Текст книги "Константиновский равелин"

Автор книги: Виталий Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Вы ранены?! Садитесь скорее! – (она подвинула стул) – Опустите руку, я посмотрю.

И пока она смотрела рану, аккуратно и нежно промокая тампоном кровь, Евсеев смущенно бормотал:

– Да... вот так... Некстати получилось... Захотелось самому... Ну, что там? Пустяковина?

– Да, кость цела! – обрадованно сообщила Лариса. По кожу здорово содрало! Сейчас я вас перебинтую, а потом придется немного полежать!

– Нет, Ланская! – жестко отрезал Евсеев. – Это невозможно! Перевяжите потуже, а там уж как-нибудь!

– Хорошо! – понимающе согласилась Лариса. – Я постараюсь. Но если станет хуже, вы обязательно приходите!

Тонкие н быстрые пальцы Ларисы умело делали свое дело, н наложенная повязка казалась хорошо пригнанной, удобной шапкой. Правда, рана слегка щемила и в висках

стояла тупая боль, но ничто теперь не мешало дышать и смотреть, и можно было снова вернуться на командный

пункт.

Евсеев встал, крепко пожал Ларисе руку и только теперь осмотрелся. Переполнив лазарет, на кроватях, носилках и просто на полу лежали раненые: одни молча, будто покорившись судьбе, другие – мечась и стеная, третьи – выкрикивая r бреду бессвязные фразы. Многие просили-пить, но и здесь выдача воды была строго ограничена, н Лариса, сама от этого страдая, умоляла их еще немного потерпеть.

11од. спирт, бинты – все было на исходе. В работу пошли простыни, которые рвали на ленты и накладывали на плохо обработанные раны.

Маленький, неприспособленный лазарет задыхался от перенапряжения, по продолжал делать свое трудное дело.

Евсеев, закусив от досады губу, медленно прошелся по рядам, всматриваясь в лица бойцов. Те, кто был в сознании, узнавали его и старались улыбнуться измученной улыбкой. Только один, приподнявшись на локтях, решился задать мучивший всех вопрос:

– Товарищ командир... Ну, как там... дела?

И по топу этого вопроса Евсеев понял, что всех здесь гнетет мысль о возможности сдачи равелина и о дальнейшей их судьбе. Выбитые из строя, потерявшие способность держать в руках оружие, они сейчас целиком зависели от тех. кто еще остался у бойниц, и это непривычное чувство зависимости от другого и нервировало их, и подтачивало слишком уж много испытавшую волю.

Евсеев присел на краешек койки, взял раненого руку, стал говорить громко, чтобы слышали остальные:

– Дела идут хорошо. (Лицо его вдруг стало напряженным. прислушиваясь, он уловил, что прекратилась автоматная перестрелка.) Сегодня всех раненых эвакуируем на Большую землю! (Доносящийся рев самолетов стал нарастать, как набирающая скорость сирена.) Всех до одного!

Ахнули разрывы сокрушительных бомб, задрожали своды, жалобно зазвенели склянки с лекарствами, раненые тревожно приподнялись над конками.

– Спокойно, товарищи! – твердым голосом сказал, вставая, Евсеев. – Очередной налет – и только! Где здесь у вас телефон? – обратился он к Ларисе.

Ланская подбежала к одной из тумбочек, схватила с аппарата трубку, протянула Евсееву.

– Остроглазое! Остроглазой! – стал поспешно взывать капитан 3 ранга, то и дело дуя в микрофон. Но трубка была мертва. Тщетно пытался услышать Евсеев тот привычный фон, который похож на шум морских раковин, когда их прикладывают к уху. Связь была перебита...

– Так! – сказал он, постукивая трубкой по ладони и думая только об одном: успел ли Остроглазов вовремя увести людей с крыши?

Однако делать было нечего. Приходилось терпеливо ждать конца бомбежки. Евсеев положил трубку, сел па единственный табурет, взял подвернувшиеся под руку песочные часы, машинально перевернул их.

Тоненькая струйка песчинок стала неслышно перетекать из одного сосуда в другой. Все еще не думая ни с чем, он с интересом следил, как росла, на глазах распухала коническая горка песку. Л когда из верхнего сосуда упала последняя песчинка, забывшийся Евсеев, вдруг встрепенувшись, понял, что бомбы больше не рвутся. Он все еще прислушивался к тому, что было там. за стенами, когда здесь, в комнате, Лариса внятно сказала:

– Пятнадцать минут!

– Что? – машинально спросил Евсеев.

– Пятнадцатиминутные часы, – показала Лариса на колбочки.– Пятнадцать минут прошло!

I !о он уже не слушал. Быстро, почти бегом, выскочил в коридор, сбежал но ступеням во двор, мгновенно стал шарить глазами по крыше. Там. на выщербленной взрывами поверхности не было ни живых, ни мертвых. Значит, Остроглазов вовремя успел убрать из-под бомбежки людей! Словно камень упал с груди Евсеева. На душе стало легко и спокойно, будто он вдруг забыл про все тс испытания, которые еще поджидали его впереди. Быстрым, упругим шагом направился он на командный пункт, и почти тотчас же загрохотали разрывы снарядов. Снова начинался артиллерийский обстрел.

Теперь уже в равелине не знали передышки. Бомбежки, артобстрелы, атаки за атакой и снова бомбежки – -все следовало сплошной волной, друг за другом, и некогда было уходить в подвалы. Ни на секунду не прекращался

грохот, не оседала взметенная взрывами пыль, нс успевал рассеиваться черный дым разрывов – равелин потонул в грохоте и мраке.

Все труднее становилось управлять боем с командного пункта, н каждый командир сектора получил от Евсеева приказ самостоятельно отстаивать свой участок обороны.

Уже несколько суток продолжался немецкий штурм севастопольских позиции. С рассветом стаи самолетов сыпали тысячи бомб на наш передний край, превращая окопы в земляную кашу. Не переставая ревели осатаневшие глотки немецких орудий, тяжелые осадные мортиры били двухметровыми снарядами по башенной броне береговых батарей. Это было превосходство, небывалое в истории воин превосходство на земле и в воздухе. Смелость человека уже ничего не могла сделать – его просто уничтожали, неслаюшегося, гневного, не сделавшего ни шагу к отступлению, уничтожали лавиной металла и огня.

Движение по дорогам к фронту почти прекратилось. Дороги были все в буграх и ямах.

Оставшиеся без подвоза орудия расстреляли последние снаряды и теперь сиротливо молчали, продолжая смотреть обгоревшими стволами в сторону врага. Артиллеристы лежали тут же, приняв смерть лишь после того, как из последней обоймы был выстрелен последний патрон. Дивизии были обескровлены, люди истощены. Обнаглевшие немецкие летчики гонялись за каждым пешеходом, летая на малой высоте. Судьба севастопольцев была предрешена. С каждым часом приближался фронт со стороны Балаклавы, армия врага на Северной стороне вот-вот была готоза начать переправу. Но уже вторые сутки эти самые победоносные солдаты безрезультатно топтались у стен Константиновского равелина. Горстка бойцов, вооруженная лишь автоматами да гранатами, заставила безнадежно уткнуться, словно в тупик, всю совершенную и многочисленную технику врага. И немецкое командование приняло решение... Несколько тяжелых орудий, уже установленных на понтоны, медленно пятясь, сползли вновь на землю Северной стороны и, плавно покачивая длинными стволами, пошли в сторону равелина. Три минометные роты, подогнанные начальственным окриком, спешно бросились занимать удобные для обстрела позиции. На помощь им подошло до десятка танков; была оттянута нолевая артиллерия; около нолсотни «юиксрсов»

срочно пополняли бомбовый запас,– все застыло в грозном молчании, готовое по первому сигналу изрыгнуть тонны металла и смерч огня.

Наблюдатели доложили Евсееву о всех этих приготовлениях. Пользуясь минутой затишья, капитан 3 ранга срочно вызвал к себе па КП командиров секторов.

Первым, как и в прошлый раз, пришел Булаев. Во всей его огромной фигуре чувствовалась усталость перенапряжения, только глаза ио-прежнему горели злой и несгибаемой решимостью, отчего казались еще выразительней. Он осторожно поставил в угол автомат, кажущийся игрушкой в его руках, и застыл, ожидая приказаний.

Евсеев удовлетворенно кивнул головой – «обожди». Почти тотчас же явились Остроглазое с Юрезанскнм. Грязные, закопченные, они казались только что вытащенными из завала, только поражали острые, не пропадающие складки на брюках главстаршины.

Евсеев пригласил всех жестом поближе, давая понять, что будет неофициальный, товарищеский разговор. И командиры секторов, чувствуя это, прижавшись плечами вплотную друг к другу, склонились над небольшим столом. Только Калинин сидел чуть в стороне, жадно и быстро докуривая ингарку. Евсеев посмотрел еше раз в бойницу, помрачнев, сказал:

– У них уже все готово! Сейчас – восемнадцать часов. До темноты осталось минимум три часа. Если мы продержимся... После всего, чго мы здесь перенесли, надо продержаться! Возможно, им удастся ворваться во двор, но и тогда будем защищать каждый сектор отдельно. Я порю в наших людей. Они доказали, что судьба Родины им дороже всего!

Калинин встал и тоже подошел к столу. Все четверо подняли на него глаза, и комиссар почувствовал, что ждут его слов. Но что он мог сказать этим людям, которые давно уже поставили себя над смертью? Не было в человеческом лексиконе таких слов, которые добавили бы что-либо к тому, что уже было п их сердцах! Да и нужны ли в такую минуту слова вообще? А вот свое мнение он скажет! Мнение равного между равными. Оно, конечно, интересует здесь всех. Последний раз глубоко затянувшись, комиссар потушил папиросу:

– Там все готово, чтобы нас уничтожить! – Калинин кивнул за стену. – Но мы должны во что бы то ни стало

держаться и удержаться! Приложите все свои знания, умение, сноровку, но сохраните себя и людей! А то ведь и так нас маловато осталось. Как, товарищи командиры?

– У меня – двадцать человек! – доложил Остроглазое.

– 13 северном секторе – двадцать пять!

– В восточном – пятнадцать!

– Итого – шестьдесят! – незаметно вздохнул Евсеев. – Не густо! Особенно если посмотреть за стены. Ну что ж, – он встал, и сразу встали остальные, – я вас пригласил, чтобы подтвердить, что все остается по-прежнему. Нам нельзя отсюда уходить. Сейчас на нас навалилась огромная сила (я имею в виду технику). Вместо переправы она топчется под этими стенами (Евсеев с силой стукнул кулаком по камням), и наши, на том берегу, успеют хорошо укрепиться! Когда вернетесь, напомните обо всем этом своим бойцам.

Где-то слабо щелкнула ракетница. Евсеев выглянул в амбразуру: желтый комочек, на секунду застыв в вершине траектории, плавно покатился вниз.

– Начинается! По местам! – слишком громко для комнаты скомандовал Евсеев, и все поняли, что командир взволнован больше обычного. – Я буду у Остроглазоза. Ты, Иван Петрович, пойдешь к Булаеву. Все!

Уже когда последний человек покинул КП. грохнул страшный, ошеломляющий залп. И полевая артиллерия, и тяжелые пушки били с расстояния в несколько десятков метров прямой наводкой, и там, куда попадали снаряды, взлетали каскадом каменные брызги, словно снаряды падали в воду. В то же время «юнкерсы», образовав над равелином трехъярусную карусель, сыпали без передышки бомбы. И в это черное месиво «равелина уже не было видно из-за дыма, гари и пыли) методично, по заранее установленным прицелам, посылали мину за миной минометные роты.

В секторе Остроглазова с началом канонады все привычно бросились на пол. По первые же разрывы показали, что этим теперь не спастись. От тяжелых снарядов рушились стены. Камни и осколки беспощадно уничтожали все живое. Сразу же несколько человек было убито. Застонали запаленные и раненые. Остальные, вдруг растерявшись, заметались в тесной клетушке, как в мышеловке.

– Сто-о-ой! Спокойно! – надрывая связки, старался перекричать грохот Евсеев. – Вниз! По одному! Живо!

Первым ринулся вниз Гусев и тотчас же вернулся с перекошенным от ужаса лицом:

– Вход! Вход в подвал завален!!

На мгновение все застыли, парализованные потерей последней возможности на спасение, и снова, словно где-то за переборками, раздался приглушенный взрывами голос Евсеева:

– Разобрать завал! Стать конвейером! Камни таскать сюда!

Опять мелькнула надежда. Срывая ногти, сбивая пальцы, стали разбирать тяжелые острые камни. Люди взмокли, тяжело хрипели, обливаясь потом, дышали, как загнанные лошади, а сверху несся грохот тяжелых снарядов и предсмертные стоны раненых.

Наконец в завале образовалось отверстие, – такое маленькое, что в него с трудом мог пролезть один человек. Гусев кинулся к нему, с лихорадочной поспешностью стараясь протиснуть туловище, но на его плечо властно легла рука Зимского:

– Стой! Раньше – капитан третьего ранга!

Злобно ощерившись, как хорек, Гусев стал вытаскивать уже просунутые ноги.

– Отставить! – приказал Евсеев, чувствуя, что поступает неправильно, и в то же время не в силах поступить иначе. – Я сойду последним!

Обрадованный Гусев нс заставил повторять приказание н вскоре исчез в отверстии. Уже где-то внизу, в безопасности, он браво прокричал:

– Давай следующий!

Таких, кто мог самостоятельно спуститься в подвал, оказалось десять человек. Семеро было убито и завалено, трое, раненые, обезумевшие от боли, с ужасом смотрели, как их товарищи исчезают в темной дыре. Очутившись и?, краю гибели, истекая кровыо, они, на какой-то миг, поверили помутившимся рассудком, что их оставляют на произвол судьбы. И действительно, в страшном грохоте, в пыли и дыму, среди торжества смерти и в поспешности, с которой каждый стремился очутиться внизу, нетрудно было забыть о тех, кто лежал с еще бьющимся сердцем там, наверху.

11 л конец у отверстия осталось четыре человека: Евсеев, Остроглазое, Зимскнн и Колким. И, несмотря на естественное желание поскорее уйти от всего этого кошмара, все четверо, словно бравируя этим, нс торопились спуститься вниз. Эти секунды спокойствия, доставшиеся каждому страшным напряжением воли, позволили Евсееву вспомнить то, о чем забыли в суматохе:

– Раненых наверху не осталось?

Колкин с Зимским переглянулись, и не успел Евсеев что-либо приказать, как они вновь бросились в грохот и мрак, скользя и теряя равновесие на грудах мелких камней.

Прошла минута, может быть, больше. Евсеев и Остро-глазов до слез всматривались в плотную стену дыма и пыли, где пропали оба матроса. Наконец из нее вынырнул Зимскнн с тяжелой ношей на руках. Лицо его, несмотря на копоть, было белее мела. Губы часто дрожали.

– Л Колкий? – в один голос произнесли Евсеев и Остроглазое.

– Погиб... Он и двое раненых.... Прямое попадание...

– Так! – заторопился Евсеев. – Эй, внизу! Принимай раненого!

И пока осторожно протаскивали в дыру раненого матроса, Знмскмй торопливо рассказывал:

– Одного мы сразу нашли. Затем Колкнн нашел второго. Стащили их вместе и хотели уже идти. Вдруг – слышу стон в другом углу. Я туда, а тут как ахнет! Поворачиваюсь, а их аж разметало! Прямехонько снаряд угодил!

– Давайте! – перебил Евсеев, указывая на освободившееся отверстие.

Зимский с завидной юношеской легкостью спустился вниз. Подождав, пока он скроется, капитан 3 ранга кивнул на дыру Остроглазову. Небольшой худенький лейтенант юркнул в нее, словно мышь.

– Так!—сказал Евсеев и осмотрелся вокруг. В каких-нибудь десяти метрах наверху продолжали оглушительно рваться снаряды, перемалывая вывороченные камни. Со двора, приглушенный стенами, донесся грохот встряхивающих землю авиабомб. Все, что могло гореть,– горело, все, что могло быть раздроблено, – рассыпалось на куски, черный удушливый дым проникал во все щели – и все же равелин жил!

– Так! – повторил капитан 3 ранга и спустил ноги в

отверстие. II только когда он очутился уже в безопасности, он понял, какой ценой ему дались эти несколько минут хладнокровия и распорядительности там, наверху Сдерживая скулы от нервной зевоты, Евсеев медленно подошел к притихшим бойцам, сидевшим с мрачными лицами в самых разнообразных позах. Несколько человек молча посторонились, давая ему место. Евсеев сел, медленно два раза ударил ладонью об ладонь, словно стряхивая пыль, про себя посчитал бойцов (вместе с ним их было двенадцать человек), взглянул на толстый массивный подволок, с которого беспрестанными струйками тек от взрывов едкий белый песок.

– Нс унимаются! – нарушил молчание Остроглазой, перехватив его взгляд.

Евсеев достал серебряный портсигар, туго набитый махоркой.

– Можно считать, что мы уже выиграли этот бой! Как только кончится обстрел, все по своим местам! Л пока – прошу!

Он щелкнул крышкой портсигара, и к нему потянулись черные от загара и копоти руки взять по щепотке драгоценного зелья. II когда в темном, затхлом подвале потянуло махорочным дымком, к людям вернулось прежнее спокойствие.

Наверху продолжали рваться теперь уже не страшные чудовищные снаряды.

Последний снаряд этой сокрушающей канонады разорвался, когда в лощинах Северной и Инкермана уже колыхался густой темно-синий воздух сумерек. Очевидно, какой-либо зазевавшийся ефрейтор дернул с опозданием за спуск, рискуя навлечь на себя гнев батарейного начальства, и снаряд грохнул одиноко н сиротливо, на несколько секунд позже общего залпа.

И сразу после него легла плотная, первозданная тишина. Оставшиеся в живых защитники молниеносно заняли свои места, но немцы, считая, видимо, что бой пи-игран, отнесли развязку на утро.

В бойницы и расщелины бойцы видели, как поползли обратно, на понтоны, тяжелые пушки, как покинули своп позиции несколько танков, как, навьюченные минометами, оттянулись минометные роты – немцы совершенно открыто снимали свои силы из-под равелина. Оставшиеся несколько танков и орудий, а также до двух рот пехоты расположились недалеко от еще дымящихся развалин северо-восточной н восточной части, готовясь утром довершить успешно начатое дело.

Все еще не веря наступившему затишью, Евсеев, приказав особенно внимательно следить зз врагом, решил пройти по постам, чтоб выяснить последствия штурма. Страшная картина разрушения представилась его глазам: в вековых стенах лицевой части зияли огромные дыры, секции, где раньше располагались бойцы, превратились в бесформенные груды развалин, горы раздробленного известняка возвышались у подножья некогда величественного каменного массива. С трудом сохраняя равновесие, балансируя, точно на проволоке, Евсеев пробрался по руинам в сектор Булаева. Уже продвигаясь по полузава-ленному коридору, он услышал размеренный голос Калинина. и на душе сразу стало легче н спокойнее.

Приведя себя в порядок перед входом (он успел изрядно выпачкаться, пока проделал этот путь), капитан 3 ранга решительно шагнул вперед.

– Евгений Михайлович! – радостно встретил его Калинин, спеша навстречу. Остальные вскочили на ноги.

– Иван Петрович! Ваня! Ну, как тут у тебя? – дрогнувшим голосом спросил Евсеев, жадно всматриваясь в оставшихся бойцов. Их было немного, и Евсеев повторил: – Ну, как тут у тебя?

– Выдержали, Евгений Михайлович! – сказал Кали* нич совсем не веселым тоном.—А людей осталось – вот только мы. Он обвел рукой вокруг себя.– Там еще лежат пятеро раненых. Никак не могу дождаться Усова!

Евсеев посмотрел на небольшую кучку сбившихся вплотную людей, уставших, измученных, перепачканных кровью и пылью, и голос его дрогнул вторично:

– От имени Родины – спасибо, родные!

И хотя благодарность носила неофициальный характер, матросы подтянулись и ответили дружным хором:

– Служим трудовому народу!

Евсеев почувствовал, как стала наворачиваться на глаза предательская слеза и, поспешно отвернувшись, жестко проговорил:

– Теперь, пожалуй, они угомонились до утра! Если вы обратили внимание, они даже увезли тяжелые орудия и часть танков; считают, что с нами уже покончено! Утром надо будет им показать, как они заблуждаются!

– Покажем! – с готовностью подхватил как всегда спокойный и уравновешенный Булаев.

Будто только что его заметив, Евсеев поманил пальцем. тихо спросил:

– Может быть, вам что-нибудь надо?

Булаев немного помялся, затем твердо ответил:

– Нет, товарищ капитан третьего ранга! Боезапаса хватит еще на день боев. Амбразуры – во какие нам сделали! – он махнул рукой на зияющие дыры обращенной к врагам стены.– Так что теперь фриц как на ладони!

Евсеев грустно усмехнулся, мягко сказал:

– Это палка о двух концах. Не только фриц, но и вы как на ладони стали!

– Да нас он со страху не видит! – засмеялся задорно Булаев и, как ни горько было после сегодняшних потерь, засмеялись и остальные.

Успокоенный несломленным духом булаевских бойцов, Евсеев приказал перед уходом:

– Отдыхать только повахтенно! Наблюдение не прекращать ни на минуту! Наладить связь с КП!

Уже у входа он отвел Калинина в сторону и сказал шепотом:

– Жду тебя в двадцать четыре ноль-ноль в кабинете!

Комиссар понимающе кивнул головой.

Пет! Положение было совсем не безнадежное! Сектор Юрезанского почти не пострадал, а в остальных были частично разрушены только передние, обращенные к врагу стены.

Сорок человек сше могли держать в руках оружие, а это было не так уж мяло для таких людей, как защитники равелина. Вот только плохо было с ранеными – к уже имеющимся прибавилось еше десять человек, да к тому же никак не могли найти Усова, который пропал чуть ли не в первые минуты обстрела.

Когда Евсеев пришел в лазарет, бледная от волнения Лариса сбивчиво доложила:

– Он все время был здесь... Потом раздался очень сильный взрыв... Через несколько минут прибежал матрос, он кричал, что в его секторе завалило несколько человек. Николай Ильич стал собираться. Я сказала: «Куда же вы? Там ведь бомбят!» Он ответил: «Ждать невозможно!» – и выбежал во двор... Больше я его не видела...

– Да-а-а... – протянул Евсеев, догадываясь обо всем,

что произошло дальше. – Вы не запомнили этого матроса?

– 11ст. Мне кажется, я его видела впервые, – с сожалением ответила Лариса, понимая мысль Евсеева. – Все равно надо срочно искать Усова.

Евсеев ответил, поглощенный своими мыслями:

– Да, да! Мы сейчас это организуем!

Усова нашли, когда уже совсем стемнело, в одном из полузаваленных коридоров. Лежал он,' разметав руки, смотря в потолок остекленевшими глазами. Весь его левый бок был залит загустевшей кровью, а там, где когда-то билось горячее, смелое сердце, зияла страшной, черной пустотой осколочная рана.

В это никто не хотел верить. Усов вспоминался живым и только живым! Вспоминалось, как он умел лечить больных, быстро и хорошо, и пользовался в равелине репутацией знающего и умелого врача. Вспоминалось, как он окончательно покорил матросов, сделав на маленьком скрипучем турнике во дворе равелина несколько внлли-оборотов подряд. Матросы после его ухода восхищенно перебрасывались фразами:

– Вот тебе и доктор! Да он лучше любого физкультурника «солнце» крутит!

– Ребята, а видели у него мускулшпи? Во! Как два бугра!

– Эй! Степаненко! Скажи спасибо, что он тебе за твое саковство только кишки мыл! А вот если бы вздумал пилюли давать (говорящий показал кулак), пришлось бы отпевать тебя!

И все это сопровождалось добрым, поошряюшим смешком, в котором слышалась нескрываемая похвала в адрес Усова...

Вспоминалось, как однажды, в тихий летний вечер. Усов подошел к группе отдыхающих матросов. Рабочий день был окончен. Утомленные, немного разомлевшие от благодатного тепла матросы лениво, будто нехотя, поддерживали еле тлеющий, вот-вот готовый угаснуть разговор. Мирно струились дымки самокруток. Тишина постепенно, словно паутина, опутывала людей. Не хотелось ни говорить, ни пошевелить пальнем. И будто напоминая, что время нс остановилось, еле слышно потрескивала махорка.

– Споем, хлопцы? – вполголоса обратился Усов к сидящим.

Матросы зашевелились, нерешительно посматривая друг на друга – каждый ждал, что скажет другой. Наконец, когда пауза неприлично затянулась, кто-то неуверенно спросил:

– А что будем петь?

Вместо ответа Усов, выпрямившись и запрокинув голову, бросил вверх первые чистые поты приятным звонким тенором:

Ом на-а, ой на го-ри тай жне-цн жну-угь.

Подождав, пока высоко-высоко, переливаясь и улетая, замер последний звук, он повторил фразу.

11осле запева сразу грянули хором молодые залихватские голоса, весело н дружно, будто отрубив печальную мелодию начала:

А по-тшд ro-po-o-ю. яром до-лы-но-о-ою,

Казаки Лдутъ!

И еще громче и веселее, с гиком и свистом:

Гэ-эй! Долиною гэ-эй!

Шн-нн-ро-о-ко-о-ою казаки йду-у-уть!

Опять взвился, уносясь и вибрируя, одинокий голос Усова:

По-п>. по-пэ-рэ-ду До-ро-ше-е-ен-ко-о.

По-пэ, по-пэ-рэ-ду До-ро-ше-е-ен-ко-о.

И вдогонку, чеканным ритмом, будто в такт шагам огромного казацкого войска, заухали, загремели задорные слова:

Вэ-дэ сво е вн-и-йско, пийско Замори нжьскэ

Хо-ро-шень-ко-о-о-о!

Гэ-эй! Долиною гэ-эй!

Шн-ро-ко-о-ою хо-ро-шень-ко-о-о-о!

И вот уже пропали стены равелина. Широким степным простором повеяло в лица. И каждый увидел, как за тучами пыли, вздымаемой лошадиными копытами, едут, покачиваясь в седлах, казаки Запорожской Сечи; увидел лес пик, цветные жупаны атаманов, бунчуки на знаменах, гетмана Сагайдачного, что «променяв жпнку на тютюн да люльку», н каждый почувствовал себя воином того вольного войска, нс знавшего ни страха, ни сомнений, войска, живущего по суровым законам Сечи, и оттого, что

каждому в равелине было особенно близко это ощущение суровости и самоотречения, с особенным вдохновением и силон звучали слова:

Мэ ни. мэ-ня с жим-кон нэ во-зы-ыться!

Мэ-ни, мэ-нн с жнн-кон нэ во-зы-ыться!

А тю-тюп да лю-ю-улька ка-за-ку в до-ро-ози

При-го-ды-ы-ыться-я-я!

Л когда кончилась песня, посмотрели вокруг, а Усова уже не было, но еще долго вспоминали о нем в тот вечер, как о хорошей песне...

Было ли все это? Неужели больше никогда не откроет глаз «их доктор», не засмеется, не споет тихую п задушевную песню, от которой теплеют огрубевшие в суровой службе матросские сердца?

Уже давно привыкли в равелине к смерти, и все же эта смерть привела всех в удрученное состояние. Хмурился и молчал Евсеев, широко раскрытыми, полными слез глазами смотрела, не мигая, Ланская, застыли, словно в почетном карауле, несколько матросов, мучительно привыкая к мысли, что этот жизнерадостный и добродушный человек теперь мертв. Кто-то достал у него из кармана залитые кровыо документы, молча протянул их Евсееву. Он взял их машинально и только потом, словно очнувшись. сказал стоящему рядом Юрезаискому:

– Надо отправить это матери покойного!

Главстаршииа строго отдал честь, принимая из рук

Евсеева окровавленные бумаги. Четверо матросов, подчиняясь молчаливому жесту, подняли и понесли тело Усова. Поймав растерянный жалкий взгляд, каким провожала процессию Лариса, Евсеев тепло сказал:

– Ничего, товарищ старшина! На то и война! Теперь вся надежда на вас! Выдержите?

– Товарищ капитан третьего ранга... – сказала Лариса. стараясь не разреветься, п Евсеев поспешил ее успокоить:

– Ну, полно, полно! Тяжело, по надо терпеть! Если будет очень трудно, говорите прямо! Что-нибудь придумаем!

– Евгений Михайлович! – вдруг назвала его Лариса по имени и отчеству. – Я обязана вам заявить, как медик: медикаментов нет, бинтов нет, трос раненых требуют срочной операции. Если к ночи...

– К ночи, – перебил ее Евсеев, – мы постараемся

все это уладить. А сейчас вам нужно позаботиться о новых раненых. Сможете вы это сделать сами?

– Да. товарищ командир! – сухим твердым голосом ответила Лариса.

– Ну, вот и хорошо! – капитан 3 ранга обеими руками сжал ее маленькую ручку. – Значит, до ночи! 14, уже отойдя на несколько шагов, он повернулся и неожиданно произнес:

– Бы молодчина, Ланская!

Лариса невольно улыбнулась в ответ грустной улыбкой. И неизвестно отчего: то ли от ласковой похвалы командира, то ли от жалости к самой себе, то ли просто оттого, что тяжело было на сердце, – из ее глаз обильно хлынули так долго сдерживаемые слезы.

Усова и всех погибших во время штурма похоронили рядом с могилой майора Данько. Похоронили тихо, без речей и салютов, да н в похоронах могло участвовать около десятка человек – остальные ожидали с минуты на минуту новой атаки.

После похорон Евсеев вешил зайти к себе. В кабинете царил всеобщий хаос: вещи со стола были сдуты на пат. стулья, перевернутые кверху ножками, беспорядочно валялись по всей комнате, крупные пласты штукатурки, сорвавшиеся с потолка, вдребезги разбились при ударе об пол, и все это покрывал толстый, в полпальца, слой мела и пыли.

Евсеев быстро поставил на место стулья, смахнул со стола пыль старым кителем и расставил веши в прежнем порядке. Затем поднял настольный календарь и поймал себя на том, что не помнит, какое сегодня число. Махнув рукой, он уже хотел вызвать для уборки матроса, но не успел. В дверь постучали, и вошедший Юрозапский радостно доложил:

– Товарищ капитан третьего ранга! Вас там спрашивает капитан-лейтенант.

Это было и неожиданно и неправдоподобно. Евсеев с сомнением переспросил:

– Какой еще капитан-лейтенант?

– Помощник командира лодки! – совсем весело продолжал Юрезанский. – За ранеными прибыл! Он там, во дворе!

– Да ну?! – не удержался Евсеев и пскочнд, будто его подбросили пружины. – Давай его сюда!

Юрезанекий вмиг исчез, и вскоре в коридоре раздался громкий и чем-то знакомый Евсееву голос:

– Сюда, говоришь? Ну, добро! Тьфу, черт! Посвети, здесь темно! Видал, куда ваш отшельник забрался!

В дверях показался высокий, черный от загара капитан-лейтенант, с незажженной самокруткой в зубах:

– Здравия желаю! – широко шагнул он навстречу стоявшему Евсееву. – Огонька не найдется?

И вдруг застыл с широко раскрытыми глазами, изумленно проговорив:

– Позвольте! Так это – вы?!

Теперь Евсеев узнал его. Это с ним встретился он тогда, на Графской, в день прорыва немцев. Евсеев встретил его, как старого знакомого, усадил на стул, высек огонь и только после этого спросил слегка сдавленным голосом:

– Ну, рассказывайте! Откуда к нам и надолго ли?

Капитан-лейтенант пахнул дымом, кивнул на Юрезан-

ского, сказал:

– Если бы не он, отправили бы меня ваши молодцы на тот свет! Две очереди по моей шлюпке дали! Спасибо, старшина вмешался!

– Вы уж извините их – время серьезное! – полушутя сказал Евсеев, и оба рассмеялись. – Я слышал, вы за ранеными?

– Да. Таков приказ! – подтвердил капитан-лейтенант.—Мы подошли на шлюпке с западной стороны почти незаметно. Думаю, оттуда их и следует переправлять!

– Мы уже так делали, – согласился Евсеев. – Велика ли у вас шлюпка?

– Да надувная! – презрительно скривился капитан-лейтенант.– По четыре человека на рейс. Лодка стоит недалеко. Часа за два управимся!

– Очень хорошо! – удовлетворенно произнес Евсеев и хлопнул Юреза некого по плечу.—Давай мигом к Ланской! Пусть готовит к эвакуации раненых!

– Есть! – сорвался с места Юрезаискин, всем нутром чувствуя, какой камень свалился с плеч командира.

– Прыткий старшина! —усмехнулся ему вслед капитан-лейтенант. – А мы только что с Кавказа. Там – тишь да гладь! Персиками на улицах торгуют!

– Да, у нас тут немного пошумнее! – сыроннзировал

Евсеев к тотчас же добавил, чтобы гость пе подумал, что он жалуется: – Но ничего! Держимся!

– Вот черт! Люблю героев! – экспансивно взорвался капитан-лейтенант. – О нем уже повсюду говорят, а он этак скромно —«держимся». Да знаете вы, как назвали там. на Большой земле, ваш гарнизон?