Текст книги "Константиновский равелин"

Автор книги: Виталий Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– Нет... Откуда же мне... – искренне пожалел Евсеев.

– Маленький Севастополь! Вот как! – капитан-лейтенант стукнул кулаком по столу. – Вот вам и «держимся». Это не вы держитесь, а немцев держите, три кола нм в рот и один в мягкое место!

– Маленький Севастополь! – гордо повторил Евсеев, готовый расцеловать энергичного капитан-лейтенанта. – Нет, вы понимаете, это здорово сказано!

– Еще бы! – хмыкнул капитан-лейтенант. – Я вам завидую до ушей! Но ничего не поделаешь – моя участь погибнуть под водой!

– Вот что! – вдруг заспешил Евсеев. – Вы посидите несколько минут, я сейчас вернусь.

– К раненым? – поинтересовался капитан-лейтенант.

– 11ет, – возразил Евсеев. – К тем, кто еще на ногах. кто еще будет стоять насмерть в этих стенах. Пусть узнают немедленно обо всем, что вы сказали. С этим именем легче и умереть! – 11 уже повернувшись в дверях, он произнес еще раз, торжественно и значительно:– Маленький Севастополь!

5. ПОДЛОЕ СЕРДЦЕ

С ранеными управились за полтора часа. Люди, уже потерявшие веру в спасение, вдруг приободрились, повеселели, стали даже шутить, и в то же время по их повелению чувствовалось, что они считают себя виноватыми перед теми, кто остается в равелине. Они осторожно, но не в силах скрыть радостных ноток в голосе, спрашивали у остающихся:

– А вы когда отсюда пойдете?

– Неужто так здесь и останетесь?

– Поди, тоскливо нас провожать?

11а все это давался один и тот же короткий, рожденный двумя противоречивыми чувствами—сознанием долга п жаждой жизни – ответ:

– Нам еше рано!

Это было правдой, и спрашивающие сочувственно качали головами.

Перед последним рейсом помощник командира лодки зашел в евсеевский кабинет. Капитан 3 ранга свернул по цигарке. Минут пять посидели. Капитан-лейтенант сказал:

– Ну, надо идти!

– Спасибо! – протянул руку Евсеев. – От себя и от всех!

Капитан-лейтенант схватил протянутую руку, долго жал ее, молча смотря Евсееву в глаза, затем сказал убежденно:

– Мы еше встретимся. Там. на Большой земле!

– Может быть! – не возражал Евсеев. – Во всяком случае, я бы этого хотел!

ID1

После ухода последней шлюпки в равелине воцарилась тишина. Измученные дневными боями бонны лежали теперь, блаженно растянувшись на грудах битого известняка, посматривая в непроглядный мрак на стороне врага. Оттуда доносился стук молотков, подвывание пил и еще какой-то строительный грохот – – немцы готовились к переправе на ту сторону бухты. Только что принесли вечернюю норму пайка, и бойцы, изредка останавливаясь и прислушиваясь, грызли неизменный, смазанный маслом кусок сухаря. По это были уже остатки – перед выдачей Юрезаискнн доложил Евсееву, что сухарей хватит еше только на раз. Воды же больше не было ни глотка.

Пристроившись у края большой бреши, вложив между камнями автомат, жевал свои сухарь и Гусев. Взгляд его, направленный в одну точку, был полон безразличия ко всему окружающему. В последнее время им овладела глубокая апатия, пришедшая на смену постоянному страху за свою жизнь. Уверовав наконец в то. что живым отсюда ему не уйти, он вдруг стал безразличен к опасности, словно весь этот воющий, огнедышащий, разящий металл был нс больше, чем пустой фейерверк. И сейчас он не думал ни о чем и даже сухарь грыз больше по инерции, не чувствуя ни запаха, ни вкуса. Через три часа ему нужно было заступать часовым у ворот (уже вторую ночь ставились такие часовые на случай, если немцы попытаются каким-либо образом их открыть), и он имел празо сейчас отдыхать. Однако сон не шел в перегруженную дневными впечатлениями голову.

Но больше всего угнетало его в этот час чувство одиночества. Да, он остался совершенно один со своими мыслями, чувствами, страхом и со своей совестью. Демьянова с тон ночи, когда он ушел с Зимским ставить мины, словно подменили! Он теперь так же бесстрашно высовывает башку из-за камней, как и те прописные герои! А что толку? Стоило только немцам заметить их жалкие фигурки в ночной степи, как от них не осталось бы и мокрого места!

Демьянов бахвалится: «Я теперь человеком стал!

Словно заново родился!» Дураком был, дураком и остался! Стал человеком, чтобы стать падалью! В лучшем случае бросят в яму рядом с Данько и Усоеым и «Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу н незавпен-

мость...» Совсем обалдел парень: не хочет понять, что жизнь —не пятак, два раза из кармана не вынешь!

Му, а если уж беспременно суждено умереть, то хоть разговеться на прощанье с девчонкой вроде Лариски! Вот это было бы утсшеньицем за всю трижды проклятую здесь жизнь! А сделать это проше простого! Каждый вечер, в десять часов, Ланская ходит за продуктами по коридору, где разбомбили склады. Там—темнота и ни души! Только одному с ней сладить трудновато, а напарника не найти... Может быть, все-таки попытаться подговорить Демьянова?

Гусев бросил злобный взгляд в сторону Демьянова, который полулежал на своем «боевом посту» все там же, у самой стены. Гусеву были видны только его смутные очертания, но скорчившаяся небольшая фигурка показалась ему жалкой и затерянной. Знакомым, «прежним» Демьяновым повеяло вдруг от этой позы, и в груди Гусева слабо шевельнулась надежда. Несколько секунд еще поколебавшись, он решительно подполз к Демьянову и положил руку ему па плечо:

– Что? Затосковал, Семен?

Демьянов, который после того, как стал с остальными «на равной ноге», чувствовал к Гусеву законную неприязнь, слегка отодвинулся, но на вопрос ответил:

– Дом вспомнил... Мать... Вроде никогда и не было этого...

– Быть – было, да вот больше не будет! – начал Гусев, вновь подползая вплотную. – Да, классное было время! Я вот вспоминаю: отработаешь свое на заводе, придешь домой – помоешься, надушишься, галстучек нацепишь и айда с ребятами на Горького! Там такие девочки шлепали – закачаешься! Ну, туда-сюда, разрешите и так далее! Компания, конечно, вся своя была. Смазочные материалы, если помнишь,– три пятнадцать за четвертинку! Повеселились что надо! Бывало, прижмешь какую-нибудь кисоньку покрепче, и она вся твоя! Мда-а! – Гусев смачно щелкнул языком, распаляясь воспоминаниями. – Постой! Да ты-то любил кого?

– Не... Не пришлось... – тихо и смущенно произнес Демьянов.

– Ну, а того? Женщин знал? —Гусев выразительно пошевелил пальцами.

193

•/«• 13 В. Шевченко

– Что ты!—Демьянов почти испуганно замотал головой.

– Эх, ты. амеба! – презрительно скривился Гусев.– Так и подохнешь без женской ласки! Постой! – хлопнул он себя по лбу, будто осененный внезапной мыслью. – А что, и впрямь перед смертью повеселиться с хорошенькой девочкой? Ты как? Не против?

– Не пойму я тебя... – устало, словно желая отделаться от собеседника, пожал плечами Демьянов.

– А вот послушай! – горячо зашептал Гусев прямо ему в ухо. – Чем плоха Лариса? Королева! Вот с ней и побалуемся вдоволь!

– Ты что? – отшатнулся Демьянов.– Да к ней даже Зимский подъехать не может! Разве же она согласнтся?1

– Дурак!—с убийственной иронией хмыкнул Гусев. – Да кто же будет спрашивать у нее согласия? Двое таких мужчин, как мы с тобой, – да она и не пикнет!

– Силой, значит? – резко откинулся Демьянов, впившись глазами в темное пятно гусевского липа.

– А что? Терять все равно нам нечего! Доживаем последние часы! А места здесь есть такие, что никто и не хватится! Ну, как? Идет?

– Н-нет... – прохрипел Демьянов, – я на такое не пойду! Это значит– всякую совесть потерять! Н-нет...

– Ну, смотри. Иисус Христос! —зло оттолкнул его от себя Гусев, вставая. – Все равно иконы с тебя не напишут!

– Ты куда? – тревожно спросил Демьянов, пугаясь его вида.

– Так, прогуляться по нужде! – рассмеялся он недобрым смехом и решительно направился вниз. У выхода, столкнувшись с Зимским, Гусев скорчил презрительную гримасу, и злоба, клокотавшая в нем, достигла предела:– Погоди! – прошептал он про себя. – Мы еще с тобой посчитаемся, «вздыхатель*!

Ничего не подозревавший Знмскин прошел на свое место, лег на остывшие камни и стал пристально смотреть в черный квадрат амбразуры.

Спотыкаясь среди воронок и камней, Гусев пересек двор и вошел в коридор западной части. Слева, со стороны евсеевского кабинета, доносились приглушенные голоса. Немного постояв, скривив губы, выражая этим верх презрения к начальству, он решительно шагнул направо, в плотную, неприятную темноту коридора. Он шел ощупью, пока глаза не привыкли к мраку. Затем он стал понемногу различать угрюмые холодные стены. Наконец он дошел до места, где коридор делал поворот. Здесь, внизу, были заваленные теперь склады. Огромная черная дыра зияла, открывая вход в нижний этаж. Гусев осто-* рож но спустился в нее, прополз по пологому спуску несколько метров и остался вполне доволен. Он вылез наверх и, прижавшись спиной к стене, приготовился к ожиданию. Затаив дыхание, он. казалось, слился с камнями, не замечая, как гулко и тяжело билось его сердце в тесной клетке ребер.

Отправив раненых, Лариса пришла в опустевший, непривычно тихий лазарет. Только теперь она поняла, как привыкла к своей беспокойной, изнуряющей работе.

Стояли ряды пустых коек, никто не звал измученным голосом, никто нс жаловался на боль, не просил пить – незнакомая, обезволивающая, густая тишина неподвижно стояла в каждом углу, словно старая болотная вода. Лариса села на табурет, изумленно осмотрелась по сторонам, беспомощно положила па колени руки. И тотчас же на нее набросились мысли, которым не было места, пока без устали трудилась дни и ночи. Вспоминался дом, мать с бабушкой, пропавший отец, зажатый в тиски блокады Ленинград и еще многое-многое, отчего глаза наполнились слезами, и она вновь почувствовала себя маленькой, беззащитной девочкой, заброшенной на край света страшным ураганом войны. Уже три письма отправила она домой за последнее время и ни на одно нс получила ответа – связь с Ленинградом была нерегулярна. В письмах она писала, что находится на Кавказе, в совершенной безопасности, в одном из бывших санаториев и поэтому у нес прямо «курортная жизнь». Незачем было волновать п без того много переживших родных. А пот сейчас ей вновь захотелось написать домой, и она уже было потянулась к бумаге, как дверь лазарета открылась и на пороге появился смущенный Зимский.

– Вы? – сказала Лариса, вставая.

– Я! —ответил Алексей. – Не помешал?

– Алексей! – не ответила Лариса на его вопрос. – У вас нет никаких предчувствий?

– О чем это вы? – не понял Зимскнй.

– Мне стало страшно! – созналась Лариса. – Кажется, все подходит к концу! Равелин разрушен, и нас осталось слишком мало... Но если сюда ворвутся немцы!..

Глаза ее блеснули, она опустила руку в карман халатика, затем быстро вынула ее и развернула ладонь. Знм-ский невольно вздрогнул – на ладони, тускло поблескивая, лежала ампула с ядом.

– Ну, что вы... – сказал он, с трудом проглатывая слюну и в то же время чувствуя, как страшно права Лариса. Она стояла необыкновенно красивая, с горячечным румянцем на щеках, и он невольно сделал шаг к ней со смешанным чувством жалости и любви. Не глядя, он нашел ее руку н крепко сжал в своей. Лариса не обратила на это внимания – взгляд и мысли ее были прикованы к маленькому пузыречку на ладони. Алексей почувствовал всю неуместность своего порыва и отпустил ее пальцы. Лариса, будто очнувшись, снова сунула ампулу в карман н нервно усмехнулась:

– Вот видите... Я приготовилась к встрече...

– Капитан третьего ранга ни за что не даст вам погибнуть! – убежденно сказал он помрачнев. Алексей подумал о том, что, если даже Лариса и останется жива, сам он больше никогда ее не увидит.

И от этой мысли так холодно и пусто стало у него на душе. Мучительно захотелось броситься к ней, прижаться шекой к шеке, слить губы в долгом поцелуе, хотя бы на прощание – перед разлукой навсегда. Но он помнил ее холодный отчужденный взгляд в тот раз, когда попытался обнять се по дороге на батарею, и это воспоминание сковывало его. Но, вспомнив о том несчастливом дне, он вспомнил и ее слова, о которых думал с той поры всегда, и только теперь, перед неминуемой смертью, почувствовал, что вправе задать ей этот вопрос:

– Лариса Петровна... Вот вы тогда говорили, что любите одного человека. Скажите, он здесь? В равелине?

Лариса, словно ее вернули из небытия, удивленно подняла па него глаза. В такой момент, когда все рушилось п жизнь совершенно обесценилась, ей говорили о любви. Она смотрела на Знмского, затаившего дыхание, подавшегося вперед в ожидании ответа, и ей показалось, что она видит его впервые. Еще не мужчина, но уже не маяь-чик стоял перед нем со строго сдвинутыми бровями, со стиснутыми от волнения челюстями. Во всей его позе чувствовалась сдержанная сила, рожденная его честным отношением ко всему, что было связано с его любовью. За каждый свой жест, за каждый свой поступок, за каждое свое слово он был готов нести ответ. И Ларисе вдруг стало стыдно, стыдно потому, что она его обманула в тот день, так как никого не любила ни тогда, ни теперь, и чувствовала, что не может полюбить и его. Но как женщина она не могла оставаться совершенно равнодушной к столь сильному проявлению чувств. Она оценила это по достоинству и справедливо решила, что он заслуживает награды. И она придумала награду, которая по ее мнению оправдывала эту ложь:

– Нет, Алексей! – сказала она, подходя к нему близко, почти вплотную. – Этого человека здесь нет! Но не будем говорить о нем. Теперь все это уже не имеет смысла! Я ценю в вас настоящего, преданного друга. Так давайте же простимся, как старые добрые друзья!

И прежде чем он смог что-либо сообразить, она на миг прижалась губами к его вздрагивающим губам. Только на миг, н тотчас же, пока он беспомощно озирался по сторонам, быстро проговорила:

– Ну вот... Теперь уходите... Прощайте...

Затем взяла его. безвольного, ошеломленного, осторожно повернула и тихонько вытолкнула за дверь.

Оставшись один, Алексей долго не мог прийти в себя. Губы горели, и он ошущал какой-то горьковатый привкус, будто надкусил веточку полыни. На ошупь, еще нс привыкнув к темноте коридора, пошел он вперед, пошатываясь, словно пьяный, чувствуя неприятную слабость в теле, как после тяжелой болезни.

Так вот что значило любить! Вот что значило испытать поцелуй любимой женщины! На любые испытания, на неимоверные трудности был готов он сейчас, только бы хоть иа миг вновь прикоснуться к желанным до боли, горьковатым губам, вдохнуть тонкий аромат, идущий от ее пышных волос, ощутить легкое головокружение и полную невесомость тела и души, раствориться в любимой до конца, почувствовав себя одним целым с ней, и замереть вис пространства н времени...

Хотелось смеяться от счастья и плакать от грустя строгой и трудной любви. Хотелось сделать что-нибудь необыкновенное, яркое, героическое, только ради нее...

Так ом н пришел в свою секцию и, чуть не столкнувшись у входа с Гусевым, не обратил на него никакого внимания...

После ухода Знмского Лариса еще сильнее почувствовала одиночество, но писать письмо уже не хотелось. Посещение Алексея не прошло бесследно – она нервничала. не находила себе места, злилась на себя, но не могла отделаться от навязчивых тревожащих мыслей, которые всегда являются, когда человек одинок. Слишком назойливо тикали часы. Она посмотрела на полустертый циферблат. Выло без пяти десять. В это время она ходила за продуктами для раненых, но теперь раненых не было и идти было не нужно. Однако привычка оказалась сильнее ее. Гонимая одиночеством, сомнениями, желанием отвлечься, она встала и решительно направилась в коридор. Там, постояв, пока глаза привыкли к темноте, она повернула и медленно пошла навстречу ожидающей ее засаде.

Притаившийся Гусев окончательно потерял счет времени. Ему казалось, что стоит ои здесь уже очень давно. Вокруг была такая тишина, что стало слышно, как тупо стучит кровь в висках. По постепенно к этой тишине примешались какие-то шорохи. Где-то справа, тихо и методично, словно коготками, кто-то царапал камень. Внизу, е провале, шуршали мелкие камушки под чьими-то быстрыми, маленькими ножками. Внезапно возня внизу усилилась и раздался пронзительный пнек и хрип. «Крысы!» – догадался Гусев, и по спине прошел брезгливый холодок. Он пошарил по полу, нащупал камешек, швырнул в провал. Возня мгновенно прекратилась. Вновь установилась тишина, наполненная осязаемым течением времени. Вдруг настороженное ухо уловило чуть слышные короткие удары. Кто-то шел в другом койне коридора. Гусев встрепенулся. Шаги приближались. Они были часты и легки – не было сомнения, что шла женщина. Гусев весь напрягся, приготовившись к прыжку. Поравнявшись с поворотом, Лариса невольно замедлила шаги, и в ту же минуту он бросился на нее сзади и, зажав левой рукой рот, а правой обхватив за пояс, стал тащить к провалу. Ля-риса выгнулась, словно по телу пробежал электрический ток, затрепетала, забилась в чужих, грубых и страшных руках. Но тепло давно желаемого женского тела сделало Гусева безумным, удесятерило силы.

От недостатка воздуха кружилась голова, и Лариса чувствовала, что изнемогает, что в ушах стоит протяжный звон, а перед глазами пляшут огненные круги. Все ближе и ближе была зияющая дыра провала, все слабее сопротивлялась Лариса, как вдруг:

– Гусев! Гусев, это ты?

Это был испуганный, захлебывающийся голос Демьянова.

Тогда, после ухода Гусева, он не сразу сообразил, куда тот пошел, и только потом в его голове мелькнула страшная догадка. Он вскочил, точно его ударило током, беспомощно озираясь по сторонам. Первой его мыслью было броситься к Знмскому, но тотчас же он сдержал себя, так как в случае, если бы его догадка не подтвердилась, он мог бы оказаться в глупом положении.

«Нет! Надо идти самому!» – решил он. сжимая кулаки, и быстро, почти бегом направился вниз.

– Ты куда? – крикнул ему кто-то из темноты.

– Я сейчас!—ответил он поспешно, боясь, что кто-нибудь увяжется за ним, и тогда он будет вынужден рассказать о своих подозрениях. Но все оставались на своих местах, и он с облегчением выскочил во двор.

Стояла ночь, темная, теплая, украшенная крупным жемчугом голубоватых мерцающих звезд. Не верилось, что в такую умиротворяющую ночь может случиться что-то страшное, грязное и подлое.

В темноте черными пятнами смутно угадывались все четыре входа в помещения равелина. В какой из них идти вначале? Где, среди каких развалин, провалов и переходов искать этого обезумевшего от страха, злости и отчаяния, готового на все подлеца?

Какое-то чувство подсказало Демьянову направиться прежде всего в лазарет. Бегом, спотыкаясь н задыхаясь от поспешности, бросился он в самую правую дверь. Скорее и скорее, нс обращая внимания на падения и ушибы, он бежал в темных, пахнущих сыростью коридорах, пока наконец перед ним не оказалась лазаретная дверь. С силой, рывком, толкнул он ее от себя п застыл от страшной предостерегающей тишины. Только часы методично и на* стончиво отстукивали секунды, словно напоминая о времени, которое он здесь понапрасну теряет.

Он попятился и бросился по коридору, чувствуя, что опаздывает, что самое страшное, может быть, уже произошло!

Продвигаться было по-прежнему трудно, и он, чтобы не потерять ориентацию в кромешно»! темноте, скользил рукой по стене, пачкая ее в какой-то слизи и раня в кровь пальцы об острые камни.

И вдруг —■ впереди, за поворотом – чье-то частое, захлебывающееся дыхание и шарканье ног о цементный пол. быстрое, беспорядочное, отчаянное.

Демьянов мгновенно застыл, точно его кто-то крепко схватил за плечи. Что-то острое кольнуло под ложечкой– похоже, что это был страх. Он пожалел в этот миг, что в суматохе не захватил с собой автомат. По то, что до сих пор удерживало его за плечи, так же властно толкнуло его вперед, и он пошел крадучись, на цыпочках и миновал поворот. Теперь сомнения не было – впереди, в пяти – шести шагах, барахтались два человека.

И он крикнул – раз, второй, третий – ломающимся от волнения голосом:

– Гусев, отзовись!

– Ну, что тебе? – прохрипел наконец тот в ответ злым голосом, на секунду приостановившись.

Услышав, кто на нее напал, Лариса, собрав последние силы, стала с ожесточением вырываться вновь. Теперь Гусев едва удерживал ее.

– Чего тебе?! – повторил он и. изловчившись, быстро нагнулся и нащупал рукой большой острый камень.

– Оставь Ларису! – приказал Демьянов, окончательно овладевший собой. Он стал медленно подходить к Гусеву. – Оставь! Ну!

– Не подходи! – прохрипел Гусев.

– Брось! Ну! Последний раз говорю! – голос Демьянова теперь звенел от твердости.

И Гусев понял, что столкновения не избежать. Теперь Лариса была уже ему не нужна. Она мешала. Но отпустить ее тоже было нельзя. On колебался только секунду Размахнувшись, он с силой опустил камень на ее голову. Слабо охнув, Лариса затихла, и он столкнул ее тело в провал. Посыпались, затарахтели увлекаемые ею камин, затем все стихло.

– Гад! Ух, га-ад!! – прошептал, цепенея, Демьянов, еще не веря в то, что произошло, и в тот же миг они яростно бросились навстречу друг другу.

Гусев вновь занес камень, но промахнулся. Они сцепились и покатились по полу. Гусев безрезультатно махал камнем, целясь в голову противника, наконец ему удалось ударить Демьянова. В злобе он нанес еще несколько ударов н только после этого отшвырнул камень в сторону. Руки и губы Гусева тряслись в нервной дрожи, и он не мог от нее избавиться. Зловещая тишина и липкие от крови пальцы повергли его в ужас. Он бросился бежать от этого страшного места, падая и вновь вскакивая на ноги, и остановился только во дворе, наполненном свежестью южной ночи. Здесь он безвольно прислонился спиной к стене, запрокинув голову и закрыв глаза.

Он простоял несколько минут, не двигаясь и ничего не соображая. Когда же перед глазами запрыгали, словно в горячечном бреду, страшные видения, Гусев не выдержал и, застонав сквозь сжатые зубы, с трудом поднял веки. Взгляд его упал на руки, которые казались черными от крови. И тотчас же исчезли все чувства, кроме одного– скрыть следы! Скрыть следы и спасаться любой ценой, только бы остаться жить!

Воровски оглянувшись по сторонам, он стал быстро тереть испачканные пальцы землей, тереть зло и ожесточенно, не обращая внимания на боль, стараясь удалить чужую кровь чуть ли не вместе со своей кожей. Он тер пальцы и думал о том, что теперь уже ничего нельзя изменить. что если его и .не убыот враги, то непременно расстреляют свои, и выход из этого положения может быть только один!

И ему вдруг стало жалко самого себя, так жалко, чго к горлу подкатил комок. Все его прошлое и нее будущее представлялось ему чем-то вроде темного и холодного погреба. Па какую-то долю секунды в сознании мелькнула мысль: «А ведь мог бы быть таким, как все, даже как этот Зимский!», но тотчас же, всей душой чувствуя, что для этого у него не хватило бы ни силы, ни волн, он подумал с прежним злом: «А пропади они все пропадом! Идейные мальчики! Подлизы! Рисуются перед начальством, да и только!»

Но и это не успокоило. Всем своим существом он ощущал, что именно они и есть настоящие, честные и смелые люди, и это еше больше распаляло его и заставляло цедить бранные слова и против них и против всего человечества.

В конце концов, что бы там ни было, он —сам по себе! И он хочет жить, жить, жить!

И животным страх перед смертью, желание во что бы то ни стало сохранить свое тело, голову, мозг, чтобы видеть, чувствовать, дышать– заставили его решиться на самое гнусное, что только способен сделать человек: «Открыть немцам ворота!»

– Гу-усев! Гу-усе-ев, на ва-ахту!—донесся до него чей-то негромкий крик, – его уже искали.

Он вздрогнул, будто уже наступил час расплаты, но все же сумел взять себя в руки и ответил глухо, себе под нос:

– Иду!

С трудом сделав первый шаг, он пошел через двор все увереннее и быстрее, влекомый тоненьким лучом надежды. который пробился сквозь сплошную завесу отчаяния и смерти.

Ни долга, ни чести, ни Родимы не существовало для него. Он думал только о себе и собирался остаться жить только для себя!

В 2-1.00 Калинин пришел в кабинет Евсеева. Капитан 3 ранга сидел за столом, тяжело опершись головой на руку. Калинин сел напротив. Взглянув на него. Евсеев не спешил начать разговор. Он сменил позу и стал чертить пальцем на пыльном столе (пыль теперь оседала мгновенно) незамысловатые фигурки. Нс нарушал молчания и Калинин. Заложил ногу на ногу – ждал. Сквозь окна в толстых стенках был слышен шум строительных работ готовящихся к переправе немцев.

– Слышишь? – наконец не выдержал Евсеев.

Калинин утвердительно кивнул. Он понимал состояние

Евсеева, потому что то же самое переживал и сам...

Все это время после отправки раненых Евсеев провел в тяжелом раздумье. И как только он остался един, ему показалось, будто кто-то тихо и незаметно стал у него за спиной и твердо и настойчиво принялся расспрашивать:

«– Что же будешь теперь делать, командир?

– Стоять! Стоить до последнего! – слишком поспешно, будто испугавшись, что сможет дать другой ответ, проговорил Евсеев.

– А зачем?

– Зачем?.. Как зачем? А приказ? Приказ! Приказ!!

– По ведь немцы все равно начнут переправу, и тогда...

– Что тогда?

– Тогда оставаться в равелине будет бессмысленно! Больше того – бесполезно погибнут люди! А ты? Сможешь ли ты взять на себя эти жизни?

– Погоди! – нс сдавался Евсеев. – Мы здесь все равны! Я сам первый могу лечь под пулями.

– Сам ложись, • а людей спасай! Ты – командир. А приказ уже выполнен. Вы сделали все возможное и невозможное. Теперь вы пригодитесь там, на другом берегу!

– Ты думаешь? – прислушался Евсеев.

– Иного выхода пет!

– По кто же ты?

– Я– ТВОЯ СОВЕСТЬ!»

– Совесть! – произнес Евсеев, вспоминая все спои думы.

– Что? – не понял Калинич.

– Я вот о чем думаю, комиссар! Не сегодня-завтра немцы начнут переправу, и мы здесь будем уже не нужны!

– Я тоже думал об этом! – сознался Калинич. – По что ты предлагаешь?

– Надо думать об отходе! – твердо сказал Евсеев. – Ты помнишь наш разговор, когда сломался передатчик? Тогда об этом не могло быть и речи! Но сейчас... Сейчас обстановка резко изменилась! Боезапаса осталось только па сутки, да и враг не станет больше ждать – у него все готово к переправе!

– Эх, все же жаль, что нет связи со штабом! —сокрушенно вздохнул Калинич.

– Да, жаль! – согласился Евсеев. – Но и штаб не решил бы иначе! Люди сделали все, что было в их силах! Оставаться здесь – просто бессмысленно!

– Когда начнем? – согласился с доводами командира Калинич.

– Пожалуй, завтра ночью! Надо будет обсудить вес с командирами секторов. Тебе, в свою очередь...

Евсеев не успел договорить: шум, крик и автоматная стрельба донеслись со двора равелина. Быстро взглянув друг другу в глаза, Евсеев и Калинин со всех ног бросились из кабинета. У ворот стояло плотное кольцо возбужденных людей. При виде начальства они расступились и открыли распростертое на земле тело матроса:

– Кто?! – жестко спросил Евсеев.

– Гусев!—отвечали ему из темноты. – Хотел открыть ворота! На измену пошел, да вовремя заметили!

– Так! – словно отрубил Евсеев, сверля всех колючим взглядом. – Изменника вышвырнуть за стены! Остальным – разойтись!

6. ПОГИБАЮ, НО HE СДАЮСЬ!

Сквозь настороженный мрак редеющей ночи, сквозь легкий туман инкерманскнх долин тихо и неуклонно поднимался спелый, цвета апельсина, солнечный шар. Первые его лучи скользнули мимо равелина, позолотив на западе взлетевших на добычу чаек. Легкий утренний ветерок пробежал над крышей, развернув полотнище полуобгоревшего военно-морского флага, поднятого на мачте равелина. С самого начала осады >то полотнище ни ночью ни днем не убиралось с крыши, и, пробитое во многих местах осколками и пулями, продолжало реять над грудой камней и горсткой храбрецов.

Наступило последнее утро обороны.

Ровно в 8.00 люди получили свою порцию сухарей, политых маслом, – воды не было уже второй день. Немцы не начинали атак и, казалось, совсем забыли о равелине. Зато на всем побережье шли последние приготовления к переправе. Отсюда, с крыши равелина, было видно, что немцы действуют совершенно открыто, с наглой уверенностью, что переправе никто не может помешать. К этому у них были основания – с восточной и южной стороны города бон шли уже на Маляховом кургане и у железнодорожной станции. В руках наших частей оставался совсем небольшой кусочек севастопольской земли.

И все же, несмотря на относительное затишье, в равелине вскоре оказался раненый. Один из бойцов неосторожно приподнялся над крышей, и пуля снайпера прошила ему правое предплечье. Бросились искать Ларису, и тут только обнаружили, что ее нигде нет...

Слух об этом дошел до Зимекого не сразу, окольными путями, и он ему не поверил, несмотря на сжавшееся в жалким комочек, замершее сердце. Он отпросился у Ост-роглазова на несколько минут и, нс чуя под собой ног, бросился в лазарет. Среди пустых, унылых коек и тошнотворного запаха лекарств ее действительно не было.

Алексей растерянно прошелся по пустой н гулкой комнате, все еще ожидая, что Лариса выйдет сейчас навстречу откуда-нибудь, куда она спряталась нарочно, чтобы испытать его терпение. По зловещая тишина, нарушаемая лишь размеренным стрекотом круглых стенных часов, вдруг надвинулась на него, как надвигается железная громада локомотива, и он едва устоял, опершись о стену рукой.

И все вокруг вдруг стало холодным и чужим. И если бы не стойкая горечь на губах первого и единственного се поцелуя, он бы и впрямь поверил, что все это было сном...

Разбитый и безвольный, Алексей покинул лазарет н медленно поплелся по коридору. Он шел, низко опустив голову, смотря себе под ноги, и вдруг застыл: прямо перед ним, на цементном полу, лежал труп.

Секунду длилось оцепенение, а затем Алексей стремительно нагнулся над бездыханным телом и заглянул в лицо.

– Кто же это тебя так, браток? – тихо проговорил Зимскмн, с трудом узнавая Демьянова. – Как же это так?

Тихий стон заставил его вздрогнуть и быстро приложить ухо к груди убитого, но стон повторился, и Зимский понял, что ошибся – стон шел из зияющей чернотой дыры провала.

Оставив Демьянова, Алексей бросился вниз, скользя по осыпающимся камням. Скорее! Скорее, как только позволяет разрывающееся на части сердце! Этот стом принадлежал человеку самому дорогому, без которого нет жизни на земле!

Он не думал в этот миг о том, почему Лариса оказалась вдруг в страшной яме в столь бедственном положении. Все его мысли были заняты только одним: «Скорее! Oiw-скать! Спасти!»

Он нашел се чуть ли не на самом дне провала, бесчувственную, но еще согретую тлеющим огоньком жизни, н,

бережно взяв на руки, поспешил с драгоценной ношен наверх.

То. что он увидел, выбравшись наконец на свет, заставило его содрогнуться от жалости и злобы: прекрасные каштановые волосы Ларисы были густо пропитаны кровью. Наискосок на левом виске, от мочки уха до надбровной дуги, зияла запекшаяся черная рана.