Текст книги "Константиновский равелин"

Автор книги: Виталий Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Лариса! – простонал Алексей, прижимаясь пылающей щекой к мраморной прохладе ее побледневшего лица. – Родная моя...

Слезы накипали у него на глазах, но он не замечал их и быстрыми шагами, почти бегом, несся по коридору, торопясь поскорее выбраться прочь из этих мрачных сырых коридоров туда, на свежий воздух, к людям, чтобы найти среди них и пометь, и успокоение, и сочувствие.

А люди с деловым видом пробегали между секциями с автоматами в руках, готовились к атакам и тянули связь па КП.

Из развалин северо-восточной секции вышел лейтенант Остроглазов. Прищурившись от утренних лучен, он сладко потянулся, затем посмотрел на небо, где над местом будущей переправы одиноко висела «рама», вынул пистолет и сделал в нее подряд несколько выстрелов. Пара трясогузок, напуганная стрельбой, сорвалась с камней и, ныряя, пересекла двор.

«Рама» вдруг повернула и ушла в сторону Инхер-мала. Остроглазов весело рассмеялся...

И в этом мире людей, суетящихся, тянущих связь, с презрением стреляющих по самолетам, появление Зим* ского с необычайной ношен на руках вызвало недоумение и смятение.

Все мгновенно окружили его плотным кольцом, с жалостью и сочувствием смотря па окровавленное, но не потерявшее красоты лицо Ларисы. Лейтенант Остроглазов решительно протиснулся сквозь толпу, стремительно вскинул глаза на Знмского:

– Жива?!

– Без чувств! – кивнул головой Алексей.

– Нашатырный спирт! Живо! – приказал лейтенант одному из матросов. Тот со всех ног бросился в лазарет.

– Как же это получилось?

– Кто ее?

– Какой гад поднял руку?

Этот град вопросов посыпался на Зимского, но тот только недоуменно пожимал плечами, сам не п силах ничего объяснить.

– Где вы ее нашли? – спросил в свою очередь Остроглазое.

– Там... Недалеко от лазарета... в провале... – Зим-ский только теперь вспомнил о другой жертве. —Там же лежит убитый Демьянов...

– Убитый? – изумленно поднял брови лейтенант.

– Да... очевидно, ударами в голову...

– Черт! – со злостью сжал кулаки лейтенант. – Ничего не понимаю! Ага! Принесли? – обратился он к матросу, принимая от него пузырек с нашатырным спиртом. – Ну-ка...

Он открыл пробку и поднес пузырек к самому носу Ларисы. Прошла секунда, две... три... четыре...

Но вот веки Ларисы дрогнули, она слабо застонала н открыла глаза. Она смотрела вокруг мутным взглядом, ничего не понимая, потом глаза ее прояснились, и она вдруг затряслась в судорожных рыданиях.

Все, словно по команде, хмуро опустили голозы, Алексей покрепче прижал вздрагивающую Ларису к себе, захлестнутый по самое горло радостью от ее возвращения к жизни.

Она уткнулась носом ему в грудь и сквозь сдавленные нервной судорогой челюсти смогла выдавить всего лишь одно слово:

– Гусев...

Глаза Алексея потемнели от ярости, глухим валом пронесся по толпе гневный ропот, Остроглазов скрипнул

зубами:

– Негодяй! Жаль, что отделался такой легкой смертью! – и затем, повернувшись к Алексею, проговорил:

– Товарищ Зимский! Отнесите Ланскую в лазарет. Я сейчас доложу обо всем капитану третьего ранга!

И сквозь группу мгновенно расступившихся матросов, освободивших дорогу, Алексей медленно пошел вперед, бережно и нежно унося понемногу оттаивающую от ледяного ужаса прошедшей ночи Ларису...

Когда Алексей вернулся в секцию, товарищи, сидевшие у амбразур и брешей, встретили его с подчеркнуто

теплым вниманием. Этим было высказано признание его права на любовь Ларисы, этим же выражалось сочувствие по поводу ночного происшествия и радость в связи с благополучным его исходом.

Сам же Алексеи находился в нервозно приподнятом состоянии. Он окончательно понял, что без Ларисы ист ему жизни на этой земле, и теперь, оставив ее в лазарете с каждой минутой набирающей силы, он был готов смеяться и плакать от счастья!

Он прошел в свой угол и опустился на пол рядом с Шамякой.

Шамяка подвинулся, давая место, сказал, показывая на дальний бугор:

– Слышь, Алексеи, что я тебе скажу! Ось я уже давно наблюдаю: покажется на том бугорке фриц, посмотрит по сторонам и – хоп униз! Шо они там, морскую воду пьют, чн шо?

Он не договорил. На бугорке действительно появился очередной немей и, поспешно осмотревшись, юркнул вниз, под уклон, туда, где море подступало к самому подножью равелина.

– Погоди, погоди! – оживился Знмсквй. – Да ведь это они накапливаются! Вот гады! Ведь там, под берегом, до самых стен можно незамеченным дойти!

– От и я думаю, что накапливаются! – согласился Шамяка. – Надо лейтенанту сказать¹.

Остроглазов еще не вернулся, и Зимский, вскочив, бросился его искать.

Он встретил лейтенанта во дворе, когда тот возвращался от Евсеева. Лейтенант шел, смотря себе под ноги, отфутболивая камешки, встречающиеся на его пути. Выслушав взволнованный доклад Зимского, он помрачнел и заторопился:

– Экие сволочи! Я сейчас! Будьте наготове – я вновь к капитану третьего ранга!

Когда Зимский вернулся в секцию, картина нс изменилась: все так же, словно работала какая-то детская игрушка, появлялся на вершине солдатик и тотчас же исчезал, уступая место другому.

– И как давно все это? – кивнул на бугорок Зим-скнй.

– Та уже минут сорок! – ответил Шамяка.

– Ну и дурак! – разозлился Зимский. – Сразу нужно было доложить!

– Э-э, нет! – протянул Шамяка.– От я раз «сразу» доложил, так потом месяц не мог людям в глаза смотреть!

Предчувствуя интересный рассказ, кто-то хихикнул, люди сдвинулись поближе. Однако Шамяка, будто это его нс касалось, продолжал наблюдать за бугром.

– Ну? – заинтересовался и Зимский.

– А что «ну»? – махнул рукой Шамяка. – Вот лейтенант Шуляков тоже приказывал: «Увидишь – сразу доложи!» И докладывали ему... Только и слышишь: «Товарищ лейтенант, справа вражеские танки!», «Товарищ лейтенант, за бугром немецкое орудие!» Все докладывали, а вот мне не везло! Не везло – и все тут! Ничего не могу первым заметить Зависть меня взяла и досада! Неужто, думаю, хуже я тех сопляков, что только вчера научились по боевой тревоге «спиральные сапоги» мотать?

Только раз идем мы ночью на разведку. Я во все глаза смотрю. Ну, думаю, пусть я лопну, если первый нс доложу лейтенанту Шулякову. Идем. Слева – поля, огороды, справа лесок. Ночь темная, луна где-то за тучами, ночные птицы жалостливо кричат. Я все поближе к лейтенанту держусь—молодняк оттираю. Вдруг—глядь! (луна па миг проглянула) – – немецкий часовой! Стоит себе посередь поля и в ус не дуст! Я аж захолонул: «Товарищ лейтенант! Слепа—фрицевскнй часовой!»—и показываю ему на темную фигуру, шагов этак на двести от нас. А он так спокойно: «Товарищ Шамяка! Поручаю вам его обезоружить!»

Что ж вы думаете? Эти зеленые первогодки даже фыркнули. Ну, думаю, погодите! Тут – боевое задание, а они!

Приложил я руку к пилотке, дескать, все будет в порядке, нож в зубы и ползком к часовому. Ползу, не дышу! Вот уже близко – несколько шагов. Смотрю, на нем одежда, как на скелете, болтается! «Что, – радуюсь, – исхудал, сволочь, на нашей землице?» VI уже хотел было на него прыгнуть, как тут снова луна выкатилась. В а-а! Вот чертовщина!! Стоит огородное пугало, а вместо головы на нем каска немецкая надета! Не помню, как я вернулся к своим, а сам аж горю от стыда.

– Ну, здесь-то дело ясное! – перебил Зимский. – Сейчас лейтенант доложит Евсееву...

Узнав обо всем, Евсеев приказал как можно лучше укрепить северный сектор обороны. Отсюда, с севера, стены равелина опирались на крутой пятнадцатиметровый обрыв, с узкой прибрежной полоской у подножья. Этой полоски не было видно из бойнни, и, очевидно, именно там готовились к атаке враги. Юрезанский, ощутив всю ответственность, которая ложилась на его сектор, сам устанавливал полученные дополнительные пулеметы. Но, раздавая пулеметные ленты, он впервые произнес неприятные. но неизбежные слова:

– Зря не палить! Боезапас на исходе! Бить только наверняка!

На крыше уже лежали гранатометчики, а так как гранаты тоже кончались, в ход пошли пятикилограммовые подрывные патроны со специально приспособленными запалами.

Все было готово к «встрече». На каждый срез обрыва смотрели дула пулеметов и автоматов; гранатометчики, лежа, занесли для броска руки – ждали сигнала.

А в секторе лейтенанта Остроглазова наблюдали за бугром. Вот еще одни немецкий солдат показался на его гребне и тотчас же скатился вниз. Больше никто не появлялся.

– Кончились! – провозгласил Шамяка. убедившись, что желтая плешина бугра продолжает пустовать.

Остроглазов мигом схватил телефонную трубку:

– Товарищ капитан третьего ранга? Докладывает лейтенант Остроглазов. Все! Да, больше нету. Очевидно, сейчас пойдут!

Получив предупреждение, бойцы Юрезанского впились глазами в срез обрыва. И вдруг над ним стали медленно расти блестящие зеленые каски. И когда вслед за касками показались десятки настороженных шаряшнх глаз, Юрезанский хрипло крикнул:

– Огонь!

Засвистели пули, разъедая срез обрыва, поднимая фонтанчики песка и земли. Раздались крики и стоны. Убитые летели вниз, увлекая за собой живых, и вот уже все беспорядочно катились к подножью, как это бывает при обвале в горах.

– Гранаты! – неистовствовал Юрезанский.

И вслед смятой, барахтающейся массе тел полетели черные кубики и комочки, такие безобидные с виду и беспощадно довершающие свое дело там, на земле.

В грохоте разрывов потонули душераздирающие крики. Тяжелая, плотная туча пыли, образовавшаяся внизу, медленно поплыла вверх, и, когда она достигла среза обрыва, все уже было кончено.

Атака захлебнулась в самом начале...

К полудню разыгрался резкий четырехбалльный ветер. Он шел с моря и, кроме желанной влаги, нес щемящие душу запахи иода и смоленой пеньки. Ворвавшись в развалины равелина, он поднял тучи пыли, пронесся по коридорам, приятной волной ударяя в разгоряченные липа. И люди, мучимые жаждой, немного приободрившись, широко раскрывали рты навстречу прохладной струе. Гордые, как каравеллы, облака величественно плыли на восток, и по земле вслед за ними бесшумно скользили торопливые тени. Оставив на КП Калинина, Евсеев пришел к себе в кабинет. Впервые все тут показалось ему чужим. Так бывает, когда зайдешь в комнату, в которой стоят уже упакованные вещи для переезда на другую квартиру.

Итак, решено уходить сегодня ночью, а пока... Пока ни один немецкий солдат не должен ступить на эти камни!

Тяжелый гул донесся сквозь стены: немцы, готовясь к переправе, бомбили южный берег бухты. Уже давно не пропадала над городом гигантская туча дыма н пыли, уже давно без счета н времени сыпались с неба немецкие бомбы, а со всех сторон беспощадно надвигался на Севастополь, все уже сжимаясь, как кольцо удава, железный грохот многодневного боя, н все же, когда в городе рвались вражеские фугаски, Евсеев болезненно морщился, словно страдал зубной болыо. Так со страдальческой гримасой капитан 3 ранга открыл сейф, высек искру н прямо в нем спалил все содержимое. Затем достал из яшика круглую печать части и. выйдя на балкон, далеко швырнул ее в море. Вернувшись, он вытер о штаны руки, будто сделал нехорошее, темное дело.

Немного постояв, он решительно подошел к телефону:

– Остроглазое!

– Петь, товарищ капитан третьего ранга!

– Оставь кого-нибудь за себя – и немедленно ко мне!

То же самое было приказано Булаеву и Юрезанскому.

Все трос появились необыкновенно быстро, и Юрезан-ский, войдя последним, с силой захлопнул дверь. Подхваченная сквозняком, взметнулась из сейфа бумажная гарь и закружилась черными бабочками, медленно оседая на пол. Командиры секторов молча, как зачарованные, смотрели на нее, пока она вся, до последней пылинки, не коснулась пола.

– Да! – жестко сказал Евсеев, когда глаза обратились на него. – Сегодня ночью мы оставляем равелин! За этим я и вызвал вас сюда!

Неужели всего несколько дней прошло с тех пор, как они тут же. в этом кабинете, получали сектора обороны? Тогда это были еще мальчики, смутно представлявшие себе встречу с врагом, теперь перед капитаном 3 ранга стояли воины с опаленными лицами, ввалившимися щеками и холодным блеском слишком много увидавших глаз. Никто из них не задавал вопросов, никто не проявлял признаков радости (до ночи нужно было еще дожить!) – просто ждали, что командир скажет дальше, готовые выполнить любой приказ.

Евсеев по достоинству оценил это молчание.

– Что скажете?

Юрезаискин сдержанно кашлянул – «гм», Булаев стоял молча, сжимая огромные кулаки, Остроглазое потерянно произнес:

Неужели оставим?

Внезапно Евсеев вскипел:

– А мне, думаете, легко? Но вы сами понимаете, что дальше стоять здесь ист ни сил, ни смысла. А Севастополь не только вот здесь! – Он топнул по пату ногой. – Больше того – сейчас судьба его будет решаться там! – Евсеев выбросил руку в сторону городского берега.– Вот где еще пригодятся наши жизни!

– Ясно! – прогремел Булаев и тотчас же смущенно смолк, сам удивленный своей «дерзостью».

– Все это правильно, товарищ капитан третьего ранга! – поспешил объясниться Остроглазо». – Можно заставить поверить в это свое сознание, но что делать с сердцем?

213

14 В. Шевченко

– Оставьте сейчас анатомию! – махнул рукой Евсеев, смутно припоминая, что повторяет чьи-то слова. – Я бы хотел слышать ваши соображения насчет организации отхода.

– Лучше всего – по бонам! – оживился Булаев. – Они сейчас тянутся до середины бухты, а там плыть совсем малость останется!

– Правильно! – согласился Евсеев. – Я тоже думал об этом. Уходить будем по секторам – первым Юрезан-скнй, затем – Булаев, последним – Остроглазое. 15 каждом секторе оставим двух человек, которые уйдут последними. Последний нз них взорвет все ценное в равелине. Этого человека я назначу сам!

– Время начала отхода? – спросил Остроглазов.

– Сектор Юрезанского начнет в два часа. Но об этом пока никто нс должен знать, кроме вас троих. Остальным объявить об отходе в час ноль-ноль.

Евсеев достал часы, молча предлагая сверить время.

– Есть ли еше какие-нибудь вопросы?

– Ясно! – ответил за всех Булаев, ободренный командирской похвалой.

– Тогда – по местам!

«По местам!» – сколько энергии, лаконизма, динамики в этой короткой команде! После нее уже невозможно идти шагом. Каждый бросается бегом, стараясь как можно быстрее очутиться на «своем месте», ибо только когда все охажутся в пунктах, указанных расписанием, можно будет пустить в ход сложный механизм боевого управления людьми.

Вот почему все трое, выйдя от Евсеева, бросились к своим секторам. И тотчас же в воздухе повис сухой треск длинных автоматных очередей. Четко отшолкивая каждый выстрел, работало оружие врага. Наше отвечало ему злой короткой скороговоркой. За каких-нибудь несколько секунд разгорелся бой. Остроглазов влетел в свою секцию. когда все бойцы, прижимая скулами подпрыгивающие приклады, вели ответный огонь. Взводя на ходу пистолет, он подскочил к амбразуре. Несколько пуль просвистело над головой, затарахтело о противоположную стену. Остроглазов пригнулся, еще не разобравшись, куда стрелять. Широкие провалы в стенах, сделанные систематическими бомбежками и артобстрелами, позволяли теперь видеть почти все поле боя. И отовсюду: и из не-

больших лошииок, и из-за бугорков, и просто из-за камней – неслись к равелину свистящие огненные трассы. Где-то, совсем недалеко, мягко бухали орудия, но разрывов почему-то пока не было слышно. Но вот первый из них грохнул у самого подножия равелина, и тотчас же, вслед за ним, стали рваться еще и еще.

– Смотреть внимательней! – тревожно– прокричал Остроглазов, боясь, что немцы могут скрытно подойти к равелину. Но его никто не услышал. Грохот нарастал с каждой минутой. И вдруг, все покрывая своим громом, стали рваться авиабомбы. Это был уже не бон, а просто уничтожение. Это был поединок человека с металлом. Металл был повсюду – раскаленный, зазубренный, он летел со всех сторон, рассыпался на тысячи осколков. Металл выл, ревел, бесновался, словно был одушевленным, и казалось, после этого смерча невозможно уцелеть живому существу!

Люди прижались к камням, к полу, затаились в щелях, оглушенные, парализованные, часто и тяжело дышали. Евсеев, не добежав до начала боя к своему КП и оставшись в секторе Булаева, теперь, так же, как и все, лежал, прижавшись к каменному полу. Среди грохота, среди мрака, дыма и пламени, среди господства смерти и разрушения в его голове неотступно билась только одна мысль: «Сколько людей уцелеет после этого все сметающего шквала?» Иногда он приподнимал голову, пытался смотреть по сторонам, но сквозь сплошную завесу дыма и пыли ничего не было видно. Порой сквозь стоящий в голове тонкий звон, сквозь плотно набитый грохог в ушах прорывался чей-то крик или стон, будто на секунду приоткрывали дверь, и тотчас же пропадал в клокочущей бурс разрывов. Было немного жутко лежать вот так. одному, затерянному среди раздробленных камней, не видя и не ощущая товарищей, и Евсеев стал медленно и осторожно ползти в сторону в надежде найти еще кого-нибудь живого. Через несколько метров он действительно наткнулся на что-то мягкое и протянул вперед руку.

– Кто?! – прохрипел приглушенно человек, и Евсеев по голосу узнал Булаева.

– Это вы, Булаев? – спросил он радостно, прижимаясь к нему вплотную.

Булаев тоже узнал его:

– Так точно, товарищ капитан третьего ранга!

Ом нс знал, что сшс сказать, но тоже был обрадован встречен с командиром в такую минуту и вдруг заботливо н неуклюже стал заползать спереди Евсеева, чтобы прикрыть его собой от осколков и пуль. Но Евсеев не заметил и не понял этого движения. Он ждал, когда самолеты прекратят бомбежку. Только после этого он надеялся разобраться во всем этом хаосе, установить связь с секторами. Он не знал, где сейчас Калинич, жиз ли Остроглазой, но старался думать, что все кончится благополучно. Гак он пролежал еще минут пять, ошушая всем телом, как высоко вздымается при дыхании мощная грудная клетка матроса. Вдруг перестали рваться бомбы. Они уловили этот миг одновременно, так как тотчас же вновь стали выделяться из общего гула боя сухие очереди автоматов. Булаев поднял голову, прислушиваясь, сказал неуверенно:

– Отбомбились?

Но Евсеев был уже на ногах. Сквозь еше не осевшие дым и пыль он спешил в сектор Остроглазова, наиболее открытый для атакующих. Он все время спотыкался к терял равновесие на кучах раздробленных камней и пару раз даже упал, по ничего этого не замечал, занятый только одной мыслью. Когда он вбежал в секцию Остроглазова, тяжело дыша, сжимая в руках пистолет, немцы уже начали атаку на равелин короткими перебежками. Он стал шарить глазами по сторонам, мша лейтенанта, к увидел его лежащим у одной из амбразур, перепачканного землей н гарью. Лейтенант, тщательно целясь, разряжал по наступающим свой пистолет. Еще несколько уцелевших бойиов вместе со своим командиром вели частый огонь. Евсеев подскочил к одной из огромных брешей, совершенно пренебрегая опасностью, выглянул наружу. То, что он увидел, заставило его сердце наполниться радостью: высокие стены равелина вспыхивали желтым и голубоватым огнем – секторы Булаева и Юрсзанского продолжали бороться и жить.

Евсеев расслабленно прислонился к стене, блаженно провел пятерней полипу. «Нет! Это еше не конец!» – облегченно подумал он. чувствуя, как вновь наливается силой рука, сжимающая пистолет. И вдруг прокричал резко и уверенно, полный решимости действовать:

– Остроглазое! Своих людей на крышу!

– На крышу! Живей! – отрепетовал обрадованный

лейтенант, слыша голос своего командира, о котором он думал с такой же тревогой, с какой Евсеев думал о нем, пока рвались немецкие бомбы.

Матросы н солдаты бросились наверх уже знакомыми ходами занимать свои места.

– Пошлите связного но секторам! – крикнул вдогонку лейтенанту Евсеев. – Все наверх!

Бойцы вышли на крышу как раз кстати. Отсюда открывались такие секторы обстрела, о которых там. внизу, в секциях, нечего было и думать. И тотчас же немецкие солдаты, которые раньше были недосягаемы, попали пол интенсивный обстрел. И все же они продолжали продвигаться вперед. Скоро до передних осталось не больше ста метров, и Остроглазое ясно увидел на лицах солдат выражение злобы, напряжения и бесстрашия.

– Держись, ребята! Эти – на все готовы! – крикнул лейтенант, машинально взводя пистолет, не отрываясь от наблюдения.

– Л к смерти приготовиться – мы им поможем! – п тон отозвался Шамяка, но на его шутку никто не отозвался.

Врагов было очень много и вскоре некоторые из них добрались до самых стен и вышли из-под обстрела. Они тотчас же стали швырять на крышу гранаты, и осколки, заставляя защитников прижиматься к самой крыше, па мгновение парализовали их действия. Этого было достаточно, чтобы немцы установили несколько легких раздвижных лестниц и начали быстро взбираться по ним ни крышу равелина.

Люди еще не успели оправиться после гранатных разрывов, как несколько немцев уже были на краю крыши.

– Фрииы! – истошно закричал кто-то, первым подняв глаза, и тогда их увидели и все остальные.

– Снять рубашки с гранат! Гранаты к бою! – раздался громкий голос Евсеева, и почти вслед за ним грохнули несколько гранат, сметая всех, кто успел забраться на крышу. По нижние еще не видели этого и продолжали лезть наверх, и вскоре одновременно в нескольких местах показались их головы.

– Юрезанскнй! Булаев! Сбрасывайте лестницы! – продолжал командовать Евсеев, и несколько человек поползли к краю крыши, чтобы выполнить приказание. Они еще не успели доползти до лестниц, как немцы вновь показались на крыше. Двое из них, став на колено, тотчас же открыли огонь из автоматов. Пули, впиваясь в камни, выбивали белые фонтанчики пыли.

– Гранаты! – крикнул кто-то.

– Лешка! Бей!

– Заходи слева!

Слева, почти со спины стреляющих немцев, оказался Калинин. Он быстро вскинул пистолет, но в ту же секунду немец, руководимый каким-то чутьем, повернулся и дал по комиссару очередь.

Калинин почувствовал, как сами собой разжались пальцы, роняя нагретую сталь пистолета. Острая режу-жая боль согнула ноги в коленках, и он вдруг сразу осел, смотря вокруг безразличным, мутнеющим взглядом. Противная, непреодолимая слабость сковала все его тело, и, закрывая глаза, он успел подумать: «Ну что ж... Это тоже бывает на войне...»

По к нему уже спешил Булаев. Немец, стрелявший в комиссара, уже лежал в луже крови, сраженный чьим-то выстрелом, второй тоже был сброшен вниз, подоспевшие матросы отталкивали прислоненные лестницы, швыряли вниз гранаты.

Булаев подхватил Калинина па руки, громко прокричал:

– Эй, кто там? Комиссар раней!!

В грохоте боя его не услышали. Он все еще стоял, держа комиссара на вытянутых руках, словно ребенка, когда его увидел Евсеев:

– Булаев! Вниз! Немедленно в укрытие!!

Еще никогда не слышал Булаев такого испуганного и нервного голоса своего командира. Подстегнутый криком. он сорвался с места и побежал, неуклюже перепрыгивая через убитых, неся комиссара на негнущихся. словно палки, руках. И теперь, когда он бежал почти через всю крышу, его увидели многие и повсюду раздались яростные крики:

– Комиссар убит!

– Бей за комиссара!

– Смерть фрицам!

Последнее выкрикнул Знмскнй, подползая к самому краю крыши. Поражаемые очередями и гранатами, немцы нехотя откатывались назад. Они еще все так же яростно отвечали на огонь осажденных, прячась за каждым камнем и каждым бугорком, но по всему уже чувствовалось, что и эта атака захлебнулась. И тогда Зимский на мгновение оглянулся по сторонам. Он увидел окровавленного, без фуражки, Евсеева, щуплого Остроглазова, с черным, как у негра, лицом, Юрезанского в тельнике, разорванном от плеча до плеча, и еще, и еще – измазанных кровью, оборванных, законченных своих товарищей, припавших к ложам раскаленных автоматов. И в тот же миг он услышал резкий крик Шамяки:

– Лешка! Не зевай! Добивай готовых к смерти!

Будто очнувшись, он вновь направил вниз подпрыгивающий автомат.

И тогда во второй раз в равелине услышали предостерегающую команду Евсеева:

Беречь патроны! Зря не палить!

Это прозвучало почти как «отбой*.

И вот уже все в равелине знают, что сегодня он будет оставлен. Стемнело. Сквозь низкие, бешено мчащиеся тучи изредка проглядывает луна. В этот миг все вспыхивает неживым электросварочным светом и на стволах автоматов искрится тонкая голубоватая полоска.

Со стороны Балаклавы все ближе и настойчивей не-прекращающаяся перестрелка. Здесь, на Северной, вновь наступила тишина. Атаки отбиты. Двадцать семь человек, оставшихся в живых, молча смотрят в настороженный, затаившийся мрак. Сложное смешанное чувство жалости к оставляемой земле, вынужденного бессилья и проснувшейся надежды заполняет их сердца. Никто в целом мире не посмеет сказать им слова упрека – в автоматы вставлены последние диски, к поясу привязаны последние гранаты. И каждый думает о своем. Горьки, как полынь, и тяжелы, как свинец, эти последние на покидаемой земле думы...

В 24.00 Евсеев вызвал к себе в кабинет Юрезан-ского.

Главстаршина, озорно поблескивая цыганскими глазами, будто и не было этих нескольких страшных дней, стоял навытяжку, готовый на любое задание.

В пустом кабинете, имевшем вид давно покинутого, произошел короткий разговор:

– Товарищ Юрезанский! Сейчас снимете военно-морской флаг и спрячете у себя. Будете уходить с ним!

– Есть!

– Международный свод в порядке?

– Так точно!

– Сможете набрать сигнал «Погибаю, но не сдаюсь»?

– Я его знаю на память!

– Наберете этот сигнал и поднимете на фалах поста!

– Есть! Разрешите идти?

– Идите!

Вот и все. И никто не увидит в темноте, как будет впервые в жизни плакать главстаршина Юрезанский, снимая боевой флаг, как затрепещет на фалах, знавших только штормовые сигналы, гордый многофлажиый семафор – «Погибаю, но не сдаюсь», и даже сам равелин станет похож на огромный корабль, уходящий с развевающимися флагами под волны.

И никто не увидит в темноте, как, согнувшись под накинутым плашом, изнемогает в ознобе комиссар Калинин. Пуля, застрявшая в ноге, уже обволоклась упругой резиновой опухолью. Ноет простреленная рука. Словно раскаленная, горит голова, а на лбу выступает холодный пот. Но ни единый стон не слетит с губ комиссара. Да я сам он в этот миг не здесь, а далеко-далеко, в Москве, рядом с женой и сынишкой, рядом, может быть... в последний раз...

И никто не увидит в темноте, как сидит рядом с Ларисой Алексей Зимскнй и, осторожно держа ее за руку, впервые перейдя с ней на «ты» и сладко немея от этого непривычного, сразу поставившего его рядом с ней местоимения. взволнованно и тихо говорит:

– По приказанию Евсеева ты уходишь с группой Булаева. Жаль, мне придется еще остаться! Но ничего! Я просил Булаева – он тебе поможет! Вначале плыть по бонам совсем легко – только держись за трос! А дальше Булаев с одним матросом будут буксировать доску – вот за нее и станешь держаться! Доплывешь!

И Лариса дружески пожмет его пальцы, благодарно и нежно пожмет, не сказав ни слова, но будет это пожатие негасимым огоньком надежды на самое лучшее, о чем он только смел мечтать...

Когда Юрезанский взобрался на крышу, плотный, напористый ветер с моря чуть не сбил его с ног.

«Шалишь, брат!» – улыбнулся главстаршина.

Прямо над головой то резко, как выстрел, хлопал, то дробно трещал вибрирующими краями в струнку вытянутым по ветру флаг. Юрезанский решительно снял фалы с утки, но т*т почувствовал, как к горлу подкатил горячий, обжигающий комок. Главстаршина вдруг со страшной отчетливостью увидел себя со стороны: один в черной ночи, окруженный заревами далеких и близких пожаров, он спускает последний советский флаг на этом клочке нашей земли.

Все еще не решаясь потянуть фалы вниз, он стоял, запрокинув голову, бессознательно любуясь гордым полотнищем, тенью реющим в черном небе, и не замечал, как по щекам и по подбородку катятся торопливые, рожденные отчаянием слезы. Наконец медленно, как только позволяли негнушнеся руки, он спустил флаг до самой крыши, сложил рвущееся на волю полотнище и припал к нему губами. Свежим запахом моря и пороховым дымом пропахло боевое знамя равслиновцев. Юрезанский спрятал его за пазуху и снова посмотрел вверх. Жалкой сиротливой палкой торчала теперь в небе оголенная мачта. Печально гудели натянутые ветром фалы. И Юрезанский, не выдержав, прижался горячим лбом к струганому холодному дереву и тихонько застонал, слегка покачиваясь, стиснув со скрежетом зубы. И только мысль о том. что сейчас над равелином взовьется сигнал, полный презрения к врагу, заставила его очнуться и действовать быстро и энергично. Он подошел к ячейкам с флагами, безошибочно набрал в темноте нужное сочетание. Полоскаемые ветром флаги рвались из рук. точно живые, точно им не терпелось поскорей заполнить веселым треском зияющую над равелином пустоту.

И когда они. поднятые, растянулись в ряд, будто догоняя один другого. Юрезанский, облегченно вздохнув, стал спускаться с крыши.

Когда он тихонько постучал в дверь кабинета Евсеева, ему не ответили. Он слегка приоткрыл дверь и увидел, как капитан 3 ранга подошел к согнувшемуся Калинину, ласково положил на плечо руку:

– Что, плохо, Ваня?

– Плохо. Лихорадит, – сознался комиссар, поеживаясь под плащом. – Из-за ноги все!

Он со злостью закатил штанину.

– Мм-да-а... – поморщился капитан 3 ранга, нс зная, чем облегчить страдания товарища. – Жаль, Ланская ничего не сможет сделать!

– Вы к кому? – увидев Юрезанского, обратился к нему Калинин, не любивший сочувствия и знавший, что ему ничем не помочь.

– Разрешите доложить! – шагнул вперед главстар-шнна из темноты коридора.

– Сняли?! – всем корпусом повернулся к нему Евсеев.

– Так точно! Здесь! – указал себе на грудь Юрезан-ский. .

Евсеев сделал к нему шаг, будто желая удостовериться, будто не веря, что флаг, боевой флаг лежит за матросской тельняшкой, а не реет там, в высоком небе, но потом вдруг передумал, остановился и сказал, строго сдвинув брови:

– Берегите его! Берегите больше жизни!

Юрезанскнн чуть усмехнулся – он уже давно не думал о своей жизни и знал, что Евсеев сказал это так, просто по привычке.

– Ну! – продолжал Евсеев, протягивая руку. – Теперь – идите! До встречи на том берегу! (Он торопился продолжить разговор с Калиннчем.)

– Патронов уже нет?—спросил, помолчав, Калннич.

– Да, нет! – кивнул Евсеев и. отойдя к окну, стал смотреть в черный квадрат ночи. Затем он вновь повернулся к Калинину и докончил фразу:

– Патронов нет обыкновенных, но еще достаточно подрывных! Из них можно устроить неплохой фейерверк!

Калинин зябко передернул плечами, вяло согласился:

– Это верно.

– Ну, а если верно, начнем действовать! – и, словно желая приободрить Калинина, Евсеев с нарочитой четкостью, твердым шагом пошел к выходу и на пороге сказал:

– Ты пока посиди тут. Я пойду отдам распоряжения!

Калинина тошнило. Голова горела, словно ее опустили