так тут же вся поляна в трупах. И кому это надо? М-да. Но тут, пожалуй, это у вас первый вопрос. Хорошо. У меня, знаешь, есть все основания в Бога верить. Даже нет, не так. Знать. Знать, что есть Творец, который всё сделал, настроил, и... и всё. Дальше я не знаю. Не знаю какой Он, где Он, и как Он. И уверен, что никто и никогда не знал и не знает. Не будет всемогущий Творец, создавший Вселенную с триллионами галактик, бесчисленными звёздами, между которыми световые годы и тысячелетия, выбирать какого-нибудь немытого завшивца, да хоть бы и наоборот – увешанного золотом басовитого брехуна, чтобы они были гласом Его и выражали Его волю. Зачем? Ты можешь представить мощь такого существа? Мощь Бога? Так неужели Всемогущий не нашёл бы более эффективных и эффектных способов сделать свою волю ясной для всех? Нет. Мошенники они все поголовно, которым только бабки нужны или власть. Ну, это кроме тех, конечно, которым не нужно ни то, ни другое, а от голосов в голове поможет только галоперидол. И... – меня озарило. – Э! Мне кажется, или у тебя тоже всё с Дианой не просто?

Мария покачала головой. Понимай, как хочешь. Неправильно вопрос задал, и вот такой отрицательный ответ можно интерпретировать в любую сторону. Но переспрашивать не стал. Из вежливости, вестимо. И толерантности.

– Ну-ну, интересно. Слушай, ты говорила, что кроме заговоров для амулетов ещё что-то нужно. Что?

– Много чего. Сам амулет сделать надо правильно, не всякий мастер сможет, а из которых сможет – не всякий промолчит. Для чего такие амулеты догадаться нетрудно, на распятие они не похожи, францисканцы за доносы тоже платят. Кроме того, серебро специальное должно быть, с нужными добавками, выплавленное в лунную ночь, когда связь с Дианой пока ещё сильна, а таких всего несколько в году...

– Пока не вижу проблем. Если амулеты всё-таки делаются, то значит мастер такой уже имеется. Логика. Наплавить серебра, даже специального, можно и в одну единственную ночь а потом наштамповать... тьфу ты, пропасть!.. заказать мастеру хоть тысячу этих амулетов.

– Ингредиенты для сплава редки, это не металлы, в основном. Раздобыть их в достаточном количестве непросто и на один амулет, а уж на многие...

– Типа мочи девяностолетней девственницы?

– Если бы люди столько жили, то добыть бы такое было несложно, престарелых девственниц хватает. Только какой в этом ингредиенте смысл?

– Так я вообще не знаю, какой в них может быть смысл.

– В них должен быть отпечаток чувств, сильных чувств, чтобы передать момент жизни, окрашенный радостью, болью, любовью, ненавистью... И чем острее были чувства, тем сильней амулет.

– Да понял, понял. Эмоциональный заряд, так бы у нас сказали.

– Да, – Мария кивнула. – Наверное... Тут ещё важно, что происходило в тот момент, который вкладывается в амулет. Где и как это было... Много всего. Состав должен легко воспринимать, накапливать, хранить без потерь, но потом так же легко отдавать в нужный момент. И тут-то появляются сложности. Например доски гроба сожжённого заживо младенца – совсем не то, что его кости, а пепел глаз ещё лучше... К тому же, и сам амулет, и состав серебра, должны подбираться так, чтобы подошли тому человеку и для той цели, для которой делаются. В амулете много компонентов, на которые ложатся наговоры. Стрегa должна понять, что клиенту нужно, что поможет, а что может навредить. Бесконечно много компонентов и наговоров не навесишь, поэтому нужно определить важное, и отсеять лишнее. Так возникает понимание, какой рисунок и форма будут у амулета. Базовым является веточка руты, но детали меняются. От состава серебра зависит как будут работать наговоры, потому его заранее не определишь. Всё это должно делаться ещё до того, как он будет нарисован. Потом от цели амулета зависит и то, где он должен быть изготовлен. Ни стрегa, ни кусок серебра сами по себе ничего не меняют в судьбе человека, это работа сущности, с которой амулет связан, потому его воплотить лучше всего в месте наилучшего и последнего проявления той сущности.

– А, индивидуальная подгонка. Штучная работа. Такое действительно стоит дороже.

Сзади что-то резко сказала Лоренца. Я оглянулся. Гвидо с Паолой шли рядом, Лоренца чуть сбоку и позади, с сердитым лицом. Видно, Паола, рассказывающая какую-то историю, не иначе семейную веселушку, упомянула сестрицу, в не очень выгодном свете, вот младшая и возмутилась. Мне было немножко жаль девчушку. Мы тут с Марией заняты высокими материями, Гвидо с Паолой просто никого не замечают, а Лоренца вроде как одна ни при делах. Куда её девать, куда пристраивать, когда доберёмся, я пока понятия не имел. Пока было ясно, что улетать на исходную локацию, безвозвратно стирая женщину и двух девочек из бытия, мне не хотелось. Всего-то несколько дней назад я о таком не задумывался, но теперь ясно понимал, что вчерашний вечер, ночь, и это утро прожитые ими вместе со мной, это то, без чего они уже никогда не будут ЭТИМИ людьми. Если я вернусь к ним после возрождения, это будут опять чужие мне люди. Вернее, это я буду для них чужой, что ещё хуже. Я-то не забуду, как, дав детям отдохнуть, сидели ночью с Марией, рассказывая друг другу о себе. А забудешь ли, как, испугавшись за Паолу, впал в чёрную ярость берсерка и искромсал в ошмётки незнакомого мужика, и как меня «лечила» Мария после этого? Не забуду наш с ребятами бой возле лодки и то, как его закончила Лоренца. И цепь поперёк реки, обдирающую мне грудь, и озорной взгляд бесстыжей девчонки мне за спину в поисках хвоста...

Я невольно улыбнулся последнему воспоминанию, что было ошибкой, поскольку я всё ещё стоял обернувшись, и это было немедленно истолковано Лоренцой превратно.

– Дурацкие улыбки красят дураков, – заявила она с вызовом. – Ума-то, или чего другого, чтобы покрасоваться, у них-то нету!

Гвидо и Паола рассмеялись в голос.

– Ладно тебе, сестрица, – хохоча пыталась успокоить младшую Паола. – Тебе же всего семь лет было тогда. Да и Меркуцио уже слишком стар, чтобы помнить хоть что-то.

– Позволь, Паола, – вмешался Гвидо с лукавым видом, – Но если Меркуцио был достаточно НЕ стар, чтобы в столь поздний час заняться верховой ездой на одной из тех лошадок, на которых скачут быстрей всего, когда те лежат, да ещё и нашёл лошадку не из своей конюшни, то как он может забыть отчего он не доскакал куда хотел, а вместо этого гонялся за похитительницей копчёной курицы?

– Ах, вы правы, мессер. – вздохнула Паола. – Этого он ещё может не помнить. Но то, как в результате переполошился весь квартал и проснувшийся муж недообъезженной кобылки не обнаружил её в спальне, а, выйдя на шум, нашёл её выбирающейся из дома Меркуцио, он не может не помнить. Ведь синяки на его рёбрах наверняка ещё не прошли, даже через пять лет!

У меня иммунитет на подобные байки: я вырос и возмужал на гораздо более смешных и куда более пошлых анекдотах, и такие побасёнки даже улыбки не вызывают, но влюблённая парочка зашлась в очередном приступе смеха. Может, эти истории делает смешнее то, что они реальны и взяты из жизни знакомых им людей? Хотя нет. Люди другие. Я и по себе помню: первый раз смотрел французскую комедию «Невезучие» в кинотеатре, так весь зал – и ведь взрослые вполне себе люди – буквально выл и стонал от смеха, размазывая по щекам обильные слезы, а по окончанию фильма было тяжело даже хихикнуть: брюшной пресс болел, как после получаса на шведской стенке. А потом... потом жизнь как-то стала другая. Более изобильная, особенно для некоторых, это да. Сотовые, кухонные комбайны, лабутены и стразики, презервативы со вкусом клубники, фэйсбук, гугл, модельные агентства, индивидуалки Москвы в любое время (дорого!), рестораны кухонь всего мира на одной улице, 3Д телевизоры, Бали, Гоа и заказ билетов он-лайн... Все это сделало жизнь разнообразней, в чем-то многогранней, в чем-то проще, в чем-то сложнее. Стала жизнь от этого лучше или хуже – так и не скажешь. Кто-то хает новые времена, кто-то наоборот. Но одно неоспоримо: ТАК смеяться мы разучились.

Мария, обернувшись раз, шла дальше не останавливаясь.

– Чего уставился? – буркнула пунцовая Лоренца и пихнула меня плечом, проходя мимо. Она не заметила, что никакой насмешки над ней у меня на лице не было. Чего тут смешного? Ну, может, немного забавное воспоминание из детства. Похоже, из Лоренцы получилась бы образцовая заводила в младших отрядах пионерлагерей моего детства. А может, и старших. Там одними курицами бы не кончилось.

– Сама-то! – обиженно начала Лоренца контратаку на сестру, – пошла за капустой, а пока дошла денежек-то и след простыл! Пришла – ни денег, ни капусты!

Но получилось и не смешно, и неловко. Она сама это поняла, осеклась, и надулась ещё больше. Я пошёл рядом с ней.

– Чего надо? – в голосе больше злости, чем обиды.

– Завидую я тебе. – признался я. Я и правда завидовал: для неё такое мелкое, в сущности, событие столь яркò и несёт столь мощный эмоциональный заряд... Это детство. Это в голове. Это не вернёшь, даже оказавшись в теле подростка. – Но главное, – тут я уже притворно вздохнул. – Меня мучает вопрос...

Лоренца недоверчиво покосилась, сверля меня блестящими от гнева глазами, мол, только скажи чего-нибудь такого, вот только попробуй! Не-не. Не дурак. Я ж понимаю, где просто строго воспрещается вплоть до расстрела, а где дорогу на красный свет лучше действительно не переходить. Поэтому был предельно серьёзен:

– Ты что, несмотря на всё, действительно смогла тогда курицу стянуть?

Она прищурилась, тщетно пытаясь найти на моём лице хоть каплю издёвки, и не нашла.

– А то! – она гордо вскинула голову.

Мы свернули направо. По моим прикидкам, это должен был быть последний поворот. Дальше нам было прямо до площади, а там и дворец Уберти. На этой улице торговля уже разворачивалась вовсю, хотя ещё и не все лавки были открыты, но большинство уже подняли деревянные навесики на подпорках над прилавками с условно промышленным товаром: скобяными изделиями, тканями, осветительными средствами в виде масляных ламп и свечей, продуктами тяжелого кузнечного труда, и так далее. Одежды, несмотря на обилие тканей, я в продаже не заметил. Шапки и обувь – наличествовали. Оружием не торговали, по крайней мере тут, но ножи и топоры были в ассортименте. Много продавалось деревянных, тряпичных, и глиняных игрушек. Вот уж чего не ожидал. Судя по обилию и разнообразию, популярностью у покупателей в этом сезоне также пользовались ночные вазы, от простых и тяжёлых, как советский тарельчатый унитаз, до изысканных творений, напоминающих китайский фарфор эпохи Мин. Сельхозпродукцию растительного происхождения выставляли без навесов, как есть, немытую и в грубо сколоченной таре или мешках. Продукция сельского хозяйства, что могла передвигаться самостоятельно, так и передвигалась, привязанная, вокруг торговцев, бекая, мекая, хрюкая и кудахтая, и пока не только сырая, но и имеющая шансы сегодня ещё вернуться домой в хлев в неразобранном виде и доесть те из земледельческих товаров, что были недораспроданы днём.

Народу было уже полно, но нам это никак не помогло: нас арестовали. Причём я уверен, что пасли заранее, оповещая ближайшие патрули, потому как кинулись без всяких там криков «о, вот они, держи их!» Действовали человек десять, слаженно и сразу со всех сторон. Прям ОМОН какой-то. И манеры такие же: мордой в землю и «лежатьнедвигатьсясукалежатьясказал!» Мария, кстати, могла и уйти, причём спокойным шагом, поскольку она шла впереди, а в центре внимания нападавших были мы с Гвидо. Ну и девочки, поскольку они явно были с нами. Паола так вообще чуть ли не вобнимку с Гвидо. Лоренца была выше каких-то обнимашек, но тоже шла рядом со мной. Первым снесли с ног Гвидо, отшвырнув от него Паолу. Девочка упала на какие-то ящики. Лоренца отреагировала немедленно. Я ещё проветривал уши и разгонял свои мыслительные мощности, а девчонка уже схватила с прилавка корнеплод, похожий на большую свеклу, с длинной, как у кометы, ботвой, и лихо запустила снаряд в голову сидевшего на спине у Гвидо, тут же обернувшись за следующим. Враги, естественно, были соответственно экипированы – где вы видели ОМОН на выезде без броников? У этих бронежилетов не было, но были шлемы. Может – медные, может – бронзовые. Типа шляпы с опущенными полями. Но уж свеклу-то шлем бы выдержал, если бы не оставлял полностью открытым лицо. А омоновец 13-го века за короткое время полёта овоща уже успел выполнить информационную миссию по отношению к Гвидо, выдав положенное «нешевелитьсясукаубьюнах!» и этим лицом начал обозревать окрестности. То ли похвастаться хотел, что одного он уже обезвредил, то ли в героическом порыве следующую цель для себя намечал, но ни то, ни другое для него не сбылось. День был пятница. И двухкилограммовый корнеплод прямо корневищем в глаз. Такое вот тринадцатое. Не думаю, что он умер, но с Гвидо он сошёл навзничь явно бессознательным, а дальнейшая его судьба мне неизвестна. Всё поскакало очень быстро. Мария подбежала к Паоле, обернулась к поднимающемуся Гвидо, на которого уже набегают трое, застыла и ничего не делает. Лоренца запускает в полет очередной фауст-овощ, но эффект внезапности уже прошёл и никакого урона неприятелю это уже не наносит. Народ вокруг начинает стягиваться к центру интересующих всех событий. Лоренцу пытается схватить за руку очередной шлемоносец. Ко мне бегут двое спереди, и один сзади. Как, интересно, я это знаю? Ведь запасного глаза сзади у меня нет... Марию кидают животом на наклоненную одноосную телегу и крутят руки за спиной. Как сквозь бетонную стену я слышу повторяющееся «гибеллины», «гибеллины», «гибеллины», но кто эти гибеллины, где они, и почему это важно – не понимаю. Паола уже тоже на животе, только на земле. Гвидо каким-то чудом на ногах, но я понимаю, что убегать, видя, как на попке его Паолы сидит какой-то хмырь не нашего полку, он не будет, а драться ему – самоубийство. Он не только гораздо хуже как боец, он ещё был дважды ранен всего за день. Лоренца ныряет под прилавок и выныривает с другой стороны – маневр неприятелем не предусмотренный, а потому обидный. Убегай!!! Это я кричу Лоренце, но она, почему-то, даже не поворачивается в мою сторону. Я кричу, или нет? Или, может, потому, что я добавляю не совсем печатные существительные и совсем непечатные прилагательные, а также повелительные наклонения матерных глаголов, она не принимает мой крик на свой счёт? Ведь она – не все те слова, которые взрослые дяди добавляют характеризуя ситуацию, подобную этой, а просто Лоренца. Надо было, наверное, так и кричать, просто по имени, да и направление не указывать. Двенадцатилетним девочкам туда ещё рано. Но получилось по-другому. Если получилось... А почему они без алебард? Мне казалось, средневековые стражники обязаны быть с алебардами, это ж как цыган без гитары. Нападавшие были вооружены уже не раз вызывавшими моё недоумение недотёпистыми мечами. Это рушило мои стереотипы. Гвидо каким-то невероятным футбольным трюком обходит троих своих противников, спеша на помощь Паоле. Видимо, любовь и вправду творит чудеса... а, нет. Не творит. Гвидо летит в одну сторону, его кинжал в другую, и уже нет Лоренцы, чтобы избавить его от ещё одного омоновца с его «недергатьсяпадлазавалюсука!». Мой противник шарахается от выставленного в его сторону меча «Дома Уберти». Нет. Не шарахается, а просто уклоняется и вот он уже справа от меня. У него в руке тоже меч, но он даже не попытался парировать мой «выпад» или напасть самому. Я заскакиваю на длинные козлы, выступающие в качестве общего прилавка, и бегу по ним, топча крестьянскую продукцию. Первый противник не отстаёт, а тот, что был сзади – теперь слева. Третьего не дано. В смысле – не хватает третьего, ведь их было трое. Я оборачиваюсь. Третий есть, просто его укусила в ладонь Лоренца и он ударом одетой в тяжёлую перчатку левой руки сбивает её на землю. Почему у него нет перчатки на правой руке я не знаю, но не сомневаюсь – это Лоренца постаралась. Теперь она мокрой, бесчувственной тряпкой валится почти под ноги мужчине. Он поднимает глаза на меня и, не обращая внимания на лежащую перед ним девочку, делает шаг вперёд, всем весом наступая ей на живот. Меня что-то опрокидывает и я валюсь с прилавка на спину. Удар спиной о землю плашмя неприятен, я теперь это точно знаю. Неприятен и, может, даже вреден. По крайней мере дышать и двигаться получилось не сразу, а к тому времени, как я смог пошевелиться, двое уже стоят надо мной с мечами наголо, но не заметно, чтобы с опаской. Просто так стоят, как строители с лопатами возле только что отрытой канавы для фундамента какой-нибудь собачьей конуры. Разделавшийся с Лоренцой шёл к нам слизывая кровь с руки. Я попытался встать, но был опрокинут на землю простым толчком ноги. Понятно. Драться не будем. Обидно. Обидно, сука, до слёз. А Лоренце эта гнида наверняка внутренности порвал, гандон. И даже встать не дают, чтобы хоть попытаться... Я крутанулся на левый бок, изображая попытку вскочить на ноги, и, когда они сместились и приготовились удержать меня в лежачем положении на земле, я крутанулся обратно, метнув меч в поганца, убившего девчонку, который уже был всего шагах в пяти от меня. Не бросить Лоренцу у меня не получилось, защитить тоже, так хоть отомстить. Меч, сделав полный оборот, по самую рукоять вошел тому под рёбра и он, всхлипнув напоследок, рухнул, как подкошенный, мордой к моим ногам... Жаль, что это был мой даже не предсмертный бред, а просто фантазии. Я, блин, в него даже не попал. Он даже не уклонялся: просто мой меч, вращаясь, пролетел мимо и звякнул по камням где-то в стороне. Я просто тупо выбросил свой подарочный супер пупер меч, минимальная цена 60 денариев. Идиот.