Текст книги "На руинах «Колдовства»"
Автор книги: Вирджиния Нильсэн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
15
Симона проснулась от громкого выстрела и женского крика, прозвеневших в ее ушах. Она села в постели, дико дрожа, с сильно бьющимся сердцем. Кто кричал? Она сама?
Когда туман глубокого сна рассеялся, оставив клочки фантастического видения, она поняла, что слышала выстрел и крик своей матери в ночном кошмаре. С ужасающей ясностью она видела свою молодую обезумевшую мать, ставшую свидетельницей убийства любимого кузена Жана-Филиппа.
Так ли это случилось?
Старый скандал Роже. «Все знают об этом». Арист говорил о давней трагедии с пугающей прямотой: вот почему ей это приснилось. Симона с болью в сердце подумала об увитой зеленью усыпальнице в заросшем саду. Жан-Филипп, наверное, был очень похож на Чичеро Латура. И ее мать любила его.
Какой женщиной была тетя ее матери, вырастившая цветного сына своего мужа как собственного, воспитавшая его в богатстве и давшая образование… и лишившая жизни, когда он потребовал наследство и кузину?
Странный рассеянный голос матери, когда она говорила об этом трагическом юноше, неотступно преследовал Симону. Он выражал неутихающую боль острее неистовых рыданий. Заснуть снова было невозможно. Симона лежала в постели до рассвета, затем встала, оделась и пошла к своим лошадям.
Небо затянулось облаками, день был теплый и пасмурный, воздух – удушливый и влажный.
– Дождь прольется до наступления сумерек, – сказал она, выводя Золотую Девочку из стойла, и кобыла как будто прислушалась. Было еще очень рано, ни одного грума вокруг. Золотая Девочка нетерпеливо стояла, пока Симона боролась с седлом и наконец с третьей попытки забросила его на спину лошади.
Когда она выводила кобылу из конюшни, ее грум появился из-за угла, протирая заспанные глаза, и поставил руки под ее сапог. Симона обвила ногой луку седла и поскакала легким шагом по дороге мимо хижин рабов.
Она постепенно довела Золотую Девочку до галопа и носилась на ней по дорогам, пересекавшим поля. Она все еще испытывала беспокойство, вернувшись домой к завтраку. Ее отец и Алекс уже уехали в контору, а Орелия и мать еще спали. Симона позавтракала в одиночестве, затем приказала запрячь лошадь в свою двуколку и пошла наверх переодеться.
– Темно-синее платье, Ханна. Я собираюсь в город.
Платье было из миткаля, с пышными рукавами и сборчатой кокеткой с гагатовыми пуговками. Ханна расчесала волосы Симоны, заблестевшие так же ярко, как гагат, и уложила их кольцами перед ушами. Затем приколола маленькую соломенную шляпку и развязала свой фартук.
– Я буду готова…
– Я еду одна, Ханна. В собор.
– Да, мамзель, – сказала Ханна, снова завязывая фартук. – Возьмите зонтик.
Упрек в ее голосе напоминал, что дамам не пристало выезжать без служанок и мадам не одобрит поступка Симоны.
Но внизу никого не было, и Симоне удалось сбежать до того, как мать или Орелия решили бы сопровождать ее в город.
Симона ловко направляла двуколку вдоль ручья, мимо «Колдовства» и нескольких других плантаций, пока наконец поля сахарного тростника не исчезли и вдоль воды не выстроились резиденции, окруженные пышными садами. Достигнув города, она направилась к Джексон Сквер и остановилась около привязи.
Напротив выстроились повозки и телеги в ожидании разгрузки фруктов и овощей, привезенных на рынок. Повсюду сновали слуги, пристально рассматривая продукты. Подбежал черный подросток, и Симона дала ему монетку, чтобы он привязал ее лошадь и проследил за двуколкой до ее возвращения.
На углу сидела старуха с огромным количеством свежих цветов. Симона остановилась у ее прилавка и купила букет розовых камелий с ароматными зелеными веточками скручинника. Она вошла в собор. Сводчатый неф был пуст, только одна женщина чистила скамьи и молодой священник готовил алтарь к следующей службе. Симона встала на колени помолиться за душу бабушки Анжелы. Затем прошла через маленькую часовню и боковую дверь и вышла на кладбище за собором.
Несмотря на убийство, которое тетя Анжела объявила несчастным случаем, годы ее покаяния и щедрые пожертвования собору обеспечили ей место на старом кладбище. Это была белая обитель мертвых. Никто не хотел лежать под землей города, где вода собиралась в малейшем углублении. Симона бродила среди мраморных надгробий, на многих из которых ангелы и херувимы как будто отдыхали, остановив полет, пока не нашла простой склеп с надписью по-французски:
«Анжела, маркиза де ля Эглиз
1785–1830
Она искупила свои грехи трудами своими
Вверяем ее Небесам».
Маленькая плакучая ива лила зеленые слезы над ним. Симона положила цветы и отступила, перекрестившись. Она снова помолилась за несчастную женщину, воспитавшую ее мать, и добавила маленькую молитву за облегчение давней боли Мелодии.
С другой стороны кладбища, за миниатюрным портиком над ангелом со сложенными руками, Арист Бруно следил, как рабочие ставят тяжелую каменную вазу перед новым склепом с именем Филиппа де Ларжа. Ваза была его памятником другу и должна была понравиться Элен. Он приказал добавить земли и посадить бледно-розовые вьюнки, любимые цветы Филиппа. Когда они вырастут, то оплетут новый склеп.
Он дал рабочим по монете и отослал их, затем постоял несколько минут, восхищаясь работой каменотеса. Затянутое облаками небо потемнело, тучи опускались, тяжелым туманом повисая в воздухе. Влага закапала с деревьев, и запахло дождем. Арист повернулся к тропинке, ведущей к ожидавшему его на боковой улице экипажу, и, обогнув большой склеп, неожиданно столкнулся лицом к лицу с Симоной.
Он остановился, его взгляд жадно вбирал ее испуганные темные глаза и прекрасное лицо. Как всегда, оно светилось энергией и независимостью, но тени бессонницы окружали глаза и выражение лица было настороженным. Он заметил трепещущую жилку на ее горле, кремово-белом над оборками, украшавшими темное платье, и понял, что она не так спокойна, как выглядит. И от этого понимания его охватило желание.
Он старался говорить бесстрастно:
– Добрый день, мадемуазель. Кого вы оплакиваете?
– Добрый день, – ответила она с легким вызовом. – Я принесла цветы моей двоюродной бабушке – маркизе.
Он снял цилиндр, и туман уронил капельки на непокрытые волосы.
– Надеюсь, не мои небрежные замечания о «скандале Роже» на обеде мадам Дюваль явились причиной заботы через столько лет?
Ей послышался сарказм в его тоне, и она огрызнулась:
– Иногда мужское самомнение просто изумляет меня, месье!
Неожиданно вспыхнувший на ее щеках румянец сделал ее еще прекраснее. Он испытал такое сильное влечение к ней, что все остальное в его жизни показалось пустячным.
– Может быть, я пытаюсь сказать, что сожалею о своей прямоте в тот вечер.
– Почему? Вы сказали правду, с вашей точки зрения. Но, несмотря на «старый скандал», – сказала она, защищаясь, – моя бабушка похоронена в освященной земле.
Туман превратился в моросящий дождь, но они не заметили. Он видел, что ее руки дрожат, и его потряс порыв яростного желания. Он хотел поцеловать ее, он хотел, чтобы она покорилась.
– Вы приводите меня в бешенство, Симона, – тихо сказал он.
– Почему, месье? – насмешливо спросила она.
– Вы знаете почему. Я одержим вами, а вы не хотите признать, что чувствуете ко мне то же самое. Однако, когда я целую вас, ваши губы говорят мне, что вы также изголодались по моей любви, как я по вашей. Неужели вы можете отрицать это, моя страстная любительница лошадей и безрассудных скачек?
Ее румянец разгорелся еще сильнее. Она гордо вскинула голову:
– Я не безрассудна, я просто более искусна, чем…
С неожиданностью тропических ливней свинцовые облака над ними разразились потоками воды, тяжелые капли застучали, как камни, по окружавшему их мрамору. Симона огорченно вскрикнула и, наклонив голову под бешеной атакой, попыталась открыть зонтик.
Арист выхватил зонт:
– Мой экипаж на улице.
Он потащил ее сквозь водяные стены. Его кучер спрыгнул со своего сиденья и, раскрыв над ними большой зонт, открыл дверцу экипажа. Потоки воды текли с его соломенной шляпы. Арист обхватил Симону за талию и легко поднял на высокую ступеньку.
Симона упала на сиденье и взглянула на себя. Намокшее платье облепило тело, обрисовав грудь со смущающей точностью.
– Моя бедная шляпка! Она погибла! – воскликнула Симона, откалывая шляпку и прижимая ее к груди.
Арист коротко рассмеялся, сиденье прогнулось под его тяжестью рядом с ней.
– Какая же вы смесь дерзости и чопорности!
Он взял шляпку из ее рук и положил рядом с ее сложенным зонтиком, затем притянул ее в свои объятия. Мокрый локон попал между их губ, когда он поцеловал ее. Она убрала локон и вернулась к его жадному рту.
Запах испарений их мокрой одежды наполнил экипаж. Симона так долго не позволяла себе отвечать на его страсть, что его объятия показались ей возвращением домой. Она закрыла глаза и сдалась его поцелую, утоляющему, как вода в пустыне.
Он поднял голову и спросил:
– Где ваш экипаж?
– Я оставила его на Джексон Сквер.
– Мы не можем ехать туда в таком неприлично мокром виде.
Он постучал по крыше и крикнул:
– Домой.
Замечание о внешнем виде усилило ее румянец. И ярость ее мокрых щек, беспорядок густых волос только увеличили ее красоту. Он наклонился и поцеловал ее шею в том месте, где видел бьющуюся жилку. Грудь Симоны затрепетала от прикосновения его губ. Ее руки заскользили по его плечам, пока не встретились на его шее. Со страстью, не меньшей его собственной, она погрузила пальцы в его волосы, их губы не отрывались друг от друга в пылких поцелуях. Она не замечала ни мелькавших улиц, ни грохота тропического ливня, такого раскатистого, что в нем тонул стук лошадиных копыт.
Они въехали во внутренний двор городского дома Ариста. Ошеломленная своими чувствами, Симона едва замечала окружающее, когда он помогал ей выйти из экипажа. Он обвил рукой ее талию, и они взбежали по лестнице в его комнаты. В сладостном трансе она оглядела его гостиную, обставленную в стиле Людовика XV, но больше замечала вкус дождя на его губах и капли воды, падавшие на ковер.
От дождя температура воздуха резко упала. Симона дрожала от озноба, и он подхватил ее на руки и отнес в другую комнату, где стояла большая кровать.
– Снимайте мокрую одежду, – нежно сказал он, – а я разожгу огонь.
Он открыл гардероб и бросил ей парчовый халат, затем опустился на колени перед камином. Она мгновение подержала халат и решила сделать то, что он просил. Халат был так велик ей, что она смогла снять под ним платье и сорочку. «По крайней мере, – подумала она, – это не халат Элен де Ларж!»
Он рассмеялся, увидев, как она заворачивает рукава, полностью скрывшие ее кисти. Он дернул ленту звонка, и через несколько мгновений в дверях появился слуга. Арист отдал ему груду мокрой одежды Симоны и велел привести ее в порядок.
– И принеси нам очень горячий кофе. Мадемуазель замерзла.
– Да, господин, – сказал слуга, старательно отводя взгляд от Симоны, сидящей на краю кровати.
Пылая от сознания своей наготы под его халатом, Симона спросила:
– Так необходимо было вызывать слугу?
– Он – воплощение благоразумия.
Огонь запылал, разгоняя темноту, вызванную дождем, за единственным окном комнаты. Арист принес полотенце, сел рядом с ней и стал промокать воду с ее волос. Через минуту он печально сказал:
– Я рассыпал шпильки. Но мне нравятся ваши волосы, когда они распущены.
С удивительной нежностью он вытер насухо темные пряди и позволил им рассыпаться по ее плечам.
– Идите, садитесь у огня.
Он снова рассмеялся, когда она соскользнула с кровати, закутанная в его огромный халат, и обвил ее руками.
– Такая изящная, – прошептал он, и его рука скользнула под халат, охватив ее грудь. Она застонала от удовольствия и осознала, что почти теряет контроль над собой. – Ты хочешь меня, моя любовь.
– Да, – сказала она. – Я хочу тебя! Но этого никогда не будет!
– Никогда? Ты не можешь так думать.
Она отпрянула от него, туго обернув халат вокруг своего обнаженного тела и сложив руки – как двойную преграду между ними.
– Почему ты так мучаешь меня? – взорвался он.
Она в отчаянии смотрела на него, про себя думая: «Потому что я предала тебя». Но она не могла сказать ему этого.
– Почему? – снова спросил он.
– Потому, что я люблю тебя, – прошептала она.
– О, моя любимая!
Это было безумием, но он желал ее так отчаянно, что в этот момент не видел ничего, что разделяло их. Он притянул ее к себе снова и целовал, пока она чуть не потеряла сознание от страсти.
– Тогда решено, – убедительно сказал он, – потому что мне не нужна никакая другая женщина.
Произнеся эти слова, он понял, что сказал правду. Все его традиционные возражения против ее упрямой независимости и одержимости лошадьми потеряли свою силу. Его решимость последовать желаниям отца и заключить брачный контракт была забыта. Симона Арчер – единственная женщина, которая нужна ему.
Осторожный стук в дверь предшествовал появлению слуги с подносом, на котором стояли кофейник в чаше горячей воды, две маленькие чашечки и пирожные.
Симона закуталась в халат и села в одно из кресел у камина.
Слуга поставил поднос на столик и вышел. Арист последовал за ним из комнаты, и Симона услышала, как он дает ему какие-то инструкции. Вернувшись, он сказал:
– Мой слуга отведет твой экипаж на платную конюшню.
Он наполнил чашку и принес ей, опустившись на колени на ковер у ее кресла. Он положил руку на ее колено, большую красивую руку с длинными пальцами, золотистую от загара на фоне темно-красной парчи его халата. Он был тревожно близко. Она чувствовала, как тепло его тела медленно проникает в нее.
– Я люблю тебя, Симона.
Она заглянула в его глаза и увидела, что он верит этому. Она робко коснулась его непослушных волос.
– Я люблю тебя, – прошептала она.
– Пей свой кофе, – сказал он прерывистым голосом, – потому что, когда ты выпьешь, я буду ласкать тебя. Часами. Может, весь день и всю ночь. Может, я никогда не отпущу тебя.
Час спустя он откинул волосы с ее щеки и сказал:
– Мы можем пожениться, если хочешь.
Ее голова уютно устроилась в изгибе его плеча, ее ноги сплелись с его ногами. Ощущение его обнаженного тела было волшебным, и ее удовлетворенное тело пело от прекрасных воспоминаний их любви.
Она лениво напомнила ему:
– Ты хочешь взять в жены юную девочку из монастыря. Девочку, которой ты сможешь управлять. Разве не так?
– Я хочу только тебя! Если не хочешь выходить замуж, можешь получить меня на любых твоих условиях, Симона. Тебе нужно только сказать. Только позволить мне любить тебя!
Она спрятала лицо на его плече, вдыхая его запах.
– Я люблю тебя.
– И ты выйдешь за меня замуж?
– Ах, не спрашивай об этом, дорогой Арист.
– Господи! – пылко сказал он, приподнимая голову, чтобы видеть ее. – Как же ты раздражаешь меня, Симона Арчер! Ты представляешь, как сердишь меня? Или как я обожаю тебя?
– Но я же сказала, я люблю тебя. Только я не подчинюсь ни тебе, ни любому другому мужчине.
Он застонал, затем сжал ее в объятиях и поцеловал.
– Но это не последнее твое слово.
– Последнее!
– Нет. Ты моя любовь, Симона. Я теперь знаю это, и ты это знаешь. Ты придешь ко мне. Женой или любовницей… мы будем вместе…
Он наклонился над ней, целуя ее шею, грудь, пока страсть снова не воспламенила их и их тела не слились в экстазе.
Арист проснулся первым. Голова Симоны лежала на его плече, ее ароматные черные волосы раскинулись по ее лицу, смешиваясь с волосами на его груди. Мягкость ее тела, шелковистость ее кожи на его крепких мускулах возбуждала, но не яростной страстью. Это было задумчивое созерцательное возбуждение, и он лежал неподвижно, наслаждаясь тем, что обнимает ее, спящую, вспоминая все восторги, дважды разделенные с нею.
Она приняла его легко и глубоко, он не почувствовал никаких преград. Среди его распутных друзей было широко известно, что у женщин, скачущих на лошади так много, как Симона Арчер, и с самого детства, разрывается девственная плева. Симона во многом была невинна, но она неуловимо давала ему понять, что доставляет ей удовольствие, а чего она не хочет.
Он не предохранил ее. Его реакция на вулканическую силу их страсти совершенно лишила его контроля над собой. Он не смог бы оторваться от нее, так же как не смог бы взлететь над кроватью. Но это не имело значения. Они поженятся. И у них будут дети. Он не отпустит ее.
Симона открыла глаза, откинула волосы и улыбнулась ему. От ее взгляда его сердце тревожно забилось. Он вдруг сказал, совершенно не собираясь этого делать:
– Я не лишил тебя невинности, дорогая.
– В моем возрасте? – поддразнила она, и он не понял, то ли она мстит за его замечание на охоте о ее девическом статусе, то ли говорит серьезно. Был ли он ее первым любовником?
Он крепче сжал ее плечи:
– Это не имеет значения, не правда ли, любимая? Бог знает, я не девственник. Но теперь, когда я нашел тебя, я мог бы пожелать этого.
Он притянул ее к себе и поцеловал долгим нежным поцелуем, в котором было гораздо большее чувство, чем просто вожделение.
Когда наконец он отпустил ее, она приподнялась на локте и посмотрела на него сверху вниз. В ее глазах была вся нежная радость, которой он завидовал, когда она ласкала милого маленького жеребенка в конюшне, – все это и даже больше.
– Я люблю тебя, Арист.
– Я говорил раньше «Я люблю тебя», любимая, но никогда я не вкладывал в эти слова то значение, что сейчас.
Он взглянул на задернутое шторами окно и увидел в щелочку, что дождь прекратился и алый свет низкого солнца проникает сквозь облака.
– Посмотри, готова ли твоя одежда, и я пошлю слугу за твоим экипажем. По дороге в Беллемонт подумай о том, как сказать очаровательной Мелодии, что я хочу жениться на ее дочери.
Она покачала головой, смеясь, и ответила ему поцелуем.
16
Джон Уоррен Отис поздоровался с новым хозяином и взял у слуги чашку кофе. Они сидели в галерее. День был ясным и уже теплым, приятным в тени, отбрасываемой крышей дома. Воздух был пронизан ароматом жимолости.
– Я выбрал вам носильщика, месье Отис, – сказал месье Виго. Владелец плантации был высоким худым французом, с римским носом и чувственными, удивительно красными губами. – Леон хромает, но тем не менее достаточно проворен. Я думаю, он будет вам очень полезен, так как умеет подражать крику любой птицы.
– Замечательно! Может быть, он продемонстрирует свои таланты прежде, чем мы отправимся?
– Ну конечно. Только он плохо понимает по-английски. Если хотите, я предоставлю вам кого-нибудь другого, но все мои рабы говорят на отвратительном французском.
– Это не важно, месье. Я тоже не очень бегло изъясняюсь по-французски, как вы уже заметили, но я могу общаться.
– Тогда я пошлю за Леоном.
Хозяин отдал приказ слуге, снова наполнявшему их кофейные чашки, и вскоре к галерее, хромая, подошел черный мужчина и остановился, покорно склонив голову. Он стоял на солнце, освещавшем его лоб и тугие кольца волос, и Отис увидел, что раб моложе, чем показался ему вначале. Его опущенные плечи, его осанка показывали, что его левая нога короче правой.
– Леон, месье Отис хочет услышать твои птичьи крики.
– Да, господин. – Негр приложил руки к губам, пробормотал: «Пересмешник» – и издал быструю серию звуков: от хриплого карканья до мелодичного пения.
Отис улыбнулся и медленно сказал:
– Пересмешник крадет все песни, что слышит, не так ли? Ты можешь сказать мне, какой птице он сейчас подражает?
Раб сказал:
– Желтая славка. – И издал музыкальную трель. – Кардинал. – И просвистел нисходящий тон.
Отис оценивающе захихикал.
– Канадский гусь. – Раб так реалистично изобразил далекую стаю, летящую над головой, что Отис чуть не поднял глаза к небу. И все это было сделано с неизменным апатичным выражением лица.
– Я потрясен, – пылко сказал Отис. – Скажи мне, ты видел танагру?
Черный мужчина быстро взглянул на него, затем ответил отрывистым «Пик-пик? Пик-и-пик-и-пик».
Отис громко рассмеялся:
– Как думаешь, ты сможешь сегодня найти мне танагру?
– Да, господин.
– Хороший человек.
– Иди скажи поварихе, чтобы приготовила ленч для месье Отиса, – приказал плантатор. – Ты отведешь его туда, где можно найти танагру.
– Да, господин.
Леон кивнул и захромал прочь, перед уходом взглянув через плечо на хозяйского гостя. Это был гордый взгляд, противоречивший его проявлению покорности и унижения, и неуловимо снисходительный.
Отис был заинтригован. Плантатор явно ничего не заметил.
– Он кажется умным парнем, – сказал Отис.
– Я не назвал бы это умом, месье. Как у пересмешника, у него дар подражания.
– Действительно. Месье, прошу вашего разрешения стрелять, если мы найдем танагру. Я не люблю убивать певчих птиц, но необходимо принести образец в студию. Я хочу раскрасить каждое перышко. У меня хорошая память на детали, но не настолько.
Плантатор пожал плечами:
– У нас много певчих птиц, месье. Я уверен, что могу поделиться с вами.
Час спустя они отправились в путь. Леон нес папку Отиса на одном плече и рюкзак с рисовальными принадлежностями, бутылкой вина и едой – на другом. Отис нес свое ружье, так как месье Виго предупредил не отдавать его Леону. Как и предсказывал хозяин, Леон, несмотря на хромоту, шел быстро.
Когда они преодолели выгоны, где паслись лошади, и направились к лесу, Отис спросил:
– Ты родился с короткой ногой, Леон?
– Нет, господин.
– Что случилось?
– Когда я был маленьким, я очень рассердил отца господина и он сбросил меня с галереи.
– Господи! С верхней галереи?
– Да, господин. Я сломал ногу и никогда уже не мог ходить прямо.
Отис поморщился и несколько минут старался скрыть жаркий гнев, который вызывало в нем рабство, всепоглощающую ярость, заставившую его бросить прибыльную портретную живопись и отправиться на Юг, чтобы освободить столько рабов, сколько он сможет.
– А теперь с тобой хорошо обращаются?
– Да, господин.
– Ты когда-нибудь мечтаешь о свободе?
Темнокожий мужчина повернул голову и презрительно взглянул на Отиса.
– Ты никогда не думал о том, чтобы пойти на Север в один из свободных штатов?
– «Свободных», господин? Мой хозяин может послать своих людей куда угодно, чтобы привести меня обратно.
– Значит, ты знаешь о Законе о беглых рабах этого года?
– Все знают, – горько сказал раб.
Отис в молчании следовал за ним несколько минут, удивляясь, как порабощенные африканцы, большинство которых не умеют ни читать, ни писать, умудряются быть в курсе всего, что южные политики делают в конгрессе.
– Есть Канада, где все люди свободны. Ты мог бы дойти туда.
– На этих ногах, господин?
Они теперь углубились в лес, и Леон шел медленнее. Он сделал знак молчать, и Отис постарался идти так же беззвучно, как и его проводник.
Помахав рукой, раб замер, и Отис тоже остановился.
– Пик-пик?
Отис едва верил тому, что отрывистые звуки издает мужчина, стоящий перед ним. Он задержал дыхание, прислушался.
– Пик-пик? – снова крикнул Леон.
Донесся ответ, тихий, но отчетливый, от невидимого, но близкого источника:
– Пик-и-пик-и-пик.
– Папку! – настойчиво прошептал Отис, прислоняя ружье к дереву. Он вынул бумагу и карандаш. Леон отодвинулся с беспредельной осторожностью, затем сделал знак Отису следовать за ним. Отис подчинился, вздрогнув, когда под сапогами треснул прутик.
Леон протянул руку, и у Отиса перехватило дыхание от восторга. Танагра сидела на виду, на конце тонкой веточки ниссы. Птичка была меньше кардинала и без хохолка, но красавица, с гладко окрашенными густо-розовыми перьями от округленной головки до хвоста. Она сидела очень спокойно, как будто понимая, что любое движение привлечет к ней внимание. Отис быстро набрасывал контуры.
Птичка была прекрасной целью, но Отис, незнакомый с этим видом, хотел увидеть ее в полете. Однако прежде всего – цвет. Он достал акварельные краски и налил немного воды в маленькую баночку, прикрепленную к палитре.
Леон внимательно следил за ним. Птичка, казалось, тоже следила, но пока не поднимала тревогу. Отис смешал алый с чисто-красным. Как раз в тот момент, когда он провел кистью по рисунку, оставив прозрачный след, птичка взлетела. Отис быстро сделал два резких мазка, поймав динамику полета, и Леон, смотревший из-за его плеча, хрюкнул от изумления.
Птица исчезла, и жалобные «пик-пики» Леона остались без ответа. Мужчины пошли дальше в дубовую рощу и кипарисы на краю болота и присели на сухой пригорок позавтракать холодной куропаткой и хлебом. Отпив из маленькой бутылки вина, Отис передал ее Леону.
– У тебя есть семья, Леон?
– Да, господин, но я теперь не вижусь с ними. Моего отца продали до того, как я родился. Моя мать – повариха на другой плантации, далеко отсюда. В прошлом году продали мою жену. Меня бы тоже продали, если бы не больная нога.
– Но твой хозяин гордится твоими способностями подражать птицам.
– Да. – Леон захихикал. – Он часто держит на меня пари.
– Ты пошел бы на Север, если бы кто-нибудь помог тебе.
Карие глаза вспыхнули, сначала с подозрением, затем, когда Отис добавил: «Друзья повели бы тебя от станции к станции?» – безумной надеждой, которую раб постарался скрыть.
– Если бы мне представился шанс, я бы воспользовался им. Да!
– Могу ли я доверять тебе, Леон? Я рискую своей жизнью и жизнями друзей, готовых помочь тебе избежать рабства.
– Вы можете доверять мне, господин, – гордо сказал Леон.
Отис поверил ему. Верить было легко, так как любой человек с характером хотел избавиться от унижений и жестокостей рабства. И Леон точно был достаточно умен, чтобы понять, о чем с ним говорят.
– Тогда слушай…
Они говорили почти час, затем вернулись к охоте. Только в конце дня они нашли еще одну танагру. Отис вскинул к плечу ружье и выстрелил. Танагра красной дугой, не успев расправить крылья, трепеща, упала с ветки высокого дуба. Леон захромал к маленькому алому тельцу. Отис заметил, как он нежно взял его большой рукой, приглаживая розовые перышки одним пальцем, затем протянул художнику.
Они пошли назад к плантаторскому дому. Там Отис поблагодарил раба за помощь и сунул золотую монету в его ладонь. Леон пробормотал благодарности и быстро спрятал ее. Монета очень поможет ему в пути. Привели лошадь художника, погрузили все принадлежности, Отис распрощался с хозяином и уехал.
Через несколько дней Леон в полночь поднялся с койки и, следуя инструкциям нового друга, пошел в дубовую рощу, где они нашли первую танагру. Он ждал там, сидя на украденном пальто, с охотничьей сумкой, в которой была еда и смена белья. Его бесценная золотая монета висела в маленьком замшевом мешочке на шее с несколькими другими сэкономленными монетками.
– Леон? – он услышал произнесенное шепотом свое имя до того, как увидел незнакомца, высокого, почти белого, но Леон признал свою кровь. Окторон, говоривший как образованный господин.
– Господин?
– Я пришел, чтобы довести тебя до первой станции. Тебе не надо знать мое имя, – сказал Чичеро. – Бери свою сумку и следуй за мной.
Леон поспешил повиноваться. Они направились в ту сторону, откуда пришел незнакомец, и почти сразу услышали глухой топот идущих шагом лошадей.
Чичеро остановился и прислушался.
– Господи! Меня преследовали! – пробормотал он и снова прислушался. – Собак нет. Они тихо следовали за мной всю дорогу из города, ублюдки.
Кто-то заговорил, возможно под пытками. Этого они все боялись. Это должно было случиться рано или поздно.
– Леон, ты можешь незаметно вернуться в свою хижину?
– Нет, господин.
Чичеро внутренне застонал. Конечно, не с такой неуклюжей походкой, когда преследователи – верхом.
– Тогда мы должны затеряться в болоте. Теперь тихо! Ни звука!
Волосы Чичеро встали дыбом, когда он услышал хриплое дыхание Леона, похожее на тихое причитание. Они повернули и пошли как можно быстрее к болоту, граничившему с полями. Место, куда они направлялись, было пугающим и днем. Его стоячей воды никогда не касался луч солнца. Под черной поверхностью прятались аллигаторы. Ядовитые змеи плавали или лежали на ветвях затонувших деревьев. В черноте ночи это было пристанище ужасов, реальных и вымышленных.
Острые шипы какого-то растения вцепились в их одежду, когда они вошли в мелкую воду. Невозможно было двигаться быстро и беззвучно, мягкая грязь под черной водой издавала всасывающие звуки. Кипарисы вставали из грязи, заслоняя своими листьями свет далеких звезд, лишь иногда поблескивавших на поверхности воды.
Вода становилась глубже, затрудняя шаги. Они спотыкались о невидимые корни кипарисов. Когда лошади неохотно вошли в болото, они услышали плеск, проклятия и свист хлыстов. Единственной надеждой Чичеро было достичь рощи, где деревья росли так близко друг к другу, что лошади не смогли бы пройти между ними, а беглецы спрятались бы от пуль.
Он устал.
– Они следуют за нами по звукам, но у них нет собак, – хрипло прошептал он. – У нас будет больше шансов, если мы разделимся. Оставь меня и найди место, где деревья растут гуще. Спрячься за стволом и опустись в воду. Если ты выберешься отсюда, иди в этот дом. – Он прошептал адрес. – Ты запомнишь?
– Да, господин, – едва слышно произнес Леон. – Спасайтесь.
– Молись, Леон, – Чичеро отодвинулся от него так быстро, как позволила глубокая вода. – Молись за нас обоих.
Когда он оглянулся, Леон уже исчез в темноте.
Чичеро двигался в глубину болота к темным зарослям деревьев, но ему пришлось пересекать пространство, в котором почти не было растительности. Оно было не только более открытым, но и глубоким и широким, достаточно, чтобы вместить крокодилов.
– Помоги мне, Бог, – взмолился он, остановившись в стоячей воде, издающей мускусные запахи животных и гниющих органических веществ.
Он услышал за спиной крик, нырнул под воду и замер, задерживая дыхание, не позволяя вырваться ни единому пузырьку воздуха. Его глаза были закрыты, сердце бешено колотилось от страха. Он слышал, как кони плещут в воде вокруг, и, хотя чувствовал, что умирает без воздуха, отказывался дышать.
Затем наступило зловещее молчание Чичеро больше не мог сдерживать дыхание. Осторожно он поднял лицо над поверхностью воды и втянул в легкие воздух. Его темные глаза чуть не выскочили из орбит. Он смотрел в кольцо ружейных стволов, направленных на него. Лица всех всадников были скрыты черными платками. Над платками сверкали ненавистью глаза.
– Вставай, ты, проклятый аболиционист! – крикнул вожак.
Чичеро, дрожа, поднялся из вонючей болотной воды.
«Так вот как это заканчивается! Белая кожа, блестевшая сквозь грязную воду, выдала меня», – с горечью подумал он.
Было почти утро, когда Роб Робишо подскакал к своей конюшне и криком позвал грума. Он передал измученную грязную лошадь рабу, сонно выбравшемуся из своей хижины и подбежавшему к нему.
– Проследи, чтобы ее вычистили и накормили, – приказал Роб и пошел в дом.
Он поднялся по задней лестнице в спальню, швырнул пустую фляжку из-под виски на комод и сбросил одежду на пол. В большой кровати с пологом Тони не пошевелилась. Наверное, она не спала, ожидая его, пока сон не сморил ее. И к лучшему. Он забрался в постель рядом с ней, и она повернулась.
