Текст книги "Лилия в янтаре. Исход (СИ)"

Автор книги: Виталий Чикризов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

ii.

[Год 1263. Август, 14; Утро]

─ А я сошла с ума... Какая досада!

– Фрекен Бок.

Следующие три дня были кошмаром. Докторец наведывался каждый день, мял, давил, щупал, лазил пальцами везде, где не надо; тётка толкала в рот жуткую смесь сырой печени и морковки, и насильно поила бульоном, который тоже был никаким – ни соли, ни специй – и травяными настойками и настоями. Даже в сортир меня не пускали, она меня на руках на горшок сажала. Каждый раз! А жидкости в меня вливали немеряно! Но надо отдать им всем должное: я явно шёл на поправку. Уже через день дергающие боли ушли, только рука болела при попытке поднять. Доктор цокал языком, то ли удовлетворённо, то ли удивлённо. А то, знай наших. Не то, что хиляки в вашем средневековье – закалённый токсинами и канцерогенами организм 21-го века! Да, я уже понял, что тут средневековье. Точно сказать не мог, но до 19-го века явно. Одежда, еда, всё такое... Наверное, даже до Колумба, ибо картошки не было. Впрочем, может, мне её просто не давали. Хотя мне трудно представить больничную диету без пюре. Да и фиг с ним. Главное, что я чувствовал себя всё лучше и лучше, и мог позволить себе спать без боязни не проснуться. Бьянка часто забегала и уже не ревела при виде меня, а подолгу о чем-то щебетала. Новости, видать, переносила. С цветка на цветок. На четвёртый день я смог самостоятельно сесть и самостоятельно наполнить ночную вазу. На пятый я решил самостоятельно её вынести. Я встал с горшка, наклонился, взял его в руку, сделал шаг... и комната, кружась, понеслась в звенящую даль, и хорошо, что я не далеко от лежака отпутешествовал: летел не так далеко и приземлился на относительно мягкое, а не на пол. Потом опять была темнота, но не вязкая, а легкая и наполненная и временем, и какими-то непонятными мне символами, порхающими вокруг любопытными фиолетовыми бабочками. Были просветы в ней. Прибегал доктор и сильно ругался на Пеппину. Та испуганно плакала. Прибегал сопровождающий доктора. Шипел на Пеппину. Та падала в обморок а плакала Бьянка. Ещё кто-то прибегал, но ни на кого не ругался, никто не плакал и в обморок не падал. Была какая-то суета, суета вокруг меня, суета сует, и всяческая суета. А я был выше этого – я был в эмпиреях, в нирване, в прострации, в нигде, и в мозгу у меня что-то щёлкало. Символы то пропадали, то опять появлялись, щекоча меня смыслами. Иногда рябило, как у телевизора без сигнала. Кто-то говорил со мной, и я, почему-то раздвоившись, как будто даже отвечал, осознавая себя со стороны. Беседы были интересными, кисло-сладкими и тягучими, как китайские соусы, и цветными, как сны. Я это точно знал, но слов не слышал. Мне не хватало палочек, чтобы выуживать слова из этих соусов-грез. Кажется, это длилось остаток дня и всю ночь. Под утро я заснул и проснулся только к обеду. В окно светило солнце и приятный женский голос произнес у меня над головой:

– Внимание! В связи с тем, что вы не произвели выбор характеристик аватара в установленное время, была произведена автоматическая переустановка аватара со случайным выбором архетипа и распределением характеристик и настроек навыков и умений.

Удивился ли я? Да нет, что вы... Конечно, нет. Чего там скрывать? – я не удивился. Я офигел, в натуре! Во-первых, я понял каждое слово, и это уже само по себе было непривычно. Во-вторых, какую пургу она тут гнала? Язык понятен, а смысл – нет. Чтобы обнаружить эту дамочку, разорявшуюся по-русски в средневековой Италии, я задрал голову, и офигел второй раз за последние три секунды.

– Внимание! При автоматической переустановке аватара возможны ошибки регистра. При автоматической переустановке аватара со случайным выбором архетипа и распределением характеристик и настроек навыков и умений вероятность ошибки составляет 95.5%. Рекомендуется обнуление данных. Рекомендуется обнуление статистики отношений с другими аватарами. Рекомендуется очистка логов.

Плохо дело. Более того – дело хреново. Я, забыв про сломанные рёбра и руку, рывком сел, прислонившись к стене.

– Рекомендуется очистка кеша. Рекомендуется...

Липким потом я не покрылся, но испугаться – да, испугался. Вплоть до неприятных ощущений где-то в моей многострадальной поджелудочной. В комнате никого не было. Повторяю ещё раз: в комнате, кроме меня, вообще никого не было! Кроме меня, и голоса:

– Внимание! Ошибка в стартовой локации. Обнаружена критическая ошибка при переносе данных. Внимание! Критический сбой. Нет доступа к серверу. Невозможно изменить характеристики локации. Внимание! Будет произведена переустановка аватара... Переустановка невозможна, нет соединения с удалённым клиентом. Попытка соединения. Соединение установлено. Будет произведена переустановка аватара... Переустановка невозможна, нет соединения с удалённым клиентом. Попытка соединения. Соединение установлено. Будет произведена переустановка аватара... Переустановка невозможна, нет соединения с удалённым клиентом. Продолжить?

Ой-ёooй... Моим мнением интересуется. Продолжить чего-то хочет. А оно мне надо – шизофрению в голове?

– Нет, не надо...

Вообще-то это я сам себе на свой вопрос ответил. Но голос мой ответ тоже, как оказалось, устроил.

– Поиск соединения прекращён. Внимание! Невозможно исправить критическую ошибку. Рекомендуется срочно обратиться к администрации. Для инструкций откройте меню и раздел помощь. Для открытия меню необходимо дать команду «открыть панель управления» затем выбрать «меню».

Тебю, говоришь, выбрать? Ох и выбрал бы я тебю...

– Открыть панель управления сейчас?

Сердце колотилось, мысли щёлкали костяшками на счётах, подводя неутешительное сальдо. Очень, очень плохо дело. То ли пацан больной на голову был, то ли у меня при переносе глюкнуло. Поскольку маловероятно, чтобы средневековый пацан глючил такими терминами, то скорее всего это у меня при пересборке где-то замкнуло.

– Открыть панель управления сейчас?

Н-да... А может одно на другое наложилось. Или мои воспоминания на его травму? Пацанёнка эвона, как калечило, аж убило. Глаз, вот, уцелел, а голова – нет. Вот и искрит теперь. И доктору не пожалуешься. Да и не поможет: нейролептиков ещё не изобрели.

– Открыть панель управления сейчас?

А глюк-то настырный. С таким жить непросто будет. И изолентой его не возьмёшь, и валерьянкой такое горе не зальёшь. Что ж делать-то? Само вряд ли заживёт. Скорее хуже станет.

– Открыть панель управления сейчас?

– Ну, давай, открывай уже. – Ответил машинально. Оно, конечно, не надо бы с галлюцинациями общаться. Бесполезно это. Я, хоть и не психиатр, но точно знаю, что осмысленные беседы с голосами и видениями – это продукт фантазии медицински неподкованных писателей и режиссёров. Галлюцинация – это симптом психоза, результат дисфункции мозга, в частности – лимбической системы, а потому ни ответа на вопросы, ни толкового совета дать не может. Да вот вырвалось как-то. Я ведь раньше голосов не слышал.

– Открыть панель управления сейчас?

– Да итить твою ж мать же ж нехай...

Сработало, очевидно, на самое первое слово в предложении, хотя я просто от отчаяния ругнулся. Прищурившись, хоть в этом и не было вовсе никакой нужды, и сопя носом, я всмотрелся в развернувшуюся во всё поле зрения картину. Ибо да, панель управления таки открылась. И это, надо сказать, нимало не добавило к моему душевному комфорту. Значки, иконки, и кнопочки сверху, снизу и по бокам, как сквозь монитор на мир смотришь. И как с этим бороться? В мультике жить?

Монитор был полупрозрачный, смотреть сквозь него было можно, но разве от этого легче? Это, конечно, лучше, чем помереть, и ещё совсем недавно я не задумываясь променял бы рак на какие угодно глюки... но то ж когда было? Сейчас мне уже хотелось большего комфорта в жизни. Сволочь всё-таки человек, но на том прогресс и стоит: на бесконечных, неудовлетоворимых потребностях. И в мультике я жить как-то не хотел. Страшный это был мультик. И даже не этими конкретно вот глюками, шут с ними, привыкнуть можно, а непредсказуемостью сумашествия. Вот начиналось с милого женского голоса, всего лишь, а уже через несколько минут и зрительные галлюцинации присоединились. Что через день будет? Буду от чертей бегать или землю от абсолютного зла виршами Омара Хайяма спасать?

Я постарался успокоиться, подышал, проморгался, но слабая надежда умерла новорожденной – ничего не менялось. Голоса не было, но картинка перед глазами висела и не тускнела. Напомнив себе, что даже в худшем случае от этого не умирают, я попробовал другой подход, чисто по лабораторной привычке отрабатывать назад в той же последовательности:

– Убрать панель управления!

Нет. Не работает. Впрочем стоп, там не так было, не совсем так...

– Закрыть панель управления!

Есть! Сработало. Открыть-закрыть. Логично.

– Открыть панель управления!

Монитор.

– Закрыть панель управления!

Нормальное зрение. И голос пропал. Ну, так ещё жить можно. Но вообще это странно. Я как-то не слышал, чтобы галлюцинациями можно было управлять. Да так легко. И галлюцинации какие-то...

– Открыть панель управления!

Оглядев изображение пацанчика в таком же, как был на мне, только схематичном и полупрозрачном наряде, понял, что смотрю на себя самого. Да и сам я на этом фото тоже был схематичным и местами прозрачным. Если верить картинке, то лицу может понадобиться аутотрансплантация кожи, иначе уродливый рубец на всю левую половину гарантирован. Волосы слева обгорели до корней. Не факт, что отрастут. Череп цел, но вот серая 3D схемка каверны наверняка показывает имевшую (в прошлом) место быть обширную, во всю теменную долю, субдуральную гематому, достаточно обширную для того, чтобы вклинить ствол мозга в большое затылочное, от чего, скорее всего, пациент и скончался... бы. Теперь её, почему-то, не было. Красным отмечены переломы верхней трети левой плечевой кости, без смещения, хвала мирозданию, и рёбер с третьего по шестое. Седьмое просто треснуло. Глубокие рваные раны на руке, сверху вниз по рёбрам и на бедре надо было бы, по уму, привести в хирургически божеский вид, но местная медицина пока до такого не дошла, а теперь уже и поздно – сами затягиваются, обещая знатные звёздчатые шрамы. Помимо этого розовели пятна на коже левой стороны торса, наружной стороны левой ноги и левой же, многострадальной руки. Ожоги. Интенсивность цвета, очевидно, показывает степень ожога.

Пробежав глазами по многочисленным иконкам и надписям, я выяснил, что если верить этому дурдому, то зовут меня действительно Ружеро Понтини, мне 11 лет, и у меня, почему-то, нулевой уровень чего-то. Также тут отображалась и прочая информация: опыт (2/10), здоровье (4 ТП/10 ТП), энергия (800 Ккал/1000 Ккал), сила (100 Вт/100 Вт), мана (0 Дж/100 Дж), благодать (0/0 тесла), и ещё много чего, от телосложения до интеллекта. Были даже «навыки» и «умения», среди которых, к моему удивлению, нашлись «навык обращения с чертёжным инструментом» и «навык обращения с пером и бумагой». Мало того, что формулировка дикая, так ещё и мимо. На гитаре так то да, есть немного, худо-бедно что-нибудь изображу, да и стрелять из автомата с пистолетом доводилось пару раз, это правда, а вот черчение – это уже не ко мне, да и пера сроду в руках не держал, только на картинках видел. Так что это мимо. Дальше был «Инвентарь» и, согласно этому разделу, был я беднее Маленького Мука. Обыкновенная рубаха, защищающая от холода и механических повреждений на одну единицу чего-то. Причём особо выделено, что не защищает от колющих ударов. В разделе «деньги» ярко светился довольный жизнью круглый, гордый и независимый, как депутат госдумы, ноль.

Голос не возвращался, панель управления послушно реагировала на команды, разворачивая субменюшки, ничто перед глазами не плыло, не скакало, и без команды не менялось. И всплывающие пояснения, и цифры оставались стабильно неизменными. И чё-то стрёмно мне стало. Чё-то засомневался я, что это всё галлюцинации. Нет, в обычных условиях привычной действительности я бы и мысли не допустил. Но, люди, сами посудите: умерев в 21-м веке в России и ожив пацаненком в средневековой Италии – это само по себе не достаточно странно? Как по мне, так жизнь после смерти событие куда менее вероятное, чем что бы то ни было ещё. Вобщем, решил я не торопиться с выводами. И пока не записывать себя в шизофреники. Успеется. А пока потыкался в разные кнопочки и разделы. Большинство, кстати, оказались недоступны а надписи сменились вопросительными знаками. Объяснений этому не было. Панель советовала обратиться к администратору. Ну-ну. А потом я нашёл кое-что интересное в разделе «настройки». Язык. Язык, товарищи! И тут я узнал, что язык «по умолчанию» – русский. Но интересным было не это, а то, что следовало дальше:

ДОСТУПНЫЕ ЯЗЫКИ:

ИТАЛЬЯНСКИЙ (ТОСКАНСКИЙ ДИАЛЕКТ). АКТИВИРОВАТЬ? ДА/НЕТ

Ну, а почему бы и нет? Раз пошла такая пьянка.

Видимо, активация прошла успешно, поскольку текст изменился, и теперь сообщал мне, что:

АКТИВИРОВАННЫЕ ЯЗЫКИ:

РУССКИЙ

ИТАЛЬЯНСКИЙ (ТОСКАНСКИЙ ДИАЛЕКТ)

КРОМЕ АКТИВИРОВАННЫХ, ВЫ БУДЕТЕ СПОСОБНЫ ПОНИМАТЬ СЛЕДУЮЩИЕ ЯЗЫКИ:

РУССКИЙ – 6%

ИТАЛЬЯНСКИЙ (КРОМЕ ТОСКАНСКОГО ДИАЛЕКТА) – 84%

Нелогичность текста развернула ход моих сомнений на 180 градусов, обратно в сторону химического дисбаланса в моей голове, со всеми вытекающими. Во-первых, восемьдесят четыре плюс шесть это не сто, а девяносто. Куда делись ещё десять процентов? Во-вторых, кроме русского, я буду понимать... русский? Да ещё, в-третьих, на шесть процентов? Это как, вообще?

– Закрыть панель управления.

Панель послушно свернулась. Невидимая красотка тоже никак себя не проявляла, что не могло не радовать. Оно, конечно, голос приятный, спору нет. Однако если женщина, даже в виде приятного голоса, забралась не только на шею, но и в голову влезла и там хозяйничает, а выключателя от неё нет, то беда. И только я более – менее успокоился, как пришлось мне охренеть уже в четвёртый раз за эти десять минут. А всё потому, что Бьянка принесла мне бульон и хлебцы. Рот её при этом, как обычно, не закрывался:

– Вот, Ружеро, это куриный бульон, мама специально для тебя сварила. Сейчас поешь, и пойдёшь на поправку. Ты обязательно выздоровеешь. Я слышала, доктор Гарбо говорил у тебя только перелом ещё не сросся, а остальное всё в порядке. И говорить ты будешь, я знаю, хотя ты и раньше не очень разговорчивый был, только с мастером Россини и пропадал целыми днями. И что такое вы там делали? А теперь-то мастер Россини весь как есть сгорел, даже и похоронить-то нечего, и жена его синьора... что с тобой, Ружеро?

– Бьянка, – от удивления я не сдержался и нарушил конспирацию. – Я тебя понимаю!

Девочка этого тоже не ожидала. Она этого очень не ожидала. Она, кажется, тоже охренела. Секунды на две. Пока срабатывали контакты, сгорали предохранители, и прогревались дюзы. Потом самонаводящейся ракетой, по сложной и непредсказуемой траектории, презирая мелкие препятствия и с грохотом сокрушая те, что покрупнее, она вынеслась из комнаты с визгом:

– Мама, мама! Ружеро заговорил!

Надеюсь, все заметили главный нюанс произошедшего: Бьянка поняла меня. Средневековая итальянская аборигенка поняла меня, заскорузлого, коренного русака, кореннее которого только татары, берёзы, да зайцы. Скромничать не буду – знаю английский. Ну, как знаю – в объёме, достаточном для понимания статей. Профессиональный набор слов. Ничего разговорного даже близко нет. Но уж никак не итальянский! Поэтому приходится признать, что тосканский диалект действительно активировался, а русский я теперь понимаю на шесть процентов.

iii.

[Год 1263. Август, 14; Вскоре после полудня]

– Продолжайте.

– Что же мне продолжать?

– Осведомите правосудие.

– Пусть правосудие скажет мне, о чем оно желает быть осведомлено, и я ему скажу все, что знаю. Только, – прибавил он с улыбкою, – предупреждаю, что я знаю мало.

– A. Дюма. Граф Монте-Кристо.

Новость никто в тайне держать не стал и ещё до конца дня пожаловал доктор Гарбо, а минутами позже и Симоне.

– А ты молодец, – неизвестно за что похвалил меня доктор. – Уже говоришь?

– Говорю, – не стал скрывать я.

– Молодец, – повторил доктор. – Дай-ка я ещё раз гляну... Так, ну, красавцем тебе уже не быть, вон как лицо обгорело, но в остальном просто невероятно. Даже рука уже двигается? М-да. Меньше недели... Поразительно.

Согласен. Поразительно. Трубчатые кости меньше, чем за двадцать один день не срастаются. Так что – да, чудо.

– Его нужно немедленно отвести к синьору Уберти.– вмешался Симоне. – Пеппина!

– Что будет угодно синьору?

– Где его одежда?

– Так нету ничего, синьор. Все вещи так обгорели и прохудились, что пришлось выбросить. Поверите ли, даже и старьёвщик...

– Ну довольно, довольно, Пеппина. Что же делать? Нельзя заставлять синьора Уберти ждать... Вот что, вот тебе деньги, беги купи всё. Да пошевеливайся!

Местный универмаг был недалеко – Пеппина обернулась меньше, чем за полчаса, притащив берет, что-то вроде короткого пиджака, нательную рубаху с пуговицей у горла, штаны, и даже на вид жутко неудобные деревянные башмаки. Облачившись в этот антик, я, нездорового любопытства ради, открыл «Инвентарь» и обнаружил там все шмотки с описанием. Все вещи были «простые» и, как и снятое, защищали закрываемую поверхность от холода, огня, и механических повреждений на одну единицу чего-то. Впрочем, от берета я решительно избавился: обгоревший череп протестовал. А потом, не дав наиграться интерфейсом, меня потащили на улицу. К синьору Уберти, я так понимаю. Во дворец.

Судя по услышанному, синьор был местным большим боссом. И это, мягко говоря, напрягало. Потому как неясна была причина интереса такой шишки к пацанёнку. Хотелось бы знать и характер интереса. Причём до того, как будет поздно сопротивляться. Вот только на мои желания всем было наплевать и возможности прояснить ситуацию никакой не было. И это тоже напрягало.

На улице меня малость повело, регенерация всё ж таки не завершилась, и я чуть не отключился, хотя это быстро прошло, как только доктор дал мне нюхнуть какой-то гадости. Но я, пользуясь случаем, остановился для оглядеться и вообще. Мало того, что это мой первый выход в новый мир, так это ещё и первый выход в новую жизнь. Причём меня аж распирало от осознания того, что это не просто новая жизнь. Это, ни много ни мало, моя вторая жизнь! С самого, практически, начала. Ничего ещё не было... детство ведь от старости не только артритом и одышкой отличается. Главное – это память. Фигня это, что памяти в старости нет. Наоборот. Её чересчур дохрена. Она начинает замещать собой всё. Что ни возьми – есть память о том, как было это же, но раньше. Она вытесняет реальный мир, поскольку мир памяти сродни виртуальному: там творится и делается то, что в мире реальном представляется невозможным. Да, и девки тоже там моложе. Идеальный мир, короче. Но только, вот беда, как и с виртуальностью, жить только в мире памяти невозможно. Хочется там, а приходится тут. Окружающая правда материального мира назойливо лезет в глаза и гадит в душу новостными каналами, обзорами политологов, рёвом – окон не открыть! – харлеев и ямах, звонками безликого телемаркетинга, визитами всяких свидетелей и, особенно, видом на себя через зеркало. Конфликт идеального с реальным не улучшает характер стариков, не замечали? А вот в детстве нет памяти. Ничего не было до. Всё – сейчас и в будущем. «Ещё не могу» и «уже не могу» – это просто охренеть, какая разница.

Понятное дело, что в свете таких эмоций мне не особо и важно было, где именно я очутился. А вокруг, тем не менее, шумел и пах средневековый европейский город. На дворе был яркий полдень и солнце в безоблачной синеве резвилось вовсю, окрашивая окружающую действительность в яркие тона. Дворцы, замки и прочая монументальная недвижимость отсутствовала как класс, как, впрочем, и одноэтажные домишки. Дома вдоль ожидаемо узкой и от этого погружённой в вечную тень улицы стояли сплошь двухэтажные и довольно аккуратные. Кое-где от одного дома к другому на уровне второго этажа через дорогу были переброшены парные брусья. За окнами полоскались на ветерке бельё и одежда неожиданно разнообразных расцветок. Многие дома вместо жилых помещений на первом этаже открывались на улицу мастерскими или лавками. Народу было полно, народ шумел, торговался, ругался, стучал молотками, вопил детскими голосами, зазывал, пел и даже музицировал.

Резиденция синьора Уберти была совсем недалеко: три улочки, маленькая площадь, две ступеньки вверх, поворот налево, и вот он, дворец. Ну, как дворец... большой четырёхэтажный дом. Получше большинства остальных только что виденных мною здесь жилищ, конечно, но дворцом его делала не красота, каковой всё же особенно и не было, а, наверное, высокая квадратная башня, массивная и простецкая каменная махина никак не ниже десятого этажа. Внутри тоже не особо. Вот, я слышал, итальянцы кремль в Москве построили, вот там, говорят, да, там они развернулись всем на зависть и снаружи, и внутри. А тут так себе. Но оно и понятно: там-то Москва, а тут что? Тьфу. Глушь.

Синьор Уберти [ 2.Farinata degli Uberti (Manente degli Uberti) (1212 – 1264); глава фракции гибеллинов. В 1260 г. армия под его водительством наголову разгромила тосканских гвельфов и их союзников при Монтаперти. Когда гвельфы после его смерти вернулись в город, все дома клана Уберти были сровнены с землёй и все Уберти казнены поголовно. Специальным законом, действующим до сих пор, на месте бывшего квартала Уберти запрещено строить что бы то ни было, и до сих пор там – городская площадь. В 1283 году тела Уберти и его жены были эксгумированы для суда инквизиции. Оба были посмертно осуждены как еретики (ересь катаров, эпикурейство) и приговорены францисканцами к посмертной казни. Нынешнее место захоронения не известно.] обретался на третьем этаже, куда мы, пройдя сначала во внутренний двор, поднялись по наружной деревянной лестнице. Там он играл сам с собой в шахматы. Был он невысок, худощав, и имел вальяжные повадки звезды грузинского футбола, ибо глаза на выкате и нос.

– Здравствуй, Ружеро,– голос был под стать внешности: гортанный, с заметной хрипотцой. В нём легко было почувствовать первородную гордость за превосходство тбилисского «Динамо» над всеми остальными динамами мира.

– Добрый день, синьор Уберти.

– Я рад, что ты выздоровел. – он, как это среди грузин почти всегда и бывает, разумеется был аристократом в тридцатом поколении, и фраза прозвучала не как пустая формальность, a большое одолжение, если не сказать – высочайшая милость. В этом месте я явно должен был почуствовать себя осчастливленным до корней волос. Даже пауза соответственная была им сделана. Что на это скажешь? Я так и сказал:

– Благодарю вас, синьор Уберти. Я счастлив, что вы обратили на меня своё внимание.

Ну, а что? От избытка вежливости ещё никто не умирал, а вот наоборот бывало. Пусть ему будет приятно. Вдруг, если ему будет приятно, мне тоже станет приятно?

Синьор Уберти устроил мне короткий, но тщательный допрос, из которого, думаю, я узнал гораздо больше, чем он. А именно: мне одиннадцать лет, сирота, год назад был взят в ученики мастером Россини [3. Giovanni Rossini (ок. 1212 – 1263), полимат, механик, изобретатель, автор переводов арабских учёных на итальянский.], мастер специализировался на хитроумных оружейных приблудах, типа многозарядной баллисты, и алхимии. Жил я у двоюродной сестры мастера, Пеппины. Мальчик я умный, хороший, добрый, поэтому должен рассказать синьору, что случилось в мастерской, что именно мастер делал в тот момент, на какой стадии была постройка того, над чем мастер работал, и что я помню из алхимического состава. Я радостно поведал синьору, что не помню нихрена, ну ничегошеньки из своей жизни вообще, а не только что случилось в мастерской, и понятия не имею ни о какой алхимии. Только его мой ответ совсем не обрадовал.

– Очень жаль, – сказал синьор грузинский футболист. И стало понятно, что это действительно невосполнимая утрата для всего мироздания. – Вот тебе флорин, мы ещё поговорим, когда тебе станет лучше. Симоне, распорядись. Пусть мальчика отведут домой и хорошо кормят. Будем надеяться, память ещё вернётся к нему

Дорогу домой я бы и сам нашел, чего там идти-то было, но со мной отправили паренька лет пятнадцати. По дороге он успел экспрессивно поздравить меня с тем, что я вхож к синьору, позавидовать, что мне дали целый флорин -ажнак двести сорок денариев! – высказать уважение к покойному мастеру, и поделиться, что он тоже чуть не стал подмастерьем, только у купца, но ему посчастливилось. Что именно ему посчастливилось, он мне сказать не успел. Сразу за площадью мы наткнулись на двоих обычно, по местным меркам, одетых джентльменов. Один из них деловито, без суеты, худого слова не говоря, тут же сунул ножиком парню в грудь, отчего тот без звука стал оседать. Что делал второй я не знаю, потому как в голове коротко бумкнуло, и когда я открыл глаза, я уже был, как доктор Гарбо и рекомендовал, в прохладном и тёмном помещении.

...

Лужа подо мной была слишком большой и к тому же ничем не пахла, из чего я сделал вывод, что мой организм тут ни при чём. Скорее всего, так меня попробовали реанимировать, и, не добившись результата, бросили мокнуть на каменном полу. Тусклый свет проникал только через маленькое оконце под высоким потолком. Подвал, однако. Было очень тихо, только где-то чуть слышно капала вода. Кап, кап... Тихо и холодно. Скривившись от внезапной боли – голова, казалось, чуть не лопнула – я переполз на сухое место, но это помогло мало. Изо рта только что пар не шёл, а вся одежда насквозь мокрая. Камни пола высасывали тепло из тела. Мне ещё бабушка говорила: «Лёшка, камень жопой не согреешь. Подстели пинджак, а то застудишься». Сейчас «пинджака» у меня не было, а то бы с удовольствием подстелил: окоченел весь. Пришлось поднапрячься и сесть. Небольшое усилие тут же ударило в голову – боль была такая, что я ни о чём другом даже думать не мог, скорчившись и сжимая пальцами виски. Даже коленями рукам помогал. Какое-то время я был занят исключительно головной болью, а потом, когда начало становиться легче, вдруг накатила тошнота. Меня вывернуло желчью – и словно кувалдой по мозгам врезали, заставив взвыть. Пришлось, несмотря на холод, повалиться ничком на пол. Так тошнило меньше, не было позывов на рвоту, и вскоре боль не то, чтобы прошла, скорее – улеглась в голове тяжёлым, мокрым комом, как собака в конуре зимой. Только тогда я и смог задать те самые вопросы: «что случилось?» и «где я?» Переход от только-только начавшей налаживаться жизни к сотрясению и сырому подвалу был слишком внезапным и быстрым. Я прекрасно помнил нападение и убийство Гвидо, но происходящего не понимал напрочь. Меня, очевидно, оглушил один из нападавших, это ясно, после чего и притащили сюда. Но вот кто они и какого хрена им от меня надо? И что за методы, в самом деле? Ну и самый насущный вопрос: что мне теперь делать? В том смысле, что столь печальное начало не обещает мне весёлого конца. Выкручиваться надо как-то, а то, чувствую, грустно мне будет.

Я осторожно, чтобы не разбудить собаку-боль, сначала перевернулся на бок, потом, упираясь руками, перевёл себя в полусидячее положение. Левая рука отозвалась тупым нытьём в плече, колени и правый локоть оказались сбиты до крови. Со мной не слишком церемонились, пока волокли сюда. По лестнице на руках точно не несли. В полутьме напротив видны были ступени, ведущие к низкой двери почти под самым потолком. Больше ничего разглядеть не удалось, кроме того, что справа была глухая стена, а шагах в десяти слева подвал поворачивал буквой "Г". Вряд ли там, за поворотом, меня ждут приятные неожиданности в виде открытой нараспашку двери на свободу, но прикованным к стене я не был, а первая обязанность узника, как известно, осмотреть место обитания...

Нет, точно сотрясение – в вертикальном положении меня повело и пришлось привалиться к стене, а потом и приложить лоб к холодному камню. Чуть не сполз обратно на пол. Но через минуту отпустило, и я смог стоять самостоятельно. Только мороз пробрал уже до костей и начало трясти. Одубевшие пальцы стянули ворот рубахи, но мокрая тонкая ткань не могла согреть.

– Не нравится мне здесь, – констатировал я вслух, стуча зубами. – Очень плохое место, очень.

С этим я потихоньку двинулся к повороту, но дойти не успел: дверь открылась и появились хозяева этого заведения. Три фигуры спустились по ступеням, двое в балахонистых хламидах молча проследовали за поворот, третий, в обычном для местных наряде – не иначе, вольнонаёмный – подошёл ко мне и ни слова не говоря ударил под дых. У меня вырвался короткий «ык» на вдохе, дыхание перехватило, в глазах потемнело, а в голове опять проснулась нестерпимая боль. Тем временем мои руки оказались вывернуты назад и мужик с сопением принялся стягивать их верёвкой. Сопротивления я ему никакого оказать не мог и только пытался восстановить дыхание. Детина вонял дёгтем и сырой кожей. Закончив с руками, он потащил меня туда, куда я так недавно направлялся сам, и куда прошли те двое – за поворот.

Долговязый в хламиде – монах? – пытался зажечь масляную лампу на стене. Ещё одна такая же уже горела на столе, где сидел второй, пониже и поплотнее сложением, и неторопливо затачивал перо.

– Куда его, брат Альфонсо? – садист поставил меня шагах в пяти перед столом. – на дыбу, или сразу на стол?

– Будем милосердны, Кальцо, – монах продолжил заниматься пером и даже не поднял глаз. – Дадим шанс грешной душе.

– Ага, понял. Ну-ка!

Кальцо оттащил меня назад. Сверху заскрипело. Я задрал голову. Под потолком был блок, один конец верёвки уходил во мрак, а второй оказался быстро привязан к петле на моих руках. Моя постепенно нарастающая тревога перешла в страх. Мне активно не нравились такие приготовления.

Верёвка натянулась, поднимая руки, и я невольно наклонился, оберегая плечи от вывиха. Больно пока не было, но понятно, что это только пока. Задавать дебильных вопросов типа «что вам от меня надо» я не стал. Ясно дело, скоро мне сами объяснят, без наводящих. Может даже, мало не покажется.

Кальцо проверил натяжение верёвки и остался, видимо, доволен.

– Готово, отче, – сообщил он Альфонсо. Второй монах тем временем перешёл к другой стене, разжигая третий светильник. Альфонсо поднёс перо к лампе, любуясь кончиком на свет, и кивнул.

– Хорошо. Брат Бартоломео?

– Думаю, света достаточно, брат Альфонсо?

– Вполне.

– Иду.

Усевшись рядом с Альфонсо, Бартоломео открыл гроссбух на столе и какое-то время сосредоточенно листал его. Найдя нужное место, он двумя руками положил книгу перед главным и переставил светильник поближе. Себе он пододвинул чернильницу и книгу потоньше, явно приготовившись конспектировать.