Текст книги "Константиновский равелин"

Автор книги: Виталий Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Зимскнй!

Алексей повернулся. На койке, возле которой спал Шамяка, сидел и манил его рукой Демьянов.

– Ну, чего тебе?

– Я не спал и все слышал, что вы тут говорили...

– Так что же? – сощурился Алексей.

– Возьмите и меня с собой!

– Тебя?!—в голосе Зимского звучало недоумение и недоверие.

– Возьмите! – горячо продолжал Демьянов. – Я се-158

родня всю ночь не сплю... Все думаю... Вот ты со мной последней водой поделился, на смерть плюешь... И другие плюют... А я не мог! Жить очень хочется! Так хочется, что говорил себе: «Да пошли они все к чертовой матери, только бы я остался цел!» Потому и молчал и сторонился всех, что знал – начни говорить, – и все откроется, все поймут, что у меня на душе. Поймут – и плюнут в харю! Вот и ловчил, маневрировал, думал вот так между вами и смертью бочком проехаться! А сегодня н в бою. и вот тут, вечером, я многое понял! Вот даже уснуть не могу! И решил я себя испытать: смогу ли быть человеком, вот, как ты, как вы все! Возьми, не пожалеешь!

– Что это тебя прорвало! – смутился Зимскин откровенной исповедью Демьянова. – Задачку ты мне задал!

– Прорвет! – злобно проговорил Демьянов, будто негодуя на себя, что до сих пор был таким. – Так возьмешь? А?

– Ну, гляди! – жестко сказал Алексей, соглашаясь и протягивая для пожатия руку. – Ты готов, что ли?

– Я мигом! – радостно привскочил Демьянов, хватаясь за руку Зимского обеими руками. – Вот только ботинки надену!

– Одевайся и давай на выход. Там тебя будем ждать, – уже совсем тепло, как товарищу, сказал Алексей. – А я пойду, а то как бы там Шамяка всю цигарку не скурпл!

Они оба рассмеялись, и этот смех был словно первая ниточка, связывающая их обоих воедино...

Когда все трос пришли на крышу северо-восточной стороны, Евсеев, Калинин и еще несколько матросов были уже там. Здесь же стоял ящик с минами и лежала размотанная бухта пенькового троса.

– А! Вот и команда! – приветствовал их Евсеев шепотом. – Чего так задержались?

– Да, вот Шамяка художеством занимался! – также шепотом отвечал Зпмский.

Евсеев сделал удивленное лицо, и тогда Шамяка показал ему две фанерки на острых кольях. На фанерках было выведено крупными буквами: «Осторожно! Мины!»

– Это зачем же? – не понял капитан 3 ранга.

Шамяка блеснул озорными глазами, начал объяснять:

– А это, значит, мы, как заминируем, эти колышки

и воткнем! Немец, конечно, подумает, что его дурачат, ну и попрет прямо на мины!

– Психологический эффект! – рассмеялся Калиннч.

– Точно, товарищ комиссар! – подхватил Шамяка. – Вот я помню в детстве, когда на огороды лазил...

– Стоп травить! Времени нет!—оборвал его Евсеев.– Вот вернетесь, тогда и расскажете, а сейчас – приготовиться к спуску!

Все сразу подтянулись и смолкли. До сих пор все казалось просто. Теперь же нужно было оставить надежные стены, товарищей и идти чуть ли не в руки врагу, без всякой надежды на спасение в случае, если обнаружат. Понимая все это, Евсеев выдал каждому по пистолету и строго приказал.

– Если что, живыми в плен не сдаваться!

– Есть! – ответил за всех Зимскнй.

Ночь благоприятствовала операции. Густая темнота начиналась тут же, у самого лица, стояла между притихшими людьми; казалось, ее можно пощупать, как материю.

Калинин поднес часы к глазам – светящаяся стрелка подползала к двум. Евсеев заметил его жест и заторопился:

– Ну, давайте!

Первым по тросу спустился Шамяка. Когда трос ослаб, на крыше немного подождали. Внизу было темно и тихо.

– Следующий! – скомандовал Евсеев.

Зимскнй взял за локоть Демьянова, подвел к краю крыши:

– Ну, как? – спросил, улучив момент, Алексей, желая ободрить матроса.

– Ничего! – старался лихо ответить Демьянов, но зубы его предательски лязгнули от нервной дрожи.

Вскоре и он оказался внизу.

Теперь наступила очередь Знмского.

Евсеев осмотрел его с ног до головы, словно медлил с расставанием, а затем сказал нарочито спокойным тоном:

– Напутствий давать не буду! Действуй по обстановке! *

–Мы надеемся на вас, Алексей! – мягко проговорил Калинин, кладя ему на плечо руку.

Зимскнй молча кивнул и решительно схватился за трос. Вскоре н он был внизу.

Наконец спустили ящик с минами.

Еще несколько секунд оставшиеся на крыше с напряженным вниманием вслушивались в легкие шорохи удаляющихся шагов. Постепенно все стихло, только плясала перед глазами непроглядная, липкая темнота.

– Пока все идет хорошо... – как бы про себя, но вслух сказал Евсеев, и все отметили, что в его голосе уже не было тех спокойных ноток, которые так ободряюще звучали при расставании с ушедшими в зловещую ночь людьми...

Как только Демьянов очутился на «чужой» земле, ему стало казаться, что за ним наблюдают сотни всевидящих вражеских глаз. Они горели зеленоватыми точками, словно у кошек, повсюду, куда бы он пи бросал свой взгляд, и от этого по спине пробегали мурашки. Ему казалось, что уже давно следуют за ними нацеленные дула автоматов, что немцы видят каждое их движение, каждый шаг, посмеиваются над их беспомощным положением и только потому не нажимают на спусковые крючки, что хотят позабавиться, как это делает кошка с пойманной мышью.

По прерывистому сдавленному дыханию, но частой лихорадочной дрожи, которая явно ощущалась, когда их тела соприкасались, Зимскнй сразу понял, что Демьянову не по себе. Движения его стали резкими и неуклюжими, и он производил шума больше, чем Алексей и Шамяка вместе. Всякий раз, когда под его ногами хрустел раздавленный известняк, он мгновенно падал на живот, ожидая автоматной очереди, прикрыв голову руками.

– Что, парень? Нервы шалят? – Зимскнй подполз к нему вплотную и положил руку на плечо.

– Боязно! – сознался Демьянов.

– Это потому, что пули ожидаешь! – прошептал тоже подползший Шамяка. – Ведь ожидаешь? Верно?

– Верно.

– А ты наплюй! Думай о другом! Вон и я и Лешка тоже от пули не заговорены! Только отвлечься надо – вроде ты не по боевому полю ползешь, а так, к соседу в огород за тыквами. Оно хоть и самообман, да легче становится.

– Это он верно говорит! – подтвердил Алексеи. – Я вот сейчас тоже о другом думаю...

– Я знаю о ком... – уже более спокойно проговорил Демьянов.

Зимский густо покраснел, радуясь сплошной темноте. Шамяка шутливо стукнул Демьянова кулаком по спине:

– Ну, поговорили н хватит! А то вон скоро светать будет!

Все трое заторопились. Теперь дела пошли значительно лучше. Передвигались почти бесшумно. Ползли иа четвереньках, осторожно волоча за собой тяжелый ящик с минами. Делали это в два приема: вначале проползали на расстояние вытянутых рук сами, а затем подтаскивали яшик. стараясь, чтобы он почти не касался земли. При этом двое находились впереди, а третий—сзади. Так, медленно, шаг за шагом удалялись они от равелина, все ближе подползая к передовой линии врага. Когда они уползли от стен равелина примерно на сю метров. Зим* скин приказал:

– Стоп! Отсюда начнем ставить!

Тихонько полежали, отдуваясь, вытирая с лиц пот и прислушиваясь. Из темноты невнятно доносились обрывки чужой речи. Приглушенно лязгали какие-то металлические предметы. Несколько раз то там, то сям вспыхивал слабенький огонек – очевидно, солдаты прикуривали. Зимский, который никак не мог привыкнуть к тому, что на землю, где столько лет ходил как хозяин, иа дорогу, по которой столько раз спешил в увольнение, теперь пришли чужие солдаты, с глубоким вздохом, рожденным злостью и горем, махнул рукой:

– Начали! Юхим, рой тут! Семен подавай мины!

Молча и осторожно, едва дыша, приступили к своему

делу.

Так прошло полчаса. Каждый уже освоился со своими обязанностями, и работа подвигалась довольно быстро. Яшик наполовину опустел. Казалось, ничто теперь не может помешать, как вдруг Демьянов неожиданно и оглушительно чихнул.

Все трое мгновенно прижались к земле, перестали дышать, слились с небольшими меловыми камнями.

В тот же миг в небо взвилась осветительная ракета. Набрав высоту, она лопнула где-то в зените, и повисшая затем в воздухе огромная зеленоватая лампа стала медленно-медленно, чуть покачиваясь, спускаться вниз, высветив зеленым призрачным светом каждый бугорок и каждую лощинку на земле.

1! тотчас же забил крупнокалиберный пулемет: «Та-та-та! Та-та! Та-та-та-та!»

сФит-фнть! Фит-фить-фнть!» – брызнули над головою нули, заставив вдавиться в землю, почувствовать себя одним целым с нею. Но пулеметчик, очевидно, не видел цели строчил просто так, веером, больше для самоуспокоения. Еще два раза прошли очереди над головами, и все стихло. После внезапно погасшей ракеты вновь упала такая темнота, будто на голову надели черный, непроницаемый мешок.

Еще минут пять после этого никто не решался нарушить тишину, а затем Шамяка, убедившись, что опасность миновала, возбужденно прошептал:

– Черт тебя дернул чихать! Секунда удовольствия – век гнить в земле!

– Нечаянно я...– оправдывался Демьянов, у которого зубы опять дробно выстукивали в нервной лихорадке.

– Ладно! Впредь путь осторожнее! – недовольно заметил Зимский, который уже начал жалеть, что уступил просьбам Демьянова и взял его с собой. – Будем продолжать! Времени осталось в обрез!

Это было ясно всем. И снова три матроса молча и сосредоточенно принялись за опасное дело, но теперь их движения стали гораздо быстрее. Ящик заметно опустошался. Минут через днадцать после вынужденного перерыва Демьянов запустил туда руку н. пошарив по дну, радостно прошептал, передавая мину Зимскому:

– Последняя!

– Хай нм черт! – в тон ему отозвался Шамяка.

Теперь равелин со стороны суши был вновь огражден

от врага двойным рядом мин.

– Отбой! – облегченно вздохнул Алексей. – Ну, хлопцы, айда домой.

Как легко было теперь возвращаться! Не было больше сковывающего страха, не было неудобного ящика. Как ловки и уверенны стали движения! Пн малейшего шума ле производили теперь эти трое крадущихся в ночи людей! И когда перед ними выросли надежные стены равелина, Зимский крепко пожал помощникам руки и тихонько два раза свистнул. Это был условный сигнал. В ответ медленно, словно змеи, спустились с крыши три толстых троса.

Л над равелином все еше стояла густая, непроглядная ночь, затаенно дышали наблюдатели, и по-прежнему долетал со стороны Балаклавы глухой гул канонады. Еше не было видно каких-либо признаков рассвета, только огромный ковш Медведицы медленно переворачивался в небе, пока не уперся ручкой в горизонт. И там, где коснулась земли его звезда, смутно, еле различимо, начинала редеть, будто расползаясь, плотно сотканная ткань севастопольской ночи...

Рано утром, когда еше нс взошло солнце, посреди ра-велииовского двора похоронили майора Данько. Солдаты и матросы, хмурые, без головных уборов, смотрели, как вырастает на выщербленном булыжнике свежий холмик.

Когда была брошена последняя лопата земли, Евсеев сказал:

– В целях экономии салют произведем по врагу!

По шеренгам прошел одобрительный гул. Стоящий на левом фланге сгорбившийся и приунывший Шамяка с горечью сказал соседу:

Вот ты, скажи, пожалуйста! Сроду никого не жалел. Мать померла—схоронил без прнчнтаннев. А майора жалко! Даже слезой прошибло!

Сосед ничего нс ответил, только больше нахмурил нависшие брови, стараясь скрыть заплаканное лицо. И он, и Шамяка, и еше несколько человек из присутствующих здесь, в строю, начинали вместе с майором войну. И с тех пор, день за днем, вплоть до самой своей гибели, шел он честно и храбро, плечом к плечу со своими солдатами, делил с ними и трудности, и радости, и горести – все, что посылала его батальону тяжелая военная страда.

Но долго горевать было некогда. Разгорался день, и уже где-то надсадно выли моторы «юнкереов». Нужно было успеть подкрепиться, может быть, на целый день. Евсеев распустил строй, и люди поспешили в кубрик, где выдавалась порция продуктов на день. Однако здесь их ждало новое разочарование: после вчерашней бомбежки оказался заваленным последний склад продовольствия. С неимоверным трудом и риском для жизни Юрезан-ский, принявший на себя добровольно роль завхоза, спустился в оставшуюся от входа узкую щель и достал три мешка сухарей и две десятикилограммовыс банки елпвоч-

лого масла. Каждый смог получить толстый, твердости стали, ржаной сухарь, добротно смазанный начавшим подтаивать маслом. Его нужно было съесть немедленно, ибо масло грозило растечься. Ели тут же, едва получив свою порцию, и кубрик мгновенно наполнился треском сухарей. крошившихся о крепкие солдатские зубы.

По и этот немудреный завтрак был вскоре прерван. Тишина рванулась, заметалась, накрытая тенью хищных • юикерсов». Около трех десятков моторов рвали в клочья лазурь севастопольского неба. В лучах еше низкого солнца выделялись, черные на белом, кресты на крыльях и фюзеляжах.

«Воздух!», «Воздух!», «Воздух!» – словно мячик, отскакивая от одного к другому, запрыгало резкое, предостерегающее слово.

Люди бросились к укрытиям, когда уже раздался нарастающий свист бомб. Только теперь все поняли, что вчерашний налет был просто жалкой репетицией по сравнению с тем, что делалось сегодня.

Самолеты пикировали по три сразу и одновременно сбрасывали несколько многокилограммовых бомб. Испуганно вздрагивала, корчилась, охала земля. Вековые стены содрогались, будто были сделаны из глины. Стон раненых и заваленных людей пропадал в реве разверзающего землю тола. Лопались барабанные перепонки, шла горлом кровь, давила взрывная волна, обжигало пламя близких разрывов, и люди припадали к полу, уткнувшись лицом в землю, ожившую, колеблющуюся, словно при гигантском землетрясении. Глухие удары пульса отбивали в головах длинные, осязаемые секунды.

Бомбежка застала Евсеева с Каллинчем на командном пункте, и теперь было уже поздно переходить вниз, так как для этого потребовалось бы выйти во двор. Командный пункт помешался в самом верхнем этаже, и их отделял от бушующего неба небольшой, в пол метра толщины, каменный потолок. Как и следовало ожидать, вся телефонная связь с постами была мгновенно перебита, и, что делалось в остальных частях равелина, ни Евсеев, ни Калинин не знали. Утешала только мысль, что при такой бомбежке немцы не смогут ни накопиться у стен, ни пойти в атаку. Да, очевидно, они и не собирались этого делать, полностью положившись па «работу» своей авиации. По их расчетам и по логике вещей, после этего огнедышащего шквала в равелине должна была прекратиться всякая жизнь.

Евсеев, приблизив губы к самому уху Калинина, что было мочи прокричал:

– Как только прекратится бомбежка, беги к Остро-глазову. Проверь, что там и как! Все же будем ждать новой атаки! Я пойду к Булаеву.

Калинич кивал, болезненно морщась при особенно близких разрывах. К нему вернулась старая, почти забытая болезнь – мигрень. Теперь каждый разрыв отдавался в голове острой, пронизывающей болью.

– Как думаешь, на сколько еще это? – прокричал он в ответ, указывая на потолок. Евсеев взглянул на часы – с момента падения первой бомбы прошло двадцать минут:

– Ничего! Скоро выдохнутся! Пробомбят ешс минут десять, не больше!

Калинич, соглашаясь, вновь кивнул. Ему даже показалось, что разрывы стали реже if не такие сильные, как раньше. Вновь стал слышен надсадный вой моторов, тонувший раньше в грохоте и гуле. Евсеев тоже уловил эту перемену:

– Приготовься! – указал он Калинину на дверь, сам готовый в любое мгновение выскочить во двор. Оба они напрягались, прислушиваясь к тому, что происходило снаружи. В какую-то секунду грохот прекратился.

– Давай! – по привычке громко крикнул Евсее», н они сбежали по каменной лестнице. То. что они увидели, превзошло все их ожидания: вместо привычной, устланной булыжником площади лежало перепаханное, беспорядочно изрытое воронками, затянутое дымом и гарью поле. Но медлить было нельзя, и оба побежали каждый к своему сектору. Пробираясь через кучи камней, с трудом узнавая разрушенные переходы, поднялся Евсеев на второй этаж к Булаеву. Его люди еще нс все успели перейти сюда из убежища. Сам Булаев, перепачканный известняком и пылью, с запекшейся кровью на лбу, вытянулся навстречу Евсееву. Капитан 3 ранга махнул рукой – «вольно», – спросил быстро и тревожно:

– Ну, как тут у вас?

– Плохо, товарищ капитан третьего ранга! Убито десять человек. Шестеро раненых там, внизу. Переход отсюда в убежище завален камнями!

– Так! – сказал Евсеев, о чем-то думая про себя. Л думал он о том, что, несмотря на разрушения и потери, еше вполне можно держаться, и это вернуло к нему прежнее, твердое и уверенное расположение духа. К этому времени подошли все остальные. Вместе с Булаевым в восточном секторе осталось восемнадцать человек. Люди столпились вокруг своего командира, жадно ждали с г него слов, поблескивая лихорадочными, ввалившимися глазами. Евсеев тепло улыбнулся краешками губ, спросил нарочито веселым тоном:

Пу что? Тяжеловато, черноморцы?!

Остальные тоже заулыбались, отвечали (лихость на лихость!) шутливо и задорно:

– Мам тяжесть не страшна – был бы харч!

– Одно утешеныше, что н немцу не легче!

– Насчет тяжестей – Булаев мастер, а мы уж за его спиной!

Евсеев остался доволен этим несломленным матросским духом и. перейдя на командирский тон (пошутили и хватит!), четко приказал:

– Всем занять свои места у бойниц! Огонь —по команде с КП. Товарищ Булаев! Выделите двух человек для исправления связи!

И снова бойцы припали к щелям и амбразурам, всматриваясь в тающую от взошедшего солнца дымку.

Вбежал запыхавшийся Усов, обрадовался, увидев Евсеева, быстро проговорил:

– Ля вас всюду ищу, товарищ капитан третьего ранга! Уже надежду потерял! Плохо с ранеными! Больше класть некуда —лазарет переполнен!

– Гак! – сказал Евсеев. В последнее время он полюбил это слово. Следующая за ним пауза позволяла собраться с мыслями, а, начиная с первых боев, все обращенные к нему вопросы требовали большого напряжения ума и изобретательности. Усов, терпеливо ожидая, смотрел на своего задумавшегося командира. Прошло несколько секунд. В глазах Евсеева мелькнул огонек удовлетворения:

– Вот что! Радиста Кирьянова немедленно ко мне!

– Сонкнн! Кирьянова к капитану третьего ранга! – отрепетовал Булаев, и один из матросов кубарем скатился вниз по лестнице.

Кирьянов появился почти мгновенно. Евсеев вырвал

из блокнот листок, энергичными росчерками написал радиограмму, протянул радисту:

– Это немедленно передать в штаб флота!

Но радист не потянулся к листку. Стоял, руки по швам, с красными пятнами на щеках.

– Вы что? Не поняли? – удивился Евсеев.

– Разрешите доложить...

– Да? – слегка взволновался Евсеев.

Кирьянов подошел вплотную и так, чтобы нс слышали остальные, шепотом проговорил:

– Передать нельзя! Только что при бомбежке разбиты аккумуляторы. Станция больше не работает!

«Вот и оборвалась последняя нить!» – мелькнуло в голове Евсеева, и свои на том берегу, и командующим, И штаб – все это показалось на какое-то мгновение лале-кнм-далекнм и нереальным. Его гарнизон был сейчас словно маленьким островок средм бушующего моря огня, и на этом островке он один теперь должен был нести век» ответственность за жизнь своих подчиненных.

И капитан 3 ранга почувствовал, как что-то очень тяжелое, гораздо более тяжелое, чем до этих пор, плотно легло ему на плечи.

Медленно, словно преодолевая нечеловеческое сопротивление, Евсеев поднял голову и увидел, что радист все еще стоит перед ним.

– Хорошо! Идите! – сказал он Кирьянову, и радист с облегчением сбежал вниз.

– Вот видишь, Усов!– продолжал капитан 3 ранга,– хотел я вызвать для твоих раненых катер, да станция что-то не в порядке! Подумай пока сам. как это уладить. Может быть, к вечеру удастся дать семафор.

Усов безнадежно махнул рукой и тоже побежал вниз. Там, в лазарете, Лариса выбивалась из сил, н незачем было тратить время на разговоры.

– Товарищ капитан третьего ранга! Связь налажена!– доложил Булаев, протягивая жалобно ноющую трубку.

– Хорошо! Я пойду к себе па КП. – Евсеев показал рукой, чтобы трубку положили на место. – Посадите человека на телефон – пусть держит постоянную связь!

Когда Евсеев вернулся на КП, Калинина там еше нс было. Он осмотрелся но сторонам, смахнул пыль с толе-

фонных аппаратов, снял с одного трубку и спросил наудачу:

– Остроглазое?

– Есть, товарищ капитан третьего ранга! – раздался голос лейтенанта.

Лицо Евсеева посветлело: молодец комиссар, значит, он тоже не забыл о починке связи!

– Остроглазое! – продолжал Евсеев. – 11у, как там у тебя? Калинин с тобой?

– Здесь он, – подтвердил лейтенант. – А у меня пока все в порядке. Правда, есть потери – шестеро убитых. Остальные на местах. Ждем указаний.

– Ну, хорошо, —перебил Евсеев, – дай трубку комиссару.

Он слышал, как Остроглазой позвал: «Товарищ батальонный комиссар, вас» – и затем спокойный голос Калинина:

– Калинин слушает!

– Иван Петрович! Давай-ка быстрей сюда – есть одно дело!

– Иду! – ответил Калинин и, не положив трубки, приказал:

– Товарищ Остроглазое! Пулеметы переставьте в правые бойницы – оттуда им будет лучше вести фланговый огонь. Гранаты должны быть наготове: возможно повторение вылазки на крышу. Если будет артобстрел – всем лечь на пол, но вниз не уходить! Ясно?

– Есть! – коротко ответил лейтенант.

Слыша все это, Евсеев улыбался. Да, комиссар попался ему боевой, п оттого, что в такую трудную минуту рядом оказался смелый и надежный помощник, в груди Евсеева разлилась приятная теплота.

Калинин появился внезапно, весь перепачканный известняком. в фуражке, сбитой на затылок:

– Что у тебя, Евгений Михайлович?

Евсеев подозвал его жестом поближе, взглянул на дверь, сказал вполголоса:

– Радиостанция не работает. Мы больше не имеем связи со штабом!

Брови Калинина приподнялись от недоумения и досады. Псяеря связи на войне не сулит ничего хорошего. Комиссар несколько секунд смотрел молча в глаза Ев-

сеева, словно изучая, как относится он к этому событию, но холодные зрачки командира были непроницаемы.

– Есть надежда исправить? – спросил после паузы Калинин.

Евсеев скептически усмехнулся:

– Аккумуляторы разбиты в щепки! Мы теперь предоставлены самим себе.

– Что будем делать? – вплотную придвинулся Калинин.

– Выполнять приказ, как выполняли его до сих пор! – Евсеев крепко положил руку на плечо Калинина.

– Да я не об этом! – смутился комиссар.—Это само собой ясно! Я хотел просто уточнить – будем ли пытаться восстановить связь?

– Послушай, Ваня! – мягко начал Евсеев. – Давай поговорим откровенно! Во мне, да, наверное, и в тебе, все время подсознательно жила надежда, что вот укрепятся наши на том берегу и отпадет надобность в равелине, и отзовут нас отсюда для другого приказа, пусть неимоверно тяжелого, но не для такого безысходного, какой лег сейчас на наши плечи! Короче говоря, жила надежда на жизнь! Но, как мне кажется, теперь другого приказа не будет! А раз так, надо свои мысли и чувства, как и мысли и чувства всех, направить сейчас на то, как подороже продать свою жизнь в этих камнях!

– 1То ведь приказ можно передать и другим путем... Ну, скажем, посыльным или сбросить с самолета... – высказал предположение Калинин.

– Нет, – с сомнением покачал головой Евсеев, -там сейчас не до нас! По радио еще могли бы... Одним словом, вникни в душу каждого! Нс должно остаться ни одного человека, который думал бы иначе, чем мы с тобой!

– Есть! – одобрительно согласился Калинин, и в тот же миг у стен равелина грохнул снаряд. Оба бросились к амбразуре: совсем недалеко стояли, лоснясь на солнце металлом пушек, танки и били прямой наводкой по равелину. Как им удалось подойти без шума, ни Евсеев, ни Калинин не могли пока понять. За первым снарядом рванул второй, затем – третий, четвертый, и вот уже грал металла забарабанил в стены. Евсеев с Калиннчем отпрянули от амбразуры, стали, распластавшись, у стены.

– I ly, началось! – невесело усмехнулся Калннич, машинально смотря на часы.

– Правильно! – оживился Евсеев. – Заметь время. Они пунктуальны, вероятно, будут начинать и кончать всегда в один и тот же срок, а нам это пригодится – будем знать в дальнейшем, как лучше действовать.

II то, что Евсеев сказал «в дальнейшем», заставило Калинина посмотреть на него с восхищением. Да, Евсеев действительно не собирался ни уходить, ни сдавать равелин. а это было главным. Главным потому, что если о сердце у командира жила твердая воля, она нс могла не передаться н бойцам. А бойцы уже привыкли к ежесекундному грохоту, к стонам, к гибели – мозг больше не воспринимал впечатлений. Ничто теперь не могло оторвать их от этих камней. Ничто, кроме смерти. Да и сама смерть приобретала какой-то другой, необъяснимый смысл. Ее просто не замечали. Некогда н незачем было горевать над убитыми. Каждый стрелял, пока мог видеть, чувствовать, ощущать, и до того, что будет через секунду, никому не стало дела. Это н значило «стоять насмерть», стоять, отрешившись от всех других человеческих желаний, не оглядываясь назад...

В секторе лейтенанта Остроглазова, как и в других секторах, артобстрел пережидали лежа на полу. По-прежнему вязли снаряды в толстенных стенах, по все чаше удавалось им проникнуть сквозь амбразуры внутрь, да и сами амбразуры крошились по краям, становились все шире, открывали изорванные куски сверкающего южного неба.

Бойцы лежали молча, только Шамякя нс выдержал и злобно проговорил:

– И скажи ты, какая стерва этот Гитлер! Ведь сколько людской кровушки попил, мяса человеческого поел! Ну. добраться бы до него! – скрипнул он в гневе

зубами.

– Кстати. Гитлер – вегетарианец)—с сарказмом отозвался Остроглазое.

– Во-во! И вегетаранец, и вообще последняя тварь!– горячо подхватил Шамяка.

– А вы знаете, что такое вегетарианец?—с сомнением спросил Остроглазое.

– А что, товарищ лейтенант? Я так думаю, что это – самая что ни на есть распоследняя гадина!

– Вегетарианец– это человек, который не ест

мяса! —* заранее предвкушая эффект, ответил Остроглазой.

– Да иу-у-у? – искрение изумился Шамяка, и лицо его вытянулось в недоверии. Остальные, не менее изумленные, чем Шамяка, с остервенением загомонили:

– Рисовыми котлетками питается, сволочь!

– Манной кашкой!

– Дать бы ему по соплям, чтобы собственной крови попробовал.

– Погоди! Придет время – еще накормим!

Очередной снаряд, проникнув внутрь, гулко ахнул,

осыпая осколками и пылью. Все притихли, вновь припали к полу. У многих губы были в песке и земле. Гусев, переусердствовав, выплевывал грязную слюну.

Артобстрел еще не кончился, а в небе вновь заревели моторы. Наблюдатели доложили, что около десятка «юн-керсов» идет к равелину. Остроглазой сорвал трубку, торопливо прокричал:

– Товарищ капитан третьего ранга! Самолеты! Как быть?

– Вниз! Все вниз! Быстрее! – уже передавал по секторам Евсеев.

Нужно было торопиться: слишком много жертв принес утренний налет, а ведь тогда люди были внизу, в подвалах.

– Вниз! Вниз! – разносилась в каждый уголок команда, и бойцы не заставляли себя ждать – шариками скатывались по выщербленным каменным лестницам в пахнущие сыростью и плесенью подвалы.

Вскоре все сбились внизу. Ежились, смотря на потолок. – ожидание первых разрывов всегда неприятно действует на нервы. Но самолеты почему-то не бомбили. Ныли в самом зените моторы, вибрировал воздух, но ни одна бомба еще не упала на землю. Так прошло несколько минут. Самолеты продолжали кружить над равелином, нервируя людей, вызывая недоумение. И вдруг – резкий звенящий крик, оттуда, снаружи, страшнее, чем разрыв бомбы:

– Немцы у ворот!

Какую-то долю секунды длилось смятение, и затем, не ожидая команды, все хлынули наверх. Бежали, скользя на сырых ступенях, карабкаясь на четвереньках, отстегивая на ходу гранаты, и, выскочив во двор, сразу же улав-

ливалн сухой быстрый треск немецких автоматов. Пули градом стучали в ворота, и те, которым удавалось пробить железный лист, певуче, на излете, прорезали двор равелина. А над всем этим продолжали кружить пикировщики, терзай слух воем.

Евсеев с пистолетом в руке, красный, озлобленный, энергично жестикулируя, кричал, перекрывая грохот боя:

– Остроглазой! Своих на крышу! Дай оттуда гранатами!

– Юрезанский! С тремя пулеметами – на северное крыло! Режь фланговым! Да к крыше, к крыше жмитесь! Понапрасну нс гибнуть!

Рядом с ним оказался Калинин. Евсеев тронул его за плечо, злобно проговорил:

– Видал, как надули, сволочи?! Хитрость на хитрость! Му, ничего! Еще посоревнуемся!

Весь возбужденный грохотом близкого боя и желанием немедленно действовать, он хлопнул Калинина по плечу и легким пружинистым шагом взбежал на крышу, туда, где подползали к краю с гранатами в руках бонны Остро-глазова. Переложив пистолет в другую руку и вытерев о штаны потную ладонь, он вновь крепко сжал вороненый ТТ и стал вместе со всеми ползти к краю. Он знал, что этого не следовало бы делать, но огромное желание самому бить врага властно толкало его вперед. Нескольких бойцов, уже достигших края крыши п неосторожно высунувшихся, в момент скосили пули немецких автоматчиков.

– Стой! – прокричал Евсеев. – Дальше не лезьте! Бросать гранаты отсюда!

Десятки черных комочков взлетели над головами и разом упали вниз. И тотчас же ахнул плотный, уверенный взрыв, заглушая вопли и стоны вновь обманувшихся немцев.

11 сразу – ликующий крик, тут, на крыше равелина, и чей-то резкий, из глубины души голос:

– Что-о, ra-a-a-ды-ы! Бе-ей их! Давн-и-и-и!

После второго гранатного залпа многие подползли к самому краю крыши и с ожесточением строчили из автоматов вслед откатывающемуся враг}'. Лежал на краю, с пистолетом в руке, и Евсеев. Уже двух немцев уложил он меткими выстрелами и целился в третьего, как вдруг, точно ветром, сдуло с его головы фуражку. Он инстинк-

тнвко схватился за голову и почувствовал что-то липкое на пальцах. Быстро поднеся руку к глазам, он увидел, что палыш и ладонь окрашены кровью. Недоумевая (он не чувствовал боли), Евсеев еше раз попробовал голову: сомнения не было – из нес сочилась кровь, быстрые струнки набегали на глаза и губы. Лежащий невдалеке Зпмский испуганно расширил глаза, взволнованно про-, кричал:

– Вы ранены, товарищ капитан третьего ранга!

Да. Он теперь и сам понял, что ранен и рапа, очевн-| дао, пустяковая, но вот придется идти в лазарет. Досадуя на самого себя, Евсеев приказал Остроглазову:

– Как только отгонишь их окончательно– всем сразу же вниз! Этого случая они не упустят! – Он кивнул на кружащие самолеты. – Смотри не прозевай! Я пойду перевяжусь.

Остроглазое не успел ответить. Смахивая с липа ладонью кровь, Евсеев сбежал вниз, широким шагом пересек двор, нырнул под арку и почти побежал по прохладному коридору. Он давно не бывал в лазарете и, пожалуй бы, не сразу нашел его, если бы не приглушенные стоны раненых, доносящиеся оттуда. Когда он распахнул дверь, в нос ударил нелюбимый с детства резкий запах лекарств. Повернувшаяся на шум Лариса на секунду смешалась, увидев окровавленного Евсеева, затем суетливо бросилась к нему: