Текст книги "На руинах «Колдовства»"

Автор книги: Вирджиния Нильсэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Зачем вам возвращаться в такую жару?

– Я не хочу, чтобы наши друзья сплетничали из-за того, что я ваша единственная гостья.

– Я приглашу других гостей, – сказал он с поспешностью, которая ему самому показалась не очень лестной. – И приличия будут соблюдены.

Элен нежно пожала его руку и прошептала: «Спасибо, дорогой друг», явно предпочитая поверить, что он хочет, чтобы она осталась.

Лакей, путешествовавший с ним, выгрузил на берег багаж. К нему на помощь прибежал слуга из дома.

– Повариха начала готовить ваши любимые блюда, как только мы заметили лодку и решили, что вы на борту. Мы с ней прекрасно поладили. Она – сокровище, Арист.

«Она не могла высказаться яснее, – подумал Арист. Элен все еще тешит себя надеждой, что теперь, после похорон Филиппа, я сделаю ей предложение».

Сокрушающая тяжесть усталости навалилась на его плечи, когда они рука об руку поднимались на галерею Бельфлера, где выстроились для приветствия домашние слуги.

Алекс и Орелия отправились в казино, в ресторан мадам Клео, в таком веселом настроении, что Симона была заинтригована. Она вообще удивилась, что Орелия согласилась пообедать в общественном месте. Оставалось только предположить, что краткое затворничество, вызванное ставшей заметной беременностью, угнетало Орелию, и она была рада возможности развлечься.

Как бы то ни было, очаровательная Орелия была искренне счастлива, и это радовало Симону. Сама она очень сильно нервничала, не зная, сможет ли вручить деньги месье Отиса, не привлекая нежелательного внимания, и удастся ли ей поговорить с Клео наедине.

Экипаж катился вдоль озера в ранних сумерках. Под дубами и амбровыми деревьями, выстроившимися у дороги, мерцали светлячки. Кучер пел густым басом, перекрывая хор древесных лягушек. Алекс взглянул на Орелию и стал подпевать кучеру приятным тенором. Взгляд, которым обменялись брат и его жена, полный любви и смеха, вызвал у Симоны острую зависть.

И она знала любовь, но какую короткую!

Казино, как драгоценность, сверкало в темноте. Вдоль длинной аллеи до входа горели факелы, и все окна были ярко освещены. Симона жадно вглядывалась в старый особняк.

– Я увижу мадам Клео? – спросила она Алекса. – Или она проводит все время с игроками?

– Мне говорили, что она обычно появляется в ресторане поздороваться с важными гостями, – сказал Алекс.

– Я надеюсь, она сочтет нас важными гостями, – легкомысленно сказала Симона и удивилась, перехватив странно довольный взгляд, которым обменялись ее спутники.

Чернокожий метрдотель встретил их в вестибюле и проводил к столику у дальней стены прекрасно обставленного зала. Стены были обиты темно-красным шелком, на них висело много картин в изысканных золоченых рамах. На покрытых льняными скатертями столиках горели свечи, по одной на каждом столике. Большинство из них были заняты, но Симона не заметила никого из знакомых.

Алексу подали меню и, после консультации с дамами, он заказал первое блюдо. Еда была вкусной, приготовленной по французским обычаям с травами и винными соусами. Они беспечно разговаривали, но Симона чувствовала атмосферу ожидания и поняла, что брат и золовка так же пылко ждут встречи с мадам Клео, как и она. Они часто смотрели в сторону широкого входа из вестибюля.

Наконец появилась владелица казино, стройная женщина, с темными волосами, собранными в узел и заколотыми двумя алыми палочками. На ней был узкий бирюзовый шелковый костюм в китайском стиле – экзотический контраст с пышными юбками на кринолинах модных посетительниц.

Когда она вошла в зал, Симона увидела шокирующий разрез до колена с одной стороны ее юбки. Все взгляды устремились на Клео, подходящую к столикам и непринужденно беседующую с гостями.

Симона расстроилась. В этой комнате ей вряд ли удастся поговорить с хозяйкой наедине.

Она посмотрела на золовку и удивилась, заметив ее пылкий взгляд.

– Ты знаешь мадам Клео, Орелия, не так ли? – воскликнула Симона.

Орелия с вызовом встретила ее взгляд и тихо сказала:

– Она – моя мать.

– Что?

– Потише, Симона, – предупредил Алекс.

– Алекс, ты говорил нам, что Орелия – сирота из монастыря!

– О, Симона, я хотела сказать тебе. Меня действительно воспитывали в монастыре как сироту…

– Не сейчас, – сказал Алекс.

Симона молча смотрела на Алекса, ошеломленная откровением Орелии.

Орелия положила вилку и, несмотря на недовольство Алекса, начала объяснять Симоне:

– Мой отец забрал меня у матери и поместил в монастырь. Он сделал это, чтобы я смогла получить образование…

– Не сейчас, Орелия, – снова предупредил Алекс, но она не повиновалась и продолжала говорить едва слышно. Ее щеки слегка раскраснелись, и она выглядела чрезвычайно прелестной.

– Видишь ли, в моей матери есть индейская кровь, так же как и французская, и немного китайской. – Она нервно рассмеялась. – Ты понимаешь, что это значит?

– Это значит, дорогая, – сказал Алекс, – что, если ты не закроешь свой хорошенький ротик, кто-нибудь услышит то, что может сделать недействительным один очень важный для меня контракт.

Он больше ничего не сказал, так как к их столу подошла мадам Клео.

Симона подняла глаза на еще прекрасное лицо с высокими скулами и интригующим разрезом глаз, открыто бросающих вызов разрушительному временя. Эти глаза быстро и с любовью оглядели Орелию, но, если бы не признание золовки, Симона бы ничего не заметила.

– Добрый вечер, дамы, добрый вечер, месье, – сказала Клео и тихо добавила: – Надеюсь, поздравления уместны, месье?

Орелия вспыхнула счастливым румянцем.

– Спасибо, мадам, – просиял Алекс. – Мадам Клео, моя сестра Симона.

– Мадемуазель, – сказала Клео. Ее умные глаза смотрели так испытующе, что Симона поняла: Клео знает все о том, что она делает и почему она здесь. И она не удивилась, когда Клео понизила голос так, что его не могли услышать за другими столиками: – Когда будете уходить, пройдите по галерее. Я пошлю слугу проводить вас на черную лестницу, – и чуть громче: – Я так рада, что вам понравилось говяжье филе, месье. – И Клео отошла к соседнему столику.

– Она поняла, что ты сказала Симоне, – тихо сказал Алекс Орелии. – Я рад. Теперь, дамы, позвольте мне выбрать вам десерт.

Немного погодя их провели в гостиную в личных апартаментах мадам Клео. Орелия с влажными от переполнявших ее чувств глазами сидела рядом с матерью на маленьком диване.

Теперь, когда мать с дочерью сидели рядом, Симона узнавала в Орелии черты Клео – роскошные каштановые волосы, загадочный разрез глаз с чуть приподнятыми уголками, высокие скулы, нарушающие округлость лиц. Но она все еще была ошеломлена открытием происхождения Орелии.

– Ты выглядишь здоровой, дорогая. Все в порядке, Алекс?

– С нею все прекрасно, Клео.

– Вы не были на свадьбе, мадам Клео, – упрекнула Симона.

– Я не могла.

– Папа знает, больше я никому не говорил, – сказал Алекс.

– Ее украли у меня, и я безумно хотела найти ее, – сказала мадам Клео красивым хрипловатым голосом. – Но когда нашла, то поняла, что не могу лишить ее возможности, которую предоставил ей отец: он не признал ее, но поклялся, что она сирота. «Черный кодекс» – жестокий бесчеловечный закон, и я не чувствую угрызения совести, нарушая его.

Она нежно посмотрела на Орелию и сказала:

– Спасибо. Ты дала мне возможность увидеть собственными глазами, что счастлива в беременности, но ты больше не должна сюда приезжать, дорогая.

Клео обняла дочь с такой любовью, что у Симоны перехватило дыхание.

– Алекс, спасибо, что ты привез ее. Теперь идите, мне пора возвращаться к посетителям. Идите и подождите Симону, я не задержу ее надолго.

Алекс вопросительно взглянул на Симону, и она едва кивнула, удивляясь проницательности мадам Клео.

Когда они остались одни, Клео посмотрела на Симону и сказала:

– Вы пришли за моей помощью, не так ли?

– Да, мадам. Месье Отис послал меня… с этим. – Симона достала банкноты. – Заплатить игорный долг, как он сказал. Он… он вернулся в Бостон.

Мадам Клео молча смотрела на деньги, и Симона видела, что она понимает полное значение отъезда месье Отиса.

Это была возможность, которую Симона искала и нашла, но теперь, когда наступил решающий момент, она обдумывала всю серьезность предстоящего шага и колебалась. Однако пути назад не было.

– Мадам Клео, я прячу молодую рабыню, которую жестоко использовал сын хозяина, и теперь, когда месье уехал, я… я не знаю, что делать.

– Пошлите ее ко мне.

Симона почувствовала огромное облегчение.

– Ночью?

– Нет, мои посетители остаются очень поздно. Пришлите ее ранним утром, перед рассветом. Это самый безопасный час. Как ее зовут?

– Долл.

– У вас есть доверенный слуга?

Симона колебалась. Только Ханна. Она закрыла глаза и сказала с угрызениями совести:

– Да, моя служанка.

– Пошлите ее с Долл. Вы больше не должны приходить сюда. Если в будущем у вас еще появятся беглецы, пришлите служанку ко мне. Я смогу договориться. Вы не должны знать имен. И никогда не упоминайте мое имя.

– Мне придется дать Ханне пропуск.

– Никаких имен, – предупредила Клео. – Никакого пропуска. Никогда ничего не подписывайте.

– Как я могу просить мою горничную рисковать без пропуска? – воскликнула Симона.

– Я думаю не только о вашей безопасности, но и о продолжении существования самой «подпольной дороги». Это опасно для вашей служанки, да. Но когда-нибудь она, возможно, сама захочет пойти на Север, и тогда вы поможете ей. Это будет ее вознаграждением. Обдумывайте тщательно каждый шаг. И никогда не забывайте об опасности.

Она вложила деньги месье Отиса в руку Симоны, и выражение ее лица смягчилось.

– Купите что-нибудь для малыша Орелии. Это объяснит, почему я вас задержала.

Симона кивнула, ее переполняли чувства, к глазам подступили слезы.

– Спасибо, мадам… за все.

– Мы спустимся по черной лестнице. Алекс ждет вас. Я восхищаюсь вашей смелостью, мадемуазель. Да поможет вам Бог.

Мадам Клео прошла вперед и сделала Симоне знак следовать за нею. Через несколько минут Симона сидела в закрытом экипаже с Алексом и Орелией. Когда они выезжали из казино на дорогу, Алекс подозрительно спросил:

– Ну, какие же у тебя секреты с мадам Клео?

Симона разжала кулак, и банкноты рассыпались по ее коленям. Она сама удивилась, как спокойно прозвучал ее голос:

– Меня инструктировали заказать что-нибудь прелестное для внука. Рубашку для крещения, например.

– Ох! – простонала Орелия и разрыдалась. Алекс наклонился успокоить ее ласковым поцелуем, и Симона отвернулась к темному окну.

Ее дорога определилась. Отныне она должна стереть все воспоминания об Аристе Бруно. «Это возможно, – уверяла она себя, – это необходимо». История Орелии укрепила ее решимость. Невыносимо было сознавать, что примесь индейской крови прелестной Орелии могла аннулировать ее брак с Алексом. Она подумала о Ханне и бедной маленькой рабыне, которую они должны перевести из старой детской.

На другую станцию…

21

Арист проснулся от сильного запаха жасмина и почувствовал, что в его спальне кто-то есть. Он перекатился и приподнял голову.

– Кто здесь? – он ничего не видел, но слышал тихие шаги.

– Тише, – прошептал знакомый голос, и Элен тут же скользнула в его кровать.

Ее обнаженная грудь прижалась к его груди и холодная рука спустилась между его ног.

– Господи! – выдохнул он, чувствуя, что каменеет.

Она нежно засмеялась, нашла его рот своими губами.

Минут пять спустя Элен натянуто спросила:

– Что случилось, дорогой?

– Не знаю, – солгал он. Его тошнило от подавляющего запаха жасмина.

Он откатился от нее так, чтобы их тела больше не соприкасались и запах духов не подавлял дыхание.

– Ты простишь меня? Вероятно, усталость. От путешествия. Я только что с корабля.

– Извини, – сказала она после неловкого молчания, пристально глядя в полог. – Я не подумала.

Она села и спустила ноги с кровати.

В темноте он скорее чувствовал, чем видел, как она обмякла от поражения. Испытывая смутную печаль, он протянул руку и коснулся волос, рассыпавшихся темными волнами по ее плечам.

Она сказала с бодростью, скрежещущей по нервам:

– Пусть тебя это не беспокоит, Арист. Просто я так рада была видеть тебя… Спокойной ночи, дорогой.

Он лежал, слабый и подавленный, закрыв глаза, ожидая, когда щелкнет замок двери его спальни. Ах, Симона, Симона! Сможет ли он снова когда-нибудь почувствовать то, что испытал, держа ее в объятиях? Когда думал, что вся ее жизненная сила, непосредственность и независимость духа принадлежат ему? Была ли та Симона плодом его воображения? Созданием его жаждущей души?

Арист встал рано утром, собираясь объехать плантацию и осмотреть урожай. Он не ожидал увидеть Элен так рано, но она уже сидела за столом в маленькой солнечной комнате, где подавались неофициальные завтраки. На ней было желтое утреннее платье с белыми кружевами у шеи и на запястьях. Руки, украшенные драгоценностями, выглядели хрупкими.

Элен была бледна, но на щеках горел лихорадочный румянец, и тонкие морщинки усталости собрались вокруг глаз, как будто она не спала всю ночь. Она любезно поздоровалась с ним и спросила:

– Ваша новая горничная, откуда она?

– Я думаю, из Вирджинии.

– Должно быть, поэтому мне иногда кажется, что она меня не понимает. И у нее отвратительный акцент.

– Марта говорит, что она понемногу учит французский.

– Она очень старательна.

Арист был благодарен ей за обычный тон, в котором не было упрека.

Элен взглянула на его брюки для верховой езды и сапоги.

– Вы уезжаете верхом сегодня утром? Я надеялась, что мы сможем поговорить о моих делах.

– Я решил сначала встретиться с вашим арендатором, а потом дать совет, Элен. Я хочу удостовериться, что он достаточно заработает на своем урожае, чтобы заплатить за вашу землю. Думаю, мне следует съездить в Фолс-Ривер и посмотреть самому, какой он плантатор.

– Я бы хотела поехать с вами. Я хочу снова увидеть свой дом, прежде чем решу продать его.

– Прекрасно, – сказал он, осознав свою ошибку. Надо было съездить к ее арендатору, не сообщая ей об этом. Теперь придется путешествовать с ней в интимной тесноте экипажа и провести, по меньшей мере, ночь в ее доме.

– Когда мы сможем поехать? – нетерпеливо спросила она, и глаза ее засверкали радостным предвкушением.

– Возможно, на следующей неделе. У меня здесь работы примерно на это время.

– Тогда я вернусь в город, дорогой, и подготовлюсь к путешествию в Фолс-Ривер.

Арист понадеялся, что его облегчение незаметно, но у него было неловкое ощущение, что Элен точно знает, что он чувствует. Именно поэтому она уезжает, понимая, что дела скоро снова сведут их вместе. Она слишком явно наслаждалась накануне, сидя напротив него за огромным столом, и выдала себя. Пожалуй, она не остановится и перед убийством, лишь бы стать хозяйкой Бельфлера.

«Теперь я знаю, как чувствует себя олень, когда его неотступно преследует охотник», – подумал он, тихо подсмеиваясь над собой. В попытках Элен де Ларж не было настоящей опасности, хотя он был бы в более уязвимом положении, если бы попался в ее ловушку прошлой ночью.

Он вышел из-за стола и отправился в конюшню. Вскоре вместе с Пикензом он поскакал в поля, где работники уже обрабатывали ряды высокого сахарного тростника. В южной Луизиане небо редко бывает безоблачным, и сегодня по огромным синим пространствам величественно проплывали белые, похожие на парусники облака. Солнце светило на розоватые кисточки побегов, нежно качающиеся на ветру с залива.

Они обсуждали созревающий урожай и новый ирригационный канал, который начали копать еще до отъезда Ариста.

– Когда вы думаете начать уборку? – спросил Арист.

– Через четыре-шесть недель. Тростник должен налиться сахаром.

– Я осмотрю мельницу завтра, – сказал Арист. – Надо выяснить, требуется ли ремонт, прежде чем мы начнем обработку.

– Конечно, – сказал Пикенз. – Каждый год приходится что-то ремонтировать.

С того момента как они выехали на плантацию, у Ариста было чувство, что отец находится рядом с ним. Он как будто видел созревающий урожай отцовскими глазами. Субтропический влажный климат идеален для выращивания сахарного тростника, но необходимо дыхание северного ветра, чтобы он стал слаще. Слабый аромат лаванды указывал на то, что процесс созревания начался. Теперь они должны рассчитать, сколько можно тянуть со сбором урожая, чтобы заморозки не погубили его.

Сезон обработки тростника обычно начинался в октябре и продолжался от трех до четырех месяцев, так что мельница простаивала восемь месяцев в году. Детали ржавели, заводились пауки и грызуны.

Всю свою жизнь Арист слышал разговоры отца о выращивании тростника и о заботе об оборудовании. Все считали, что он не слушает, но, очевидно, кое-что въелось в его память, потому что начинало приносить плоды. Он в конце концов становился плантатором.

Арист размышлял, как бы отец реагировал на усиливающиеся атаки Севера на рабство. Что бы он сказал об Антирабовладельческом обществе Массачусетса? Или воспламеняющей газете Уильяма Гаррисона? И образованном бывшем рабе из Мэриленда Фредерике Дугласе, который ездил с лекциями по северо-восточному побережью? Он почти слышал отцовский громыхающий голос: «Хмпф! Чистая ревность. Они хотят быть такими же богатыми, какими сделал нас наш сахар».

Бруно-отец не принял бы никакой критики своего привилегированного образа жизни. Но он бы не одобрил и разразившегося насилия – того кровавого убийства в Огайо в прошлом году, когда разгневанные северяне убили полдюжины южных охотников за рабами, или позорного избиения выступившего против рабства сенатора Самнера представителем Южной Каролины прямо в его кабинете в сенате.

Арист надеялся, что отец, с присущим ему здравым смыслом, выступил бы против отделения и угрозы войны, как и он сам. Но он не был убежден до конца.

Пикенз завел разговор о состоянии дорог, по которым фургоны повезут урожай, о необходимости их ремонта, прервав его мысли.

Возвращаясь в полдень к конюшне, они увидели Салли, новую горничную, идущую босиком по дороге между рядами хижин. Она оглянулась, ее глаза сверкнули красноречивым ужасом. Она отскочила к краю дороги и поспешила дальше.

– Интересно, почему эта новая девушка так пуглива? – сказал Арист. – Марта говорит, что она учит французский и с ней нет никаких забот.

– О, она успокоится, – сказал Пикенз.

– Так вы говорили с ней? – спросил Арист, так как обычно домашними слугами управляла Марта. Пикенз не имел к ним никакого отношения. – Она не рассказывала, почему у нее этот шрам на лбу?

– Рассказывала, – ответил Пикенз. – Это клеймо ее старого хозяина.

– Что?

Они уже были у конюшни. Арист спешился и недоверчиво смотрел на надсмотрщика. Он знал, что некоторые плантаторы наказывают беглецов, клеймя их буквой «б», и считал это варварством, но у девушки клеймо было другим.

– Да, – сказал Пикенз, вручая поводья груму. – Ее бывший владелец растит рабов для продажи на Юг. Этот шрам – его инициал. Ее клеймили, когда ей исполнилось пять лет.

– Господи милосердный! – Ариста затошнило. Каким же чудовищем должен быть человек, сделавший это с ребенком, неважно какого цвета!

Пикенз ухмылялся. Когда грум с лошадьми исчез в конюшне, он понизил голос и сказал:

– У нее есть еще один шрам, между ног.

Арист замер. Он снова увидел вспышку страха в глазах Салли при виде их, снова услышал ее непроницаемые «Да, сэр», которыми она уклонялась от его вопросов.

– И как вы это узнали? – спросил он так тихо, что Пикенз не заметил гнева в его голосе.

Надсмотрщик пожал плечами и засмеялся. На его лице появилось похотливое выражение, и он произнес с намеком, как «мужчина-мужчине».

– Вы понимаете, не так ли?

Арист пришел в ярость, его рука сжалась на рукоятке хлыста. Частички мозаики встали на место. Он понял, почему Пикенз нарушил границы Беллемонта в поисках сбежавшей Милу, когда решил, что она прячется в старом доме Роже. У него был личный интерес.

Не повышая голоса, Арист сказал:

– Иди к себе и собери свои вещи.

На безобразном лице Пикенза появилось искреннее удивление.

– Что?

– Не удивительно, что Салли онемела от страха. Ты использовал ее, не так ли?

Арист не мог сдерживать ярость. Он снова вспомнил обвинения Симоны, уверенной, что Милу убежала от его жестокости. А это был Пикенз. Все это время Пикенз пользовался молодыми рабынями, которые не осмеливались сопротивляться ему.

– Ты использовал и Милу? Неудивительно, что она сбежала.

– Минуточку, мистер Бруно! Ее ублюдок – не мой. Это тот бледный трусливый механик бросил свое семя. Она убежала с ним. Я уверен в этом!

Рука Ариста еще крепче сжала хлыст.

– И ты погнался за ней не ради меня, а потому, что она сбежала от тебя? Собирайся, Пикенз. Ты уволен.

– Вы увольняете меня? – Неверие надсмотрщика было почти комичным.

– Да.

– Вы не можете меня уволить, – злобно сказал Пикенз, – потому что вы ни черта не знаете о своей плантации. Я управлял ею после смерти вашего отца. Вы не сможете обойтись без меня.

– Еще как смогу!

Пикенз приблизился:

– И кто выведет ваших рабов по утрам, а? Кто не даст им валяться под деревом целый день, пока вы гоняетесь за хорошенькими щеголихами в городе? И кто присмотрит за мельницей? Я делал это десять лет для вашего отца, и я делал это для вас. Вы не можете себе позволить уволить меня, мистер Бруно.

Арист дерзко задрал подбородок, чуть не коснувшись лица Пикенза:

– Я здесь решаю, что могу себе позволить. Чтобы к вечеру тебя не было на плантации.

Он отвернулся и пошел прочь, рассекая хлыстом воздух. Ему пришлось использовать всю свою силу воли, чтобы не ударить Пикенза.

Но его не оставляла мысль о собственной роли в исчезновении Милу. Он вспомнил серьезного молодого немца, который пришел к нему с предложением купить рабыню, чтобы освободить ее. Когда Арист спросил почему, тот сказал на своем ломаном английском, что хочет жениться на ней. Арист решил, что он лжет, что он просто ублюдок, которому черная женщина в новинку.

– Вы не сможете этого сделать, – объяснял он механику. – Даже на Севере вы не сможете жениться на ней.

– Тогда я увезу ее в Германию.

Предложение было настолько возмутительным, что Арист не задумался над ним серьезно, а просто обругал немца и сказал, что рабыня не продается. Теперь, узнав от Пикенза, что девушка беременна, он подумал, что, возможно, механик действительно хотел узаконить своего ребенка, какого бы цвета он ни был.

Что случилось с Милу? Почему Симона решила, что это он досаждал девушке? Она что-то говорила о сплетнях среди слуг. Знала ли она, что Милу беременна? Поэтому ли она бросила ему в лицо эти слова о гусаке и гусыне? Он опять вспомнил о Чичеро, и бешенство стерло все его вопросы.

Он шел, заставляя себя думать о крепкой выпивке, о ленче, о том, что надо переодеться. Вернувшись в дом, он узнал, что Элен уехала в Новый Орлеан.