Текст книги "Константиновский равелин"

Автор книги: Виталий Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Зимский продолжал молчать. Он не посмел спросить, кто этот «другой человек», не посмел спросить, правда ли все. что она говорила. Он только с ужасом чувствовал, как рушатся все его надежды, как разливается в душе катодная пустота. Стишком жалкий и потерянный был у него вид, и Лариса, немного смягчившись, спросила:

– Обещаете вы мне, что это никогда больше не повторится?

– Да, – еле слышно с трудом выдавил Алексей.

И опять установилось матчанне. ставшее для обоих невыносимым.

65

5 В. Шевченко

Лариса первая нарушила его, сказав совсем примирительным тоном:

– Пойдемте! Смотрите, где уже солнце, – нам давно пора!

Вернулись они в равелин уже к вечеру, когда низкое солние бросало прощальные блики на раскаленную дневным зноем землю. Пламенели стекла домов на той стороне бухты, в городе, и, окрашенная оранжевым светом, строго возвышалась колонна памятника затопленным кораблям. Во дворе равелина уже лежали синие вечерние тени, и у бочкн собрались курцы после тяжелого трудового дня. Все они, как по команде, повернули головы, когда 3имений и Лариса вошли во двор. Несмотря на тяжесть ящика с медикаментами, Зимскпй невольно ускорил шаги, не желая находиться под обстрелом любопытных глаз. Кроме того, он услышал громкий и ехидный голос Гусева, с которым после всего, что произошло сегодня, особенно не хотел встречаться. Однако, когда он через полчаса вышел покурить, Гусев все еще был там и, загадочно ухмыляясь, умолк при его приближении. Поздоровавшись, Алексей стал медленно скручивать цигарку. Все молчали – чувствовалось, что разговор только что шел о нем.

– Ну, я пошел! – небрежно бросил Гусев, метким плевком попадая цигаркой прямо в бочку.

– Может, ты и ему скажешь, что нам говорил? – раздался из толпы чей-то резкий голос.

Гусев дернулся, будто кто-то схватил его за плечи, но тотчас же. медленно повернувшись, произнес:

– Что ж! Можно! – он подошел вплотную к Зим-скому, вихляя, кривя в усмешке тонкие губы. – Говорят, ты у Юрезанского кусок сала отбил! Самому-то удалось, или пустышку потянул?

И прежде чем включилось сознание, Зимскпй молниеносно бросил вперед кулак, хрустнувший о подбородок Гусева.

Это произошло так* внезапно, что все опомнились только после того, как Гусев, отлетев, грузно шлепнулся на землю. Он тотчас же вскочил на ноги, сжав кулаки н выплевывая вместе с кровыо бранные слова, но уже и его. и Зимского схватили за руки и растаскивали в разные стороны. Зимский стоял покорно, сгорая от стыда за все случившееся, а Гусев рвался и кричал, в то же время ра-

бб

дуясь, что держат его крепко и он не нарвется на второй подобный улар. Так или иначе, потом не будут говорить, что он струсил п не пытался дать отпор. И неизвестно, сколько бы еще он выкрикивал злобные ругательства, если бы не появился привлеченный шумом политрук Варанов. Узнав обо всем, что здесь произошло, он бросил резким, не предвещающим ничего хорошего голосом:

– Зимскпй! Гусев! Немедленно оба компе в кабинет!

II когда Варанов с провинившимися скрылся в равелине, кто-то нарушил неловкую тишину:

– А все-таки Гусев сам во всем виноват!

Одобрительный гул голосов подтвердил, что матросы

оправдывают поведение Знмского.

Резкий, призывный сигнал трубы заставил всех спешно побросать окурки и разойтись. Ходили слухи, что враг лихорадочно готовится к новому наступлению – сигнал звал на ночные работы. Равелин не засыпал ни ночью, ни днем...

|

)

.о

3. МАТРОСЫ РАВЕЛИНА

Еще долго шумел и буйствовал в ту ночь целительный дождь. Журчали по накаленным дневным зноем камням, по перегретой земле теплые, почти горячие ручьи, и матросы поснимали обувь и стояли босиком по щиколотку в воде, отчего сразу откуда-то издалека пахнуло беззаботным детством, домом, материнской лаской, и было это так далеко и неповторимо, что острой жалостью к самому себе защемило в носу. К счастью, все они находились в том прекрасном возрасте, когда грусть лишь мимолетно владеет сердцами; вот почему они все чаше острили, беззлобно поддевая друг друга, все чаще смеялись, заражая друг друга бесшабашным задором, и наконец создалась веселая и в то же время рабочая атмосфера, в которой каждый отдавал всего себя делу, трудясь не за страх, а за совесть.

Когда Алексей Зимскнй, отлучившийся на несколько минут, вновь возвращался к месту своей работы, им вдруг овладело торжественное настроение. Он не мог бы сказать, что именно заставило так взволнованно колотиться сердце, но чувствовал, что стремительный шелест дождя, глухое уханье долбимой земли, мелодичный звон ломов, скрежет лопат, разноголосые выкрики, и все это в сплошной темноте, прорезаемой иногда короткими вспышками молнии, напоминало скорее какое-то таинственное карнавальное празднество, а не военные оборонные работы.

При одной из вспышек молнии Алексей увидел капитана 3 ранга Евсеева, стоящего посредине двора и запрокинувшего голову в небо; через мгновение, когда вспышка повторилась, его там уже не было, и это только допол-

г.

пило иллюзию таинственности и сказочности ночи. Но как только Алексеи вновь взялся за лом, как только его обдало брызгами грязной и теплой воды, а в нос ударил крепкий запах мужского пота, он вновь ощутил всю суровую необходимость, всю реальную сущность этого беззаветного ночного труда.

Алексей молча и сосредоточенно долбил землю, прислушиваясь к веселым репликам своих товарищей, но в то же время как-то странно и неприятно щемило под ложечкой при мысли о том, что бой, гремящий сейчас где-то за дальними холмами, может докатиться до этого рубежа. В который раз Алексей с досадой спрашивал себя: «Неужели это страх?» – и не мог найти точного ответа.

Вот так же он чувствовал себя, когда в детстве впервые вздумал прыгать в реку с пятнадцатиметровой ветлы, вот так же он чувствовал себя перед тем, как пришлось вскочить в пылающее окно объятого пожаром дома, спасая малолетнюю девочку. Но ведь оба раза тогда он преодолел это неприятное чувство. Значит, он сможет справиться с ним и теперь?

На днях Алексей слышал от одного бойца, как дерутся наши ребята там. на передовой. В один небольшой хуторок немцам удалось войти только тогда, когда были перебиты псе его защитники, все до одного! Окруженные батарейцы, расстреляв весь боезапас, вызывают на себя по рации огонь своих же батарей. И так везде! Ни один камушек, ни один бугорок не отдается врагу без смертельного боя. Так будет и здесь! И здесь будет битва до последнего человека, как в том хуторке, ставшем непреодолимой преградой на пути врага.

И Алексей, все сильнее взмахивая ломом, вдруг ощутил, как совсем исчез холодок под ложечкой, как отчаянной, разухабистой силой налились все мышцы, и сразу же приподнятый, возбужденный тон шуток и реплик его товарищей стал близким и понятным.

– Алешка! Ты что это так часто до ветру ходишь? Немца дрейфишь? – весело обратился к нему Колкин, будто только сейчас заметив его возвращение.

– Что же ты, родной, раньше молчал, что ты в курсе дела! – так же весело отвечал Зимскнй.

Псе, «то находился рядом, уже наэлектризованные смехом, вновь дружно расхохотались. Колкин, не найдя сразу ответа, тоже хохотал вместе со всеми, отчаянно махнув рукой. Бывший невдалеке Гусев тихо сказал своему соседу, скромному и незаметному Демьянову:

– Небось все к Лариске шляется за утешением!

Демьянов ничего не ответил. Он старался вообще побольше молчать и, что бы вокруг пи случалось, не выражал ни радости, ни смятения. Трудно было понять, чего желает и о чем думает этот человек, и даже Гусев, тяготевший к нему больше, чем ко всем остальным в равелине, сказал ему однажды:

– Слушай, ты какой-то плоский. Семен! Как из картона вырезанный. Нет в тебе трех измерений!

И на это Демьянов ничего не ответил, аккуратно приглаживая ладонью реденькие волосы, а Гусев зло, в сердцах сплюнул.

Со вчерашнего дня, когда Евсеев объявил в равелине суровый приказ, Демьянов еще больше замкнулся в себе, л. хотя он по-прежнему молчал, Гусев всей душой чувствовал, что тот боится, боится так же, как и он сам, и это заставляло Гусева держаться поближе к нему. Что бы там ни было, Гусев всегда находил в нем молчаливую поддержку, а это было сейчас самым главным. В такое время, когда душа находилась в страхе и смятении, просто невозможно было оставаться одному. О том же, чтобы примкнуть к Знмскому и ему подобным, которые вот сейчас дерут глотки, не могло быть и речи! Ведь и так ясно, что все проиграно! Гибнет целая армия, которую беспощадно сметают с последних клочков крымской земли бронетанковые скребки врага, а они хотят выставить на их пути жалкую горстку почти невооруженных бойцов.

И Гусев со злобой сжимал кулаки, всей душой противясь чьей-то злой и беспощадной воле.

– Пет уж, товарищи начальнички! Сами, сами полыхайте здесь!—скрипел он в ярости зубами, ожесточенно сплевывая стекающую обильно по лицу дождевую воду, л только для виду ковырял ломом землю, думая все время об одном – как развязаться с проклятой судьбой, забросившей его в самое пекло—в обреченный на уничтожение равелин!

Часам к трем ночи дождь стал стихать. Где-то, совсем уже далеко, мягко перекатывался гром, и на самом горизонте падала в море разветвленным нервом угасающая молния. Потянуло предутренней свежестью, в надвинувшейся вдруг со всех сторон тишине отчетливо слыша* лось падение каждой капли. Как-то постепенно утих шум и среди работающих. Уже не было слышно ни смеха, ни выкриков. Утомившись, люди работали теперь молча, сосредоточенно долбя землю, и только раздавалось короткое уханье ломов да покрякивание в такт ударам.

Внезапно в темноте раздался звонкий голос лейтенанта Остроглазова:

– Внцмание, товарищи!

Люди остановились, разогнули спины и приготовились слушать. Раздалось еще несколько одиночных ударов, и установилась полная тишина.

Убедившись, что его слышат, лейтенант продолжал:

– Капитан третьего ранга Евсеев приказал всем, кто еще в состоянии это сделать, без отдыха продолжать работу. Остальные могут отдохнуть до пяти часов утра. Прошу при решении этого вопроса учесть крайне тревожную и напряженную обстановку, диктующую нам самые жесткие условия для отдыха и сна. Лично я остаюсь с вами на все время работ!

Раздался одобрительный гул голосов. Вновь застучали ломы и заскрежетали лопаты. Люди не хотели терять ни минуты времени и теперь напряжением волн прогоняли усталость. Где-то рядом со всеми, сняв китель и закатав рукава, с ожесточением вгонял лом в землю лейтенант Остроглазов.

– Та-ак,– протянул Гусев, бросая свой лом на землю и вытирая о штаны руки.– Пойдем соснем, Семен. Нечего надрываться: организм – не железо, он отдыха требует.

II, видя, что Демьянов колеблется, Гусев притянул его к себе вплотную и зло зашептал в ухо:

– Чего думаешь? Чего думаешь, болван! Отрыть ссбо могилку всегда успеешь! Айда!

Он круто повернулся, и Демьянов послушно поплелся за ним. Вместе с ними ушли еще три человека, которые действительно пошатывались от усталости.

Оставшись работать, Знмскнй первые несколько минут с трудом преодолевал неприятную вялость всех мышц: казалось, они внезапно сделались ватными. Лом стал вдруг неимоверно тяжелым и ускользал из негнущнхея, непослушных пальцев. Но постепенно силы вернулись к нему, и осталось только острое, щемящее чувство голода, которое никак не удавалось прогнать. И чтобы забыться, он стал думать о Ларисе, но не о той, которая реально су-шествовала, а о той, которая любила его так же беззаветно, как и он сам. о Ларисе, дарящей ему нежные поцелуи вместе с запахом прохладной кожи девичьих щек. о Л арисе – возлюбленной, жене и даже – он думал и об этом! – матери его детей.

Это всегда помогало, и на этот раз он так увлекся мечтой, что даже не заметил, как подкрался ранний и короткий летний рассвет. *

Утро настало беспокойное и тревожное.

Решив во что бы то ни стало взять Севастополь, враг не жалел ничего. Грохотала его дальнобойная артиллерия, держа под обстрелом крупнокалиберных снарядов бухты и город. В воздухе постоянно висело до сорока фашистских самолетов, без счета сыпавших бомбы на стонущую от разрывов землю. Бушевали пожары, с которыми трудно было бороться из-за отсутствия людей и воды. Колоссальное грязно-бурое облако дыма не пропадало над Севастополем и медленно уволакивалось небольшим ветерком в сторону моря.

В это утро уже три раза налетали бомбардировщики врага на равелин, и, поддаваясь разрушительной энергии тола, крошились, оседали стены из векового камня. Работать стало почти невозможно. Неоконченными лежали окопы и траншеи. Люди прятались в нижних помещениях равелина. По не успевали отгрохотать последние разрывы, как вновь все бросались к лопатам и с ожесточением долбили более податливую после дождя землю.

К семи часам среди работающих вновь появились Демьянов и Гусев. Отоспавшись в одном из закоулков равелина, где их никто не тревожил, они имели бодрый и самодовольный вид. Остальные, те, кто работал со вчерашнего дня, ни на секунду не сомкнув глаз, уже с трудом поднимали ломы, и веки у них смежались сами собой, особенно с той поры, когда стало по-настоящему припекать утреннее солнце.

Гусев не спеша поднял брошенный ночью лом, долге и старательно плевал на руки, прежде чем взяться за работу, и, наконец, вяло и нехотя сделал первый удар. Будто по команде то же самое делал за ним и Демьянов.

– Явились работнички! – с презрительной усмешкой сказал Колкнн так громко, что слова его долетели до Гусева и Демьянова.

– Ты! Нарцисс! – сразу вспылил Гусев.– Может быть, ты считаешь, что, проторчав здесь без толку всю ночь, уже имеешь право читать мне нравоучения?

– А ты его не трогай!

– Лодырь чертов! Еще и возмущается!

– Чем трепаться, лучше бы работал!

По граду злобных реплик Гусев сразу понял, что все настроены против него, и смолчал. Вступать в спор сразу со всеми было безрассудно. В душе он порадовался, что рядом нет Зимского, который не преминул бы ему насолить. но работающий неподалеку командир сектора Булаев тоже был. по его мнению, ничуть нс лучше Зимского (Подлизался! Иначе почему простого матроса назначили командовать обороной?), и Гусев с большим трудом подавил клокотавшую в груди досаду.

Через минуту, по крику «воздух», все разбежались по укрытиям. Загрохотали разрывы четвертой с утра бомбежки.

Собравшийся в город Евсеев нетерпеливо ходил по своему кабинету, иногда бросая хмурый взгляд на потолок, словно он видел сквозь штукатурку и камни вражеские самолеты. Так прошло десять минут – грохот снаружи не прекращался.

В дверь постучали. Вошел главный старшина Юрезан-скнй, лицо его было бледно и растерянно:

– В чем дело? – поспешно спросил Евсеев.

– Завалило камнями почти все продукты! – сдерживая прерывистое дыхание, старался четко доложить Юре-занекий. – Водопровод больше не работает!

Лицо Евсеева стало вдруг старым от набежавших мор-шинок. О снабжении равелина продуктами и водой в эти дни не могло быть и речи. Нужно было выходить из тяжелого положения самим.

– Возьмите несколько человек и после бомбежки постарайтесь все откопать! – приказал капитан 3 ранга, и, хотя Юрезанскнй ответил «Есть», Евсеев заметил, как он с сомнением покачал головой.

Хаотическое нагромождение камней, под которыми оказались продукты, не позволяло верить в успех. Евсеев ничего этого пока не видел. Спросив разрешения, Юре-занский тихо оставил кабинет.

Выйдя после бомбежки во двор. Евсеев не узнал его. Дымилось несколько огромных воронок, земля была усеяна расколотыми камнями из стен равелина, пыль и

гарь тучен стояли в воздухе, и сквозь них, как сквозь туман, пробирались к месту работы краснофлотцы. Евсеев торопливо, чтобы не застал очередной налет, поспешил на катер. На катере вместо Юрезанского, откапывающего продукты, шел в рейс Булаев. Как всегда смущаясь, он подал команду «Смирно» и застыл, ожидая приказаний.

– На Графскую! коротко бросил Евсеев.

Л когда равелин стал постепенно удаляться, уже знакомое, щемящее чувство закралось в душу Евсеева.

«Ничего!—успокаивал он сам себя. – И не надолго!»

Множество крестообразных теней упало па воду. Евсеев поднял голову к небу, и на секунду внутри что-то похолодело – на равелин сомкнутым строем шло не менее двух десятков вражеских самолетов. В первый раз Евсееву пришлось увидеть со стороны, какой кромешный ад творится во время бомбежки в равелине. И моментально подумалось: «А ведь все равно стоим! И бомбы, и снаряды, все сметающие с пути, а люди живут. Приспособились, врылись в землю, и попробун-ка их теперь от нее оторвать! Зубами будут грызться за каждый камень, а пока стоят насмерть!»

И, стукнув кулаком по обшивке катера, Евсеев громко крикнул в сторону хищно кружащих самолетов:

– И будут стоять!

К заходу солнца вдруг оказалось, что оборонные работы почти закончены. Получилось это как-то само собой – рыли, долбили, ковыряли неподдающуюся землю, отвоевывали глубину по сантиметрам, ругаясь и проклиная все на свете, и незаметно сделали дело. Л увидев глубокие окопы и траншеи, сами удивились, что все произошло так быстро. Так бывает, когда каждый; занятый частицей, дела. не видит труда остальных, а между тем труд всего коллектива внезапно открывает перед изумленными взорами всю грандиозность проделанной работы. И когда краснофлотцы увидели друг друга стоящими по горло в траншеях, они весело и счастливо рассмеялись. По участкам бегали командиры секторов обороны, не давая людям расхолаживаться, но всем было ясно, что основные трудности остались позади. Завершив большую работу, человек всегда любуется собой, продлевает приятное ощуще-мне законченного дела, вот почему, собравшись в этот раз покурить, матросы делали это не торопясь, с достоинством, перебрасываясь фразами, приятно ласкающими самолюбие и слух:

– Да, должен вам доложить, работку отгрохали!

– Ну, думал, ее, сволочь, никак не раздолбать, ап нет! Приспособился и стал бить ломом под другим углом – вот так, наискосок, наискосок. Глядишь – и поддалась! Пошла прямо пластами!

– Иван! Глянь, какн мозолищи натер! Теперь всю жизнь, как в перчатках, ходить буду!

– Вот сейчас бы пару деньков отдохнуть да в море покупаться!

– Гляди, тебе немец отдохнет!

– А что ты меня немцем пугаешь? Пусть идет сюда! Мы с ним поговорим!

– Что ж! И придет, раз ты к нему идти не хочешь!

– Я не хочу?! Да я...

Постепенно разговор перешел на тему о враге, и все загалдели, стараясь перекричать друг друга.

Гусев молча прислушивался к этим возгласам, скривив в презрительной усмешке губы. Все, что в последнее время делалось вокруг, вызывало в нем только раздражение и злобу. Он злился на Евсеева, привезшего такой страшный приказ, злился па Булаева, ставшего неизвестно почему командиром сектора, злился на Зимского, работающего день и ночь с таким рвением, будто ему за это поставят бронзовый памятник, злился на остальных матросов, горлопанящих с дурацкой бесшабашностью перед верной смертью, злился даже на Демьянова, который все время хохлился, не вымолвив ни слова. Вот и сейчас он подошел н молча стал рядом с Гусевым, осторожными движениями губ потягивая козью ножку. Гусев хмуро взглянул на него и вполголоса сказал:

– Разгалделись, философы! «Да я. да мы!» А вот посмотрим, что они запоют, когда увидят живого немца! А то все только горлопанят!

Кажется, впервые за все это время Демьянов решился задать вопрос:

– А ты думаешь, они испугаются?

Гусев, смутившись прямо поставленным вопросом (в душе он был почти уверен, что эти чертовы дурни дей-ствителько, не дрогнув, умрут под вражескими танками), ответил уклончиво:

– Что я думаю.,. Я ничего не думаю... Просто орут, еще не видев врага. А ведь против нас чуть ли не армия двинет!

Демьянов сделал несколько затяжек молча, затем сокрушенно проговорил:

– Да-а. Силища у него большая. Что танков, что самолетов – не счесть. Да и отступать отсюда некуда – может всех перебить!

В глазах Гусева мелькнул огонек тревоги, и сердце сжалось, как сжималось всякий раз, когда ему напоминали. какая трагедия может произойти в этих стенах. В ту же секунду он задышал в лицо Демьянову быстро и порывисто:

– Отступать, говоришь? Дудки! Раз Евсеев издал приказ – будешь стоять насмерть! Всех здесь перемелют, как котлетки! А на кой черт? Все равно нами дырку не заткнешь!

– Да-а-а... – неопределенно протянул Демьянов и, отойдя в сторонку, присел на бугорок. Гусев подошел к нему и тоже сел рядом. Они все больше и больше чувствовали расположение друг к другу и уже не могли оставаться наедине со своими мыслями. Немного посидели молча. Демьянов первый нарушил тишину:

– Не уйти нам отсюда... От пули не помрем, так с голоду подохнем!

– Что так? – насторожился Гусев.

– Продукты-то не откопали! Юрезанскнй до сих пор колупается со своими парнями. Нн-и черта! Как лежала груда камней, так она и осталась!

– Работнички, чтоб им! – заскрипел со злостью зубами Гусев.– Тут они орут, агитируют – пожалте. дескать,, под пули-снарядики! А сами, как до дела дошло, так ни тпру ни ну!

– Ас водой еще хуже! – распаляясь, поддакизал Демьянов. – Ну-ка при такой жаре да без глоточка.

– Эх, мотануть бы отсюда! – мечтательно закатил глаза Гусев.

– Что ты, что ты! – испуганно заозирался Демьянов по сторонам. – Поймают – и к стенке! Лучше уж от врага, чем от своих!

– Да и бежать-то некуда! – махнул рукой Гусев.– Разве только...

Он замолчал, несмотря на ожидающий вопросительный взгляд Демьянова, видимо не решаясь даже ему до конца открыть свою душу.

Внизу, у пристани, раздался стук катерного мотора, затем донесся резкий крик «Смирно!», и все замолкло.

– Евсеев из города прибыл! – догадался Демьянов.

– Л знаешь, зачем убывал? – спросил, прищурившись, Гусев.

– Ну? – с любопытством приподнялся Демьянов.

– Передал все наши личные дела в штаб! Мы уже числимся, как покойники! Там уже родным такие таблички готовят: «Пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость!» Пока ты тут еще сидишь, твоему трупу, наверное, уже и номер дали! Так что, привидение Семен Демьянов, покорно прошу раствориться, а то попадешься сейчас на глаза Евсееву, а он нс из набожных – вмиг тебе работку найдет!

– И то верно! – согласился Демьянов. – Давай отсюда куда-нибудь в сторонку!

Они быстро поднялись и поспешили в помещения, оставив за спиной все тот же веселый гвалт людей, еще переживающих первую победу...

Прибыв из города, Евсеев прежде всего выслушал доклад Юрезаиского. Продукты откопать не удалось. Измученные матросы посбивали в кровь пальцы, посдирали ногти, но огромная груда камней, завалившая склад, почти не уменьшилась. Сам Юрезанскнй еле стоял на ногах от усталости. Евсеев отпустил его отдыхать, хмуро пробурчав:

– Хорошо. Идите. Я подумаю.

По думать было не о чем. Продукты следовало откопать, чего бы это ни стоило. Тем более, что сегодня, когда Евсеев попробовал закинуть удочку насчет подброса новой партии, начальник тыла замахал на него испуганно руками:

– Что вы, что вы, батенька! У вас же запасы! Не могу дать ни сухаря! Сами знаете, как сейчас с подвозом!

Да, Евсеев это знал, но у него оставалось незавален-ных запасов на полтора–два дня, и он попытался еще раз:

– Игнатии Иванович! Ну, а если представится возможность?

– Евгении Михайлович! – возмущенно загремел начальник тыла. – Вы словно ребенок! Да откуда же возьмется эта «возможность»? Нам бы с боезапасом справиться!

Евсеев ушел от него, но еще оставалась надежда, что продукты все-таки откопают. Теперь и она рушилась на глазах.

– Черт возьми! С самого начала не везет! – в сердцах выругался Евсеев и стукнул кулаком по столу. Открывший в этот момент дверь лейтенант Остроглазов хотел было опять захлопнуть ее, но Евсеев уже его заметил и, переменив тон, замахал рукой:

– Что там у тебя? Заходи, заходи!

Лейтенант переступил порог и застыл навытяжку, перепачканный, весь в ссадинах, но с такими сияющими от радости глазами, что Евсеев сам не выдержал и улыбнулся:

– Что скажешь, начальник?

– Кончили! – единым духом выдохнул Остроглазов, словно свалил с плеч стотонный груз.

– Да ну?! – аж привскочил Евсеев, крепко схватив за плечи невысокого лейтенанта.

– Так точно! Все! Ребята теперь камуфляж наводят – цветочки по брустверам сажают!

– Ну, порадовал! Порадовал! – возбужденно заходил но комнате Евсеев. – Это ты даже не представляешь, как здорово, что мы вовремя управились! Сейчас все внимание следует уделить отработке боевой организации – расставить люден, наладить связь, уточнить сигналы...

Он не договорил – грохот бомб заглушил его последние слова. Евсеев недоуменно выглянул в окно. Вечерние тени уже лежали на море – немцы никогда раньше не бомбили равелин так поздно.

– Бесятся, сволочи! – злобно проговорил Евсеев, кивнув Остроглазову на потолок. – Видно не так-то уж легко достается мировое господство!

Он несколько раз прошелся по комнате, и вдруг грохот внезапно прекратился:

– Что-то очень быстро! – недоверчиво покосился на окно капитан 3 ранга. – Надо выйти посмотреть.

II ие успел он сделать и шага, как на пороге вырос бледный, с широко раскрытыми глазами Юрезанекий. Обведя всех помутневшим взглядом, он прокричал надламывающимся голосом:

– Там... На дворе... Только что убит... политрук Варанов!

В эту ночь, первую после гибели Баранова, Евсеев не смог уснуть. Смерть забрала самого верного друга и помощника накануне тяжелых, ответственных дней. Да и сама смерть была нелепой – заплутавшиеся самолеты и случайные бомбы, очевидно оставшиеся после бомбежки города. Евсеев долго лежал с открытыми глазами, слушая, как с тонким писком бьются в углах москиты, и с ужасом чувствовал, что душа вдруг стала пустой и в эту пустоту медленной и густой, точно патока, струей вливается страшное, незнакомое ощущение одиночества и тоски. Нужно было поскорей отделаться от непрошеных, навязчивых мыслей, и Евсеев, решительно вскочив с койки, выглянул в окно.

Море, посеребренное лунным светом, лежало, точно огромная металлическая плита. Стояла тихая и теплая ночь. Евсеев энергично направился к двери. В одном из коридоров, где в охранении почетного караула лежало тело Баранова, он снял фуражку и молча постоял несколько минут, смотря на спокойное, будто он лег отдыхать. лицо политрука. Затем так же молча повернулся и осторожно, как ходят, чтобы не разбудить спящих, спустился но двор. Здесь он миновал взявшего на караул часового и вышел на землю Северной стороны. Затем ие спеша прошелся по всем окопам и траншеям, с удовлетворением отмечая, что псе сделанное матросами было надежным и добротным.

Обходя спяшнн равелин со всех сторон, Евсеев все время ощущал, что сон его чуток, как сои затаившегося зверя. Все время слышались какие-то шорохи и всхлипы, похожие на приглушенное дыхание; казалось, положи ладонь на его теплые камни, и почувствуешь напряженный пульс. Это ощущение постоянной готовности и собранности наполнило уставшие мышцы Евсеева новой силой. Он отошел подальше от равелина и несколько минут смотрел на его скрывающиеся за складками местности стены. Вот

79

отсюда, с недалеких пригорков, скоро пойдут на эти стены враги! Как бы хотелось приподнять завесу над будущим, заглянуть хоть на немного вперед: все ли он учел, не допустил ли грубых ошибок, правильно ли расставил силы?

Евсеев сел на один из пригорков и задумался.

Совсем недалеко, в стороне Буденяовки и Братского кладбища, раздавалась орудийная и пулеметная стрельба. Враг теперь н ночью не прекращал атак. До последнего патрона, до последнего человека дрались там наши войска, презирая смерть, но все труднее становилось подвозить боеприпасы и пополнение, все меньше оставалось железных защитников Севастополя, и чаша весов постепенно склонялась в пользу врага.

«Но что будет, когда враг прорвется сюда? Есть ясный н четкий приказ командования: равелин не сдавать! Равелин не сдавать!»

И вновь Евсеев ощутил сердцем всю тяжесть этого приказа. Он опять взглянул на равелин – залитые лунным светом мирно спали вековые замшелые камни. Нет! За себя он был уверен. Сам он никуда не уйдет. Но в равелине много новых, непроверенных люден. Правда, они неплохо ведут себя под бомбежками. По ведь пока приходится только прятаться, а что будет, когда настанет час идти грудью на смерть?

Не вовремя, совсем не вовремя погиб политрук Варанов. И дадут ли сейчас другого? Надо срочно запросить отдел кадров. И надо скорее минировать подходы к равелину. Завтра же он прикажет Зимскому заняться этим делом...

Автоматно-пулеметная трескотня за Братским кладбищем стала особенно настойчивой. Евсеев тревожно прислушался – несомненно, там шел тяжелый, смертельный бой. Словно зарницы, мигали в небе орудийные вспышки. Длиннохвостыми кометами взлетали десятки ракет. Это было бы даже красиво, если бы не сознание, что там безраздельно господствуют разрушение и смерть. Евсеев не отрываясь смотрел в сторону полыхающего горизонта, но мысли уже бежали по иному руслу.

Когда ему исполнилось тридцать лет, он стал мечтать о сыне. Вначале это проявлялось неосознанно: то ласково погладит по головке какого-нибудь гуляющего карапуза, то принесет соседскому мальчишке дорогую игрушку, несмотря на горячие протесты польщенной матери (Евгений Михайлович! Му зачем вы тратитесь?). Потом, после встречи с Ириной, мечты стали более осязаемы. Разыгравшееся воображение часто рисовало одну и ту же картину: яркий солнечный день, берег заросшей ивами реки, и по дороге идут он и она, счастливые, полные сил, в легких белых костюмах, а впереди катится на толстепь-. них ножках их мальчуган, срывает растущие у дороги цветы, восхищенно провожает порхающих бабочек, и родители, одолеваемые одним и тем же высоким чувством, с благодарной улыбкой смотрят друг другу в глаза...

Это все могло быть. А вот теперь он совсем одинок. Трудно, когда во всем мире нет близкого человека, с кем мог бы поделиться и радостью и печалью, – весь груз лежит на одном, и это особенно ощутимо вот в такую тревожную ночь. Вернее, была ночь. А сейчас уже блекнет, сереет на востоке небо и бой разгорается все сильней. Орудийные залпы превратились в сплошной гул. Евсеев встает, разминает занемевшие мышцы. И вдруг его внимание привлекает странная картина: по дороге прямо в равелин идут какие-то люди. Они идут тяжело, согнувшись, опираясь друг на друга и поддерживая друг друга. В рассветном сумраке они кажутся тенями и напоминают шествие гномов. Но вот они подходят ближе, и Евсеев видит, что многие из них несут носилки, на которых тоже лежат люди. Уже доносятся сдержанные стоны и злобные ругательства. Мет ничего сказочного в этих фигурах. Глупая, минутная ассоциация. По дороге, выбиваясь из сил. идут раненые солдаты н несут своих раненых товарищей.